Виролайнен М.Н. Речь и молчание

«Беральд Савойский». Заглавный персонаж — мифологический

предок графа Гумберта Белая Рука, основателя древнейшей в Ев

ропе Савойской династии1. Сюжет, таким образом, связан с мифо

логической предысторией европейского династического правления. «Влюбленный Бес». Казалось бы, этот замысел, если судить

о нем по записанной Титовым со слов Пушкина повести «Уеди

ненный домик на Васильевском», никак не ложится в предлагае

мую схему. Но сохранился собственный пушкинский проект реа

лизации замысла, и он начинается словами: «Москва в 1811 году»2. Это Москва накануне пожаров 1812 года, накануне Отечествен

ной войны, послужившей новым этапом европеизации России, по

следним рубежом между XVIII и XIX столетием.

Итак, семь сюжетов из десяти отчетливо связаны с погра

ничной эпохой, с преддверием исторического перехода, с мо ментом готовящейся исторической трансформации. Оставшие ся три сюжета довольно легко поддаются аналогичной интер претации, хотя, в отличие от семи предыдущих случаев, она,

конечно, будет носить гипотетический характер.

«Павел I». Как мы знаем из дневника Ф. Малевского, замы сел должен был изображать «трагедию Павла» — вероятнее все го, драматические события, ознаменовавшие канун Александ ровской (пушкинской) эпохи. Здесь уместно напомнить и на

блюдение Ю. М. Лотмана, писавшего, что XVIII век был для

Пушкина «таким же великим „концом“, как и первый век нашей эры, завершением огромного исторического цикла»3.

«Димитрий и Марина». Это Смутное время, предваряющее установление династии Романовых (вспомним трактовку Сму ты как преддверия воцарения Михаила Романова в письме

Пушкина к Чаадаеву от 19 октября 1836 г.).

«Курбский». Это, конечно же, не вымышленный герой «Бо риса Годунова», а оппонент царя Иоанна IV, чей мятеж был

1Cм.: Мурьянов М. Ф. Пушкинский замысел «Беральда Савойского».

С.342.

2 Пушкин. Полн. собр. соч. [М.; Л.], 1940. Т. 8. С. 429. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием тома и страницы.

3Лотман Ю. М. Опыт реконструкции пушкинского сюжета об Иисусе.

С.24.

241

lib.pushkinskijdom.ru

последним всплеском накануне установления московского аб

солютизма.

Заметим: весь замысел в целом, в каком бы жанре он ни ре

ализовался, суть прежде всего замысел исторический.

Как уже говорилось, список расположен на обратной стороне

листка с зашифрованными записями о смерти Ризнич и смерти

декабристов, о которых Пушкин узнал в июле 1826 года. Тем же

летом он получил известие еще об одной смерти: 22 мая 1826 года

скончался Карамзин. В свете этого события исторический замы сел Пушкина обретает особую значимость. Быть может, он от

крывает первую страницу посмертных отношений Пушкина с Ка

рамзиным — как известно, наследование историографу состав ляло для Пушкина одну из важнейших и очень сложных проблем1.

Если данное предположение верно, в проекте из десяти на

званий может быть усмотрен специфически концептуальный подход к истории.

В отличие от Карамзина, посвятившего себя русской исто рии, Пушкин вынашивает единый замысел, в котором русская

история погружена в единый контекст с историей европейской,

взятой в самом широком охвате: с момента основания Рима до 1811 года. Замысел предполагает не широкое эпическое полот но, предъявляющее непрерывное разворачивание событий, а вы свечивание некоторых дискретных точек, выбранных далеко не

случайным образом. Это ключевые, поворотные, порождающие

точки, в которых происходит завязка будущих событий исто рии культуры.

Между прочим, таким же был исторический момент, выбран ный для драматического воплощения в трагедии «Борис Году

нов». 19 октября 1836 года Пушкин в упоминавшемся уже письме

к Чаадаеву определил Смуту как величественную драму, которая началась в Угличе и закончилась в Ипатьевском монастыре. В Уг личе в 1591 году убили царевича Димитрия. В Ипатьевском мо

настыре в 1613 году короновали Михаила Романова. Коль скоро

1 См.: Эйдельман Н. Пушкин. Из биографии и творчества: 1826–1837. М., 1987. С. 177–259.

242

lib.pushkinskijdom.ru

Димитрий — легитимный наследник1, то речь здесь идет о пресе

чении династии Рюриковичей и основании династии Романовых.

