Какой модерн. Том 1 (Научное издание)-2010

В а д и м Г у с а ч е н к о

ная с другими мыслями, мысль сразу же «прилепляется» к общему информационному полю и, тем самым, к общей практике, и получаются артефакты, которых никто не ожидал, никто не представлял. «В этой реальности сливаются все стороны жизни общества, что делает практически невозможным определение долгосрочных приоритетов»14. Экономика неопределенна, потому что никогда не знает, какие артефакты будет производить; политика – потому что неизвестно, каким образом глобальные процессы повлияют на национальные; социальная жизнь – поскольку все более сливается с культурной, т.е. также подвержена постоянным изменениям.

Всилу указанных процессов и (социальная) метафизика смещается от действительности к возможности, от бытия – к становлению, от развития – к изменению, от лич-

нос(тнос)ти, субъекта – к Dasein*. И это давно было отражено М. Хайдеггером.15

Вчем же различие постмодерна и «другого» модерна? Если под «другим» модерном понимать процесс постоянных изменеий самого модерна, не охватываемых целостным проектом, то ни в чем. Это спор о словах. Различие, на наш взгляд, имеет смысл в двух отношениях.

Изменения, во-первых, «меняются», но, во-вторых, представляют собой ряд определенных состояний. Феноменологически интенция может быть направлена на какоелибо определенное состояние (вчерашний или сегодняшний день во всей его конкретности, завтрашний день – если он представляется конкретно), а, может, – на сам процесс смены состояний. Кто интендирует определенные состояния, тот тоже знает, что после сегодня придет завтра, но он поглощен этим «сегодня». Тот, кто интендирует процесс смены, живет, конечно, то ли сегодня, то ли «во» вчера, то ли «в» завтра, но он живет ожиданием чего-то нового, его возможностью, первым впечатлением (Dasein*, Lich-

14Там же. Р. 42.

15И не только М. Хайдеггером, но и В. Библером в его «логике начала логики».

238

Е с т ь л и е щ е п о с т м о д е р н ?

tung*). Далее это новое может оставаться и развиваться, но интенция устремлена к чему-то еще. («А я ловлю, как эти листья, наши даты, наши даты…»). Интенция на ловлю, а не на какую-то дату. Это – бытие, в отличие от сущего, различение – в отличие от различий.16

Подобно всему этому, динамизм – превалирующая сторона «другого» модерна, хотя, естественно, он воплощается в ряде определенных состояний (до мирового финансового кризиса конца 90-х годов ХХ в. и после, до 11 сентября и после и т.д.). Постмодерн – динамический аспект «другого» модерна, «другой» модерн, соответственно, статический аспект постмодерна. Называть ли как-то их единство – в данном случае не самый важный вопрос.

IV

Ни один строй не рассматривает всерьез свою гибель и не проектирует принципиально другое общество. Древний Рим, по отношению к себе способен только на деконструкции и самореференции, отрицать (снимать) его могут только германцы и христиане. Коммунизм претендовал на подобную роль по отношению к капитализму, но потерпел неудачу. Трансценденция не состоялась, начались бесконечные деконструкции самореферентного модерна. Что угодно, но – модерна, какая угодно, но – рациональность. Невольно вспоминается социалистический плюрализм: что угодно, но в рамках социализма. Деконструкции («другого») модерна, однако, никто не устраивает – они происходят (es macht, es denkt – делается, представляется). Поэтому утверждать что-либо о будущем однозначно – невозможно. Да никто и не утверждает: «никакие силы Провидения не вмешаются, чтобы спасти нас, и никакая историческая телеология не гарантирует того, что эта вторая («апокалиптическая» – В.Г.) версия постмодерна не вытеснит первую. Апокалипсис стал банальностью, как контрфактичность

16 Лучше всего, конечно, состояние полного единства, снимающее оба состояния, но не все так счастливы, как буддисты.

239

В а д и м Г у с а ч е н к о

нашей повседневной жизни. Тем не менее, подобно всем параметрам риска, он может стать реальностью»17.

Но деконструкция – одно, трансгрессия – несколько другое. Да, она может заканчиваться деконструкциями, а может и – нет. В этом смысле признаем ее трактовку М. Фуко18 не неверной, а недостаточной. Деконструкция – самореферентна, снятие – инореферентно, трансгрессия – неопределенна. В этом смысле можно говорить о конце модерна (любого) в буквальном смысле, и такой конец может иметь вид (а) физического исчезновения, (б) варварства (или каких-то форм социальности домодерного типа),

(в) немодерного нового. Первые два варианта – банальны, последний – немыслим. Легко представить нечто новое в рамках модерна, также как и до/немодерное старое. Почти невозможно представить то, что не является ни модерном – техно(науко)генным, «рациональным» обществом – ни социумом домодерного типа, ни разложением модерна.

