Gachev_G_Natsionalnye_obrazy_mira_Kavkaz

циальностидрожат-танцуют иизбыток винно-кровной энергии так из себя испускают и успокаиваются. И с миром расходятся...

«Все Бытие целиком здесь и теперь » — этот тезис эллина Пар- ^ менида здешнее мироощущение максимально близко выражает. V3 Итак, нет бесконечности, устремления от себя — к ней,

куда — к идеалу порыв...

Нет и пейзажей — на это обратил внимание в галерее картин­ ной. Пейзаж ведь есть проекция одиночества; бесконечность внут­ реннего мира одинокой личности ищет себе созвучье иотзыв вдали, в просторе дикой природы. Таков Кавказ и та же Грузия были для... — русских: Пушкина, Лермонтова... Но не таков он для гру­ зин. Хоровая, на-родовая душа общежительного грузина не знает высокого опыта одиночества, странничества, перекати-поля оди­ нокого, как лермонтовский «дубовый листок », например, что при­ бился к чинаре грузинской на бреге колхидском, возможно...

И если пейзаж есть — то не уводящий, а приводящий сюда, в ярчайше-солнечное ярое чувство тутошнего бытия, как в пере­ воде Н.Заболоцкого поразила меня «Кахетинская осень» Симо­ на Чиковани.

Вону Галактиона Табидзе «Осень», «Весна» — все просади плоды тутошнее...

Или «Событие сада » ПаолоЯшвили: все — при мне, здесь и теперь.

А спустишься в этот же сад ввечеру, Посмотришь на уголь в куле и стропила, И врезаны знаки в листву и кору, Что солнце еще раз его посетило.

Стемнеет, и тонешь душой в теплоте При мысли о выпавшем саду событье.

Дом — настежь. Луна — простыней на тахте.

И ветер — как замысла первые нити.

(Пер. Б. Пастернака)

И стихии (земля, вода, воздух, огонь) приручены, прикруче­ ны, точнее: сами опустились и впали в мое бытие, при-были и оплодились, оплотнились...

При слове «приручены» вспомнил свою пару понятий: «гония » и «ургия ». Что тут в Грузии? Порождение — иль сотворе­ ние всего трудом?

60

Тут, пожалуй, гармония ургии и гонии: труд требуется, но акушерский: помочь разродиться щедро дающей природе.

Так что при лоне и труд... Природа вознаграждает за труд. И труд тут — потребления, пиршественного съедения, погло­ щения природы, ее плодородия.

Утробны грузины (опять Пиросмани вспоминается), бурдючны. И духовные творцы здесь — гурманы, поглотители красоты,

эстеты-ценители прекрасного во всем...

Потому так важно слово тут Тамады: он не дает превратить­ ся поглощению в скотство, а возвышает сок и силу, входящие в плоть, до энергии мысли. Культура перегонки плодородия в крас­ норечие — вот что такое застолье грузинское.

Возгонка: как чача — поэзия тут.

...Это Лермонтову — дикий лес и барс. А тут дерево — как сад и плод — любимо и родно.

Плод же — объединитель, как и солнце. Это солнце, что едят. Солнце на столе. Общее дело и литургия...

Если «солнце на столе »= свет, лампочка (так это в русскости естественно истолковать), то в Грузии солнце — не свет, а жар, энергия плодородия — и застывает в плоде, который грешно по­ глощать одному (как просто пищу моей машине), но естественно общую жизнь на-рода в поглощении его воспроизводить.

Так что пиршество — это солнечное священнодейство, мис­ терия солнцепоглощения. И потому столь строги лица у Пиро­ смани: таинство — священство...

гостях у режиссера Стуруа

27.111.80. Обалдеваю от многого, что вошло и что осмыслить надо. Во-первых, опять застолье вчера вечером было. И вот ду­ маю о болгарском и грузинском отношении к гостю за столом. Все щедры, гостеприимны, напоят, накормят... Но в болгарах некий чуется прагматизм, корысть и хитрость: сейчас задарить гостя, а потом и его использовать во «вземане-даване »(= ты — мне, я — тебе). Есть интерес к гостю, расспрашивают: кто ты, чем занима­ ешься, семья-дети и проч.— то есть, в каких ты социальных ролях ходишь, а не к личности твоей интерес. Когда же это про тебя

61

^уведают, теряют интерес и устраивают между собой разговор о своих делах и знакомых, а ты оставлен и скучаешь в стороне...

