2815.Западная философия от истоков до наших дней. Книга 3. Новое время (От Ле

течение немногих лет меняются; у права есть свои эпохи... Река может стать границей юстиции. Что верно по эту сторону Пиреней, неверно по другую” А что может быть забавнее ситуации, когда некто вправе убить меня только потому, что обитает на другом берегу реки, а его хозяин в ссоре с моим, а значит, и я его недруг?” Конечно, говорит Паскаль, есть естественные законы, но “так разукрашенный разум порочит все вокруг”, и мы лишены даже подобия надежного критерия знать и судить по справедливости. А если и знаем правду, то постольку поскольку ее нам открывает Бог.

Если разум не способен судить по справедливости, то и к Богу он сам по себе не придет. “Метафизические доказательства Бога так далеки от привычного способа мышления людей, что они малоэф­ фективны. И даже будучи приспособлены к нему, убеждали бы лишь на краткий миг... К такому результату приводит познание Бога без Христа: общение без медитации с Богом, понятым без посредника. А ведь только узнавая Бога через Его посредника, мы постигаем собственную ничтожность. Потому высмеивать философию — зна­ чит правильно философствовать... Сердце, а не разум, слышит Бога. И это вера: сердечное чувство Бога, не рассудочное... У сердца свои резоны, уму невнятные”

Опыт говорит, что достичь блага своими силами невозможно. От одного несчастья к другому — и вот мы уже на пороге бессмысленной смерти. Мы неспособны не желать счастья и правды, но и иметь их также не в силах. Это желание дано как в наказание, так и в напоминание о глубине падения. Порчу разума и паралич воли к добру ничто не может искупить. Одна осталась верная цель — Бог. “Если человек не создан для Бога, то отчего же он бывает счастлив, только в Боге?” И какая другая религия так постигла величие и нищету человека, причину того и другого, как не христианская?

12. “БЕЗ ХРИСТА НЕ ПОСТИЧЬ НИ ЖИЗНИ, НИ СМЕРТИ, НИ БОГА, НИ СЕБЯ”

Нет, стало быть, противоречия между христианской верой и человеческой природой. Вера учит, что есть Бог, в котором люди дееспособны, и есть порча природы, когда они не достойны Бога. Людям интересно знать и то и другое, но бесполезно стремиться к Богу, не зная своей малости, и заниматься самоуничижением, не постигнув силу Спасителя. Первое — источник надменности фило­ софов, знающих о Боге и не ведающих своих границ. Второе ведет к отчаянию атеистов, знакомых с бренностью всего и не познавших Спасителя. Значит, вера в Христа — внутри человека.

Бог, мы говорили, не доказуем рационально. “Как, неужели небо и птицы не говорят о Боге?.. Нет, ибо что верно для тех, Koi^y Бог открывается в одном свете, другим ничего не говорит”. Мы Прихо­ дим к Богу только через Христа, без него общение с Созд^телем бесполезно. В подтверждение существования Христа у на^ ес1Ъ пророчества, вполне солидные доказательства. Они подтвер^дены исходом, самой историей, что и свидетельствует о божественнОСТИ Христа. В нем и для него мы постигаем Бога. Но и в Христе и для Христа подтверждается Создатель, в нем исповедуется морад^. По­ тому для людей истинный Бог — Христос. Мало того, не только Бог непостижим, но и мы сами не знаем себя вне Христа. Ни жизци> ни смерти, ни себя не познаем без Святого Писания, и “будем брести во тьме, в природе Бога не видя ничего, кроме конфуза, Как и в нашей”.

13. ПРОТИВ “ДЕИЗМА” И “КАРТЕЗИЯ, БЕСПОЛЕЗНОГО И НЕТОЧНОГО”

Иисус Христос — доказательство Бога, полагает Паскале. Нам нечто известно о существовании и природе конечного, поскольку мы сами конечны. Мы знаем о существовании бесконечного}но не знаем его природы, поскольку оно протяженно, как мы, но границ не имеет. Но о природе и существовании Бога не известно Ничего, ибо нет у него ни протяженности, ни границ. Все же благодаря вере знаем, что Он есть, и во славе Его, возможно, узнаем и природу”.

