Виролайнен М.Н. Речь и молчание

и в сфере канона, которые в контексте данного рассуждения мо

гут быть описаны с помощью введенного Гегелем различия ре

альности и действительности: реальность — это мир в его налич

ной данности, действительность — мир в его истине. Одна из важнейших функций знаковой системы четырехуровневой куль

туры — приведение во взаимодействие, соотношение и увязыва

ние действительности и реальности.

Античные мифологические имена, функционирующие в трех

уровневой культуре, порывают с денотатом, относящимся к сфере действительности, канона, то есть с денотатом, к которому

относится их главное сущностное содержание. Соотнесенность

же с денотатом, принадлежащим реальности, непосредственно му бытию, не только сохраняется, но и закрепляется однознач

ной связью, в высшей степени прочной и в то же время — в выс шей мере условной, произвольной и с точки зрения исконного порядка вещей — необязательной. Так, Тредиаковский пишет: «Слово Купидин <...> не долженствует к соблазну дать причины

<...> понеже оно тут не за поганского Венерина выдуманного сы

на приемлется, но за пристрастие сердечное, которое в законной любви»1.

На этом примере, взятом из области литературы, мы видим, что здесь действует тот же, выше уже описанный, общий закон парадигмальной культуры: парадигма вытесняет и замещает со

бою канон, организует словесно мыслительный уровень и замы

кает на себе уровень непосредственного бытия. При этом су щественно, что парадигма апеллирует не только к внешним формам непосредственного бытия — она апеллирует к внутрен нему, к чувствам, к «пристрастию сердечному»2.

В споре старого и нового, завязанном петровским поворо том, парадигма была детищем нового культурного сознания,

1 Тредиаковский В. К. Новый и краткий способ к сложению рос сийских стихов // Тредиаковский В. К. Избранные произведения. М.; Л., 1963. С. 396.

2 Теми же словами Тредиаковский говорит и об Аполлоне — «вымы шленном боге стихотворства»: «...Чрез Аполлина должно здесь разуметь желание сердечное, которое я имею, чтоб и в России развилась наука стихотворная» (Там же. С. 390).

41

lib.pushkinskijdom.ru

она была принципом — и едва ли не основным — этого куль

турного сознания, основой, на которой строился новый куль

турный мир. Это станет особенно очевидным, если обратиться

к материалу начала XIX века, например, к спору между шиш ковистами и арзамасцами.

Естественно было бы предположить, что арзамасцы, карам

зинисты, ратующие за новое слово в литературе, стремились

разрушить парадигму, а шишковисты стремились ее удержать.

Однако картина оказывается едва ли не противоположной. Характер арзамасского пародирования прочно связан с траве

стийной традицией XVIII века, опирающейся на эстетическое со

знание, воспитанное на тончайшей дифференциации жанров и из влекающей смеховые эффекты из малейших признаков жанрово

го смешения и несоответствия. Арзамасский смех построен на опрокидывании парадигмы, но ею же он и держится, ибо вне па радигмального сознания арзамасские тексты перестают смешить. С другой стороны, на словесном уровне, арзамасцы создают свой

особый словарь, особое «арзамасское наречие», внятное лишь по

священным, — игровой и в своем роде кастовый язык, резко вы% деленный на фоне общеупотребительного.

Причастные сентиментализму, арзамасцы не могли не ощу щать в своем стиле дефицита «контр регламентирующей» функ

ции. Этот дефицит они восполняли с помощью активно культи

вируемого принципа немотивированности (немотивированности имени и переименования, немотивированности сцепления слов и т. д.)1. Однако этот принцип, казалось бы расшатывающий па радигму, обеспечивался не чем иным, как известной свободой от денотата — свойством, присущим именно парадигмальной реаль

ности, как мы это видели на примере функционирования антич

ных имен. Незамотивированная словесная связь оставалась ли шенной внутреннего сцепления языковых сущностей и именно потому была узкоконвенциональной, внятной лишь посвященным,

не обретающей общеязыковой значимости.

1 См. об этом: Ронинсон О. А. О «грамматике» арзамасской «гали матьи» // Учен. зап. Тарт. гос. ун та. Тарту, 1988. Вып. 822. С. 5.

