Виролайнен М.Н. Речь и молчание

ней. Не случайно вокняжению Ярослава Мудрого в Киеве тоже

сопутствует фольклоризованный «варяжский» эпизод с Якуном.

Думается, что именно причастность Владимира двум сюже

там подчеркнута и неявной библейской параллелью, уподобляю щей его апостолу Павлу. Речь идет о чудесном исцелении Влади

мира от временно постигшей его слепоты. Есть множество исто

рий о чудесных прозрениях, но случившееся с Владимиром

вточности повторяет лишь одну из них, и притом совершенно

конкретную. Это происшествие с Павлом на пути в Дамаск. И Владимир, и Павел слепнут накануне крещения и исцеляются

всамый момент крещения: Павел — по возложении на него руки

крещающего его Анания (Деян. 9, 8–18), Владимир — по возло жении руки епископа Корсунского. Павел, названный в Повес

ти временных лет учителем Руси, выделяется среди всех апосто лов двумя качествами, актуальными для летописца. Во первых, он пришел к служению позднее других. Во вторых, он более всех других причастен «ветхой» религии (важно не только то, что он

деятельно участвовал в гонениях на христиан, но и то, что он

был воспитан «у ног Гамалиила» (Деян. 18, 3), то есть получил наследие иудейской религиозной мудрости из авторитетнейше го источника).

Приведем еще один, быть может, выразительнейший пример.

Он связан с рассказом о Печерском монастыре, помещенным

в«Повести временных лет» под 1051 годом. В Кассиановской второй редакции Сказания о том, «что ради прозвася Печерь скый монастырь», говорится, что Антоний Печерский, приняв пострижение на Афоне, вернулся в Киев и поселился в найден

ной им у села Берестова пещере, «ю же б ша ископали варязи»1. Таким образом, согласно этим преданиям, первой пещерой Пе черского монастыря — главнейшего киевского православного

центра — была пещера варягов.

Экспонированный материал, разумеется, не исчерпывает сю

жетики «Повести временных лет», но его достаточно, чтобы пе

рейти к некоторым теоретическим выводам.

1 Памятники литературы Древней Руси: XII век. М., 1980. С. 434.

101

lib.pushkinskijdom.ru

3

Подводя итоги, мы обязаны возвратиться к тому кругу по

нятий, который был очерчен в начале статьи: «язык—речь— текст», «автор», «авторитет», «завершающая авторская актив

ность», «диалог», «код», «сюжет».

Прежде всего поясним, почему предложенная здесь эксплика

ция летописного сюжета опирается на фольклорный код, а не на

фольклорное слово. Казалось бы, анализ по преимуществу стро ился на фольклорных фрагментах летописи, представляющих со

бой развернутое словесное повествование. Но взятые в таком ка

честве, эти фрагменты не собираются в общий сюжет, остаются

разрозненными и самодовлеющими. Воедино их вяжет та посто янно присутствующая в сознании летописцев авторитетная сис тема значений, которую мы и называем фольклорным кодом. Ес ли вернуться к терминологии, восходящей к Соссюру, эта систе

ма значений принадлежит к области «языка», к виртуальной

сфере. Реализуясь в фольклорных фрагментах, она оформляется

в«речь», стремящуюся отождествить logos и ontos. Пафос речи —

втом, чтобы утвердить: все было именно так, как она повеству ет. Однако фольклорный код формирует не только «речь»,

но и «текст». И именно на уровне «текста» начальная русская ис

тория собирается в единый сюжет.

Два замечательных исследователя летописей, Шлецер и Шах матов, никогда не занимавшиеся интересующей нас сейчас про блематикой, именно для нее дают богатейший материал. Когда

Шлецер темпераментно негодует по поводу баек, несообразных

исторической достоверности, а Шахматов с академической не возмутимостью отмечает позднейшие вставки, нарушающие связ ное течение исходного повествования, каждый из них указывает на те самые точки летописи, где можно ожидать столкновения «текста» либо с бытием, либо с «речью».