^гостю-человеку (к личности его, к «я » особому тоже тут нет интереса, как и у болгар), но и не своему прагматизму: что я с этого могу-буду иметь?.. Служат они чистому этосу застолья, богу зас­ толья, его ритуалу: чтоб оно прошло первоклассно, и они б могли испытать самоуважение — от достойного исполнения ими кате­ горического императива гостеприимства. Так что тут вкус к чис­ той форме долга, а не к содержанию встречи: будь то — моей личности, или их интереса: что можно из нее (встречи) выжать.

Тут целесообразность — без цели, эстетическое состояние. Потому атмосфера щедрости и красоты создается в застолье. И все чувствуют ее царство, возникшее здесь и теперь, на миг = длительность застолья, и стараются, восхищенные, ее выше и дольше продержать — речами своими красными и любезными. Тут все любят и восхищаются друг другом еще именно от этого: что на платформу вступили незаинтересованного наслаждения, сбросили свои личности и корысти, и все вместе священнослужат общему богу — Красоте и Любви и Уму; и в этом служении каждый лучше, чем он в жизни, и образ божий по-грузински в себе и друг в друге пестует и воздымает. Так что радостная мис­ терия застолья как народной литургии есть восхитительный труд по удержанию священного огня национальной субстанции...

Тут — служба Абсолюту. И речи поэтому — на высокие и от­ влеченные темы, объединяющие всех: про дружбу, братство, лю­ бовь, искусство, надежду = детей, про память умерших, про бла­ годарность... И все это каждый долж ен уметь развить изящно-артистично, с юмором и игрой, и сумев на ходу сориен­ тироваться с новым человеком — гостем и его качества, достоин­ ства вовлечь и обыграть... Как у архитекторов: «привязка проекта (= тоста) = на месте ».

Понятно поэтому, что тянет грузин на огонек-очаг застолья не просто поесть-попить-посплетничать, душу (даже личную!) отвесть в запое иль беседе дружеской,— но чтоб высокое в себе и в бытии вновь ощутить, приобщиться к Абсолюту. А восхи­ щенные глаза гостя, который тает от красоты их речений, не

62

ожидав такового ни вокруг, ни о себе слышать ласкового,— тоже им это нужно: как зеркало, отражение на них возвратной волны самовосторга, как философическая рефлексия радости.

Вчера в доме режиссера Роберта Стуруа сошлись совсем не­ знакомые друг другу люди, по разным своим корыстным пово­ дам туда притянувшиеся. Я пришел потому, что Владимир Тур­ бин дал мне его телефон и просил передавать поклон и сходить на его гениальные спектакли: «Ричард III» и «Кавказский мело­ вой круг». Я же хотел в общении с ним вобрать в себя образ грузинского художника экстра класса и чем живы люди элиты тут, о высоко духовном поговорить, прощупать его взгляд...

Но ничему этому не суждено было осуществиться: сам режис­ сер был на репетиции допоздна; но это и не важно оказалось: ми­ лая жена его Дудана нас не отвергла, когда я позвонил, пригласи­ ла на чай, сказав, что он будет. Мы пришли с дочерью, атмосферой художественного дома упивались: картины его отца, Роберта Ива­ новича Стуруа, разглядывали, эскизы к декорациям, маски и проч. Веселую рухлядь, среди которой, как самые чернорабочие, сго- рают-трудятся подвижнически актеры, режиссеры. Вон пришел громадный красавец-актер Кахи — и рассказал, каков его день. С 6утра он на съемках на телевидении, потом с 11 — репетиция; в 3 — киностудия, вечером — спектакль, потом — застолье; да и перед сном он должен еще час поработать над собой: назавтра роль учить новую... С 6 утра до 2-3 ночи его день рабочий!..

Ужаснулся я и ухнул! Да еще и в воздухе дурном, городском, помещенском, дымном весь этот труд происходит!..

Входит вдруг совсем иного антропологического и профессио­ нального типа пара: из Финляндии шведы, нежные, белые, тихие, кому от 50 до 60. Он — организатор общества за сохранение здо­ ровья, она — издатель женского журнала домохозяйственного. А в Тбилиси приехали потому, что прабабка ее — грузинка, Алданашвили, кажется... Были они на спектакле, Дудана переводи­ ла им — и пригласила...

И вот мы по-английски спознаемся, разговариваем тихо. Кахи наливает вино — пока в боковой комнате... Зовут ко столу. Тут священнодейство начинается... Да, еще школьная подруга Дуда­ ны пришла, тоже по-английски говорит. Но так вышло, что мне

S3

пришлось роль переводчика играть в обе стороны, ибо Кахи анV2 глийского не знает достаточно.

gКахи был Тамадой... Потом пришел еще диктор телевиде-

^ния. И когда восхищенный финн говорил о превосходном тамаде Кахи, тот: «Что Вы! Есть гораздо лучшие!..» — и два крупных человека, Кахи и он, дружески друг друга подзадирали: «Это он — из зависти ко мне!..» — и т. д.