42

lib.pushkinskijdom.ru

Теория же Шишкова не была направлена ни на вырабатыва

ние, ни на поддержание парадигмы. В сущности, его связи с па

радигмой ограничиваются полным признанием теории «трех шти

лей». Свой трактат он (правда, в соответствии с жанром) пишет средним штилем, то есть наиболее нейтральным. Весь пафос Шиш

кова направлен на удержание коренной славянской природы язы

ка, на удержание этимологической, внутренней формы слова, га

рантируемой исконностью смысло и словообразования. Шишков

вовсе не призывает к тому, чтобы малопонятные «архаизмы» уснащали поэтическую речь, или к тому, чтобы «славянщина» со

ставила специфическое литературное наречие, — так излагали

мысль Шишкова его оппоненты. Сам Шишков ратовал именно за единство языка, который обладал бы прозрачной родовой па

мятью. И эта его излюбленная идея, при всей ее утопичности и исторической запоздалости, была идеей антипарадигмальной, ибо ставка делалась не на внешние образцы, а на внутреннюю память слова, скрытую в его этимологии. Даже толкуя о правильной или

неправильной сочетаемости слов, Шишков опирается на обычай

итрадицию, а не на норму и образец, на память, а не на парадиг% му. Это был запоздалый призыв вернуться к канону.

Отом, чем стала «воля к парадигме» в зрелой трехуровневой культуре, можно судить по творчеству Батюшкова, поэта, явно

принадлежащего к «новой» литературной формации.

Главная языковая энергия Батюшкова — это энергия поиме нования. Его стих движется именами, а не глаголами, имя неиз менно служит центром тяготения его стихотворной строки, сре доточием смыслового ударения. Имя стремится к устойчивости,

как глагол — к движению и переходу. Батюшков претворяет

в слово не застывший, не неподвижный мир, но мир движений

ипереходов, ибо это мир, переживаемый душой, мир, проходя щий через ипостась чувства. Но если душа Батюшкова призвана

переживать все многообразие оттенков и переходов подвижной

реальности, то его муза призвана останавливать и закреплять это

движение в сгустках именных значений, в устойчивости имени

концентрировать и навеки останавливать переход. Неуследимое

инеуловимое Батюшков переводит на язык почти зримой именной

43

lib.pushkinskijdom.ru

определенности, останавливая быстротекущее мгновение, препят

ствуя исчезновению всего преходящего. Муза Батюшкова на

ходится в постоянном противодействии одному из основных эпи

курейских мотивов его лирики: мотиву мгновенности бытия, бес следно пожираемого смертью. Каждой своей стихотворной

строкой Батюшков ваяет памятник мгновению. Его поэзия —

своего рода музей мгновения, неподвижность, поправшая смерть1.

Выразительны слова, которыми Батюшков характеризует Ита

лию, этот золотой, обетованный для него край: «библиотека, му зей древности, земля, исполненная протекшего»2. Культура как

труд по воплощению реальности в музей, в неподвластное време

ни хранилище — это и есть, возвращаясь к нашему терминологи ческому языку, культура, выковывающая парадигму, возводящая

на вершину ценностной иерархии неподвижную данность эсте тически оформленного образца.

Теперь нам важно посмотреть, как в трехуровневой культу ре взаимодействовала парадигма с другими основными уровня

ми культуры.

Прежде всего парадигма не допускала непосредственного контакта, прямого соотношения уровня словесно мыслительно го с уровнем непосредственного бытия.

Разрабатывая теорию пародии, Ю. Н. Тынянов показал, что

пародия двупланна: она одновременно содержит в себе и паро

дируемое, и пародирующее. Пародия осуществляется на напря жении, на стыке, во взаимодействии пародируемого и пароди рующего3. Подобная двуплановость обязательна в трехуровне вой культуре. Парадигма составляет второй план, с которым соотносится сюжетное, жанровое и словесное развитие произ

ведения. В искусстве это рождает совершенно иную меру услов

ности, чем та, которая присуща двухуровневой культуре.

1 Поразительно, что лишившийся рассудка Батюшков продолжал твердить слова, видимо выражавшие главнейшее его душевное напря жение: «Который час?» — «Вечность».

2 Батюшков К. Н. Соч. СПб., 1886. Т. 3. С. 553 (из письма к Н. И. Гне дичу 1819 г.).

3 Тынянов Ю. Н. Достоевский и Гоголь: (К теории пародии) // Ты нянов Ю. Архаисты и новаторы. Л., 1929. С. 416, 430, 433.

