2815.Западная философия от истоков до наших дней. Книга 3. Новое время (От Ле

нием смерти какой-нибудь тысячи человек. Итог составлял пример­ но тридцать тысяч душ. Кандид, дрожавший, как философ, во время такой героической бойни постарался возможно лучше спрятаться. Наконец, когда оба короля, каждый на собственном поле, запевали Те Deum, он решился пойти в другое место, чтобы порассуждать на тему о причинах и следствиях”.

После разных перипетий и множества страданий Кандид опять встретил Панглоса, ужасно обезображенного, который рассказал ему, как Кунигунде “болгарские солдаты вспороли живот, после того как долго ее насиловали; барону, попытавшемуся ее защитить, разбили голову; баронессу разорвали на части, а от замка камня на камне не осталось”. Услышав эти известия, Кандид пришел в отчаяние: где же лучший из миров? и потерял сознание. Придя в себя, он слышит слова Панглоса: “Но мы отмщены, поскольку авары поступили таким же образом в соседнем баронском замке, принад­ лежащем болгарскому господину”

Кандид спрашивает Панглоса, что так обезобразило его внеш­ ность. Тот отвечает, что причина в любви. Кандид возражает: разве такая прекрасная причина может вызвать столь ужасное следствие? И получает ответ Панглоса: “Дорогой Кандид, вы помните Пакету, грациозную камеристку нашей величественной баронессы? В ее объятиях я наслаждался райским блаженством, вызвавшим адские муки, разрушившие меня. Она была заражена и, думаю, от этого умерла. Пакета получила подарочек от одного истинно мудрого францисканца, желавшего добраться до источника знаний; он, в свою очередь, получил это от одной старой графини, позаимство­ вавшей недуг у капитана кавалерии, обязанного болезнью некой маркизе, подхватившей ее у пажа, который подцепил заразу у иезуита, молодым перенявшего ее непосредственно у одного из соратников Христофора Колумба. Что касается меня, то я уже никому ее не передам, так как скоро умру”. После подобного описания омерзительной истории Кандид спрашивает у Панглоса, не был ли родоначальником этой генеалогии сам дьявол, на что “достойный” Панглос отвечает: “Ничего подобного. В лучшем из миров это вещь неизбежная, необходимая составная часть целого. Если бы Колумб не открыл на одном из островов Америки этой хвори, отравляющей источник размножения и часто прекращающей его, что, несомненно, противоречит предписаниям природы, тогда бы у нас не было ни шоколада, ни кошенили. Следует еще заметить, что до сегодняшнего дня на нашем континенте эта болезнь является, как и ученые полемики, абсолютно нашей. Ни турки и индусы, ни персы и китайцы, ни сиамцы и японцы пока с ней не знакомы, однако существует достаточное основание для того, чтобы вскорости они ее узнали. Через некоторое время изумительного развития

армады хорошо обученных наемников будут решать судьбы госу­ дарств; вот тут можно поклясться, что когда тридцать тысяч человек бьются против такого же числа войск противника, в каждой из сторон будет не меньше двадцати тысяч сифилитиков”.

Когда они добрались до порта Лиссабона, один добрый и благо­ родный анабаптист, облагодетельствовавший Панглоса и Кандида, пытаясь оказать помощь упавшему в море моряку, который прежде с ним грубо обошелся, утонул сам. “Подойдя поближе, Кандид увидел своего благодетеля, который на мгновение снова показался на поверхности воды и затем был поглощен ею навсегда; он хотел броситься за ним в море, но философ Панглос не позволил ему этого, доказав Кандиду, что лиссабонский рейд специально был создан для того, чтобы злосчастный анабаптист в нем утонул”. Когда они вошли в город, то заметили, как неожиданно земля начала дрожать, море, вскипая, выплеснулось на порт, срывая корабли с якоря; площади покрылись вихрями пламени и пепла, дома рушились. Под развали­ нами осталось тридцать тысяч жителей города. Панглос изрек: “Это землетрясение — вовсе не невидаль; город Лима в Америке испытал то же самое в прошлом году: одни и те же причины вызывают одни и те же следствия. Наверняка должен существовать под землей Лимы слой серы, доходящий до Лиссабона”. Кандид ответил: “Нет ничего более вероятного. Но, ради Бога, немного масла и вина!” Панглос возразил: “Как это — вероятного? Я считаю, что вопрос решен”

