2 6. Национальная идея и национальный оптимизм

Активизация исторической памяти, как неотъемлемой части общественного сознания, играет важную роль в формировании национального самосознания и национального оптимизма. В условиях обновления национальной жизни необходимо объективное освещение истории и восстановление исторической справедливости. Историческая память людей – это целая система представлений о прошлом, объективная оценка духовной атмосферы той эпохи, которая прошла в течение жизни нескольких поколений. В ней отражаются периоды торжества или трагедии народа. Так, нанесенные обиды периода командно-административной системы до сих пор живут в подсознании некоторых репрессированных народов Северного Кавказа. Эти народы испытали на себе все ужасы, все круги ада на чужбине. Драма народной судьбы осталась в социальной памяти старшего и молодого поколений, потому что был нарушен один для всех закон – закон нравственности. Национальному самосознанию депортированных народов был нанесен огромный нравственно-психологический урон. До сих пор люди с содроганием вспоминают, как они ехали в места ссылки в холодных, зловонных скотовозах с наспех сколоченными нарами. Иногда в безлюдных местах товарняки останавливались, из вагонов выносили окоченевшие трупы и оставляли на снегу. Так вспоминают очевидцы, испытавшие на себе жестокости режима.

Несмотря на тяжелые условия жизни вдали от родных мест, национальная идея окрыляла и поддерживала дух репрессированных народов, сохраняя национальный оптимизм. Он находил отражение в поступках людей, в их мыслях, высказываниях, мечтах и, конечно, в художественной литературе, в исторических и мемуарных записях, в дневниках и другого характера. Выражая то, что пришлось пережить высланным народам, Кулиев в послании к чеченскому поэту сходной с ним судьбы, - Джамалдину Яндиеву писал о дне высылки: «Чернее быть не может дня, потери – больше».⁹³ (Из стихотворения «Не плачь и постарайся, друг…» – 1951 г.) Такие же мысли мы находим и в другом стихотворении Кулиева «Тень орла» (1956), в котором он пытался художественно осмыслить события высылки и сказать правду о том, как было тяжело, и о том, что все равно настанет день радости, когда будет возможно сказать правду и снять лживые обвинения.

Когда тяжесть беды на плечах, как обвал,

Нес, в теснинах блуждая мой крепкий народ,

Ту же тяжесть неся, я одно повторял:

«Все равно тень орла на скалу упадет!»⁹⁴

/Перевел Н. Тихонов/

Балкарский народ верил своему поэту, этому пророку, твердо решившему разделить участь народа, хотя ему разрешалось жить, где он пожелает, за исключением Москвы и Ленинграда. Но поэт поехал в добровольную ссылку и никогда не пожалел об этом. В своих стихах этого времени Кулиев не поучал народ, он сам учился у него, как переносить боль и утраты, оскорбления и унижения. «Если радость придет, радость прими и не гордись, будь достоин ее. Если горе придет, губы сожми и не страшись, будь достоин его».⁹⁵ (Перевел Н. Гребнев). Эти строки Кулиев написал в 1945 году, в самый первый год жизни в условиях настоящей резервации, когда национальная идея еще крепко жила в подсознании народного духа.

Кайсын Кулиев одним из первых обратился к запрещенной теме – теме высылки и жизни на чужбине, бросив вызов времени и не испугавшись тоталитарного режима. В поэме «Завещание», долгое время не переводившейся на русский язык, поэт рассказал не столько о трагической судьбе чегемского крестьянина, сколько о страданиях всего балкарского народа, вынесшего политический геноцид. День высылки пал на 8 Марта.

Пришел не праздник – день пришел бессонный.

Балкарским детям не забыть вовек

Холодные и смрадные вагоны

И мартовский – в слезах кровавый снег.⁹⁶

/Перевел С. Липкин/

эти строки взяты из поэмы «Завещание», к написанию которой он приступил в 1946 году. И только в 1990 году она была переведена на русский язык С. Липкиным и впервые напечатана в газете «Кабардино-Балкарская правда» после смерти поэта.