44

lib.pushkinskijdom.ru

В книге В. В. Виноградова «Стиль Пушкина» много говорит

ся об «искусственных, условных, беспредметных формулах ран него элегического стиля» Пушкина, о «мертвых схемах» поэтиче ского слова, о «застывших образцах искусственной мифологии»,

«не нуждающихся в соответствии с живой жизнью» и замкнутых «в предопределенные границы литературных ассоциаций»1. Эти

черты раннего поэтического стиля Пушкина воспринимаются Ви ноградовым как заведомо ущербные свойства стихотворного язы ка, еще не доросшего до прямой реалистической соотнесенности

словесных средств с непосредственным бытием, с жизнью как она есть. Только такая прямая соотнесенность воспринимается иссле

дователем как норма. Отсутствие же ее трактуется как ходуль

ность, схематичность и условность в дурном смысле слова. Чрез вычайно точное наблюдение Виноградова сопровождается здесь

неточными, на наш взгляд, выводами и оценками. Причем неточ

ными именно потому, что сделаны они без учета принципиально го различия двух типов культуры: трехуровневой, к которой от носится раннее лицейское творчество Пушкина, и двухуровневой, к которой относится его зрелое творчество. Ведь искусство, так

или иначе, всегда условно, и одна культурная эпоха отличается от

другой не наличием или отсутствием условности, а мерой, приро дой, характером условности. Слово, воплощая мир путем прямо го соотнесения с реальностью, тоже условно, ибо слово не есть сама реальность. Но это другая мера условности, чем та, которую

вырабатывает парадигмальная культура.

Парадигмальная культура не отворачивается от реальности — она лишь вводит такой уровень опосредования, который встает между словом и бытием. Таким уровнем и оказывается парадиг ма. Она представительствует за реальность, отливая ее в формы устойчивых концептов2. С ними то и работает поэтическое сло во. Слово и реальность взаимодействуют не друг с другом, а

с парадигмой, которая посредничает между ними.

Эта функция парадигмы ярко характеризует ее принадлеж

ность к секуляризованной культуре. В канонической культуре

1 Виноградов В. В. Стиль Пушкина. М., 1941. С. 8, 15, 16.

2 Вспомним Тредиаковского: «Пристрастие сердечное» = «Купидон».

45

lib.pushkinskijdom.ru

посредницей была церковь, посредником был священник, посред

ником был народный сказитель, наконец, посредником было самое

слово. И роль посредника была ролью исключительно сакральной.

Теперь посредницей оказалась светская парадигма, которая к то му же сама служила воплощением порядка и занимала в культур

ной иерархии верховное место. Поэтому не только сакральное

посредничество заменялось светским, но изменялся также и харак

тер связей, осуществляемых этим посредником. Если в канониче

ской культуре связи устанавливались между непосредственным бы тием и каноном, а слово выступало как один из посредников этой

связи, то теперь, когда посредником стал закон парадигмы, связь

стала устанавливаться между непосредственным бытием и его сло весно мыслительным выражением. Эта фундаментальная пере

стройка, произошедшая в рамках парадигмальной культуры, во многом предопределила характер сменившей ее следующей культур ной эпохи: после падения парадигмы и устранения ее посредниче ской функции слово и непосредственное бытие оказались как бы

«визави» по отношению друг к другу, они стали двумя реальностя

ми, составляющими и пару, и оппозицию. Именно эта трансфор мация породила до сих пор сохраняющееся у нас представление о том, что главная природа слова, его назначение, состоит в «отра жении» и «выражении» реальности (даже коммуникативная функ

ция слова чаще всего рассматривается как вторичная по отноше

нию к этому). А между тем — и это очень важно — то, что мы принимаем за сущностную природу слова, является только одной из культурно исторических модификаций тех связей, в которые оно в принципе способно вступать.

Заговорив об особенностях двухуровневой культуры, мы не

сколько забежали вперед. Прежде необходимо описать, каким образом осуществился переход к ней.

Переход этот связан с именем Пушкина, и нагляднее всего

он может быть продемонстрирован на примере лицейского пе

риода его жизни1.

