Gachev_G_Natsionalnye_obrazy_mira_Kavkaz

^ность, но средь другого царства — естества. Хотя фильм назван «Небо нашего детства », но небом здесь является земля: ее лишь видно в разновидностях гор, долин, озера, рек, в нее любовно вглядывается камера обскура оператора городского — как в вос­ поминание о золотом детстве человечества, когда оно жило не средь искусства и отчуждения, а средь естества и природы = родной,— ощупывает глазом мощные костяки хребтов, упругие мускулы склонов, тугие груди холмов. По ним проносятся дви­ жения — взлеты вкось-вверх, вкось-вниз: если стадо сбегает вниз по одному склону,то за ним дается другой, что взметывает вверх. Четкая векторная геометрия линий — движений. Причем весь фильм выдержан не вДекартовой квадратно-городской системе координат (как американский), а в косоугольной: не в фигуре +, а в х, соответственно разлету крыл беркута — сердцевинного персонажа фильма. В этом разлете захватывается небо и всасы­ вается воронкообразно в землю: в долины, вджайляу — пастби­ ща, как само небо струями света иль лучами дождя в космичес­ ком Эросе непрерывно нисходит и вдавливается в землю. И весь фильм напоен этим Эросом, производящим жизнь: сосцы кобы­ лиц, струи молока под струями дождя и под слезы из глаз — все смешивается в мощном аккорде = согласии сердечном (лат, ac­ cord от cor-cordis, сердце).

Но вот средь этой изначальной косоугольности (недаром и глаза раскосые) и округлости (и тела кочевников округлые — животные, мясистые; волнообразный перебор и колыхание этих форм дан в картине празднества, тоя) — возникает призрак Де­ картовой — кубической системы координат. Сначала он нависа­ ет кабиной вертолета, как некое пророчество, потом — прямоу­ гольной рамкой фотографии живущей в городе семьи, где все сидят вертикально-статуарно, прямоглядящие; и городской сын Бекташ весь пиджачно-квадратный — рядом с косо-закруглен- ными киргизскими шапками и халатами. Затем это — кузова са­ мосвалов. Наконец, два геодезиста на неожиданно возникшей четко горизонтальной плоскости хребта на фоне неба восстав-

30

ляют перпендикуляры штативов и визируют будущую горизон­ таль дороги. И с этого заварился сюжет и началась смерть стой­ бища. Оно вынуждено откочевать: дорога его сгоняет в глубь гор. Они снимаются, прошли несколько переходов в поэзии пе­ реправ, лучистых игр света с водой, средь сказочных силуэтов дерев, что любовно вцепляются в медленно проплывающие фи­ гуры: не уходите, мол, ибо без вас и нам конец; средь акварель­ ных силуэтов лошадей на фоне неба, пронизанных светом и об­ легчившихся так, что выглядят птицами, светотенями — идеями самих себя: словно возносятся в небо, ибо на земле они не нуж­ ны, гонимы, излишни — заменены самосвалами, а кумыс от них — разве что побаловаться хохмачам — студентам-работя- гам: конечно, не всерьез они на это в неделю разовое питание взи­ рают. И привезший им его вбурдюке старик-киргиз чужеродный растерянно взирает, как на их прежнем стойбище разместился поселок в вагончиках, а на их народном святилище — каменной бабе — повешено ведро, и закопчена она костром; как вместо живого беркута — высеченная из камня статуя беркута, и взирает он уже по Декарту: державно прямо, как дороги продвигаются в горы, завладевая Кавказом иль Памиром; пьют эти работяги — быстро глотая, без медитации, как пьют киргизы из лоновидных пиал (их фигура тоже и — как силуэт киргизского Космоса3; а эти пьют из декартово-квадратичных цилиндров — кружек.

Итак, лошади стали излишни: практически они не нужны ни как тяга, ни как корм и все более выталкиваются в чисто эстети­ ческую реальность, возносятся в небо. И весь сюжет фильма — это гонение на лошадей, их выталкивание с земли в небо — в Пегасов превращение. Ну да: вот их сгоняет дорога. Несколько переходов пронеслись, как им навстречу едут прямоугольники самосвалов и машут оттуда: дальше нельзя, там взрыв будет.

И только доскакали до этой линии, как взметнулся барьер-за­ навес взрывов, облака земные. Для лошадей это — светопрес­ тавление. Они в ужасе поворачивают назад, сметывая все, и ут­ лую цивилизацию кочевников: стулья, термоса...