На этом приключения обоих героев не заканчиваются. Однако из вышесказанного уже ясно, что представляет собой “Кандид” и что Вольтер хотел сказать. В конце концов, после очередных бурных злоключений персонажи оказались в Константинополе (в действи­ тельности Кунигунда не погибла, но стала ужасающе уродливой); здесь Кандид, Панглос и еще один философ, Мартен, повстречали мудрого старого мусульманина, не интересующегося политикой, не дискутирующего о предустановленной гармонии и не путающегося в чужие дела: “У меня только двадцать югеров земли, которые я возделываю со своими сыновьями; работа помогает нам прогнать три величайших зла: скуку, дурные привычки и нужду”. Именно мудрость старого турка некоторым образом приводит в чувство трех философов. Панглос разглагольствует об опасности упомянутых зол, но Кандид знает теперь о необходимости возделывать свой сад. Мартен присоединяется к нему: “Давайте работать, а не дискутиро­ вать — это единственный способ сделать жизнь сносной”.

“Необходимость возделывать наш сад” — не бегство от жизнен­ ных забот, а наиболее достойный способ ее прожить, изменяя к лучшему по мере возможности. Не все плохо в мире, но и не все хорошо. Мир полон проблем. Задача каждого — не уклоняться от наших проблем, а делать все возможное для их решения. Наш мир —

отнюдь не самый худший из возможных миров, хотя и не самый лучший. “Возделывать наш сад” — необходимость смотреть в лицо трудностям, чтобы этот мир мог постепенно улучшаться или, по крайней мере, не становиться хуже.

6.5. Основы веротерпимости

Именно для того, чтобы наш мир стал более цивилизованным, а жизнь — более сносной, Вольтер всю свою жизнь упорно боролся за терпимость. По Вольтеру, терпимость находит теоретическую основу в том факте, что, как доказали Гассенди и Локк, “мы своими силами не можем ничего знать о секретах Создателя”. Мы не знаем, кто такой Бог, не знаем, что такое душа и множество других вещей. Но есть люди, присваивающие себе божественное право всезнания, —

иотсюда происходит нетерпимость.

В“Философском словаре” читаем: “Что такое терпимость? Это достояние человечества. Все мы слабы и полны заблуждений: вза­ имно прощать друг другу наши глупости является первым естествен­ ным законом. На бирже Амстердама, Лондона, Сурата или Басры еврей, магометанин, гебр, китайский деист, брамин, православный, католик, протестант, квакер, баптист вместе занимаются торговыми операциями, и ни один не поднимает никогда ножа на другого, чтобы приобрести новую душу для своей религии. Так почему же с Первого церковного собора в Никее мы почти непрерывно режем друг друга? Наше сознание ограничено, и мы все подвержены ошибкам — в этом коренится довод в пользу взаимной терпимости...

Какой теолог, или томист, или последователь Скота осмелится серьезно утверждать, что он абсолютно уверен в своей научной позиции?” Однако религии воюют одна с другой, а внутрирелигиозные секты ожесточенно нападают друг на друга. Но Вольтеру ясно, что “мы должны быть взаимно терпимыми, ибо все мы слабы, непоследовательны, подвержены непостоянству и заблуждениям. Может быть, камыш, согнутый ветром над топью, должен сказать своему соседу, такой же тростинке, но наклоненной в противопо­ ложную сторону: «Сгибайся, как я, несчастный, или я донесу, чтобы тебя вырвали с корнем и сожгли!»?” Нетерпимость переплетается с тиранией, а “тиран — это правитель, не признающий иных законов,

кроме своих прихотей, присваивающий имущество своих поддан­ ных, а затем вербующий их в войско, чтобы отнимать собственность у соседей”.

Однако, возвращаясь к нетерпимости собственно религиозной, Вольтер видел опасность в сектах, буквально рвавших церковь на части. И все же, утверждает Вольтер, “такое ужасное разногласие,

длящееся несколько столетий, служит ясным уроком того, что мы должны прощать друг другу ошибки, ибо несогласие губительно для рода человеческого, а единственное средство от него — терпимость”. С этой истиной соглашаются все, когда думают и решают в одино­ честве. “Но почему тогда те же самые люди, которые частным образом признают снисходительность, мягкость, благожелатель­ ность и справедливость, с такой яростью восстают публично против этих добродетелей? Почему? Потому что их бог — корысть, и они готовы пожертвовать всем во имя обожаемого монстра”.