1 Само собою разумеется, что преобразование русской культуры, свя занное с Пушкиным (так же, как и реформа Петра), произошло не вдруг, почва для этого готовилась десятилетиями. Здесь речь пойдет

46

lib.pushkinskijdom.ru

Заметим, что в качестве утвердившейся и оформившейся па

радигмальная культура существовала в России чрезвычайно не

долго. Почти столетие ушло на то, чтобы она сложилась (этот

период можно назвать экспансией парадигмы), но, как только она утверждается в своих правах, тут же начинается ее разру

шение. Столь быстрое крушение парадигмы было прежде всего

связано с ее неспособностью укрепиться в той роли, которую

она взяла на себя в отношении к непосредственному бытию

ик словесно мыслительному уровню.

Вистории Лицея все это сказалось и выразилось.

Первое, с чем столкнулись дети, вступившие в Лицей, были

способ и перспектива жизни, предложенные парадигмальной культурой.

Лицей был задуман Сперанским — человеком, в чьей деятель ности, как в капле воды, сфокусировались принципы парадигмаль ной государственности. Сперанский, готовивший александровские реформы, надеялся переустроить страну с помощью в совершен

стве продуманной и в совершенстве воплощенной парадигмы. Во

плотиться она должна была трояко: в переустройстве по единому плану всего государственного аппарата; в полной кодификации законов; в исполнителях, воспитанных в духе новой государствен ности. Для них то, по первоначальному идеальному плану, и со

здавался Лицей, замысленный, таким образом, как структура чи

сто парадигмальная. Но реальная история Лицея отразила в себе судьбу планируемых Сперанским реформ. Государственный муж, при всех его полномочиях, не стоял во главе государства. Его воля

лишь о том моменте, когда подспудные процессы вышли наружу и куль турно исторический перелом явил свои результаты. И еще одна оговор ка. Лицей, о котором далее будет говориться весьма подробно, может быть проинтерпретирован как всего лишь одна из частностей русской культуры. Но бывают частные явления, через которые проходят сило вые линии культуры, в которых формируется зерно ее дальнейшего раз вития. Нам представляется, что лицеистам первого выпуска принадле жит в истории русской культуры роль, сходная по значимости с ролью кружка боголюбцев, представлявшего собою явление тоже более или ме нее частное.

Излагаемая далее концепция Лицея разработана совместно с Н. В. Бе ляком.

47

lib.pushkinskijdom.ru

не довлела над всеми, как воля Петра, — она была только одной

из воль. Понятно, почему Сперанский не сумел посчитаться с этим

обстоятельством в полной мере: как творец парадигмы, он обла

дал сознанием демиурга, единолично устраивающего мир. Но это

ипогубило его замысел. Вмешались другие люди, стремившиеся

осуществить совсем другие планы: Жозеф де Местр, Разумовский,

императрица. Вмешалась русская традиция, не усвоившая демо

кратической идеи сотрудничества разных сословий. Подобно мно

жеству других российских начинаний, Лицей стал создаваться по задуманному плану, а окончательно сформировался вопреки ему.

Отпечаток этого смешения проявился во всем устройстве Лицея

ив судьбе первого курса лицеистов, отличавшегося от последую щих тем, что он ближе всего стоял к первоначальному замыслу.

План Сперанского относительно Лицея в его полноте уже сорвал ся, а воспитанникам при поступлении еще говорили те самые сло ва, которые были бы уместны при исполнении этого плана. Инер ция первоначального замысла вступала в сложное взаимодействие

с реальным ходом вещей.

Таким образом, в самом устройстве Лицея был изначально заключен заложенный в основе парадигмальной культуры кон фликт непосредственного бытия и парадигмы — конфликт, не решенный государством и, как мы увидим, с поразительной

настойчивостью решаемый в творческой судьбе Пушкина.

Сперанский задумал нечто вроде машины для формирования государственных людей нового типа. Механизм был запущен

инезависимо от изменившихся условий продолжал работать. Де ти, попавшие в Лицей, оказались принесенными в жертву этой

игре исторических сил. Они были вовлечены в социальный экс

перимент, результат которого по существу уже никому не был нужен. Независимо от собственной воли, еще не совершив ника кого жизненного выбора, они попали в конфликтную ситуацию,

которая не сулила им ничего, кроме исторической обреченности.