Во многих его произведениях 1945-1955 годов, периода проживания балкарцев на чужбине, звучат мотивы тоски, грусти по родному краю. «В Хуламском ущелье» – одно из таких стихотворений Кулиева, в котором говорилось о том, что видел вчерашний воин, вернувшийся домой и не заставший никого из родных.

Иду средь белых скал и средь развалин

Домов, старинных башен крепостных.

Вид очагов погасших так печален,

А ведь они пылали для живых.⁹⁷

/Перевел Н. Гребнев/

Защитники Родины, участники Великой Отечественной войны, снимались с передовой по национальному признаку – ингуш, балкарец, чеченец… - на основании приказа ГКО №0741 от 3 марта 1944 года и отправлялись, как правило, на лесоповал, в шахты, рудники, где их ожидал тяжкий труд, голод и психологический гнет. За неповиновение их расстреливали, как врагов народа. Кайсын Кулиев избежал этой участи, добрался до своих родных в Северный Казахстан и стал хлопотать о переводе семьи в Киргизию. Прав писатель Алим Теппеев, когда писал в статье «Плач Харуна», размышляя над поэмой Кулиева «Завещание», что к этому времени поэт, «…уже прошедший войну, не раз истекавший кровью на полях сражений, а потом в двадцать семь лет переживший изгнание – испытание потяжелее, чем Овидий, понимал, что XX век – это век раненых людей. И Харун, ровесник этого века, содержал в себе всю горечь обманутых надежд, все пророческие крахи, удушливую глухоту нравственного тупика”.⁹⁸ Это была трагедия для всех репрессированных народов, и в сознании каждого человека она отражалась по-разному. В структуре творческого сознания Кайсына Кулиева она нашла воплощение в точной и емкой формулировке: “нес беду на плечах как обвал”. Или другое – тоже крик боли:

И так была война,

Изгнанье, разоренье,

И так была длинна

Дорога возвращенья!⁹⁹

/Перевел Н. Гребнев/

Длинная дорога возвращения – это долгих 13 лет, когда “наказанные” народы мечтали о возвращении в родные места. Поэт знал о сокровенных желаниях своих земляков, кто был рассеян по степям Казахстана, отдаленным районам Сибири, начиная от Архангельской, Иркутской областей до Красноярского края, Салехарда и Сахалина. Душевная рана, нанесенная репрессированным народам, и пережитые ими тогда несчастья и беды не могли не повлиять на процесс формирования национального сознания. Их национальное сознание и национальное самосознание было изувечено культовой идеологией. Негативные политические и морально-этические акты по отношению к ним несли в себе социальную несправедливость, национальная идея претерпевала изменения, изживала свою истинную суть. Взгляды людей постепенно менялись, шел процесс переосмысления всего происходящего, национальный оптимизм спадал. Носители этнического сознания и мироощущения были накануне великой Победы самыми униженными и оскорбленными, объектом физических и духовных истязаний. Они осознали и почувствовали, как говорится, на своей шкуре, что в отношении их попираются общечеловеческие моральные нормы. В это время усилилась ностальгия по отчему краю, и она была естественным чувством каждого человека, оказавшегося на положении спецпереселенца с клеймом предателя. У Кайсына Кулиева она нашла отражение в пронзительных, до боли щемящих строках стихотворения «Родной земле» (1947).

Став глухим, я буду слышать, знаю,

Шум листьев там, в родимой тишине,

И, став слепым, моя страна родная,

В твоих горах не заблудиться мне.¹⁰⁰

/Перевел Н. Коржавин/

Так писал ссыльный поэт в конце сороковых годов, когда драматическая судьба репрессированных народов никого не интересовала. Пагубный Указ гласил, что они «высланы навечно, без права возврата». В это время депортация как мера наказания постепенно эволюционизировалась: за малейшую провинность людей ссылали в трудлагеря и пожизненно заточали в тюрьмы. Продолжались и акции по депортации: с 1945 по 1949 год. были насильственно высланы латыши 38 911 чел., литовцы – 80 189, эстонцы – 19 237 и греки из Грузии – 4 671 чел.¹⁰¹ Горцы Северного Кавказа, лишенные всех гражданских и политических прав, еще продолжали с детской наивностью верить в социальную справедливость, и национальный оптимизм поддерживал их в самые тяжелые времена.