Почти все фрагменты, использованные для экспликации сю

жета, имеют такую природу: критический анализ вскрывает их расхождение с фактами, они квалифицируются как «вставки»,

иногда вторгаются прямо внутрь фразы исходного текста. Так,

102

lib.pushkinskijdom.ru

по Шахматову, вставными являются описание водных путей, ле

генда о путешествии апостола Андрея, эпизод изгнания варягов,

якобы предваряющего их «призвание». История варяжского про

исхождения Руси прочерчена с помощью ряда «поправок», ради кально изменивших первоначальное содержание, согласно кото

рому варяги, поселившись в Киеве, назвались русью. Характер

вставки имеет рассказ о трех местях Ольги древлянам, а рассказ

очетвертой мести был добавлен еще позднее, вклинившись внутрь

фразы «И победиша Деревляны и възложиша на ня дань тяжь ку», после слова «Деревляны». Рассказ о крещении Ольги перво

начально содержал только духовные элементы. Под 980 годом

(год вокняжения Владимира в Киеве) не было эпизода с Рогне дой. Легенда о крещении Владимира в Корсуни вставлена в рам

ки другого сказания — о крещении Владимира в Киеве. Рассказ Начального свода о Лиственской битве сводит киевский и новго родский источники, причем первому принадлежит сообщение

обегстве Ярослава и Якуна и о златой луде1.

Все эти изменения невозможно объяснить одним лишь стрем

лением летописцев охватить и согласовать между собой возмож

но более широкий круг источников. Источники не просто «учи тываются» — в большинстве из перечисленных случаев вставки носят характер комментария к событиям, указывают на сущ ность случившегося. Но происходит это не через называние или

описание сущности, а через согласование фактов со значения

ми, диктуемыми фольклорным кодом. Вот тут то повествование может вступить в открытое противостояние факту — то есть вести себя как текст. И эти же самые моменты, как правило, служат узлами сюжетообразования.

Выступая «языком» сюжетосложения, фольклорный код ока

зывается системой значений, безусловно авторитетной для ле тописца. Однако авторитет этот не единственен. Надо пола гать, что вообще все источники, которыми летописец позволял

себе пользоваться, были авторитетны для него, но в большей

1 См.: Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. С. 3, 108–113, 249–251, 223–225, 295–315, 324–328, 338–340, 394.

103

lib.pushkinskijdom.ru

или меньшей степени. Тут явно имелась своя иерархия —

и «языком», на равных противостоящим фольклорному, был,

конечно, язык священного слова.

Взаимодействие в летописи двух этих авторитетных языков породило реальность, не содержащуюся ни в одном из них.

Эпизоды, непосредственно связанные с христианизацией Руси,

оказались вовлеченными в сюжет, подчиненный фольклорному

коду1. А завершающая активность этого кода, позволившая ему

подчинить себе сюжетосложение, не помешала ему оказаться кардинально переструктурированным: в отстроенном им сюже

те, вразрез фольклорному канону, оказалось два «чужих мира»,

соответствующих двум сакральным источникам повествователь ной инициативы.

Таким образом, два авторитета, два языка, действительно раз общенные, обособленные на уровне речи, встречаются на уров не текста, которому и принадлежит эксплицированный здесь (то есть переведенный в «речь») сюжет. Как видим, в рамках лето

писи авторитеты в высшей степени способны к диалогу и встре

че, к событийно значимому, сюжетному взаимодействию2. Этот диалог разворачивается не только внутри текста — варяж

ско греческий сюжет с его завершающей симметричностью, упо добляющей судьбу греков судьбе «всей руси», пришедшей вместе

сРюриком, Синеусом и Трувором, находится в споре с мощной

1 Этот факт не находится в противоречии с церковными нормативами. Ведущие мотивы «Корсунской легенды» имеют аналоги не только в фоль клоре, но также и в житии Константина и Елены. «Владимир берет город <...>, вступает в брак с царевной, крестится, излечивается от болезни. Каж дый из этих мотивов является условием другого и символическим тожде ством любому другому. В житии Константина из всех перечисленных мо тивов редуцирован только мотив брака» (Плюханова М. Б. Сюжеты и сим волы Московского царства. С. 120). Впрочем, именно он оказывается формообразующим в «Повести временных лет» — как и в соответствую щих фольклорно эпических моделях. Получается, что даже там, где лето пись одновременно ориентируется и на церковную, и на фольклорную тра дицию, последняя получает доминантное значение в сюжетостроении.

