3017

…в начале пятой луны из храма Айдзэнин в Гёране был получен в дар талисман, который принято вывешивать на воротах [6*, c. 42].

На седьмой день после смерти Хосокавы, двадцать второго числа, высокопоставленный чиновник тайного надзора, правитель земли Тоса Исикава от имени сёгуна огласил Итакуре приговор… [6*, c.47].

Согласно авторским обозначениям «объективного» времени, читатель может с легкостью представить, в какое время исторической хроники происходили те или иные события. Однако во многих других произведениях писателя превалирует «художественное» время, выраженное описательно или временными наречиями:

В те времена Лоян был цветущим городом, он не знал себе равных во всей подне-

бесной [6*, c. 171].

С тех пор никто, по крайней мере во дворце, уже не говорил о Ёсихидэ ничего дур-

ного [6*, c. 155].

И, тогда как раз была темная безлунная ночь [6*, c. 148].

Вчера Такэхиро с моей дочерью отправился в Вакасу [6*, c. 220].

Таким образом, до появления литературы, где превалирует личное отношение автора к происходящим событиям, поэтическое и историческое сознание зависело и подчинялось временной шкале, господствовало время исторического сознания в письменной культуре. Тексты, имеющие отношение к буддизму, храмовые летописи, собрания буддийских мифов приобрели форму исторического повествования. Они изобиловали датами правления императоров, датированием важных исторических событий, т.е. были изложены во времени историческом и календарном, а именно в объективном времени.

Однако с появлением ярко выраженного авторского сознания произошел переход от времени реального (объективного) к художественному (субъективному).

Художественное время (субъективное) - это «внутреннее» время произведения, где переживания и мироощущения персонажей могут не соприкасаться со временем внешнего мира. Наличие авторского сознания говорит также о тенденции интровертности и сужения восприятия времени в литературных памятниках. В подобных текстах хронологическая датировка уступает событийной, превалируют временные наречия.

Тем не менее, традиция датирования определенных событий, представляющих важность для исторической хроники, проистекающая еще от первых литературных антологий Японии не стала анахронизмом, а продолжается и в современной японской литературе.

Нередко встречаются произведения, где некое событие можно четко определить во времени, однако акцент ставится на эмоциональные переживании главного героя, а время, когда произошли последующие события можно определить лишь в сопоставлении с другими событиями в тексте. Время «объективное» как бы определяет ход времени «внутреннего», что можно назвать «временным» синкретизмом, который является характерной чертой классических произведений японских авторов.

Библиографический список

1.Мещеряков А. Н. Древняя Япония: культура и текст. – СПб.: Гиперион, 2006. – С. 113.

2.Мещеряков А. Н. Проза Хэйана: двуязычие и двусмысленность // Слово и образ. Новое в японской филологии. – М.: МГУ, 1990. – С. 148-156.

3.Главева Д. Г. Традиционная японская культура: Специфика мировосприятия. – М.: "Восточная литература" РАН, 2003. – 264 с.

4.Фомина З.Е. Урбанистическая природа и ее художественное отражение в пространстве южного города: реальное и мнимое (на материале новеллы Г. Гессе “Die Fremdenstadt im

127

Научный Вестник Воронежского государственного архитектурно-строительного университета

Süden”) / З.Е.Фомина //Научный вестник Воронеж. гос. арх.-строит. ун-та. Современные лингвистические и методико-дидактические исследования. – 2007. – вып. 7 – С.8-23.

5.Фомина З.Е. Пролегомены «Веселой науки» Фридриха Ницше и специфика их метафорической категоризации / З.Е. Фомина // Научный вестник Воронеж. гос. арх.-строит. ун-та. Современные лингвистические и методико-дидактические исследования. – 2013. –

вып. 3 (27). – С. 32-50

6.Гореглял В. Н. Дневники и эссе в японской литературе X—XIII вв. – М.: Наука,

ГРВЛ, 1975. – 386с.

7.Маркова В.Н., Конрад Н. И., Санович В. С. (пер) Повесть о прекрасной Отикубо; Записки у изголовья, Записки из кельи; [пер. со старояп.]. – М.: Эксмо, 2014. – 656 с.

Список анализируемых источников

1*. Ермакова Л. М., Мещеряков А. Н. (пер.) Нихон сёки. Анналы Японии. – СПб.:

Гиперион, 1997. – С. 234 - 247.