Все мы – средь трудных, нерадостных дней,

Пусть хоть обида нам горло сжимала, -

Верили яростно в братство людей,

В гордый порыв «Интернационала», ¹⁰²

/Перевел Н. Коржавин/

уверенно заявил в 1955 году Кайсын Кулиев в стихотворении «Праздник в ауле».

То, что чувствовал тогда Кулиев, пережил его народ, сохранится в его поэзии на всю жизнь, о ком бы и о чем бы он ни писал. Так, в конце семидесятых годов во многих стихах Кулиева сохраняются эти мотивы: ностальгия и горечь потерь близких людей вдали от родного Чегема. Обращаясь к своему брату Исмаилу Кулиеву, он как бы снова изливал свою тоску по Чегемскому ущелью, с пожелтевшими клочьями травы на склонах, по бликам солнца, сверкавшего на снегу, по красотам застывшей воды Чегемского водопада. Все это поэт видел не раз во сне там, где жил долгие годы его обиженный народ.

…………………………… Стою ослеплен

Всем этим сверканьем и блеском, как будто вдруг сон

Опять из далекой чужбины вернулся ко мне

И горы мои озарили мне душу во сне.

Они в бликах солнца, другие в снегах, мой Чегем,

Каким на чужбине не сверкал в моих снах, мой Чегем!¹⁰³

/Перевел Д. Долинский/

Стихотворение «Зимний день в Чегемском ущелье» датируется 1977 году и по времени создания к периоду депортации не относится. В другом – «Реквием Саиду Шахмурзе – поэту из Чегема», тоже, написанном в это время, Кулиев снова вспоминает тяжелые дни репрессий, когда умирали люди от голода и их хоронили в братских могилах, затерянных и безымянных.

……………………………… дорогой мой

Саид, было все. И Кязим наш остался в далеком

Краю, хоть и в доброй земле, но – в чужой.¹⁰⁴

/Перевел Д. Долинский/

Для Кайсына Кулиева его прославленный земляк, мудрец и просветитель Кязим Мечиев – нечто большее. Он его первый учитель и духовный наставник, бесценный друг и ровесник всем поколениям. «Кязим – славный классик балкарской поэзии – признан ныне одним из лучших кавказских поэтов»,¹⁰⁵ - писал Кулиев в статье «Кязим Мечиев и восточная поэзия» (1965). О нем Кайсын создал поэму «Золотая свирель» (1966-1968), котору перевел Н. Гребнев. В ней рассказано о трагической жизни и драматической судьбе творческого наследия К. Мечиева, могила которого затерялась в степях Казахстана.

В чужой стороне не слышны

Кавказские громы весною,

И ливни родной стороны

Теперь не шуршат над тобою.

………………………………..

Ужель не заслуживал ты,

Иль нету на родине милой

Ни камня для скорбной плиты,

Ни места для скромной могилы?¹⁰⁶

Эта трагическая смерть основоположника балкарской литературы К. Мечиева сохраняется в социальной памяти народа и передается из поколения в поколение. Верно говорил Блез Паскаль: «Мы познаем истину не только разумом, но и также сердцем».

Сложные и противоречивые социально-политические и духовно-нравственные процессы народов Северного Кавказа в те трагические годы, когда они были оторваны друг от друга, только еще осмысливаются. Некоторые философы утверждают, что выжить целым родам и отдельным людям помог такой фактор, как национальный оптимизм. Высланные народы, по мнению исследователей, не переставали верить в историческую справедливость и оптимизм национального самосознания имел под собой реальную почву. На наш взгляд, детерминанты его таковы.