Теперь понятен полемический пыл Паскаля, направленный про­ тив Бога “философов и мудрствующих” — деистов. Не пощадил он и Декарта, превратившего Творца в инженера, который, толкнув мир, удалился на заслуженный отдых. Деизм и в помине не знал христианства, как, впрочем, и атезм. Поэтому и метафизические доказательства бытия Божия мало кого могут убедить. Непроститель­ но для Декарта рассуждать почти от имени Бога, с которым он не знает, что делать после мирового толчка. Картезий грешит против точности, им же восхваляемой, “поскольку его философия — насто­ ящий роман о природе, что-то вроде похождений Дон Кихота: в ней опора не на факты, а на изобретенные им принципы, весьма сомнительные”. Декарт бесплоден, ибо вместо того, чтобы вести к единственно необходимому, он растрачивает себя в суетных спеку­ ляциях.

И Декарт, и деисты не желают признавать ничтожества челове­ ческой натуры, а потому не знают христианского Бога. Язычникам

и эпикурейцам к лицу рассуждения о Вседержителе как авторе геометрических теорем и таблиц элементов. Бог не только даритель жизни, благ и нескончаемых счастливых лет тем, кого обожали иудеи. Бог Авраама, Исаака, Иакова, христианский Бог — Бог любви и утешения. Он наполняет души и сердца тех, в ком поселяется, потому и дает силу быть бесконечно милосердными, смиренными, исполненными тихой радости и бескорыстной любви.

Постичь Его бытие — дар, свою тайну Бог открывает через Христа, не через разум. И все-таки упражнения разума важны для веры, чтобы воспрепятствовать скольжению по наклонной плоскос­ ти к “дивертисменту”, не заснуть от скуки, разжижающей мозг. Кроме того, разум необходим для соблюдения меры в религиозном усердии, в распутывании противоречий бытия и удержании его смысла. Разум может и больше: мы подошли к аргументу “пари”.

14. “СПОРИМ НА БОГА”?

Ясно одно: Бог есть, либо его нет. Но в этой ясности одновре­ менно новая проблема: куда мы клоним? “Разум здесь ничего не определяет, — уверен Паскаль, — мы посреди безбрежного хаоса” На оконечностях его разыгрываются две вещи — голова и крест. На что сделать ставку? Разум молчит, ни так ни эдак; и исключить одно из двух тоже нельзя. Никого нельзя обвинить, если выбор будет ошибочным: ничего толком не известно. Можно возразить: я прокли­ наю игроков не за сделанные ставки, а за само участие в выборе. И тот, кто выбрал крест, и тот, кто выбрал голову, проиграли одинаково. Одна игра верная — не биться об заклад. Тогда, подает свой голос Паскаль, не от выбора ли зависит наша воля, а если так, пари необходимо. “Проверим менее интересный вариант. Есть уг­ роза потерять две вещи — добро и правду, и два средства на выбор — ваши разум и воля. Ваша натура избегает двух вещей — ошибки и несчастья. Разум не выдает предпочтения одному выбору перед другим, но выбор необходим. Момент щекотливый. Но как же блаженство? Взвесим все “за” и “против” в случае, если поставите на Бога. Если выиграете, обретете все; проиграете — ничего не теряете. Так держите пари на то, что Он есть, без колебаний”.

Скептик найдет аргументацию Паскаля восхитительной, но риск — слишком большим. Паскаль и здесь не теряется: поскольку вероятность выиграть и проиграть равна, и если в награду достанется две жизни против одной, то и тогда стоило бы вновь поспорить. А если пообещают три, то и тогда вы вынуждены делать ставку. Если

вы обязаны играть, достанет ли осмотрительности не рисковать вашей ничтожной жизнью, чтобы выиграть целых три в азартной игре, где равны шансы проиграть и выйти победителем. Но здесь — вечность блаженной жизни. А если так, то из бесконечного числа случаев лишь один в вашу пользу, всегда есть резон делать новую ставку, зная, что в этой игре можно отвоевать бесконечно блаженную вечную жизнь.

Итак, выбор Бога разумен, ибо ничего нельзя потерять. В самом деле, каков ущерб в случае ошибочности такого выбора? Быть верным, честным, смиренным, признательным, искренним дру­ гом — значит распрощаться с пороками. Велика ли потеря, есди есть понимание, что ставка сделана на точное и бесконечное без риска и особых жертв.