Для русской истории, обозреваемой из той точки, из какой смот

рел на нее Пушкин, эта смена династий имела фундаментальней шее значение. Карамзин писал о смерти Федора Иоанновича:

«Так пресеклось на троне московском знаменитое варяжское по

коление, коему Россия обязана бытием, именем и величием»2. Ес

ли Рюриковичи правили на Руси от ее начала почти до Смутного

времени, то Романовы — от конца Смуты вплоть до пушкинской современности. Смерть последнего из Рюриковичей закрывает

последнюю страницу русского средневековья. Венчание на цар

ство первого из Романовых открывает первую страницу Нового времени. Между этими двумя историческими точками, отмечаю

щими конец одной эпохи и начало другой, и расположились со бытия Смутного времени — времени промежуточного, переход ного, катастрофического, едва не завершившегося крушением русской государственной самостоятельности.

Обратим внимание на еще одну особенность избранных сюже

тов. Материал собственно исторический («Димитрий и Марина», «Курбский») соположен здесь с материалом легендарно мифоло гическим («Ромул и Рем», «Беральд Савойский»), литературно

1 В 1820 е гг. Карамзину, считавшему Годунова «святоубийцей», возра жал М. П. Погодин, указывая в статье «Об участии Годунова в убиении ца ревича Димитрия» (Московский вестник. 1829. Ч. 3), что Димитрий, проис ходивший от седьмого, не узаконенного церковью брака Ивана Грозного, не составлял особой опасности для Годунова, т. к. не был преимуществен ным претендентом на престол. Сохранились пушкинские замечания на по лях статьи Погодина, из которых видно, что для Пушкина решающее зна чение имела точка зрения летописи, молчащей о «незаконности» царевича Димитрия, а также, что драматург учитывал сложившийся к XVII в. поря док престолонаследия (подробнее см.: Лотман Л. М. Историко литератур ный комментарий // Пушкин А. С. Борис Годунов. СПб., 1996. С. 145–149 (Русская классика с комментариями)). Из замечаний этих видно и другое: спустя несколько лет по написании трагедии Пушкин с жаром отстаивал историческую достоверность двух фактов: во первых — того, что Годунов виновен в убийстве Димитрия; во вторых — того, что Димитрий имел за конные права на престол. Для исторической концепции трагедии факты эти имеют первостепенное значение и теснейше связаны между собой.

2 Карамзин Н. М. История государства Российского. СПб., 1824.

Т.10. Гл. 3. С. 221.

243

lib.pushkinskijdom.ru

архетипическим («Скупой», «Дон Жуан», «Влюбленный Бес»),

конкретно биографическим, почерпнутым из области слухов

(«Моцарт и Сальери», в какой то мере — «Павел I») и, наконец,

относящимся к области Священной истории («Иисус»). Евангелие, миф, легенда, молва и слух выступают такими же

ипостасями истории, как непосредственно исторические факты.

Собственно, это возведение истории в статус предания, запечат

левающего не документальный факт, но сокровенный смысл про

исходящего, распознаваемый через художественное постижение предлагаемых обстоятельств.

Проект из десяти названий дает полное представление о по

зиции Пушкина в актуальной для начала 1830 х годов дискус сии о том, обладает ли русская история достаточным для лите

ратурного воплощения сюжетным потенциалом1.

Думается, не менее важная особенность замысла связана с ярко выраженным персоналистским подходом к истории. Каждое загла вие выдвигает на первый план некую личность, само имя которой содержит потенциал исторического события. Единственный случай,

когда этот принцип не вполне очевиден — «Влюбленный Бес».

Но если учесть хронологический параметр действия — 1811 год — и посмотреть на прозаические наброски Пушкина, станет ясно, что его до чрезвычайности занимал именно личностный типаж, точнее, противопоставление личностных типажей, исторически связанных,

условно говоря, с допожарной и послепожарной Москвой, то есть

укорененных в XVIII веке и принадлежащих уже XIX столетию (этот поиск завершится созданием «Пиковой дамы»).

Существенно, что каждый раз Пушкин выбирает личность отнюдь не среднестатистическую, не типового представителя

эпохи, а человека, нарушающего представления о норме, раз

рушающего стереотип. Таковы все присутствующие в списке будущие герои «маленьких трагедий». Таковы выкормыши вол чицы Ромул и Рем, как и все легендарные основатели городов,

обладающие статусом культурных героев. Разумеется, таков

1 См.: Манн Ю. Русская философская эстетика: (1820–1830 е годы). М., 1969. С. 254–257.