3 Кстати, сложенная юрта лежит на верблюде, как сложенные крылья у

птицы. И у юрты форма обращенной пиалы: П

31

Поскольку не нужны для цивилизации прямых линий прав­ ей ды, права и справедливости — лукавые излучины гор и округло-

gсти живых форм,— то одновременно выталкиваются в небытие лошади и выравниваются горы: взрывами, туннелями нивелиру-

V2 ют, сводят на нет горделивые личности вершин и патриархаль­ ные общины хребтов. И вот в конце открывается глазу чудо и святотатство: дыра в горе = туннель — как сквозная рана-про- стрел. В него вскакивают на последних лошадях дети-киргизя- та, летящие в школу навстречу своей судьбе.

А навстречу им действительно накатываются электрические скаты, фары и буркалы машинных чудовищ смотрят в адской иронии на это допотопное несоответствие: на лошаденках по туннелю скачут, по асфальту и белым линиям, и вылетают в кон­ це в трубу и в дым их силуэты, испаряется прежняя природная жизнь. Эти огни мы перед тем видали во сне мальчика: они нака­ тывались лавиной по склону, как шины-факелы, и он от них в ужасе бежал. Теперь он летит им навстречу по прямой.

Побеждает прямая дорога нового бытия. А старики уходят в горы: если малец скачет вниз, то отец его в последний раз явлен взбирающимся по склону вверх, а за ним старики в эллипсах тюрбанов, верхом на киргизских лошаденках уходят в Лету: ло­ шади, мотая головами, вычерчивают синусоиду — волну = идею гор, которые суть каменное море-окилн. Волнообразно вьется тропа средь прекрасных грудей и мускулов склонов: они пред­ стают в последний раз, втрагическом освещении, навевая пиити­ ческий ужас и прочищая душу катарсисом — состраданием.

И сюжет в людях соответствует этому основному сюжету, который призван совершиться на Земле за ее историю: сюжету меж цивилизацией и природой соответствует сюжет в Троице: между Отцом, Матерью и Сыном. Отец, прозевав старших детей и не чуя еще беды старому быту, отпустил их в город, но за последнего, младшего, цепляется, ибо почуял, что конец при­ шел: некому будет пасти стада, некому уметь доить, ловить, ле­ чить коней. Все покидают горы природы для города, который есть искусственные горы. Но за соломинку цепляется. Младший сын уже крепок в тяге в школу и квадратен, крепыш. И когда настала пора ехать в школу, отец плетью хлещет мать, что со-

32

гласна пустить сына, а сын отца обухом — дубиной хрясть! Вот он, архетип: Эдипов комплекс выплыл трансцендентной рыбойидеей из глубины моря-окияна гор.

Но тяжка эта брань, и души отца, сына, матери мечутся в колебаниях, как кони,— туда и сюда! Да: смятение и перегонывсполохи коней — это откровенье того, что совершается в пси­ хее киргизского народа. Ибо с конем у киргиза самоуподобление. Недаром и непокорному мальчику аналог и метафора — стреноженье непокорного жеребенка. Но она здесь не тянет, ибо идет от эпико-патриархальной поэтики, когда батыр сравни­ вался с тулпаром (скакуном), а здесь и поэтике этой конец, и сынкрепыш, скорее, уподобляем самосвалу: как он, сам сваливает отца. А тот уже — в полусиле, как беркут, оставляемый им на прежнем джайляу. Тот уж сам ручной и не может летать, а лишь ковылять, итянется за хозяином. Недаром старик-отец так долго в него вгля­ дывается, как себе в душу. Уж не орел и он, и не тулпар.

Ну, а в американском «Инциденте» что национального? Не есть ли это просто картина современной машинной бес-челове- ческой цивилизации с ее визгом-лязгом и скрежетом шестерне­ зубовным? Попробуем поковыряться...

Во-первых, вагон метро, куда иммигрируют на срок общей жизни люди разных прошлых и судеб — это ковчег, чрево кита Моби Дика, Левиафана, куда угораздило человека Иону на трое суток космических быть проглочену, безвыходно и без проды­ ху. Тут иная метафизика, космогония и мифология, нежели в Психо-Космо-Логосе гор и степей киргизском. Действительно: в последний вагон метро, как в Америку — Новый Свет, стекают­ ся иммигранты: одиночки и одиночные семьи-секты-общины. Что у них между собой общего? Только то, что на этой земле оказа­ лись, а не родились: не при-родна она им, нет с нею исконно­ растительной связи, как у других народов, что к родине-земле приросли телом и душой. Они здесь как матросы наемники на корабле «Моби Дике», но крепко всажены на неопределенный срок, которого хватит на жизнь и смерть каждому. Вот и пасса­ жиры здесь переживают жизнь и каждый глядит в лицо своей смерти, и перед этим memento mori вскрывается, взвивается пси­ хея каждого в некоем исповедании своего жизненного credo.