2 Как показывает С. С. Аверинцев, для нормативной культуры автори тет, осознанно пребывающий в состоянии спора, — явление не только не исключительное, но даже и непременное (см.: Аверинцев С. С. Авторство и авторитет // Историческая поэтика: Литературные эпохи и типы ху дожественного сознания. М., 1994. С. 122).

104

lib.pushkinskijdom.ru

политической тенденцией, согласно которой христианизация на

родов должна приводить их к государственной подчиненности

Византии1. Этот сюжет указывает, что у Руси, кроме греческой,

есть особая «варяжская» сила, которая обеспечивает способность Руси добыть у греков царевну и, в канонически вытекающей из

этого перспективе, — царство. Очень важно, что подобная пер

спектива намечена летописью и не в символическом, и не в бук

вальном, и не в дидактическом смысле. Она организована как

столкновение завершающей активности текста с действительно стью, как его обращенный к ней вызов.

Теперь, наконец, пора сказать об авторе этого текста истории.

Рассмотренный здесь сюжет охватывает не всю «Повесть временных лет», а лишь первую ее часть — вплоть до княжения

Ярослава Мудрого, который умер в 1054 году. Затем повество вание довольно резко меняет свою природу. Эпизоды становят ся действительно дробными, их воссоединяет уже не сюжет, а общепублицистический пафос, направленный прежде всего

против княжеских междоусобных распрей. Всякая открытая

публицистика по природе своей является «речью»: она спорит с действительностью, располагаясь в одной плоскости с нею.

Можно было бы объяснить эту перемену изменением самого предмета повествования: все чаще князья ополчаются друг на

друга, опасность от половцев выступает на первый план... Но

и Владимир боролся за стол с Ярополком, собирался идти вой ной на сына своего Ярослава. Ярослав сражался со Святополком, с Мстиславом и т. д. Думается, что перемена связана не с пред метом, а с автором.

Согласно концепции Д. С. Лихачева, в основе «Повести вре

менных лет» лежит церковное сказание о первоначальном распро странении христианства, созданное в 1040 е годы. Оно характе ризуется единством темы, единством стиля и повествует о креще

нии и кончине Ольги, о первых мучениках варягах, о крещении

Руси (включая речь «философа» и похвалу Владимиру), о Борисе

1 См. Д. С. Лихачев об антигреческой направленности «норманнской теории» печерских монахов: Повесть временных лет. Ч. 2. С. 113–115.

105

lib.pushkinskijdom.ru

и Глебе. К нему же относится обширная похвала Ярославу Му

дрому, помещенная впоследствии под 1037 годом. Это сказание

не имело еще собственно летописной формы, то есть формы по

годных записей. Она появилась в своде 1073 года, составленном сподвижником Антония и Феодосия Печерских Никоном (в этом

пункте Д. С. Лихачев принимает гипотезу, выдвинутую А. А. Шах

матовым). В так называемый свод Никона включены сказания

о первых русских князьях язычниках и целая серия фольклори

зованных эпизодов. К 1093 году в Печерском монастыре сло жился следующий свод, по традиции, восходящей к Шахмато

ву, называемый Начальным. Около 1113 года на его основе со

ставилась первая редакция «Повести временных лет» с новым обширным введением и множеством других дополнений, при

надлежащая, по всей вероятности, монаху Киево Печерского монастыря Нестору. Вторая редакция 1116 года была выполне на игуменом Выдубецкого монастыря Сильвестром, третья, 1118 го да, — старшим сыном Мономаха, Мстиславом1.

Внедавнее время версия Шахматова о Никоне летописце бы

ла подвергнута критике. С точки зрения В. К. Зиборова, свод,

датируемый обычно 1073 годом, был составлен в 1077 году Не стором, работавшим не в начале XII века, а значительно рань ше. Никон же летописанием вообще никогда не занимался2.