V

Всякий модерн является единством динамического и стабильного моментов, хотя в «первом» преобладала стабильность, в «другом» – динамизм. Это получает отражение и в социально-классовой структуре, и в политике. Для «первого» модерна характерно преобладание общего над индивидуальным, государства над личностью и рынком, социал-демократии над либерализмом, для «другого» – наоборот. Поэтому вряд ли справедливо изображать «другой» модерн исключительно динамично, в духе неолиберализма и глобализации. Это очевидно, когда стабильность, государство, социал-демократия и т.д. играют второстепенную роль. Но они – вовсе не пережитки «первого» модерна, ушедшие в историю вместе с ним. Индивидо- и социоцентризм присутствовали в западном обществе с самого начала. Раннему либерализму не удалось утвердиться, оче-

17Giddens E. The Consequences of Modernity. Stanford, California, 1990. Р. 173.

18Фуко М. О трансгрессии // Танатография Эроса: Жорж Батай и французская мысль середины ХХ века. СПб: Мифрил, 1994. C. 111-131.

240

Е с т ь л и е щ е п о с т м о д е р н ?

видно, потому что – как и Возрождение – он не смог решить проблему социальной неопределенности, (бес)«порядка». Возобладали целостности – нация, класс, государство и т.д., – в определенной мере решившие эту задачу. Но даже ранний либерализм не был крайним индивидуализмом (индивидоцентризмом). Дж.Ст. Милль «изымал» из сферы конкуренции индивидов сферу культуры, случаи так называемых традиционных цен и т.д.

Затем обозначилось преобладание «спокойного» момента социального развития, а в политическом отношении – социал-демократии. Этот период конвенционализации социальных практик закончился вместе с «организованным модерном» как «высшей и последней стадией «первого» модерна». Его сменили «другой» модерн, абсолютный динамизм, полный индивидуализм, неолиберализм и глобализация. Однако чередование доминирующих моментов в истории модерна – подобное смене фигуры и фона в феноменологии – не прекратилось. Э. Гидденс говорит о некоем постмодерне (!), основными чертами которого являются: 1) постдефицитная экономика, обусловленная скоординированным глобальным порядком, ликвидацией угрозы войны, созданием системы планетарной экологической службы и социализированной экономической организацией (курсив мой. – В.Г.). Этот «постмодерн» предполагает политическое участие множества профессионалов в управлении обществом через различные социальные движения; демилитаризацию мира, гуманизацию технологии19.

Близкую характеристику «постмодерну» дает В. Иноземцев.20 Только он характеризует «постмодерн», прежде всего, как нравственное общество. Впрочем, воплотись в

19Полякова Н.Л. ХХ век в социологических теориях общества. М.: Логос, 2004. С. 364.

20Иноземцев В.Л. Судьбы индивидуализированного общества // Бауман З. Индивидуализированное общество. М.: Логос, 2002. С. ХХХIII.

241

В а д и м Г у с а ч е н к о

реальность гидденсов «постмодерн», его вполне можно будет признать нравственным.

VI

Итак, какой модерн: post-, поздний, другой, afterpost-, пост/недо- …? Этот ряд принципиально не заканчивается. Его можно было начать и гораздо раньше того времени, к которому относятся данные термины, и тогда можно было бы добавить: конвергентный, постиндустриальный, технотронный, информационный, информациональный… и, притом, как ни морщись, неизменно и непременно капиталистический. Что представляют собой эти определения? Они совместимы или несовместимы, симультанны или сукцессивны? Это разные характеристики («оси»)21 одного («развитого») общества, которому не дается однозначное определение. Можно, конечно, сказать, что все это модерн, но тогда «эта песня хороша, начинай сначала» (какой модерн?). Данный ряд определений по своему характеру напоминает апофатические определения Бога: каждое из них имеет к нему отношение («неиное», не иначе), но любое из них и любой их ряд недостаточны.