6.6.“Дело Каласа” и “Трактат о веротерпимости”

Вконце марта 1762 г. в поместье Вольтера Ферне остановился путешественник из Лангедока и рассказал писателю о случае, вско­ лыхнувшем всю Тулузу. Негоциант-кальвинист Жан Калас по при­ казу парламента города был подвергнут мучительным пыткам, пове­ шен и затем сожжен. Жана Каласа обвиняли в убийстве собственного сына Марка Антуана, имевшего, якобы, целью помешать ему перей­ ти в католицизм. Речь шла о случае дикой и жестокой религиозной нетерпимости. Озверевшая толпа фанатичных католиков и таких же фанатиков-судей приговорила невиновного. Вольтер под впечатле­ нием этих фактов написал “Трактат о веротерпимости". В письме от 24 января 1763 г., адресованном другу, он пишет: “Теперь уже нельзя спасти Жана Каласа, но можно показать всю гнусность его

судей, и я это сделаю. Я отважился письменно изложить все доводы, которые могли бы служить оправданием этих судей; я долго ломал себе голову, но нашел лишь причины для их уничтожения”

Вот что думает Вольтер о процессе против семьи Калас: “Для проведения процесса ежедневно собиралось тринадцать судей. Не было и не могло быть никаких доказательств вины семьи, но вместо доказательств уликой была измена религии. Шестеро судей долго настаивали на том, чтобы приговорить Жана Каласа, его сына и Лавэсса (друга семьи Калас) к колесованию, а жену Каласа — к сожжению на костре. Семеро остальных, более умеренных, требова­ ли по крайней мере тщательного изучения дела. Дебаты были долгими и многократными. Один из судей, убежденный в невинов­ ности обвиняемых и невозможности преступления, энергично вы­ ступал в их защиту; он открыто защищал семью Калас во всех домах Тулузы, где несмолкающие крики поборников религии требовали крови нечестивцев. Другой судья, славившийся своим неистовым фанатизмом, выступал повсюду в городе против Каласа с таким же гневом и яростью, с какой страстью первый старался его защитить. Скандал в конце концов разросся до таких масштабов, что оба судьи

были вынуждены объявить о своем неучастии в голосовании и уехали из города.

Но по странному стечению обстоятельств судья, благосклонно настроенный по отношению к семье Калас, оказался настолько щепетильным, что действительно воздержался от голосования, в то время как другой подал голос против тех, кого не имел права осуждать; этот голос оказался решающим, чтобы приговорить не­ счастных к колесованию, ибо за казнь было подано восемь голосов, а против — пять (один из шестерых умеренных судей после долгих пререканий изменил мнение и перешел на сторону требовавших сурового наказания).

Кажется, что когда речь идет об убийстве и суд собирается приговорить отца семьи к самым зверским пыткам, то приговор должен выноситься единогласным решением, ибо доказательства и улики такого неслыханного преступления должны быть очевидными для всех; в подобных случаях малейшего сомнения должно быть достаточно, чтобы заставить дрожать судью, подписывающего смертный приговор. Слабость разума и недостатки наших законов ежедневно дают о себе знать; однако их убожество, как никогда, обнаруживается в тех случаях, когда большинством всего в один голос суд отправляет гражданина на казнь колесованием. В Афинах для вынесения смертного приговора необходимо было собрать пять­ десят голосов сверх половины всех голосовавших. Что из этого следует? То, что нам и так известно: греки были намного мудрее и человечнее нас”.

Упорно и мужественно защищая жертв церковной реакции (дела Каласа, Сирвена, Лабарра), Вольтер добивался реабилитации, иног­ да уже после их гибели. Имя Вольтера приобрело широчайшую известность благодаря обличению зла и защите несправедливо об­ виненных.