33

34

Юмор, совесть и горы

22.111.80. В аэропорту в очереди спрашиваю: «Как погода в Тбилиси? » — «Лучше, чем здесь!» — отвечает грузин спереди.— «Я не про «лучше » спрашиваю, а про температуру. Мне, напри­ мер, снег лучше.» — «Если снег лучше, зачем едешь?» — «Разве хочешь? Надо... Командировка!» — «Давай я тебе отмечу ее здесь. Оставайся!» — И смеемся оба.

Вот уже сразу: юмор, легкость жизнеотношения. «Нет про­ блем! » — как про жизнь на юге и людей там сказала накануне Аня, художница, что была у нас. А на севере души угнетены — тем, что все принимают всерьез, каждую мелочь — как про­ блему.

И легкостью и праздничностью повеяло.

А, может, это во мне так: просто общее состояние путеше­ ственника, который приволен, оторван от будней,— а не черта Грузии и грузин?..

Итак, первое — юмор... А второе — совесть. Читал в автобу­ се по пути на аэропорт в учебнике истории про грузинского царя Дмитрия Самопожертвователя (Тавдадебули): во избежание вторжения монголов сам поехал к хану и был казнен в 1289 г. Про это — поэма Ильи Чавчавадзе.

И вспомнил про колодец совести царя Аэта в романе Отара Чиладзе «Шел по дороге человек»: когда в царстве беда, царь задумывается: не за грех ли это ему какой кара?.. «Аэт задумал­ ся — завил мысль бечевой, свесил ее в бездонный колодец и спу­ стился по ней в глубину. Спустился — и сердце у него сжалось: на дне колодца было полно людей, и все они ждали Аэта. «Слава богам, вспомнил о нас!» — закричали жители колодца. Аэт при­ смотрелся к ним — и узнал всех: то были изгнанные им колхи, побежденные, затаившие злобу и потому опасные, беспощад­ ные, как голодные волки... Злоба и жажда мщения наполняли весь этот глубокий колодец; когда-нибудь он должен был пере­ полниться и выплеснуть свое содержимое — как созревший и лопнувший гнойник»4.

4 Отар Чиладзе. Шел по дороге человек. М., 1978. С.28.

37

gподаться, деваться, как это на Руси: в даль, в путь-дорогу, в бег — и там, в пространстве и разлуке, расхлебать муку совести или беду.

Атут — сживаться надо на месте; ни в какие расширения: в Сибирь, на Кавказ — не расплеснуться энергии. И вся память здесь: в родах, в людях, в стенах, в камнях, в преданиях. И нет ей отвода чрез умиряющее дерево, его листву и корни — в небо и в землю.

Нет, тут в миропонимании не должна действовать модель Мирового дерева. Вместо его мякоти здесь жесткость Горы-кам- ня... И вот первое умозрение-уразумение наплывает, дающее взаимосвязь этим трем (юмор, совесть и отсутствие Древа) и им друг через друга взаимообъяснение: теснота и несдвигаемость люда тут и народа за историю. Грузия прошпилена горами на­ крепко. Она сама — колодец, где дно — каменисто (не то, что «мать-сыра-земля», где все перегнивает, исчезает), и все сюда стекает, остается, никуда не уходит ничто: ни вверх, ни вниз, ни вбок — и зло, и грех, и добро-память. Этически и психически насыщенное пространство.

Равнинным — им легче с памятью и совестью: рвется традиция через переселение или кочевье: напряжение греха ослабляется.

Яне вижу убийцу брата, отца: он переехал, или я переселился — и дело с концом: нет ни у него долга — совести, ни у меня долга — отмщения. А в горах, ваулах —вендетта: никуда недеваются добро и зло — действуют их накопляемые энергии. Как с таким жить?.. Начать с начала нельзя, что есть главная мечта и шанс человеку на Руси: уехать на край света, куда глаза глядят — и начать жизнь сначала!.. Тут же все —длится... И требуется жесткий закон, обы­ чай,— но и милость, прощение5.

Алико Гегечкори покажет мне через два дня, в гостях у него, семейную фотографию 1936 г., в Боржоми: «Вот Георгий Дмит­ ров, вот мои родители и я, а этот осанистый старик — убийца

5 В «Гудамакарских рассказах» молодого прозаика Годердзи Чохели сильно передано это первоначатие Закона в горном селении.— 29.XI.83.

38

39