Модерн –

post-, поскольку всегда незакончен и не гарантирован от не-модерна (в разных отношениях, о чем шла речь раньше);

поздний, поскольку был «ранний» – «первый». Вообще-то не очень логично, ибо «ранний» и «поздний» обычно составляют триаду со «зрелым» («средним»). Кроме того, звучит весьма пессимистично («осенью поздней цветы запоздалые…»). Нерелевантность в том, что те, кто употребляет эпитет «поздний», как раз прочат модерну долгую жизнь и даже осуществление «проекта Модерна» (как его можно осуществить? Неужели можно полностью избавиться от бесчисленных разновидностей стратегической и инструментальной рациональности, да еще и сохраняя современную науку-и-технику?). Если «поздний» – значит «последний», – иначе, по аналогии с «новой» и «новейшей» историей, придется говорить о «позднейшем» модерне (невольно возникает ироническая ассоциация с Ф. Листом, продолжающая ряд «как только возможно поздний» и … «еще позднее»!). Хотя можно вспомнить и А. Лосева, говоривше-

21 Осевая методология Д. Белла, очевидно, была одной из первых не только постиндустриальных, но и постмодернистских методологий. Так же, как критический рационализм и принцип фальсификации научной теории К. Поппера в эпистемологии.

242

Е с т ь л и е щ е п о с т м о д е р н ?

го, что расцвет античной Греции длился 1-2 века, а поздний период – около 8 веков. Или М. Хайдеггера, допускавшеего, что период умирания метафизики может значительно превысить период ее расцвета;

afterpost- – все это модерн в степени n (М 3 – поскольку М – это «первый» модерн, М 2 – это постмодерн и т.д.). Afterpostmodern характеризуется частичной стабилизацией субъекта. Полностью субъект не только никогда не умирал, но и никогда не «жил» (это была только тенденция (к господству), Проект).

Afterpostmodern и т.д. – это складки на складке(-ах) – «сверхскладка(-и)» (Ж. Делез);

пост/недо- – представляет собой чистую, классическую трансгрессию (без допущения возможности инореференций и трансценденций). Модерн «до бесконечности» «совершенствуется», не выходя за свои пределы. Своего рода актуальная бесконечность модерна. Кроме того, трансгрессии модерна могут мыслиться в форме 1) ряда сменяющих друг друга проективных целостностей («сознательные порядки») и в форме 2) хаотических (статистических) спонтанных порядков. Пока что имеет место последнее.

Наконец, следует упомянуть основное социологическое определение постмодерна: де-дифферен- цированный модерн (С. Лэш). Не возникает ничего принципиально нового, происходит взаимопроникновение (трансмутация) различных сфер дифференцированного модерна, в результате чего возникает множество просто нового (деконструкций), примерно так, как аспирин и анальгин совместно дают гораздо больший противовоспалительный эффект, чем в отдельности.

МОДЕРН, КОТОРЫЙ СМЕЕТСЯ

Михаил Шильман

Принцип современного мира требует, чтобы то, что каждый должен признавать, обнаруживало себя ему как правомерное.

Г.В.Ф. Гегель 1

После шумного взрыва смеха мы еще долго стояли перед этим фаллосом современности.

Ж. Деррида 2

Циркуляция вопроса «какой (же) нынче модерн?» отмечает время, исхода из которого по-прежнему нет. Несмотря на то, что многоликая «современность», похоже, утвердилась навечно, уже имеющий свою историю (!) постмодерн (или, с оглядкой на поставленный

© Шильман М.Е., 2009

1 Гегель Г.В.Ф. Философия права. М.: Мысль, 1990. С. 352-353.

2 Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. Мн.: Современный литератор, 1999. С. 242.

244

М о д е р н , к о т о р ы й с м е е т с я

вопрос, – ?-модерн, что может считаться эквивалентом) до сих пор остается, по словам Ж. Бодрийяра, «неопознанным теоретическим объектом»3. Такое положение вещей как нельзя лучше характеризует (текущее) состояние состояния постмодерна.

Заведомая невозможность установления жестких демаркаций между модерном и постмодерном лишний раз подтверждает (как оказывается, едва ли не бесконечную) способность модерна к изменениям. В этом смысле наблюдающееся на текущий момент выступает и как «неоконченный проект», и как «не-спроектированный конец», – состояние, лишенное и проективности, и окончательности. В то же время, наблюдение какого-то «другого модерна» указывает на некое различие, грань которого уже (всегда) перейдена. Модерн как «не-иное» уступил место модерну, склонному к мутациям, но при этом всякий ?-модерн, выделяясь из модерна, является, в первую очередь, модерном. Модерн de facto* продолжает оставаться тем богатством, наследием и капиталом, – одним словом, тем состоянием – которое позволяет современности и получать свои дивиденды, и эпатировать себя растратами.