Ситуация усугубилась еще и тем, что в течение нескольких пер

вых лет существования Лицея жизнь в нем складывалась так, слов

но всему задуманному суждено сбыться. Малиновский, возглавив ший Лицей, в прошлом — политический деятель, автор проекта

48

lib.pushkinskijdom.ru

вечного мира, был, собственно говоря, проводником идей Спе

ранского, представителем той парадигмальной культуры, в кото

рой сформировался замысел Лицея. Отвергнутая идея демократи

ческого сотрудничества сословий, объединения верхов и низов

вситуации войны 1812 года вдруг оказалась не только актуальной

и необходимой, но и как бы единственно возможной. Возникло

ощущение исторической перспективы. И реляции с фронта, и уча

стие в проводах уходящих полков, и пожар Москвы, и готовящая

ся эвакуация Лицея — все это переживалось лицеистами как факты собственной истории, причастной общей народной исто

рии и судьбе. Параллельно событиям большой истории в Лицее

происходят свои события, хоть и разномасштабные, но аналогич ные им. Детский мир строит себя по образцу грандиозных миро

вых событий. Русские войска освобождают от завоевателей Евро пу — дети самостоятельными усилиями освобождаются от свое го врага, надзирателя Пилецкого. А параллельно тому как русские, продвигаясь по Европе, знакомятся с формами европейской поли

тической жизни, лицеисты игровым способом осваивают эти фор

мы: они играют в парламент, произносят речи, ведут прения. Но вот два события большой и малой истории переворачи

вают судьбу Лицея и лицеистов. Они значатся рядом в плане пушкинской автобиографии: «Изв<естие> о вз<ятии> Пари

жа. — Смерть Малиновск<ого>»1. С этого момента вся дея тельность русского царя направлена к тому, что должно было

погасить пробудившуюся в стране общественную активность,

вЛицее же начнется период, который Пушкин назовет «безна чалием»2.

Только в этот период и обнаружилась во всей полноте несо

стоятельность лицейского замысла. Наступил момент испыта

ния. Дальнейшая судьба лицеистов зависела уже только от них самих. Гарантии их особого избранничества не только не под тверждались, но все более и более обнаруживали свою иллюзор

ность. Тогда то и произошло то главное событие лицейской

1 Пушкин. Полн. собр. соч. [М.; Л.], 1949. Т. 12. С. 308. 2 Там же. С. 308.

49

lib.pushkinskijdom.ru

жизни, которое определило судьбу всей последующей русской

культуры. Литературная деятельность лицеистов, бывшая до это

го момента лишь одной из сторон их детской активности, стала

приобретать совершенно особый статус. Утопический союз чи новников некоего идеального русского государства, замысленный

Сперанским, в результате собственной творческой активности

взрослеющих подростков стал превращаться в зерно реального

союза поэтов — культурной силы, которая на следующем этапе

сможет противопоставить себя той самой государственности, ко торая, вытесняя лицеистов из истории, по всем признакам обре

кала их на судьбу «лишних людей». Однако, выпав из парадигмы,

они сумели превратить орудие поражения в инструмент победы. То, что должно было служить внешним обеспечением их судьбы,

они сделали внутренней опорой личности. Отстраненные от не посредственной государственной активности, они перенесли всю полноту культурного бытия на то, чего никто не мог отнять: на словесное творчество. Ему они и придали тот самый истори

ческий масштаб, который им был обещан при поступлении в Ли

цей. И это им удалось вполне: мелкие события лицейской жизни, оформляясь в стихотворные тексты, действительно вошли в ис торию русской культуры. Парадигмальная культура научила их ценить оформленность. И они использовали эту науку для само

оформления — не в государственном теле, так в поэтическом сло

ве. Из Лицея вышли не только поэты, но прежде всего через них Лицей стал знаменит в истории — не потому, что поэзия ценит ся больше всего другого, но потому, что именно поэзия стала здесь средством, с помощью которого те, кто был обречен стать

жертвой истории культуры, стали самостоятельными делателями

этой истории.

Таким образом, Лицей явился если не единственной, то клю чевой точкой культурной трансформации: именно в нем круше

ние парадигмы обернулось торжеством слова.

Особое внимание следует обратить на то, что эта трансфор

мация происходила по совершенно иным законам, чем переход

от канонической культуры к парадигмальной. Если там имела место подмена (парадигма подменила собой и почти вытесни

50

lib.pushkinskijdom.ru