2*. Сэй Сёнагон. Записки у изголовья: Избранные страницы / Пер. со старояп. В. Марковой. – СПб.: Издательский Дом «Азбука-классика», 2006. – 304 с.

3*. Нидзё. Непрошеная повесть / Пер. И. Львовой. – М., 1986. – 107 с.

4*. Ихара Сайкаку. Пять женщин, предавшихся любви: Новeллы / Пер.с япон. –

СПб.: Азбука, 200. – 288 с.

5*. Уэда Акинари. Луна в тумане. – М.: Правда, 1988. С.447.

6*. Акутагава Рюноскэ. Ворота Расёмон: Рассказы, эссэ / Пер. с яп. – СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2012. – 320 с.

Bibliograficheskij spisok

1.Meshherjakov A. N. Drevnjaja Japonija: kul'tura i tekst. – SPb.: Giperion, 2006. – S. 113.

2.Meshherjakov A. N. Proza Hjejana: dvujazychie i dvusmyslennost' // Slovo i obraz. Novoe v japonskoj filologii. – M.: MGU, 1990. – S. 148-156.

3.Glaveva D. G. Tradicionnaja japonskaja kul'tura: Specifika mirovosprijatija. – M.: "Vostochnaja literatura" RAN, 2003. – 264 s.

4.Fomina Z.E. Urbanisticheskaja priroda i ee hudozhestvennoe otrazhe-nie v prostranstve juzhnogo goroda: real'noe i mnimoe (na materiale novelly G. Gesse “Die Fremdenstadt im Süden”) / Z.E.Fomina //Nauchnyj vestnik Voronezh. gos. arh.-stroit. un-ta. Sovremennye lingvisticheskie i metodiko-didakticheskie issledovanija. – 2007. – vyp. 7 – S.8-23.

5.Fomina Z.E. Prolegomeny «Veseloj nauki» Fridriha Nicshe i specifika ih metaforicheskoj kategorizacii / Z.E. Fomina // Nauchnyj vestnik Voronezh. gos. arh.-stroit. un-ta. Sovremennye lingvisticheskie i metodiko-didakticheskie issledovanija. – 2013. – vyp. 3 (27). – S. 32-50

6.Goregljal V. N. Dnevniki i jesse v japonskoj literature X—XIII vv. – M.: Nauka, GRVL, 1975. – 386s.

7.Markova V.N., Konrad N. I., Sanovich V. S. (per) Povest' o prekrasnoj Otikubo; Zapiski u izgolov'ja, Zapiski iz kel'i; [per. so starojap.]. – M.: Jeksmo, 2014. – 656 s.

Spisok analiziruemyh istochnikov

1*. Ermakova L. M., Meshherjakov A. N. (per.) Nihon sjoki. Annaly Japonii. – SPb.: Giperion, 1997. – S. 234 - 247.

2*. Sjej Sjonagon. Zapiski u izgolov'ja: Izbrannye stranicy / Per. so starojap. V. Markovoj.

– SPb.: Izdatel'skij Dom «Azbuka-klassika», 2006. – 304 s.

3*. Nidzjo. Neproshenaja povest' / Per. I. L'vovoj. – M., 1986. – 107 s. 128

4*. Ihara Sajkaku. Pjat' zhenshhin, predavshihsja ljubvi: Novelly / Per.s japon. – SPb.: Azbuka, 200. – 288 s.

5*. Ujeda Akinari. Luna v tumane. – M.: Pravda, 1988. S.447.

6*. Akutagava Rjunoskje. Vorota Rasjomon: Rasskazy, jessje / Per. s jap. – SPb.: Azbuka, Azbuka-Attikus, 2012. – 320 s.

129

Научный Вестник Воронежского государственного архитектурно-строительного университета

Н.В. Меркулова

ПРОЦЕСС СОЗДАНИЯ ЭСТЕТИЧЕСКОЙ ОНИМИИ КАК СРЕДСТВО ВЫРАЗИТЕЛЬНОСТИ ХУДОЖЕСТВЕННЫХ ОБРАЗОВ

(на материале романа Г. Флобера «Госпожа Бовари)

Статья посвящена исследованию процесса креации эстетической онимии в романе Г. Флобера «Госпожа Бовари» с целью определения символических соответствий ономастических единиц и именуемых образов художественного произведения. Предметом исследования избраны имена и фамилии второстепенных персонажей, а также некоторые топонимы романа. Актуальность работы обусловлена необходимостью комплексного анализа ономастической системы романа. Научная новизна заключается в проведении ономастического анализа текста Г. Флобера с учетом восприятия и интерпретации онимов русскоязычным читателем/исследователем.