Рассказывая о деле Каласа, Вольтер приводит длиннейший пере­ чень ужасных преступлений, вызванных фанатизмом и нетерпимос­ тью. И все-таки, какое средство надо применить против этой жес­ токой болезни? Вот страстный и разящий ответ мудрого просвети­ теля: “Лучшим средством для уменьшения числа маньяков в обще­ стве будет доверить эту болезнь духа разуму, который медленно, но верно просвещает людей. Такое рациональное устройство — чело­ вечное, мягкое — внушает снисходительность, гасит разногласия, укрепляет добродетель и гораздо больше, чем сила, способствует соблюдению законов. И никто не принимает в расчет, что сегодня проявления фанатизма можно представить в смешном свете; смех — мощная преграда экстравагантности любого рода”, оружие против нелепости тех теологов, которых распирают фанатизм и ненависть. Однако, к счастью, “теологические противоречия и споры — эпиде­

мическое заболевание, которое уже подходит к концу; эта чума, от которой мир уже исцеляется, требует лишь умеренности и снисхо­ дительности”. Несомненно, в этом вопросе Вольтер проявил чрез­ мерный оптимизм: в действительности теологическая полемика может принять форму идеологической борьбы и оказаться весьма жестокой по своим последствиям. Позже так и произошло. В любом случае, для Вольтера “естественное право показано людям самой природой. Вы вырастили и воспитали своего сына, и он должен уважать вас, потому что вы — его отец, и чувствовать благодарность за все добро, которое вы для него сделали. Вы имеете право на плоды, приносимые возделанной вашими руками землей. Если вы дали или получили обещание, то оно должно быть выполнено”.

Итак, согласно Вольтеру, человеческое право “может иметь своим основанием только естественное право, а великим принципом того и другого права по всей земле является заповедь: “Не делай никому того, чего бы тебе не хотелось для себя”. При соблюдении этого принципа трудно представить себе ситуацию, когда человек говорит другому: “Верь в то, во что верю я, иначе ты умрешь”. Именно так говорят в Португалии, в Испании, в Гоа. В некоторых других странах сейчас довольствуются такой формулой: “Верь, или я возненавижу тебя; верь, или я причиню тебе все зло, на какое способен; чудовище, ты не исповедуешь моей религии, у тебя вообще нет никакой религии; твоим соседям, твоему городу, твоей провинции следует питать к тебе отвращение!”

Вольтер отмечает, что если бы такое поведение соответствовало человеческому праву, то из него логически последовало бы, “что японец ненавидел бы китайца, который, в свою очередь, стал бы проклинать сиамца; тот бы питал отвращение к жителям Индии; монгол разорвал бы сердце первому попавшемуся малабарцу, а тот мог бы задушить перса, который стал бы убивать турок. А все вместе они набросились бы на христиан, которые уже давно буквально пожирают друг друга.

Значит, право, основанное на нетерпимости, — дикое и нелепое; это право тигров, но даже еще страшнее, ибо тигры рвут свою жертву на куски только для того, чтобы ее съесть, а мы истребляем друг друга согласно параграфу”

Дж. Бенда считает, что именно идеи Вольтера вдохновили зако­ нодателей Третьей республики; они же легли в основу теории демократии. И действительно, “великие принципы устройства свет­ ского государства, верховной власти народа, равенства в правах и обязанностях, уважения к естественным правам индивидуумов и народов, необходимости мирного сосуществования разных мнений в общественной жизни, неотъемлемых прав на свободу мысли и возможность свободной критики; благородная и оптимистическая

идея неутомимой борьбы против предрассудков и невежества и соответсвующей пропаганды, направленной на распространение культу­ ры как главных орудий прогресса нашей цивилизации,— все эти вопросы с большим или меньшим энтузиазмом уже обсуждались и пропагандировались многими писателями XVIII (и даже XVI-ro и XV вв.); они вновь были подняты Вольтером, приведены в соответствие с новой эпохой и изложены с такой аналитической проницательнос­ тью, остроумием, убедительностью и ясностью, с таким богатством исторических примеров, с силой обобщения, беспримерным мужест­ вом и нравственной последовательностью, что их действенность воз­ росла во много раз; можно сказать, что только благодаря Вольтеру эти вопросы приобрели решающее значение, остроту и актуальность” (М Бонфантини).