Двойственность и двусмысленность понятия «состояние» отсылает и к модерну – как долгой истории накопления, сбережения и приумножения, и к постмодерну – как возникающей «после истории» щекотливой ситуации наследования, расплаты и раздела. В отличие от производства, несомненного самого по себе, всякая дистрибуция сама по себе сомнительна. Если постмодерн наследует модерну, а модерн достается постмодерну в наследство, то их стык – вдвойне сомнителен. С одной стороны, как убеждает Ж.-Ф. Лиотар, «все, доставшееся в наследство, даже пусть и

3 Меланхолический Ницше. Беседа с Жаном Бодрийяром. См.: http://www.gtmarket.ru/laboratory/publicdoc/gtmarket/2006/663.

245

М и х а и л Ш и л ь м а н

от вчерашнего дня… должно быть подвергнуто сомнению»4. С другой стороны, подозрительны всякая претензия на статус наследника и любая попытка вступить в права на наследство.

Модерн является основанием/состоянием (для) постмодерна; не имеющий собственного основания постмодерн есть (как) состояние/диагноз модерна. Соучастие обоих модернов в современности очевидно, а значит, речь в дальнейшем следует вести о смысловых оттенках дистанции между ними и об использовании постмодерном своего достояния.

Постмодерн должен пониматься технологично – как обогащение модерна, исчерпавшего или, точнее, обеднившего собственные ресурсы. Его «отличает» от модерна извлечение «полезных ископаемых» из «философских отвалов» – обнаружение, актуализация и (пере)запуск в оборот маргинальных, «побочных», не афишированных или приговоренных к умолчанию проблем и тем, которые были о(т)ставлены и (за/от)брошены модерном как неудобоваримые. В ретроспективе может показаться, что они «играют в паре»: их сопряжение как нечто не-единое, нецелое, но «общее» удерживает дистанцию, подобную той, что неизбежно возникает между стратегией распашки новых земель и рекультивацией старых угодий.

Обнаруживая (еще) нечто в модерне, постмодерн обнаруживается (там же): как тут не согласиться с Ж.-Ф. Лиотаром, видящим в постмодерне спрятанную часть модерна и «разработку упущенного изначально»5. Постмодерн и «входит в модерн» (Ж.-Ф. Лиотар), и «проступает в модер-

4 Лиотар Ж.-Ф. Ответ на вопрос: что такое постмодерн? // Ad Marginem’93. Ежегодник Лаборатории постклассических исследований Института философии РАН. М.: Ad Marginem, 1994. С. 321.

5 Lyotard J.-F. The Postmodern Explained. Minneapolis: University of Minneapolis Press, 1993. P. 80.

246

М о д е р н , к о т о р ы й с м е е т с я

не» (В. Вельш), и – «в форме возобновления и необходимости наверстать упущенное» (П. Слотердайк) – является/питается отходом (от) модерна. Настоящее же – после калькуляции доходов с модерна и расходов на модерн – зачастую видится не преходящим, а отходящим.

Переосмысленное Бодрийяром понятие «отходов» как нельзя лучше подходит для определения постмодерна как состояния невозвращения и тотальной обратимости – не имеющей основания и контура фигуры бесконечного Re-. В таком смысле/ключе постмодерн – это не flashback*, а recycling*. Современность, по мнению Бодрийяра, уже не различает используемое и оставленное; в ее (полном?) распоряжении есть «...отходы, всего лишь отходы... это не следы прошлого и не руины, которые все-таки представляют собой почтенные памятники старины»6. Отходам не находится оппозиции – «невозможность определить, что же является отходами другого... позволяет любому термину быть отходами другого...» – а потому «...отходы заставляют вас смеяться»7, оказываясь нео(б/т)ходимы. В этом смысле проект модерна как истовое и бескомпромиссное производство «серьезного знания» неизбежно вызывает почтительный смех, служа, в известной мере, и отходами от того знания, которое не выдерживало (в свое время) проверки на серьезность, и путями в обход постановки вопросов, казавшихся философски смехотворными.

Констатируя принципиальную невозможность какоголибо безотходного производства, постмодерн вносит смещение в классическую субординацию серьезного и несерьезного, предлагая игру, в которой всякое знание служит отходом (для/от) другого знания. Оппозиции, где каждому члену, находящемуся на своем (законном) месте, «не

6 Бодрийяр Ж. Город и ненависть // Логос. 1997. № 9. С. 107-116.

7 Baudrillard J. Simulacra and Simulation. Michigan: University of Michigan Press, 1994. P. 157.

247