Анализ эмпирического материала, осуществленный с применением методики исследования художественного текста на основе анализа эстетической ономастики, способствовал заполнению отдельных лакун в области изучения творческого ономастикона писателя. В результате исследования установлена четкая взаимосвязь эстетической онимии с общей идейно-фактуальной канвой произведения за счет наличия звуковых сочетаний и семантических ассоциаций, имеющих в романе символическое значение («bovin», «boeuf», «-ry», «on» и пр.).

Ключевые слова: эстетическая ономастика, онимия, антропоним, топоним, ономастический анализ, второстепенный персонаж, роман, Флобер

N.V. Merkulova

THE PROCESS OF AESTHETIC ONYMY INVENTION AS A MEANS OF ART IMAGES EXPRESSIVENESS (based on the novel «Madame Bovary» by G. Flaubert)

The article investigates the aesthetic onymy invention process in the novel «Madame Bovary» by G. Flaubert in order to determine the symbolic correspondences between the onomastic units and the referred art images within fiction. The subject of the study are the names of the minor characters, as well as some of the place names of the novel. The relevance of the work is due to the need for a comprehensive analysis of the onomastic system of the novel. The scientific novelty consists in carrying out the name-based text analysis of the novel by G. Flaubert taking into account the perception and the interpretation of the onyms by Russian-speaking readers/researchers.

The analysis of the empirical data, carried out with the use of the methods of investigation of the name-based text analysis of an art text, contributed to fill in certain gaps in the field of the study of the creative onomasticon of the writer. The study established a clear link with the overall aesthetic onymy and the ideological-and-factual canvas of the works by means of combination of the sounds and the semantic associations which have some symbolic value in the novel («bovin», «boeuf», «-ry», «on», etc).

_____________________

© Меркулова Н.В., 2016

130

Keywords: aesthetic onomastics, onymy, anthroponym, toponym, name-based text analysis, minor character, novel, Flaubert

Тщательное и всестороннее изучение имен собственных литературных персонажей в значительной мере способствует пониманию смысла и деталей развертывания художественного повествования. В предыдущем исследовании был представлен ономастический анализ лингвосистемы Г. Флобера «Госпожа Бовари» на примере имен заглавной героини

ицентральных мужских образов, позволивший установить, что в процессе художественной коммуникации эстетические онимы становятся важной составляющей коммуникативного контекста, т. е. «говорящими» элементами текста [1, c. 122]. Однако для обеспечения более многогранного и многоаспектного подхода к освещению проблемы в данной работе предлагается дополнительно обратиться к некоторым иным ономастическим единицам романа, расцениваемым в качестве второстепенных, что, тем не менее, никоим образом не умаляет их роли и значения с идейно-содержательной точки зрения. Действительно, роман Г. Флобера «Госпожа Бовари» предлагает целую галерею реалистичных образов и имен своего времени, а также реально существующих топонимов провинции Нормандия вперемежку с придуманными автором по аналогии с действительностью названиями мест

Yonville-l’Abbaye или Les Bertaux [1*].

Фокус настоящего исследования направлен на отслеживание процесса креации эстетической онимии в романе Г. Флобера «Госпожа Бовари» с позиции авторских интенций. Основной целью является определение и фиксация символических соответствий ономастических единиц в романе применительно к образам именуемых персонажей и их роли в общей идейно-фактуальной канве художественного произведения. Предметом исследования избраны имена и фамилии персонажей, привычно трактуемых в качестве второстепенных, а также некоторые ключевые топонимы романа.

Актуальность работы обусловлена необходимостью всестороннего и полного анализа ономастической системы произведения Г. Флобера в ее комплексе: антропонимия и топонимия романа, - с учетом лингвоэстетического, лингвокультурологического, символи- ко-суггестивного потенциала эстетических онимов в художественном тексте.