Вера дается свыше, но разум по меньшей мере способен признать ее превосходство и непротиворечивость природе человека. Вера поэтому многое объясняет и разрешает; и вместо того, чтобы увели­ чивать число доказательств существования Бога, не лучше ли уме­ рить наши страсти? Ведь именно это сделал самый сильный из людей, встав на колени, так не в смирении ли сила Христа? Следует готовить себя к принятию благодати, уже “моральное усилие стена­ ющего и жаждущего можно принять за действие той же благодати, ведь именно Творец хотел ослепить одних и просветить других”. Благодать необходима, ввиду порчи человеческой натуры. “Бог скрывался под покровом природы до своего воплощения, когда пришел час показаться людям, Он еще плотнее укрылся вуалью человечности. Ведь чем невидимее, тем убедительнее. Наконец, Он решил остаться тайной, странной и непостижимой, что и называют евхаристией” Бог “скрывается от тех, кто его пытает, открываясь навстречу ищущим, ведь люди и недостойны и достойны Его в одно и то же время: недостойны, ибо развращены, и способны постичь Его по изначальной природе своей”

Г л а в а ч е т ы р н а д ц а т а я

Джамбаттиста Вико и обоснование “сотворенного людьми

гражданского мира"

1. ЖИЗНЬ И СОЧИНЕНИЯ

Джамбаттиста Вико родился в Неаполе 23 июня 1668 г. в семье скромного библиотекаря. Закончив школу, он стал осваивать фило­ софию вместе с номиналистом Антонио дель Бальцо. Неудовлетво­ ренный формализмом преподавания, он прекращает регулярные занятия и отдается беспорядочному чтению. “Большая логика” Паоло Венето навеяла вместе тоску и отчаяние.

Так он стал “ученым пустынником в стброне от забав молодости, как породистый конь, обученный в войнах, вдруг оказался забыт, брошенный на деревенском пастбище”. Последователь Скота Джу­ зеппе Риччи спустя некоторое время посвятил его в премудрости гражданского права в школе при университете Неаполя. Однако вскоре пришлось прекратить и эти штудии, ибо “душа не выносила шума судебных распрей”. По приглашению одного знатного госпо­ дина он стал гувернером его внуков в замке Чиленто, где все располагало к здоровому образу жизни и плодотворным занятиям. В тамошней библиотеке он изучил Платона и Аристотеля, Тацита и Августина, Данте и Петрарку, вошел в богатый мир метафизики, истории и литературы.

Когда в 1695 г. он вернулся в Неаполь, то почувствовал себя чужестранцем. Аристотель после схоластических переделок обрел лубочные черты, никто не хотел обсуждать оригинальность его наблюдений. По экономическим соображениям он подал-на конкурс на замещение вакансий по кафедре риторики Неапольского универ­ ситета. Затем начались годы преподавания, а в 1693 г. он стал лауреатом, написав несколько работ об “Обучении ” Квинтилиана ( “О положении дел *). Эт годы для Вико были особенно плодотвор­ ными. Выступая с речами-посвящениями на академических собра­ ниях, с 1699 по 1708 г. он оттачивал свое мастерство и с блеском

критиковал теоретические позиции так называемых новых ученых. Среди речей исторической стала седьмая: “О научном методе нашего вр ем е н и — опубликованная автором на свои средства. Здесь мы находим замечательные педагогические интуиции Вико, проница­ тельную критику картезианского метода и наметки новой интерпре­ тации истории.

С 1713 по 1719 г. Вико посвятил изучению работ Гуго Гроция, в особенности “О праве войны и мира”. По заказу герцога Адриана Карафа он написал историческое исследование “Четыре книги о подвигах Антонио Карафы”, опубликованное в 1716 г. Он также принял участие в грандиозной работе под названием “О древнейшей мудрости итальянцевуизвлеченной из источников латинского языка ”в трех книгах: “Liber metaphysicus”, “Liber physicusf\ “Liber moralist

Опубликованная в 1710 г., работа была раскритикована “Литератур­ ным итальянским журналом” с филологической точки зрения. Вико, уже собравший большой материал, вынужден был остановить рабо­ ту. Семейные заботы, капризы жены Терезы Катерины Дестито, наконец, нужда заставили заняться частными уроками, панегирика­ ми, мелкими заказами случайного характера. Движимый неиссяка­ емым интересом к истории права, он написал в 1720 г. конкурсную работу “О единственном начале и единственной цели всеобщего права”.