Во-первых, местные жители относились к гонимым сочувственно. Понимая их тяжелое положение, проявляли заботу и помогали им в меру своих возможностей – материально и морально. Из документальных материалов книги «Так это было»¹⁰⁷ можно привести бесчисленное множество примеров дружбы и взаимопомощи людей – коренной и иной национальности. Балкарцы, карачаевцы, чеченцы, ингуши, калмыки, немцы из Поволжья, турки-месхетинцы трудились во всех областях народного хозяйства, выполняя и перевыполняя нормы, установленные военным и послевоенным временем. Многие из них и их дети, которые трудились наравне со взрослыми, были награждены медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.» указом Президиума Верховного Совета СССР от 6 июня 1945 года. Эти медали продолжали вручать и в марте 1947 года. Так, в Киргизии 10-12-летние балкарцы работали на хлопковых полях с утра и до вечера, чтобы собрать 80 или 100 кг хлопка (норма была 60 кг!): за это старание им выдавали лишнюю чашку мамалыги, которую и нес ребенок своему младшему братику или сестренке. О наградах не думали. Однако представители райисполкома (узбеки, киргизы, русские) по справедливости подошли ко всем, кто трудился под лозунгом «Все для фронта!» Пройдут годы и эти люди со сталинской медалью (так ее прозвали в народе, потому что на правой стороне медали был портрет Сталина и его слова: «Наше дело правое – мы победим») будут приравнены к участникам Великой отечественной войны.

Во-вторых, духовная основа оптимизма национального самосознания опиралась на многовековой опыт и народную мудрость: все имеет не только свое начало, но и свой конец – авторитарное управление и репрессии не могут существовать вечно, когда-то и им должен прийти конец. Духовной опорой были и воспоминания о родном крае: «Как пахнет трава на родимой земле, не в моей позабыть это воле, слышал в дальней дали, в полночной мгле, как шумят мои сосны в Терсколе».¹⁰⁸ (Перевел Н. Тихонов). Все писатели-спецпереселенцы были исключены из Союза писателей СССР, не имели права печататься. Однако творческие искания литераторов репрессированных народов не прекратились. Они создавали произведения, и их питала национальная идея – патриотическая, нравственная, этническая. В ситуации того времени для них был единственно возможный максимум свободы – свободы выбора материала и форм художественного произведения, хотя печатать свои произведения они не могли. Понимали «инженеры человеческих душ» и другое, что духовный потенциал репрессированных народов рискует остаться нереализованным, пока не будет восстановлена историческая справедливость.

В-третьих, оптимизм национального самосознания зиждился и на адаптации этноса применительно к определенной природно-ландшафтной среде. В непривычных климатических условиях репрессированные народы оказались перед объективной необходимостью быстро адаптироваться к общепринятым нормам и стандартам поведения коренного населения (киргизам, узбекам, казахам, сибирякам и др.). Негативные условия существования значительно изменили самосознание и самую сущность человека, понизили его творческую активность, деформировали его волю и его жизненные установки. В это время фактор адаптации высланных народов играл самую важную роль в их социально-биологической, бытовой, общественно-политической и культурной жизни.