Несмотря на наличие отдельных работ ученых, посвященных данной теме во Франции [2; 3; 4], аспект научной новизны представленного исследования заключается в проведении поэлементного ономастического анализа текста произведения с целью выявления

идетального описания индивидуальных особенностей и творческой специфики ономастики Г. Флобера с учетом восприятия и интерпретации русскоязычным читателем/исследователем. В ходе реализации методики исследования художественного текста на основе анализа эстетической ономастики предполагается привлечение таких методов, как семантический, этимологический, лингвостилистический, лингвоэстетический, лингвокультурологический виды анализа с учетом текстуальной и интертекстуальной трактовки.

Обзор имен в художественном тексте является очевидным подтверждением того, что сам процесс создания эстетической онимии требует мастерской, виртуозной работы с элементами семантики, ибо «язык служит материалом литературы подобно тому, как камень или бронза - материалом скульптуры, краски – для создания картин, а звуки – для сочинения музыки» [5].

Онимы, как любой художественный элемент текста, бесспорно, наделены некой символической составляющей, требующей анализа в расширенном контексте: от текста произведения до интертекста. Невозможно вычленить единый алгоритм функциональной взаимосвязи между эстетическими онимами и иными аспектами художественного текста. При рассмотрении семантического эффекта эстетической онимии необходимо учитывать все тематические и идейные нюансы, изначально заложенные в основу произведения.

Именам собственным в художественном тексте в их комплексе свойственны различного рода семантические коннотации за счет способности аккумулировать исторически сложившиеся и спонтанно возникающие оттенки значения, ассоциативно закрепленные за теми или иными онимами вне зависимости от контекста [6; 7].

131

Научный Вестник Воронежского государственного архитектурно-строительного университета

Таким образом, мастерство и креативность автора проявляются не только в ходе описания художественной реальности, но также и в процессе именования отдельных ее объектов, что ориентировано на определенный отклик читателя в виде заданных эмоциональных реакций на базе ономастической формы и ее символической составляющей, способной заключать в себе условную сущность произведения.

Так, в современном литературоведении и лингвистике четко прослеживается тенденция трактовки ономастики в контексте художественного творчества с точки зрения прецедентности [8], что позволяет строить описание посредством одного лишь упоминания того или иного онима без дополнительных пояснений и комментариев.

Очевидно, что данный подход не является бесспорным применительно к эстетической ономастике, однако неизменным свойством имен собственных в художественном пространстве является некий набор референциальных значений, заключенных в символической репрезентации именной формы и способных коннотировать в определенным образом организованном контексте. Кроме того, по мере развертывания художественного повествования возможно нарастание потенциала характеристики эстетических онимов за счет раскрытия дополнительных оттенков значений. В этом смысле эстетические онимы способны выступать в роли некого «топоса», сотканного на основе символических связей тематического или стилистического свойства в зависимости от данных характеристик по сферам функционирования [9, с. 69]. Способность эстетических онимов к обретению ассоциативных характеристик дает им возможность выступать в качестве референциального маркера художественного текста с высоким коннотативно-экспрессивным потенциалом, частности, в создании образности.

Основным противоречием является тот факт, что в основе общей теории ономастики лежит утверждение о семантической редукции имен собственных: «имя собственное ... не передает никаких свойств и характеристик его денотата» [10]. Однако наиболее важная особенность онимов в художественном тексте определяется самой сущностью эстетической (литературной) ономастики: «Литературная ономастика отличается от традиционной ономастики принципиально, поскольку любое литературное исследование анализирует произведение искусства и потому призвано учитывать художественные функции языка больше, нежели его формы» [11, c. 10]. Эстетический оним неизменно обладает определенным компонентом денотативного значения, идущим от семантической идентификации посредством репрезентативных качеств и характеристик [12, c. 28].

Иными словами, эстетические онимы с их высоким семантическим потенциалом способны выступать в качестве смысловых ссылок посредством лингвистических и экстралингвистических ассоциаций в тексте и за его пределами, а также путем эвристического восприятия.

Все без исключения категории имен собственных в пространстве художественного текста служат средством психологического воздействия, идущего от автора к реципиенту (читателю) и способного задать определенное восприятие образов и спровоцировать ожидаемые реакции на те или иные действия персонажей и повороты сюжета под влиянием семантического фона, присущего любому реальному имени, что иллюстрирует пример исследования эстетической онимии лингвосистемы Г. Флобера «Госпожа Бовари».