Вскоре появляются его работы “О неизменности философии ”, “О не-

изменности филологии ”, “О неизменности правоведения ”. Их новизна и оригинальность остались непонятыми современниками. Философ с горечью констатирует профессиональное фиаско, уже не надеясь найти своего места в отечестве.

Однако вопреки провидению, перекрывшему, казалось бы, все пути к заслуженному успеху и даже достойному существованию, Вико мужественно принимается за новую работу под названием

“Основания новой науки об общей природе наций, благодаря которым обнаруживаются также новые основания естественного права наро­ дов”(известна более под названием “Новая наука”). Книга, как и следовало ожидать, вызвала большую критику и мало понимания и сочувствия. Впрочем, Вико спасло убеждение, при прочих равных условиях он оказался “более удачливым, чем Сократ” По просьбе Джована Артико ди Порчиа в 1725 г. Вико написал автобиографию

“ЖизньДжамбаттиста Вико, написанная им самим”— серию портре­ тов современников. Первая ее часть вышла под редакцией Анджело Калоджера в 1725—1728 гг. — “Собрание научных и филологических фрагментов”. Вторая часть была написана в 1731-м, а опубликована только в 1818 г. Второе издание “Новой науки” опубликовано в 1730-м, а третье, с дополнениями и стилистическими модификация­ ми, — в 1744 г. Принятая с известным вниманием в Италии, работа осталась незамеченной в Европе.

“[Отпечатанная книга получила благожелательный отзыв карди­ нала Корсини, — ему было посвящено первое издание «Новой Науки», — ставшего к этому времени папой. Вико приводит письмо его племянника, кардинала Нери Корсини, датированное 6 января 1731 г.]

Достигнув такой чести, Вико ни на что больше в мире не мог уже надеяться. Он достиг преклонного возраста, изнурен многочислен­ ными трудами, измучен заботами о доме и жестокими судорогами в бедрах и голени, порожденными какой-то странной болезнью, по­ жравшей у него почти все то, что находится внутри между нижней костью головы и нёбом. Тогда он совершенно отказался от занятий и подарил отцу Доменико Лодовичи (иезуиту, латинскому элегичес­ кому поэту) манускрипт Примечаний к первой «Новой Науке» со следующей надписью:

ХРИСТИАНСКОМУ ТИБУЛЛУ

ОТЦУДОМЕНИКО ЛОДОВИЧИ

эти

НЕСЧАСТНЫЕ ОСТАТКИ ЗЛОПОЛУЧНОЙ «НОВОЙ НАУКИ», РАЗБРОСАННЫЕ

ПО ЗЕМЛЕ И ПО МОРЮ ННИЗМЕННО БУРНОЙ СУДЬБОЮ, ПОТРЯСЕННЫЙ И УГНЕТЕННЫЙ

ДЖАМБАТТИСТА ВИКО,

РАЗДИРАЕМЫЙ И УСТАЛЫЙ, КАК В ПОСЛЕДНЮЮ НАДЕЖНУЮ ГАВАНЬ

В КОНЦЕ КОНЦОВ ПЕРЕДАЕТ.

При исполнении своих профессорских обязанностей Вико живо интересовался успехами юношей. И для того, чтобы избавить их от обмана или не дать им впасть в обман лжеученых, он совсем не заботился о том, чтобы избегнуть недружелюбного к себе отношения ученых коллег по профессии. Он всегда говорил о красноречии так, как оно должно вытекать из мудрости, утверждая, что красноре­ чие — это не что иное, как говорящая мудрость, и что поэтому его кафедра должна направлять умы и делать их универсальными; и что если другие останавливали их внимание на частностях, то красно­ речие должно было воспитывать целостное знание, благодаря кото­ рому части становятся понятными в целом. Поэтому о каждой отдельной теме его предмета он рассуждал так, что она оказывалась одушевленной, как бы единым духом, всеми теми науками, которые