244

lib.pushkinskijdom.ru

Иисус. Таков Беральд Савойский — персонаж, наделенный чер

тами легендарных же Тристана и Зигфрида1. Таков Павел I,

о котором Пушкин в 1822 году писал: его царствование «дока

зывает одно: что и в просвещенные времена могут родиться Ка лигулы» (XI, 17). Таков инфернальный влюбленный бес. Тако

вы, как это видно и из истории, и из «Бориса Годунова», Ди

митрий и Марина. Таков Курбский, инородность которого на

общем фоне эпохи подчеркнута Пушкиным в черновом вариан

те «<Письма к издателю „Московского вестника“>»: «...лето пись озлобленного Иоаннова изгнанника одна носит на себе

[чужд<ое>] клеймо» (XI, 340).

Итак, перед нами выпадающая из всех представлений о норме личность, стоящая в поворотной точке истории и осуществляю

щая ее поворотный ход; история как цепь деяний подобных лич ностей; история, постигаемая через соприкосновение с теми клю чевыми ее точками, в которых происходит яркая вспышка и трансформация устоявшегося на какое то время порядка вещей.

Проект из десяти названий настолько ясно указывает на то,

какова была для Пушкина пресловутая роль личности в истории, что об этом не стоит долго рассуждать. Интереснее другое. Тип истории, который вырисовывается здесь, имеет, как кажется, свой прообраз.

Вспомним Авраама, отвергшего веру своих отцов, Иакова, бо

ровшегося с Богом, моавитянку Руфь, вопреки обычаю не вернув шуюся к своему народу и своим богам, а вместо того добившую ся брака с иудеем Воозом, и т. д. и т. д. Этот ряд завершится Иисусом, установителем новой, небывалой, неслыханной нормы.

В определенном, далеко не исчерпывающем, разумеется, ракурсе

библейская история — это история тех, через кого кардинально обновляются отношения человека с Богом и вследствие этого об новляется мир. Заметим, что все они связаны между собою — но

не прямой повествовательной связью, а связью наследственной,

передаваемой из рода в род. Небывалый поступок Руфи нужен

1См.: Мурьянов М. Ф. Пушкинский замысел «Беральда Савойского».

С.343.

245

lib.pushkinskijdom.ru

был, чтобы родился на свет царь Давид, ибо вступив в брак с Во

озом, Руфь оказалась прабабкой Давида. К царю же Давиду, как

известно, возводится родословие Иисуса. Библия постоянно фик

сирует родословные списки, возвращается к ним вновь и вновь. К значению для Пушкина этого генеалогического принципа

мы еще вернемся. А пока подчеркнем, что соотнесение истории

иБиблии — параллель ни в коем случае не произвольная. «Ис

торию государства Российского» Карамзин открывал словами:

«История в некотором смысле есть священная книга народов: главная, необходимая; зерцало их бытия и деятельности; скри

жаль откровений и правил; завет предков к потомству»1. Фра

за эта была памятна Пушкину: «Библия для христианина то же,

что история для народа. Этой фразой (наоборот) начиналось

прежде предисловие Ист<ории> Кар<амзина>. При мне он ее

ипеременил» (письмо к брату от 4 декабря 1824 г. — XIII, 127). Такое понимание истории свойственно было и русскому ле

тописанию. «Повесть временных лет» открывалась предыстори ей Русской земли, отправной точкой которой явилось разделе

ние земли между сыновьями Ноя. Резюмируя вводную часть, ле

тописец по образцу греческой хроники выделяет ключевые точки мировой истории, чтобы встроить в нее начальную точку русской истории: он указывает, сколько лет прошло от Адама до потопа, от потопа до Авраама, от Авраама до исхода из Египта, а от не

го — до Давида и начала царствования Соломона, затем — до

пленения Иерусалима, до рождества Христова и, наконец, после еще нескольких дат — до первого года правления Олега Вещего2. Прототип этого построения очевиден: именно так резюмирова но родословие Иисуса Христа в Евангелии: «Итак, всех родов от

Авраама до Давида четырнадцать родов, и от Давида до пересе

ления в Вавилон четырнадцать родов; и от переселения в Вави лон до Христа четырнадцать родов» (Мф. 1, 17).