7.МОНТЕСКЬЕ: УСЛОВИЯ СВОБОДЫ

ИПРАВОВОЕ ГОСУДАРСТВО

7.1.Жизнь и сочинения Монтескье

Прочитав “О духе законов”, натуралист Шарль Бонне написал автору: “Ньютон открыл законы естественного мира, а вы, господин, открыли законы мира интеллектуального”. Даже если он этого и не добился, Монтескье — эрудит, моралист, юрист, политик, путеше­ ственник, космополит — действительно распространил применение экспериментального метода на исследование человеческого общест­ ва, установив некие общие “принципы”, с помощью которых можно было бы логически организовать бесчисленное многообразие обы­ чаев, юридических норм, религиозных верований и политических форм. Он не отбросил макиавеллиевской концепции политики как силы, а терпеливо и бережно объединил ее со множеством других “причин” — исторических, политических, физических, географи­ ческих, моральных, воздействующих на человеческие поступки и события. Перенеся критерии экспериментального метода на изуче­ ние общества, он стал одним из отцов социологии. Вместе с тем, как философ-просветитель он разделял просветительскую веру в воз­ можность усовершенствования человека и общества. “Отказавшись от любезных утопической литературе поисков идеальной формы государства, он сделал попытку установить конкретные условия, обеспечивающие при различных политических режимах optimum гражданского сосуществования — свободу. Истинный характер его реализма и релятивизма становится понятным благодаря предложе­

нию рационализировать законы и государственные учреждения” (П. Казини).

Шарль Луи де Секонда барон де Ла Бред и де Монтескье родился

взамке ла Бред в окрестностях Бордо в 1689 г. Он изучал юридичес­ кие науки сначала в Бордо, затем в Париже; в 1714 г. стал советни­ ком, а в 1716 г. — президентом парламента города Бордо (следует напомнить, что до революции французские парламенты были судеб­ ными органами). Монтескье занимает должность президента парла­ мента до 1728 г., затем отправляется путешествовать по Италии, Швейцарии, Германии, Голландии и Англии. В последней он задер­ жался более чем на год (1729—1731) и, изучив английскую полити­ ческую жизнь, составил то высокое мнение о политических учреж­ дениях Англии, которое мы найдем в его крупнейшей работе “О духе законов”. Он вернулся из Англии во Францию в 1731 г., обосновался

взамке Бред и жил там, не считая нескольких непродолжительных поездок в Париж (в 1727 г. он избран членом академии), работая над своими книгами до самой смерти, случившейся в 1755 г.

Монтескье писал о разных проблемах как литературного, так и научного характера, хотя его основной интерес — политические науки — проявился уже в некоторых из “Персидских писем ”(аноним­ но опубликованных в 1721 г.). В 1733 г. Монтескье напечатал “Раз­ мышления о причинах величия и падения римлян ”и “Размышления о всемирной монархии”. Лишь в 1748 г., после двадцати лет работы, он опубликовал книгу “Защита «О духе законов»”. После этой публи­

кации, в 1750 г., вышли в свет и “Разъяснения”. Утерян “Трактат об обязанностях”(1725) уцелели некоторые фрагменты и сокращен­ ное изложение. Для более адекватного понимания философии Мон­ тескье большой интерес представляет неопубликованная работа

иМысли ”.

7.2. Соображения об исключительном значении наук

Монтескье верил в просветительскую миссию науки: “Разница между великими нациями и дикими народами в том, что первые усердно занимаются искусствами и науками, а вторые их полностью игнорируют”. Науки “крайне полезны, поскольку избавляют народы от пагубных предрассудков”. Но побудительные причины к изуче­ нию наук имеют очень широкий спектр: а) “первое: внутреннее удовлетворение, испытываемое от ощущения возрастания досто­ инств собственной природы, т. е. расширения умственных способ­ ностей мыслящего существа”; б) “второе: определенная любозна­ тельность, присущая всем людям, которая никогда не была столь оправданной, как в нашем столетии. Ежедневно приходят вести о новом расширении границ нашего знания, сами ученые изумляются

обширности знания, а грандиозность научных открытий заставляет их временами сомневаться в реальности этих успехов”; в) “третьей побудительной причиной, которая должна приохотить нас к науч­ ным исследованиям, является вполне объяснимая надежда получить положительные результаты. Исключительный характер научных за­ воеваний нашего века заключается в том, что речь уже не идет об открытии простых истин, подтверждаемых одними и теми же мето­ дами; речь идет не о простом камне, а об инструментах и механизмах для сооружения целого здания. Один человек тщетно пытается овладеть золотом, другой хочет научиться его изготовлять — ясно, что настоящим богачом станет второй”; г) “четвертой причиной является наше собственное счастье. Любовь к учению — единствен­ ная среди наших страстей, имеющая, так сказать, вечный характер; все остальные потихоньку слабеют и оставляют нас по мере того, как хрупкий механизм, их производящий, приближается к своему концу. <...> Значит, необходимо счастье, которое будет сопровож­ дать нас в любом возрасте; жизнь так коротка, что мы не можем считать настоящим счастьем то, что слишком рано кончается”; д) “еще одной побудительной причиной быть усердными в науках является польза, извлекаемая из них обществом (частью которого мы являемся); мы можем добиться множества новых преимуществ и удобств помимо уже имеющихся. Торговля, мореплавание, астро­ номия, география, медицина, физика получили мощнейший им­ пульс благодаря трудам подвижников науки. Разве есть цель более благородная, чем работать для того, чтобы люди, которые придут в мир после нас, стали счастливее?”