В-четвертых, влияло на оптимизм национального самосознания устное народное творчество. Оно было для высланных народов его духовной опорой. Ведь в домах депортированных народов не было ни книг, ни газет, ни журналов на родном языке. Фольклор был исторической памятью ссыльных. Полузабытые, почти стертые из памяти людей подвиги нартов-богатырей вновь обрели вторую реальность, придавая им новую социально-психологическую окраску. По национальной памяти этих бесправных народов был нанесен большой удар, они теряли свои традиционные духовные ценности, имевшие непосредственное отношение к развитию национального самосознания, к их менталитету. Поэтому устная литература формировала и укрепляла нравственный облик тех, кто вынужден был жить вдали от родной земли по строгому режиму НКВД. В структуре творческого сознания художников мифы и легенды, устные предания находили отражение в произведениях разного жанра. Писатели-спецпереселенцы по известным причинам не могли писать о том, что их волновало в данный момент, что перенес их народ, поэтому они обратились к далекому прошлому, к фольклору родного народа. Такое в истории было: когда-то в мрачную эпоху Николая II М. Ю. Лермонтов обратился к эпохе Ивана Грозного в своей «Песне про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова». Кайсын Кулиев тоже обратился к далеким временам, когда по преданиям жили нартские богатыри, защитники обездоленных и слабых. Он написал поэмы «Серп» и «Огонь», в которых духовный и эмоциональный мир поэта строился на чисто художественном вымысле, на фольклорном материале, казалось бы, далеком от анализа общественных явлений и социально-экономических проблем времени. По меткому выражению В. Овечкина, «в спокойной тревоге за будущее» Кулиев по-своему касался некоторых противоречий и сложностей реальной жизни 1944-1956 годов, когда «наиболее удачные произведения советских писателей завоевали читательское доверие тем, что не обходили реальной сложности жизни. Но вопрос о боевой позиции художника стоял в те годы очень и очень непросто».¹⁰⁹ Поэтому Кулиев и обратился к жизни нартов – племени, жившем в ущельях и долинах Кавказа в незапамятные времена. Поэт сделал своими героями поэмы Сосруко и Сослана, по преданию рожденных из камня, великодушных, сильных, способных совершать подвиги с коварными врагами-эмегенами, вести справедливую борьбу за родной очаг, свободу нартских селений. Истоки поэм, безусловно, таились в легендах и преданиях народов Кавказа, и нартский эпос помог поэту выразить то, о чем думал балкарский народ, находившийся в принудительном положении, давал надежду на лучшее, способствовал оптимистическому мировосприятию. И, несмотря на сказочность сюжета, основные герои поэмы «Серп» не становились из-за этого нереальными: внимание поэта было сосредоточено не на эмегенах (злое начало), а на положительных героях поэм. Они изображались стойкими и терпеливыми, мужественными в испытаниях, трудолюбивыми и добрыми. Нарты не боялись эмегенов. Они побеждали врагов своей доблестью («смелость – нартская стезя»), храбростью («мужество – их вера и оплот»). Враги страшны лишь для тех, у кого нет доблести бороться с ними. Бесстрашные же всегда одерживали верх над злой силой. Поэт призывал, чтобы чистое небо, светлое солнце, обогревавшее всех людей, мирные жилища и пастбища, пахучие травы и желтые колосья не покрывались копотью пожарищ войны, нарт должен стоять на страже:

Потому-то, сняв свой меч на поле,

Нарт с серпом приходит в день страды.

Жить нельзя без мужества и воли

Так же, как без хлеба и воды.¹¹⁰

/Перевел С. Липкин/

Национальная идея приобрела в этом произведении конкретное направление и составила содержательную основу поэмы. В ней заключен определенный смысл и дано социально-нравственное обобщение: не жестокие повелители будут править миром и диктовать свои законы, а гуманные, стойкие и добрые нарты-богатыри. Они сильнее самого сильного тирана, потому что их поддерживает народ, и бьются они ради добра, справедливости, любви, во имя человеческой надежды на радость и счастье. Пользуясь фольклорным сюжетом, Кулиев смог в некоторой степени выразить многовековой социальный опыт народа, его понимание нравственной морали, человеческого достоинства и мудрости. «Пусть знают дети Кавказских гор, что боролись их предки со злом ради добра, с ложью ради правды, проливали нарты свою кровь ради любви…»¹¹¹, - С. Липкин писал.

Национальный оптимизм насильственно высланных народов опирался на многие факторы. Одним из них была национальная идея, концепция которой прошла в своем развитии длительный и сложный путь и нашла свое проявление в народных традициях и обычаях. Они тоже сыграли свою определенную роль в процессе выживания наказанных людей. Народные традиции и обычаи – это связующие духовно-нравственные нити между поколениями нации, и они, безусловно, влияли на национальный оптимизм ссыльных народов, которые как могли, помогали друг другу, выручали из беды, вместе строили жилища, объединяя усилия в быту, поддерживали добрым словом и советом оступившихся, отчаявшихся. Это тоже послужило одной из причин выживания нации, не позволив ей раствориться в другой.