Подобного рода перечни в высшей степени выразительны —

прежде всего своей избирательностью. Из несметного числа со

1 Карамзин Н. М. История государства Российского. СПб., 1816. Т. 1.

С.IX.

2 См.: Повесть временных лет. М.; Л., 1950. Ч. 1. С. 17.

246

lib.pushkinskijdom.ru

бытий мировой истории выбирается несколько — важнейших,

ключевых, поворотных и порождающих, из глубины веков веду

щих к тому настоящему, современником которого является автор

истории, описывающих генезис этого настоящего. Думается, что типологически близкую к ним природу имеет и пушкинский пе

речень десяти исторических сюжетов, охватывающий период от

основания Рима до преддверия пушкинской эпохи.

Интерес Пушкина к собственному родословию общеизвестен.

Вероятно, в нем было нечто гораздо большее, чем уважение к па мяти предков, нечто связанное с опытом исторического самопо

знания. «Медный всадник» — недвусмысленное свидетельство

тому, что, по Пушкину, человек, забывший свое родословие, свою генеалогию (а именно таков «Евгений бедный»), не спосо

бен на равных участвовать в исторической коллизии, обречен быть жертвой ее.

Но та включенность в родословие, о которой здесь идет речь, требовала не только исторических знаний — она требовала исто

рического самоопределения, и «История» Карамзина, обрывавша

яся задолго до современности и не касавшаяся европейских собы тий, для такого самоопределения оказывалась недостаточной. А потому Пушкин разрабатывал собственный проект грандиозно го исторического полотна, удовлетворяющего этим задачам. Гран

диозного не в смысле пространности предполагаемого к написа

нию текста, но в смысле исчерпывающего охвата собственной культурной генеалогии, культурно исторического генезиса совре менности, восходящего к доевангельским временам. Эта цель мог ла быть достигнута самыми лаконичными средствами: выбором

ключевых исторических точек и стоящих в них ключевых фигур,

являющихся по отношению к истории культурными героями, а по отношению к автору — культурными предками. История, поня тая как родословие — родословие культурных героев, — предпо

лагает особый тип причинности, особую природу причинно след

ственных связей, складывающихся не по законам детерминизма,

а по законам сюжетообразования, сюжетосложения. Мировая ис

тория предстает в этом случае не последовательностью фактов, упорядоченных в соответствии с той, иной или третьей системой,

247

lib.pushkinskijdom.ru

а грандиозным единым сюжетом, предъявляемым фрагментарно,

но связанным сквозной генетической связью. Ибо культурные ге

рои, рождающиеся и действующие в отдаленных точках истории,

связаны между собой неким глубинным сюжетом, очередной ви ток которого может продолжить содеянное несколько столетий

тому назад. Именно так построены «маленькие трагедии», где ре

ализован принцип исторической преемственности конфликта.

Особое внимание следует обратить на хронологические рам

ки проекта из десяти названий: это время от основания Рима до 1811 года или, по формуле «Евгения Онегина», — «От Ромула

до наших дней». Формула сложилась еще в 1823 году и уже тог

да имела вполне продуманный характер. Об Онегине сказано, что «дней минувших анекдоты / От Ромула до наших дней /

Хранил он в памяти своей» (VI, 7–8). В черновике первоначаль но значилось не «От Ромула», а «От Кира» (VI, 219), и лишь за тем точка отсчета сместилась к Ромулу.

Выбор этой начальной точки, того момента, с которого исто

рия начинается ab ovo, чрезвычайно существен. В ряду десяти

канунов — это первый канун, завязка всего исторического сю жета, который ведет к современности, к 1811 году. Выбор нача ла, выбор завязки — это одновременно и выбор сюжета, то само определение человека в истории, в котором и состоит его исто

рическая свобода. Ибо начало вариативно. И если в проекте из

десяти названий завязкой современности служит создание пер вой европейской империи (в «Онегине», назвав Кира, Пушкин сразу акцентировал именно имперский признак, а заменив Кира Ромулом, соотнес историческое целое с Европой), то в «малень

ких трагедиях» такой завязкой стало позднее средневековье, пер

вый шаг европейской культуры к секуляризации. На то имелись свои причины. К тому замыслу, который был обозначен в проек те из десяти названий, в «маленьких трагедиях» добавилось еще

одно качество: личная причастность Пушкина к историческому

сюжету. А собственное культурное родословие он возводил к то

му моменту, когда рухнули устои средневековья, когда произо

шло отпадение от канона традиционной воцерковленной культу ры. В этом контексте весьма вероятным выглядит предположе