7.3. “Персидские письма”

Монтескье питает твердую веру в возможности естественных наук. А в лПерсидских письмах”, где активно проявляются многие состав­ ляющие просветительской ментальности, философ попытался при­ менить типичный метод естественных наук для исследования исто­ рических и социальных событий. Общественной жизнью управляют естественные закономерности, а не случай и провидение, следует вскрыть законы развития социальных явлений, указать причины различий в государственном строе, объяснить особенности законов и таким образом установить связь между различными сторонами общественной жизни. Монтескье пытался доказать, что нравствен­ ный облик народа, характер его законов обусловлены географичес­ кими условиями, экономикой, религиозными верованиями и поли­ тическими учреждениями данного общества. В “Персидских письмах” весьма “оригинальным образом сплавились стремление применить экспериментальный метод к явлениям социально-исторического

плана, традиционный скептицизм и рационализм эрудитов, прагма­ тизм аналитика, едкая ирония как орудие критики. <...> Под видом жанра модного романа в письмах был составлен подлинный мани­ фест эпохи Просвещения” (П. Казини). Литературный сюжет прост: молодой перс Узбек, кажущийся наивным, но в действительности проницательный и беспощадно резкий, путешествуя по Европе, пишет письма на родину, в которых сурово критикует пороки верхушки феодального общества, высмеивает духовенство, показы­ вает никчемность теологических споров, разоблачает коррумпиро­ ванность придворных и заставляет увидеть, сколь нелепы господ­ ствующие здесь обычаи; он также интересуется положением в обществе женщин, демографическими вопросами, финансами, уго­ ловным правом, формами правления и обличает деспотизм.

Большой интерес представляет письмо LXXXIII, в котором изла­ гается натуралистическо-рационалистическая концепция справед­ ливости и правосудия, типичная именно для просветительской фи­ лософии. Монтескье пишет: “Справедливость — действительно существующее между двумя вещами соотношение, которое всегда одинаково, невзирая на то, кто его рассматривает: Бог, ангел или, наконец, человек”. А правосудие происходит не из принудительных законов государства, а из добродетели. В этой связи очень важны письма XI—XIV о троглодитах. Народ троглодитов — жестокий, непобедимый, враждебный любым нормам человеческого сосущест­ вования — доходит до всеобщего истребления и разрушения. Однако он не гибнет, а благодаря стараниям двух справедливых людей возрождается в новой ипостаси народа, воспитанного в добродетели и справедливости. Речь идет — как единодушно признано всеми исследователями — о критике одного из положений теории Гоббса, согласно которому порядка можно добиться только с помощью силы государства, подавляющего ярость эгоистических страстей.

Цитируем ряд замечаний, передающих дух произведения. Отно­ сительно теологических споров: “Существует... бесчисленное множе­ ство докторов, беспрестанно занятых постановкой новых вопросов, касающихся религии... Могу тебя заверить, что другого такого цар­ ства, так раздираемого гражданскими войнами, как владения Хрис­ та, никогда и нигде больше не существовало. Те люди, которые вводят в обиход новые предложения, сначала называются еретика­ ми... однако я слышал рассказы о том, что в Испании и Португалии есть некоторые дервиши, не понимающие доводов рассудка и за­ ставляющие сжигать людей, будто они — куча хвороста. <...> Я здесь вижу множество людей, занятых бесконечными спорами о религии, однако у меня сложилось впечатление, что они занимаются пусто­ словием”. “Я согласен с тем, что история полна религиозных войн. Однако если посмотреть внимательно, такое количество войн вы­ звано не множеством религий, а духом нетерпимости, присущим тем