В современном французском романе даже имеется тому подтверждение: выходя в безграничное поле интертекста, само имя Flaubert / Флобер переходит в разряд эстетиче-

ских онимов как символ «величия французской литературы» и «высокого мастерства писателя» (равно как и претенциозное значение: «показатель хорошего вкуса» почитателя/ей его таланта):

«Я получила «Неизданные хроники» Ги де Мопассана, уникальную в своем роде книгу с предисловием Паскаля Пиа. […] / Первая статья называется «Вечер у Флобера». Замечательная вещь. Портрет Гюстава Флобера за работой. «Он сидит в глубоком дубовом кресле с высокой спинкой, втянув голову в плечи. […] / Он работает с упрямым остервенением, пишет, зачеркивает, исправляет, втискивает между

132

строк, залезает на поля, выводит слова поперек страницы, и от сильнейшего умственного напряжения стонет, как дровосек» [2*, c. 106-107].

Что касается фамилии заглавной героини романа Г. Флобера, имеется четкое указание автора на происхождение данного именования: «Quand j’ai fait Madame Bovary, [...]

Tous les pharmaciens de la Seine-Inférieure, se reconnaissant dans Homais, voulaient venir chez moi me flanquer des gifles; mais le plus beau (je l’ai découvert cinq ans plus tard), c’est qu’il y avait alors, en Afrique, la femme d’un médecin militaire s’appelant Mme Bovaries et qui ressemblait à Madame Bovary, nom que j’avais inventé en dénaturant celui de Bouvaret» / «Когда я закончил роман «Госпожа Бовари», [...] Все аптекари департамента Нижней Сены, узнавая себя в образе Оме, хотели найти меня и надавать мне пощечин; но самое замечательное (о чем я узнал пять лет спустя), это то, что в Африке проживала некая супруга военного врача по имени Mme Bovaries, похожая на мою Madame Bovary, фамилию которой я выдумал путем искажения Bouvaret» [3*].

Более подробно вопрос о генезисе главного онима романа Г. Флобера «Госпожа Бовари» рассмотрен в монографическом исследовании [13, с. 107-110].

В данной работе фокус внимания смещен на онимы персонажей, привычно трактуемых в качестве второстепенных.

Вся многоуровневая система ономастики в романе Г. Флобера «Госпожа Бовари» условно может быть разделена на несколько групп: I. Имена членов семьи Бовари; II. Имена фаворитов г-жи Бовари; III. Имена обитателей Ионвиля; IV. О топонимии романа.

I) Имена членов семьи Bovary / Бовари

Несмотря на всю важность данного мужского образа, с точки зрения ономастики в романе персонаж Шарля Бовари неизменно остается в числе второстепенных, ибо самим заглавием произведения единственной основной: заглавной и главной героиней, - выступает Госпожа Бовари. Господину Бовари приходится довольствоваться ролью одного из самых неоднозначных и противоречивых характеров, что прослеживается, в том числе, в его именованиях.

Имя «Charles» происходит от герм. «viril» / «мужественный», «fort» / «сильный», «vigoureux» / «мощный», «mari» / «муж», «époux» / «супруг», «campagnard» / «сельский житель» [1**].

Действительно, в начале повествования Шарль представлен следующим образом:

«…un gars de la campagne […] plus haut de taille qu’aucun d’entre nous» / «…деревенский мальчик […] ростом выше нас всех» [4*, P. I, Ch. 1];

«il n’avait guère d’élégance dans les tournures» / «фразы у него получались неуклю-

жие» [4*, P. I, Ch. 1];

«son père le laissait courir sans souliers, et, pour faire le philosophe, disait même qu'il pouvait bien aller tout nu, comme les enfants des bêtes» / «отец позволял ему бегать босиком и даже, строя из себя философа, утверждал, что мальчик, подобно детенышам животных, вполне мог бы ходить и совсем голым» [4*, P. I, Ch. 1];

«il [son père] avait en tête un certain idéal viril de l'enfance, d'après lequel il tâchait de former son fils, voulant qu'on l'élevât durement, à la spartiate, pour lui faire une bonne constitution» / «он [его отец] создал себе идеал мужественного детства и соответственно этому идеалу старался развивать сына считая, что только суровым, спартанским воспитанием можно укрепить его здоровье» [4*, P. I, Ch. 1];

«Aussi poussa-t-il comme un chêne» / «Так, словно молодой дубок, рос этот мальчик»

[4*, P. I, Ch. 1].