Так вот: демократизм института Тамады: любой им может стать-исполнять. Само собой кто-то наиартистичнейший в этом деле берет бразды в свои руки. Но если нет «спеца », любой гру­ зин возьмется — и великолепно исполнит литургию, обряд их любимый и родной. Тут именно народное «пресвитерианство », как и было в общинах христиан первых веков, которые тоже за братскими трапезами встречались и ликовали, и радовались и любили друг друга, во имя Божие, Христово. И Святой Дух, теп­ ло его любви и мудрости почивало на них.

Тут же вроде атеистично и материалистично все, языческий обряд... Но не скажи «а-теистично»: «противо-божия» нет тут. Напротив, в грузинском застолье — «природно-божие »: гармо­ ническая встреча Неба, Слова (что в высокомыслии и красноре­ чии тостов) с Материей, Землей, ее чадами — плодами, что на столе жертвенно поданы, разукрашены.

Ичеловек выступает как меж Небом и Землей посредник, связной. Тем же ртом он и плоды ест, и речи говорит, энергию вещества в красоту духа и мысли претворяя.

К божественному делу этому связи и превращения «земли »в «небо » (вещества — в смысл) и наоборот — призван человек во­ обще; но у грузин это делается не отчужденно, сублимированно:

вмуках науки, изобретения, в уединении и аскезе творческой думы,— а на миру, хорово, вдохновляясь людьми, а не избегая их, получая от на-рода вокруг дополнительный импульс и ум. Не стыдясь. Нет застенчивости. Нет и «комплекса неполноцен­ ности » в грузинах, как есть он у болгар, у русских: первые все ж малым и недостаточно цивилизованным себя народом болезнен­ но ощущают; вторые, хотя и большие, да вечно — в отсутствии, не при себе, в неудовлетворении... Грузины — это те, кто совер­ шились и совершаются. Нет в них робости, не жмутся по бокам

64

истенам, но смело выступают в центр и берут на себя главную роль. Ибо — при сути они, присутствуют, при Абсолюте их точ­ ка существования. Они — его виночерпии. Тут народ Гебы и Ганимеда. Но те — только разливают нектар и амброзию, а эти и сами боги-олимпийцы: за трапезой хохочут гомерически, умом и словом прекрасным упиваясь, умея производить его и ценить. Космос свершения и довольства...

Вспоминаю я свое эстонское путешествие. Там другой тип встреч. Застолья и нет, где бы много людей. Тихо вдвоем сидим

сновым знакомым. С трудом роняем слова. Пьем молча, за ­ думчиво...

Не словами и шумом их, а душами тихо сообщаясь. Смирение

икротость. Веяние Космоса вне нас...

Тут же, у грузин, мы — сами Космос, весь он в нас утопает: мы ему свои, родня, не причастны даже, но при-центр-ны, при- цель-ны, Психо-Космос исполнения.

Каково же это было тут тихому финну-северянину (про кого анекдот: три рыбака удили рыбу. Один сказал за день одно сло­ во. Возвращаясь вечером, второй сказал третьему осуждающе про первого: «болтун!»...) внимать речам, что, как и вино,— ре­ кой?.. Тот же корень, кстати, недаром у них: у «реки »да у «речи », как и у «руки» да у «ручья»...

Умно и красиво говорил артист Кахи. Да еще и в модуляциях прекрасного голоса, что то восходил в горы, то падал обрывисто в «гадавардна» — «очертя голову».

Да: интонация речи грузинской — восторг и энергия. Тут му­ жественность и крепость воинская, которым не удается, по ис­ торическим причинам, в дело кшатрийское излиться,— перекачиваются на поприще воз-духовное, вздымаются поэзией высокой — не только у поэтов профессиональных. Но каждый грузин, как потенциальный и актуальный тамада,— поэт.

Говорил Кахи об искусстве, что заменило религию и единит народы. О талантливости всех присутствующих. За хозяйку. О надежде — и о детях всех наших, как телах надежды. (Уже на застолье у Алико Гегечкори такой ход мысли слушал. Значит, есть свои уже штампы, конечно, как и во всяком ремесле, у тамадизма. Но по этой канве и вышивает каждый раз творческая изоб­ ретательность, импровизация).