248

lib.pushkinskijdom.ru

ние, что в рамках собственной внутренней мифологии — «мифо

логии для себя» — Пушкин отождествлял своего черного предка,

Абрама Ганнибала (а через него — и себя самого) с библейским

Иосифом1, то есть с первым отпавшим от закона праотцев. Вариативность начала заложена и в Библии, содержащей не

сколько точек отсчета: сотворение мира и сотворение человека,

завет Ноя и завет Авраама и т. д. Только у Пушкина в ветхоза

ветный тип истории внесена одна существенная новозаветная по

правка: духовное родство уравнено в правах с родством кровным. Но если история, понятая как родословие культурных героев,

имеет библейский прообраз, то почему Пушкин стремился во

плотить ее в драматическом, а не в каком либо другом жанре? Думается, что в его исторической концепции библейский архе

тип совместился с архетипом совершенно иной традиции — с ар хетипом античной драмы, в рамках которого узнание прошлого ведет к узнанию собственной трагической вины. Трагическая ви на — всегда невольная и всегда неотчуждаемая — такая же, как

иисторически унаследованная. Важнейшим шагом к ее преодо

лению, к очищению и освобождению является опознание ее в се бе, самоотождествление с нею.

Говоря таким образом об античной драме, мы, конечно, преж де всего имеем в виду «Царя Эдипа». Эдип виновен невольно, он

пожинает плоды затеянного другими людьми, родителями —

итем не менее является носителем вины. В качестве такового он

идолжен себя опознать. Он должен узнать свое прошлое, чтобы осуществить акт самоотождествления. Загадка Сфинкса, кото рая имеет характер типичного предварительного испытания, яв

ляется испытанием именно на способность к самоотождествле

нию. Человек, у которого спрашивают: «Кто утром ходит на че тырех ногах, днем на двух, а вечером на трех?» — должен опознать в этом описании самого себя — человека2. Мы имеем

1 См.: Листов В. С. Легенда о черном предке // Листов В. С. Новое о Пушкине. С. 48–56.

2 Ср.: «Загадка мудрого Эдипа в конечном счете и в высшем смысле была загадкой о нем самом» (Топоров В. Н. Святость и святые в рус ской духовной культуре. М., 1995. Т. 1. С. 227).

249

lib.pushkinskijdom.ru

свидетельство, что Пушкин понимал природу загадки Сфинкса

именно в таком смысле. В 1829 году, посылая в подарок Дельви

гу бронзового Сфинкса, он сопроводил его четверостишием:

«Кто на снегах возрастил Феокритовы нежные розы? / В веке железном, скажи, кто золотой угадал? / Кто славянин молодой,

грек духом, а родом германец? / Вот загадка моя: хитрый Эдип,

разреши!» (III, 157). Это не что иное как стилизация загадки на

самоотождествление: Дельвиг должен узнать Дельвига.

Пушкин обращается к истокам Нового времени, дабы познать те родовые основания, которым принадлежит его собственная

культурная история, дабы опознать в себе исторически унасле

дованный «прародительский» грех. Опознать — и преодолеть. Проект из десяти названий, конечно, нельзя рассматривать

как исчерпывающе решенную Пушкиным задачу по различению, выделению ключевых порождающих моментов истории. Разуме ется, этот список фиксирует только приступ к решению такой задачи. Но если охватить взглядом всю совокупность неосу

ществленных исторических замыслов Пушкина, включающую и

«<Сцены из рыцарских времен>», и наброски драмы о сыне па лача, и план «<Папессы Иоанны>», и прозаические наброски ти па «Цезарь путешествовал...», и соответствующие стихотворные сюжеты, откроется обширнейшая картина постбиблейской евро

пейской истории — не документальной, но схваченной в ее уз

ловых коллизиях, в ее архетипах, изучением которых Пушкин занимался все последнее десятилетие своей жизни.

Эта история не случайно названа здесь постбиблейской — совокупность пушкинских замыслов на исторические темы, бу

дучи реализованной, предстала бы как новое предание, как пре

дание Нового времени, отличное и от исторических летописа ний типа истории Пугачева, и от художественных произведе ний типа «Капитанской дочки». Это была колоссальная задача

для сознания секуляризованной культуры. И она все еще оста

ется неосуществленной.

Впервые: Поэтика русской литературы: К 70 летию Ю. В. Манна. М., 2001.

lib.pushkinskijdom.ru