В результате он приобрел все, кроме показной мужественности и элегантных манер:

133

Научный Вестник Воронежского государственного архитектурно-строительного университета

«Il ne savait ni nager, ni faire des armes, ni tirer le pistolet, et il ne put, un jour, lui expliquer un terme d’équitation qu’elle avait rencontré dans un roman. / Un homme, au contraire, ne devait-il pas, tout connaître, exceller en des activités multiples, vous initier aux énergies de la passion, aux raffinements de la vie, à tous les mystères?» / «Он не умел плавать, не умел фехтовать, не умел стрелять из пистолета и как-то раз не смог объяснить Эмме смысл попавшегося ей в одном романе выражения из области верховой езды. / А между тем разве мужчина не должен знать все, быть всегда на высоте, не должен вызывать в женщине силу страсти, раскрывать перед ней всю сложность жизни, посвящать ее во все тайны бытия?» [4*, P. I, Ch. 7].

Фамилия «Bovary» неизменно навевает мысль о некой животной, дикой составляющей характера: французский термин «une bouverie» / «бычий хлев, воловня» означает по-

нятие «étable à boeufs; il se dit particulièrement des étables qui sont dans les environs des marchés publics» / «бычье стойло; в особенности применительно к стойлам вблизи общественных рынков»; значение слова «un bouvard» / «молодой бык, бычок» или «телец», фи-

гурально и фамильярно: «se dit d'un homme extrêmement robuste, et dont la taille annonce la force» / «говорится о чрезвычайно крепком человеке, внешний вид которого свидетельст-

вует о силе» [2**]. Также следует заметить, что последний слог фамильного имени «Bovary» созвучен Ry – речь идет о названии деревни, родового поместья семьи Delamare / Деламар, послужившей прообразом персонажей Г. Флобера [3*].

В частности, писатель вновь обратится к фамильным именам с аналогичным созву-

чием («à consonance bucolique») для персонажей романа «Bouvard et Pécuchet» / «Бувар и Пекюше»: фамилия «Bouvard» явно напоминает «Bovary», как по значению общего корня «le bovin» / «бык», так и по ассоциативной семантике «le bavardage» / «болтовня», «le babil» / «(детский) лепет»; также и фамилия «Pécuchet» как вероятное производное от латинских слов: «pecus, pecoris», - означает «troupeau» / «стадо» или «bétail» / «скот», равно как и возможное производное от латинского: «pecus, pecudis» в значении «personne grossière et violente» / «грубая и вспыльчивая натура», «homme stupide» / «глупый, тупой человек» [5*].

Итак, Charles / Шарль – это «le bouvard de Ry» / «молодой бычок из Ри» или

«le bouvard d’y – d’ici» / «местный (провинциальный) молодой бычок», причем француз-

ское местоименное наречие «y» может являться инициальной буквой названия населенного пункта Yonville / Ионвиль.

В описании персонажа местами упоминаются следующие черты его приземленности:

«Il [Charles] suivait les laboureurs» / «Во время пахоты он [Шарль] сгонял с поля ворон» [4*, P. I, Ch. 1];

«il porte un couteau dans sa poche, comme un paysan!» / «он, как мужик, всюду ходит с ножом в кармане» [4*, P. II, Ch. 5].

Встречая Эмму в доме Руо / Rouault, он нечаянно слегка прикасается к девушке:

«elle se redress[e] toute rouge et le regard[e] […] en lui tendant son nerf de bœuf [sa cravache]» / «Она выпрямилась и, вся вспыхнув, глядя на него вполоборота, протяну-

ла ему плеть» [4*, P. I, Ch. 2].