65

Потом предлагал сказать финну, мне. Я сказал тоже, грузинским духом проникшись:

g — Вот мы все сошлись здесь, друг друга не знающие. Так что ^ даже сюжет тут готовый для пьесы-действия: что-то произойVS дет?.. А произошла — радость взаимопонимания, братания, люб­ ви. И виной тому — Грузия: та атмосфера любви и радости, ко­ торую она из себя источает и которою встречает и завораживает каждого пришельца в ее космос, так что и он становится радос­ тным и любящим. Итак, за атмосферу любви, которую источает

из себя Грузия!

И этикетные и иначе скованные северяне-шведы тоже так детски-простодушно радовались и раскрывались. В нем — лег­ кость и веселость и изящество обнаружились...

Уж в 12 часов почти вошли еще: сам Роберт Стуруа и с ним невысокий, лысоватый, сосредоточенный в себе...

—Гия Канчелли, композитор,— представили его.

Я— обомлел. Как! Он, композитор, чья Пятая симфония по­ трясла меня так, что мороз по коже,— когда слушал ее зимой с мамой в Большом зале консерватории в Москве!. Да, да, это он: узнаю, как он выходил и кланялся — не смущенно, не застенчи­ во, ибо знает себе цену, но и без угодливой, на публику, улыбки, не расплескивая бисер, самим сосредоточенным обликом своим

овысоком и тягчайшем труде вслушивания в мистерию Бытия напоминая.

Но как «на ловца и зверь бежит!» Как раз сегодня я с утра заволновался-потянулся душой: в грузинскую музыку бы как проникнуть, где бы ход к музыковеду найти,— и вот!.. Оказыва­ ется, и мать мою он знает, ее книгу о Бизе, и как она историю музыки у Гнесиных читает... Сказал, что есть лишь один чело­ век, с кем можно на высоком уровне о национальном аспекте грузинской музыки поговорить: Орджоникидзе, композитор и музыковед,— и дал мне к нему записку...

Да, недаром, как стал близиться вечер, и мы гуляли с Настей, заволновалось во мне что-то: провести в Грузии вечер одному!— это как бы отлученным от церкви оказаться, в отсутствии, в из­ гнании от сути,— и стал я лихорадочно соображать, к кому бы напроситься? Настя даже иронизировала надо мной и над обря-

G6

дом ласкательных тостов: «Будут говорить красиво о дружбе и какой ты хороший и умный, и заласкаешься ты и напьешься и накуришься; придем в 2 часа ночи, и утром голова и сердце бо­ леть станут...»

Но вот что замечаю: хоть и выпиваю в застольях и слегка курю, но все же в меру, и хорошо сплю, хоть не так много, и

утром хорошо себя чувствую.

А что? Почему так уж опасливо смотреть на вино? Ведь это — подача энергии, кровь бытия, солнечность! И тебе, остывшему в русских стужах, прозимленному,— продымленным плюс к тому стать несколько (обкуриться) тоже не вредно.

Вообще оба с дочерью мы тут с первого дня ощущаем какую-

то чисто физиологическую легкость: себя не чувствуешь. Легко по ступенькам вверх вбегаем, тело свое несем. Что-то тут с пере­ меной давления, наверное, для нас, с зимы Севера на весну Юга,

связано.

Шампанскость некая существования в нас тут тоже брызжет...

—Завидно мне все же,— Насте сегодня утром за завтраком

вномере нашем (кипятильник в кружке нам воду нагрел, чаек заварили, лепешку ломаем со сметанкою — славно!) посетовал

я.— Вот режиссер, композитор: по миру ездят со спектаклем, с

концертом; пластинки, слава распахивает горизонт мира — ви­ деть!..

—Знаешь, папа, я тебя сейчас разобью вдребезги,— Настя загорелась.— Как они прогорают! Вся работа их — на людях,

вредная, в воздухе тяжком. Им 42-45 лет, а выглядят много старее тебя: тебе 50, 51 скоро, а ты молодой у меня, выглядишь на 38. А бремя славы сносить — думаешь, легко?

— Да: сколько пустых встреч! К славному льнут люди те­ реться о блеск его — и расхищают... Да, Настя, ты мне то ска­ зала, что я сам себе готовился ответить, себя ж опровергая.

И свобода-то у меня какая! Кроме листа бумаги мне ничего не надо. В любом месте — хоть в самолете иль влесу — взял, мысль записал — и дело свое сделал. А им, беднягам, сколько усло­ вий надобно, чтоб творчество свое делать! 100 актеров, худож­ ники, сцена, деньги и проч.!..