Оптимизм национального самосознания был тесно связан с национальными чувствами и формами их проявления. В своих мыслях и чувствах эти народы всегда оставались с родной землей, очагами своих предков, извечной воспитательной функции предназначенных передавать молодым поколениям национальное духовное богатство. И они старались сохранить обычаи и традиции своей далекой родины и привить их молодым (в свадебные, похоронные, бытовые обряды, устное народное творчество, религию и т. д.). В те годы происходило медленное, но, тем не менее, неуклонное сохранение этнических духовных богатств, позволив ссыльным этносам пережить трудности, противопоставить их догмам господствующей морали и идеологии. Акт исторической несправедливости обострял национальные чувства, наполняя их новым социальным содержанием, в том числе оптимизмом. Национальный оптимизм придавал чувствам новое звучание – веру в справедливость, надежду на возвращение в родные края. «Восстановление справедливости – дело непростое, с какой точки ее ни рассматривать, - пишет академик АМАН Д. Х. Мекулов. – Со стороны пострадавших народов – это связано с новыми переменами места жительства, психологии, зачастую языка общения, что благотворно для народа в целом, но не всегда легко и безболезненно воспринимается каждым человеком или семьей в отдельности».¹¹²

Говоря о детерминантах национального оптимизма, следует сказать и о таком механизме защиты национального, как историография народа, которая отсутствовала в годы выселения. Тринадцатилетняя ссылка вычеркнула эти народы из общественно-политической и культурной жизни страны. До сих пор они ощущают вакуум в историческом сознании. Всем известно, что до последнего времени депортация находилась под грифом «совершенно секретно», «разглашению не подлежит». Демократизация всех сторон жизни российского общества позволила приоткрыть завесу и над этой сложной проблемой исторической науки, имеющей не только научное, но и практическое значение.¹¹³

Отсутствие историографии нанесло огромный ущерб национальному сознанию и самосознанию личности. Было все: и отчаяние, и страх, и пессимизм. Была и рабская покорность, и молчание, и то, что называется временным проявлением трагического противостояния народного духа. Поэты об это пытались сказать в художественном слове. Кайсын Кулиев писал об этом в стихотворении «Молчание» (1950):

Когда в плен попадал, обессилев солдат,

Когда в тюрьмах пытали борцов непрерывно,

Начиналось молчанье. Так горы молчат,

Напряженно застыв под грозою и ливнем.

То молчанье – кинжал, что не первый уж год

Спит в ножнах, остроты не теряя нимало,

Или крепость, которую враг не возьмет,

Хоть на стенах немало защитников пало.¹¹⁴

/Перевел Н. Коржавин/

С начала до конца оно символическое, и поэтический смысл его - в первой строфе второго четверостишия: «То молчанье – кинжал». Это стихотворение написано тогда, когда до возвращения из ссылки оставалось еще семь лет.

На наш взгляд, вопрос о детерминантах национального оптимизма будет не полностью освещен, если не коснемся еще одной веской причины, той реальной духовной силы, которая оказывала плодотворное влияние на формирование национального сознания и самосознания этих народов, когда у человека не оставалось никаких сил и он уповал лишь на Бога, прося Всевышнего простить его и помочь… Это было влияние в религии в основном ислама на национальное самосознание и настрой народной души.

Религия всегда развивалась как элемент социальной культуры и выполняла определенные социальные функции, являясь и способом выражения национальной идеи. На Северном Кавказе исламская цивилизация всегда была самой распространенной, она существенно обогатила этнокультуру, оказала влияние на развитие письменности, литературы, науки и, конечно, на воспитание личности. Религиозное воспитание не было фрагментарным, особенно среди мусульман. Оно начиналось в раннем детстве, продолжалось в юности и шло целенаправленно до глубокой старости. Среди высланных в Среднюю Азию, Сибирь и Казахстан были в основном старики, женщины и дети. Потом к ним присоединятся бывшие защитники Отечества, снятые с фронтов как подлежащие спецпереселению. Большинство из них окажутся на положении заключенных, их отправят на строительство Широковской ГЭС на Урале в 1944-1945 годах, в свинцовые рудники, на лесосплав и другие тяжелые работы. Депортация явилась во всех отношениях античеловеческим актом: в экономическом, морально-нравственном, культурном, правовом, генетическом и психологическом. Но ей с самых первых дней выселения противостоял такой мощный фактор, как ислам. Он цементировал социальный и морально-этический строй жизни высланных народов, поддерживал их душевные силы, не давал окончательно пасть духом перед бедой, когда они были вырваны с корнями из обжитых земель и брошены на произвол в суровые незнакомые места. Многие считали, что это Бог испытывает их на прочность веры, духа нации, поэтому и посылает им беду. Высланные народы оказались перед многочисленными трудностями выживания и были обречены на медленное вымирание, особенно в первую холодную зиму… Теперь историки и политики подсчитали потери: сколько погибло от холода, голода, сколько от болезней, эпидемии, самоубийства, расстрела и т. д. Х. Боков пишет: «Мы обязаны исполнить священный долг и перед памятью тысяч стариков и женщин, умерших голодной смертью, да к тому же еще и с позорным клеймом изменников Родины; перед памятью умерших детей, так и не узнавших, за какие грехи выпали на их долю столь мученические испытания».¹¹⁵