После женитьбы, всякий раз отправляясь верхом по сельским дорогам к своим пациентам, герой Г. Флобера «размышляет» о «своем счастье»: в языке оригинала автор использует глагол «ruminer», что в переводе означает: «тщательно обдумывать, переби-

рать в уме» либо «пережевывать жвачку (о жвачных животных)», таким образом вновь давая аллюзию на сходство персонажа с «бычком в поле»:

134

«Charles, à cheval, lui envoyait un baiser ; elle répondait par un signe, elle refermait la fenêtre, il partait. Et alors, sur la grande route qui étendait sans en finir son long ruban de poussière, par les chemins creux où les arbres se courbaient en berceaux, dans les sentiers dont les blés lui montaient jusqu’aux genoux, avec le soleil sur ses épaules et l’air du matin à ses narines, le cœur plein des félicités de la nuit, l’esprit tranquille, la chair contente, il s’en allait ruminant son bonheur, comme ceux qui mâchent encore, après dîner, le goût des truffes qu’ils digèrent» / «Шарль садился верхом, посылал Эмме воз-

душный поцелуй, она кивала ему в ответ, закрывала окно, он уезжал. И на большой дороге, бесконечною пыльною лентою расстилавшейся перед ним, на проселках, под сводом низко нагнувшихся ветвей, на межах, где колосья доходили ему до колен, Шарль чувствовал, как солнце греет ему спину, вдыхал утреннюю прохладу и, весь во власти упоительных воспоминаний о минувшей ночи, радуясь, что на душе у него спокойно, что плоть его удовлетворена, все еще переживал свое блаженство, подобно тому как после обеда мы еще некоторое время ощущаем вкус перевариваемых трюфелей» [4*, P. I, Ch. 5].

Даже переезд Шарля в Yonville / Ионвиль отнюдь не случаен, поскольку этот городишко – по-французски «le bourg» - в начальном слоге повторяет по звучанию звуки уже известного «une bouverie» / «бычий хлев», кроме того, имеет образное описание:

«… le bourg paresseux, s'écartant de la plaine, a continué naturellement à s'agrandir vers la rivière. On l'aperçoit de loin, tout couché en long sur la rive, comme un gardeur de vaches qui fait la sieste au bord de l'eau» / «… ленивый городишко тянется к реке. Он виден издалека: разлегся на берегу, словно пастух в час полдневного зноя» [4*, P. II, Ch. 1].

К тому же, даже фамилия мэра городка Yonville / Ионвиль Tuvache / Тюваш содержит явный намек на французское слово «vache» / «корова», словно в продолжение общей темы «деревенских животных», начавшейся с Bovary.

С другой стороны, в самом имени Charles / Шарль прочитывается явное созвучие со словом «charlot» / «несерьезный человек», «шут», производное от провансальского: «charla», что означает «болтать» и имеет звукоподражательную формооснову «tsarl-», выражающую звучание слов в потоке речи – лепетание («un babil»). Данное существительное переходит в категорию имен собственных - «Charlot», уменьшительная форма имени Charles исходя из вторичной этимологии: именно невнятность в изображении и комичность присущи персонажу, который в начале произведения не способен презентовать себя иначе, как нечленораздельно бормоча: «Charbovari» [4*; P. I, Ch. 1].

В данном искаженном и усеченном именовании героя в сцене описания его первого дня в школе - «Charbovari» - в дальнейшем прослеживается словно спровоцированная этим цепь жизненных событий - «un charivari» / «шум, гам, гвалт»:

«Ce fut un vacarme qui s’élança d’un bond, monta en crescendo, avec des éclats de voix aigus (on hurlait, on aboyait, on trépignait, on répétait: Charbovari ! Charbovari !), puis qui roula en notes isolées, se calmant à grand’peine, et parfois qui reprenait tout à coup sur la ligne d’un banc où saillissait encore çà et là, comme un pétard mal éteint, quelque rire étouffé» / «Тут взметнулся невообразимый шум и стал расти crescendo, со звонкими выкриками (класс грохотал, гоготал, топотал, повторял: Шарбовари! Шарбовари!), а затем распался на отдельные голоса, но долго еще не мог утихнуть и время от времени пробегал по рядам парт, на которых непогасшею шутихой то там, то здесь вспыхивал приглушенный смех» [4*, P. I, Ch. 1].