имеют к ней отношение (именно об этом он писал в своей книге «De ratione studiorum»). Самым чистым примером такого знания является Платон у древних, — наша целостная Универсальность всех наук, согласованная в единую систему. Потому Вико ежедневно говорил с таким блеском и глубиною о различных ученых предметах, как если бы в его школу приходили его слушать знаменитые ино­ странные Ученые. Вико был грешен тем, что впадал в гнев, от которого всеми силами старался уберечь себя, когда принимался писать; и он публично признавался в том недостатке, что он со слишком большим негодованием нападал или на ошибки ума и на несостоятельность системы, или на дурные нравы своих ученых соперников, тогда как он должен был бы с христианским милосер­ дием и как истинный философ или скрыть это негодование, или сострадать им. Поэтому он всегда досадовал на тех, которые пыта­ лись обесславить его произведения, и испытывал признательность к тем, кто справедливо оценивал их, — а последние всегда оказывались наилучшими и наиболее учеными людьми города. Стоявшие посре­ дине, или ложные ученые, или плохие, или и те и другие, самая безнадежная часть, называли его сумасшедшим, или, — выражаясь несколько более деликатно, — чудаком с идеями странными и темными; самая коварная часть их угнетала его подобными похва­ лами. Еще некоторые говорили, что Вико был бы хорош, если бы ему приходилось учить юношей после того как они уже пройдут курс своих занятий, т. е. тогда, когда они уже удовлетворятся своим знанием... А еще одни выступали с похвалой тем более губительной, чем она больше: что он был бы достоин давать хорошие указания самим учителям. Но сам Вико благословлял все эти враждебные выпады, так как они предоставляли ему повод удалиться, как в неприступную крепость, за свой письменный столик, чтобы обду­ мывать и писать все новые произведения, готовя благородную месть клеветникам. Они же привели его к открытию Новой Науки, и с этого момента, насладившись жизнью, свободой и честью, Вико почитал себя счастливее Сократа, упомянув о котором, Федр дает следующий обет, свойственный великой душе:

«Cujus non fiigio mortem, sifamam assequar, Ed cedo invidiae, dummodo absolvae tinis».

(«Смерти которого [Сократа — ред.] я не избегаюу если хочу сравниться с ним в славе, и бегу недобро- желателъств, пока не превращусь в пепел!») ”

Неудачная судьба книги, болезнь дочери, боль за сына, совершив­ шего преступление — все это подточило и без того слабое здоровье. Со словами: “Сын мой, спаси себя”, — в момент исполнения

судебного решения о тюремном заключении философ навсегда простился с сыном. Со словами покаяния перед Небом и Богом 20 января 1744 г. 76 лет от роду Джамбаттиста Вико простился с жизнью.

2.ГРАНИЦЫ ЗНАНИЯ “НОВЫХ ФИЛОСОФОВ”

Водной из своих речей 1708 г. “О методе наук нашего времени”

Вико намечает серию любопытных проекций картезианского метода на педагогику, физику, геометрию, медицину. Опасное сближение картезианства с практикой, по его мнению, означает блокирование любой возможности развития правоведения, политики, социальных наук. Будучи методологией естественных наук, картезианство плохо уживалось с науками об обществе и морали. Вико с неменыпим энтузиазмом открыл критический огонь по либертинцам и атеистам, отказавшимся от понятия здравого смысла как абсурдного. Напро­ тив, этот идеал практической мудрости, говорит он, в полном соответствии как с разумом, так и с католической верой и истинами

Откровения.

Но, разумеется, с особым интересом мы следим за ходом крити­ ческой мысли неаполитанского философа, когда речь заходит о методе научного исследования. Вико отмечает, что цена предельной ясности и отчетливости картезианского метода, типичных для мате­ матического и геометрического знания, — их абстрактность. При этом отсутствует критерий доказуемости научных гипотез. “Метод достижения их [физических представлений] это геометрический метод, однако физические истины не могут быть доказаны с той же достоверностью, что и аксиомы геометрические. Мы в состоянии доказать геометрические положения постольку, поскольку они нами созданы: когда бы то же самое было возможно и с физическими, тогда с таким же правом мы были бы в состоянии творить ex nihilo”. Итак, черты точной безукоризненной ясности выдают нас зодчими математики и геометрии. Но экспансия точного метода на всю область научного знания возможна лишь при условии нашего самоузаконения в качестве творцов мира, к тому же записанного на язык математических символов и геометрических форм. “Если мы отка­ жемся от такой очевидно ложной гипотезы, то что же позволит тогда защищать тезис панматематизма, так уверенно заявлявшего о том, что структура реальности постижима в математических терминах? Горе-защитники картезианского метода перенесли в физику геомет­ рический метод и, пользуясь им как ариадниной нитью, начали описывать причины, посредством которых этот восхитительный