Влюбом случае завершение сюжетной части «Повести вре

менных лет» хронологически совпадает с отрезком времени меж

ду возникновением Сказания о первоначальном распростране нии христианства и сводом 1070 х годов. И, коль скоро Сказа ние не содержало фольклорных мотивов, то именно автору данного свода принадлежит создание первого летописного «тек

1 См.: Лихачев Д. С. Русские летописи и их культурно историческое значение. С. 58–100, 145–172; Повесть временных лет. Ч. 2. С. 90–132. Как уже говорилось, разработанной Д. С. Лихачевым гипотезе проти востоит альтернативная точка зрения А. Г. Кузьмина (см. выше, с. 88).

2 См.: Зиборов В. К. О летописи Нестора: основной летописный свод

врусском летописании XI в. СПб., 1995. Это же предположение (но с гораздо менее разработанной аргументацией) было высказано в кн.: Алешковский М. Х. Повесть временных лет: Судьба литературного про изведения в Древней Руси. М., 1971. С. 71, 121, 39–40.

106

lib.pushkinskijdom.ru

ста», в рамках которого осуществилось столкновение авторите

тов. Однако уже под пером этого автора «текст» начинает пере

ходить в «речь» — и именно с того момента, как его основой пе

рестает быть церковное Сказание. Иными словами, «текст» су ществует постольку, поскольку он строится в диалоге.

Но является ли автор «текста» автором интересующего нас

сюжета? Еще раз обратимся к сюжетостроительным вставным

эпизодам. По реконструкции Шахматова, скорректированной

Д. С. Лихачевым, Никон ввел в летопись: легенду о призвании варягов; возможно — рассказ о трех местях Ольги древлянам;

фольклоризованный рассказ о сватовстве византийского импе

ратора; Корсунскую легенду. Не совсем ясно, кто поместил под 980 годом рассказ о Рогнеде. Д. С. Лихачев считает, что его ис

точником были семейные предания Вышаты и Яна Вышатича, со слов Вышаты его мог записать Никон1. Как видим, в этом пе речне отстутсвуют два важнейших момента: географическое опи сание, вводящее греко варяжские координаты русского прост ранства, и легенда о варяжском происхождении имени «Русь».

Именно эти два штриха окончательно оформляют сюжет, при

дают ему полнокровное звучание — и они были введены другим летописцем (по наиболее авторитетной версии — Нестором).

Если же допустить, что Нестор работал в 1070 х годах, а ле тописца Никона не существовало, то общая картина может быть

представлена в двух вариантах. Либо все актуальные для нас

вставки были сделаны одновременно — и тогда автор «текста» и автор сюжета оказываются одним лицом. Либо географичес кое описание и многочисленные вкрапления о варягах руси бы ли введены в летопись позже, чем другие сюжетостроительные

эпизоды — и тогда сюжет оказывается в большей мере детищем

того, кто их ввел, чем автора «текста». Решение данного вопро са требует дополнительного текстологического изучения.

Но, как бы ни решался этот, сам по себе чрезвычайно важ

ный, вопрос, неизменным остается одно: сюжет иссякает там,

1 См.: Лихачев Д. С. Русские летописи и их культурно историческое значение. С. 100–114.

107

lib.pushkinskijdom.ru

где кончается «текст». Вся последующая работа — Нестора или

других авторов — над Начальным сводом, имея массу других

достоинств, сюжетостроительной не является. Оказывается, что

«текст», и только «текст», порождает летописный сюжет исто% рии — «речь» же способна выстраиваться лишь в окрашенную

публицистическим пафосом фабулу. Существенным показате

лем является то, что описанный здесь сюжет и помимо авторов

Повести временных лет не прекращает своего развития. Так,

важнейшая сюжетная компонента, связанная с посреднической ролью Олега в женитьбе Игоря, появляется лишь в позднейших

источниках. Спустя десятилетия и века «текст», созданный

в 1070 е годы, продолжает служить основой сюжетного разви тия русской истории.

Впервые: Автор и текст: Сб. статей / Под ред. В. М. Марковича и Воль фа Шмида. СПб., 1996.

lib.pushkinskijdom.ru

О ПУШКИНЕ

lib.pushkinskijdom.ru