67

^28.111.80. Лежу с утра с перепоя и гляжу на стенку. Ничего не

^видно. И вдруг глаз упал на окно в стене: стекло, блестит — но видна лишь противоположная стена комнаты. Ба! Да это не окно, а зеркало! А как похоже: тоже большой висит прямоугольник стекла в раме на стене. Но вид из него не вперед, а назад: взгляд в тебя самого. А в окне — видишь мир окружный, себя позабы­ ваешь, отвлекаешься.

Понятно, почему Сократ, занявшись познанием самого себя,

прекратил изыскания и вопрошения о том, что есть мир и как устроен космос,— чем занимались досократики, натурфилосо­ фы. Они смотрели в окно — Сократ стал смотреться в зеркало.

Но чтоб окно превратить в зеркало (ведь и то, и то — стек­ ло!), надо закрыть-заложить чернью, стеною, невидалью какойлибо наружную его сторону.

Потому и вдушевном художестве первый акт: перестать гля­ деть наружу, в мир, развлекаться его бесконечным калейдоско­ пом сменяющихся впечатлений,— а воззриться внутрь себя, опа­ мятоваться, себе ужаснуться. Тогда взвидишь бревно в глазу своем, а то больно разглядываешь в бинокль науки сучок-инфу­ зорию в глазу мира окружающего...

Вот и я: живя дома, в Москве, возуглубился внутрь себя и какой-то уж путь очищения прошел... Но не удержался, а под­ дался искушению опять вынырнуть из себя, перестать глядеть в зеркало и заглянуть в окно — и вот я в Грузии, глазею, впечатля­ юсь, соображаю, гуляю... А сам — хам хамом. И только уперев­ шись в досаду окружающих на тебя, опамятуешься несколько,—

как я вот сегодня в ночь и с утра.

Нагрянул вчера вечером я, непрошеный, с дочкой к Автанди­ лу. Человек только поужинал, придя с работы, жена убирает со стола — и вдруг мы! Снова-здорова затевать готовку ей, ему — за стол садиться. Говорим пока. Сетую я, что мало раскрывают­ ся мне люди навстречу: разговоры все — на поверхностно-фор­ мально-ритуальном уровне... Он:

68

— Пожить надо... А то ты приехал и объявил, что познавать нас будешь — за неделю командировки... Ишь, какой быстрый!..

То же самое мне и Гиви Орагвелидзе в Редколлегии сказал (когда я с дамами его редакции позавчера анкетно вопрошал-раз- говаривал): «Трудный орешек, Грузия-то!» — на что я высоко­ мерно: «А Франция — не трудный? А Россия, Италия, Америка?.. Навык уж есть у меня разбираться — вот и тут попробую...»

ИГурам Асатиани в одном из тостов третьего дня: «Трудную задачу взвалил на себя этот человек. Мы тут полторы тысячи лет живем, познать себя не можем, а вон он хочет это сделать!..»

Обидно людям, сопротивляется национальный дух вторже­ нию пришельца и его изучающего холодного взгляда. Аж руга­ юсь Насте, огорченный: «Не хотят помогать! Не хотят знать са­ мих себя!..»

Иправда — их: им с самими собой жить, а не знать: внутри,

ане со стороны...

Приятно ли было тебе сегодня ночью, мучаясь бессонницею от перепитья и вспоминая ужин вчерашний у Автандила, вдруг взвидеть себя глазами их? И что же я про себя узрел? Ввалился человек в дом, а они уже поели. Наготовила снова хозяйка, по­ ставила на стол, призвала детей, но они уже поели с отцом, по­ клевали чуть — и ушли с Настей; а я остался с ними и один упле­ тал яства на столе... А они сидели рядом, не ели, смотрели, говорили, подливали... А я — жрал: днем-то не ели мы — и вот ворвались обчищать друга, сэкономив на кафе-ресторане...Тьфу на меня!.. Ужас! Особенно вспоминается белое, нежное мясо курицы, что они приготовили. Мало того, что я ножку поджари­ стую ухрумкал, так еще и этот кусок потянул!.. А он бы был назавтра детям... Так, наверное, думала мать, на это все глядя. Трудно ведь и доставать сейчас еду, и готовить...

Вот я сейчас смотрел не в окно, а в зеркало: не в грузин, а в себя их глазами возможными. И для этой процедуры понадоби­ лось — что? Семью Автандила превратить мысленно не в объект моего глазения, но в субъект видения меня в них предположить; самих же сделать непроницаемой подкладкой под стекло взгля­ да Бытия, которое может и мною на них глазеть, и ими на меня обернуться,— так что вот я становлюсь прозрачным и вижусь...

69