Сам же термин «un charivari», означающий «un concert où se mélangent les sons discordants et bruyants d'ustensiles de cuisine entrechoqués, de crécelles, de cris et de sifflets, qu'il

135

Научный Вестник Воронежского государственного архитектурно-строительного университета

était d'usage d'organiser pour montrer une certaine réprobation devant un mariage mal assorti ou la conduite choquante d'une personne»/«какофонию из нескладных и шумных звуков ударов кухонной утвари, трещоток, криков и свиста, которую устраивали в знак неодобрения неравного брака или вызывающего поведения человека» [2**], появляется только во второй части, когда речь заходит о постановке оперы Lucie de Lammermoor/Лючия де Ламермур:

«Cependant, les bougies de l’orchestre s’allumèrent ; le lustre descendit du plafond, versant, avec le rayonnement de ses facettes, une gaieté subite dans la salle ; puis les musiciens entrèrent les uns après les autres, et ce fut d’abord un long charivari de basses ronflant, de violons grinçant, de pistons trompettant, de flûtes et de flageolets qui piaulaient. Mais on entendit trois coups sur la scène ; un roulement de timbales commença, les instruments de cuivre plaquèrent des accords, et le rideau, se levant, découvrit un paysage» / «Между тем в оркестре зажглись свечи. С потолка спустилась люстра, засверкали ее граненые подвески, и в зале сразу стало веселее. Потом один за другим появились музыканты, и началась дикая какофония: гудели контрабасы, визжали скрипки, хрипели корнет-а-пистоны, пищали флейты и флажолеты. Но вот на сцене раздались три удара, загремели литавры, зазвучали трубы, занавес взвился, а за ним открылся ландшафт» [4*, P. II, Ch. 15].

Данный термин также соответствует хору звуков: «возня, шиканье, галдеж (кото-

рыми сопровождались, в частности, неравные и повторные браки)» / «tapage, huées et chahut (que l'on faisait en particulier lors de mariages mal assortis ou de remariages)» [2**].

Таким образом, ирония ономастической формы «Charbovari» заключается в том, что персонаж Шарля становится посмешищем всего общества Ионвиля («la société de Yonville») по причине неудавшегося брака с Эммой, как когда-то был объектом насмешек в классе.

Итак, персонаж Шарля Бовари в целом представляет собой образ ничтожного и жалкого мужа (за исключением финальной части романа [1, c. 122-123]), несмотря на то, что само по себе имя Charles, казалось бы, «запрограммировало» его на роль «мужественного

игероического возлюбленного и супруга».

Вимени героя Г. Флобера не прослеживается никаких тематических ассоциаций, к примеру, с Карлом Великим (король Франции в 768-814 г.г.) / Charlemagne или Карлом Смелым (герцог Бургундии, 1433-1477 г.г.) / Charles le Téméraire…

Предпринятый ономастический анализ лингвосистемы Г. Флобера позволил четко проследить индивидуально-авторские ассоциации антропонима в тексте и за его пределами с целью создания многогранного и неоднозначного образа.

Одним из самых «незаметных» образов в романе является персонаж дочери Шарля и Эммы Бовари. Однако с точки зрения ономастики в тексте данный образ наделен разнообразными и далеко идущими коннотациями.

Имя персонажа дочери Бовари / Bovary - Берта / Berthe так же, как и онимы Charles, Emma и Rodolphe, имеет германское происхождение и обозначает «brillante» /

«сверкающая, блестящая» или «lumineuse» / «светящаяся, светлая» [1**].

Выбор имени ребенку всецело принадлежит Эмме, перебравшей широчайшую палитру различных вариантов:

«Pendant sa convalescence, elle s'occupa beaucoup à chercher un nom pour sa fille.

D'abord, elle passa en revue tous ceux qui avaient des terminaisons italiennes, tels que

Clara, Louisa, Amanda, Atala; elle aimait assez Galsuinde, plus encore Yseult ou

Léocadie. Charles désirait qu'on appelât l'enfant comme sa mère; Emma s'y opposait. On parcourut le calendrier d'un bout à l'autre, et l'on consulta les étrangers. / – M. Léon, disait le pharmacien, avec qui j'en causais l'autre jour, s'étonne que vous ne choisissiez point Madeleine, qui est excessivement à la mode maintenant. / Mais la mère Bovary se récria bien fort sur ce nom de pécheresse» / «Когда Эмма начала поправляться, она усиленно занялась выбором имени для дочки. Сначала она перебрала все женские

136