В те годы страшной трагедии ислам выступал в качестве национальной идеи, той субстанции национального бытия, которая выполняла спасительную миссию – поддерживала народный дух нации, давала спасительные нравственные силы – веры, что зло должно быть наказано и Всевышний поможет им. Во имя Аллаха милостивого, милосердного люди верили, когда слушали чтение по вечерам «Корана»: «Следуйте за тем, что ниспослано вам от Вашего Господа…»¹¹⁶ Тексты «Корана» на арабском и русском языках были у многих: верующие их взяли с собой, когда оставляли все, но только не эту священную Книгу.

Религия была последней инстанцией, к которой обращались с просьбой, мольбой, укором, со слезами горя и радости, когда шло духовное общение человека с Богом, Аллахом или его посланником Мухаммедом. Вера в добро и милосердие давала обездоленным физические и моральные силы. Мусульманская религия для высланных народов была не просто звучащая материя в форме слов молитвы и религиозных песнопений, она представляла целостную систему определенного уклада жизни. Они читали «Коран» на похоронах и свадьбах. Это был своеобразный духовный диалог и взаимопонимание. «Коран» предписывал им правила религиозных обрядов, моральные и правовые установления в быту, определял обычаи и традиции предков, важные моменты уклада жизни и образа поведения. Испытывая подсознательный страх перед официальными властями, которые запрещали спецпереселенцам учиться, ходить в другое село к родственникам, выражать недовольство и т. д., люди сознательно тянулись к религии, как источнику духовных ценностей, тексту культуры – Корану, Библии. Были еще старики, которые знали арабский язык и могли свободно читать «Коран», могли разъяснить, истолковать прочитанное из священной книги. Уровень их авторитета был высок и народ верил им, собираясь по вечерам у тех, кто имел Эту книгу. На молитву они шли с верой, что можно высказать все – сомнения, тревоги, боль, гнев, просьбу. В религии, как и в искусстве, таилась сила: она очищала оскверненные души людей, вернула многим способность воспринимать жизнь и ее окружающую красоту, поднимала их над серым убожеством обыденного. Вот как описал такой случай Н. К. Рерих: «Мы видели, как самая огненная молодежь настораживалась молитвенно под крылом красоты. И останки Религии возвышались там, где не умерла Красота. И щит Красоты был самым прочным».¹¹⁷ Под красотой он понимал духовное начало, которое в человеке нельзя искоренить никакими запретами. Духовная вера, религия дали силы людям выжить. Она явилась прочной основой национального оптимизма.

Вышеназванные детерминанты оптимизма национального самосознания нельзя считать общими и универсальными для всех этносов, оказавшихся в принудительном выселении вдали от исторической родины и лишенных политических прав. Они – специфическое явление, свойственное только тем народам Северного Кавказа, которые были депортированы в 1943-1944 годах.

Вместе с тем следует отметить, что общие закономерности проявляются через специфическое. И те причины, о которых мы говорили, могут проявиться и в иной исторической обстановке, в среде других этносов, в специфических условиях человеческого существования. Познание социального феномена национального оптимизма и национальной идеи, как и познание природы, бесконечно.