Gachev_G_Natsionalnye_obrazy_mira_Kavkaz

«Тут — как орнамент: такою траекториею, не прямою, а изви-

—Убью.

—Разве человек может драться из-за такой пичужки? Х о ­

чешь, я подарю тебе ее?» (с. 113).

А вот итоговый диалог между двумя братьями. Ашраф, рус­ ский выученик, обладает рефлексией и может на себя посмот­ реть со стороны и на поведение отца и брата — и видит, что и они виноваты и не должны осуждать других людей, что все — лич­ ности и равны. Шамхал же, человек старого закала, противится его логике:

«— Как это кто виноват? Что ты говоришь? До сих пор никто не остановился у нас на дороге, никто и не посмеет встать!

240

— Посмеет. Когда отец привел чужую жену, разве не знал,

что после пира бывает похмелье? Если бы с тобой так поступили,

как с Аллахяром, ты бы терпел? (Вот основной аргумент терпи­ мости: поступай с ближним и дальним так, как хочешь, чтобы он поступал с тобою,— это и в иудаизме, и в христианстве, и в кате­ горическом императиве Канта. Ветхий же завет и патриархаль­ ный закон рода не знает справедливости, а резко делит мир на

«мы» и «они», «наши», мой «род» — и все другие. И что хорошо

«нам » — то и нравственно. Другие — не люди и не субъекты пра­

ва . - Г.Г.).

—Замолчи! (Вот бессилие старого Логоса — и ответ силою окрика.— Г.Г.).

Они пошли молча. «Этот парень совсем ошалел,— думал про себя Шамхал.— Каждую собаку он хочет поставить с нами ря­ дом. На всех смотрит одними глазами. Между отцом и Годжой не видит разницы. Ну что же, что я взял его дочь. Разве он ровня моему отцу? У сокола свое место, а у вороны другое. (Аргумент — из природного порядка существования.— Г .Г .)... Нет, видно, уче­ ние лишило его последнего ума... Совсем сбился с толку, совсем забыл, что такое честь» (с. 257).

Вот два, кажется, близких, но противоположных понятия: честь — и совесть. Род знает честь — и совершенно бессовес­ тен может быть: ибо не глядит внутрь себя и не видит бревна в своем глазу. И лишь видит внешний себе укор: если кто посме­ ет — то уничтожить! «Для него всегда самым главным было про­ жить с незапятнанной честью... Сестра запятнала его имя. Втоп­ тала его папаху в грязь» (с. 176).

Тут — что скажут, как говорят: сплетни, молва — т. е. слова,

что вне меня говорят. А сам себе я слов не говорю укорных. За­ кон тут — лишь вне меня расположен. Имя, а не душу тут бере­ гут в чистоте; да и не знают о существовании души и внутреннего мира, «я».

Вот и поруганный муж Аллахяр, у кого отняли жену:

«— Джахандар-ага запятнал честь моего рода, он растоптал мою папаху. Я не могу и поднять головы и смотреть людям в глаза, не могу появиться среди сельчан. У меня обрезан язык »

(с. 197).

241

«— А вдруг со мной что случится? Что же будет? Остынет

gмой очаг? Опустошится мой дом? Прекратится род? (с. 342). Все

^это — внешне материальные потери... И, как хирург рода, обре-

зает все порочащее его: сестру убивает, коня даже любимого,

когда ему обрезали хвост и гриву — и тем опозорили хозяина...

Честь — это Смерть, и она — ее орудие.

Совесть же — это Любовь и милосердие, внутренне нрав­ ственный закон: может, никто меня не осуждает, но я сам себя...

Эта шишка не работает у великолепного эпического героя Джа-

хандар-аги. Также иличностное чувство — еле пробивается. Вот он ловит себя на том, что ему хочется что-то особо нежное и личное сказать жене — Меле, но осаживает себя. «Джахандар-

ага был твердо убежден, что муж не должен никогда в жизни показывать жене, что он ее любит. (Вот ролевое мышление: «муж », «жена >>, а не «я » и «ты ».— Г .Г .). Жена должна жить в постоянной тревоге, не зная, как муж отнесется к ней сегод­ ня...» (с. 161).

Но какой же Космос соответствует этим преобразованиям во Логосе? Тут ясно высвечиваются две матки: Кура — иДорога.

Кура — субстанция-субъект прежнего непотревоженного состо­ яния мира гор и ущелий итеснин, и рода и джигита...

Но вот с Севера движется символ России: Путь-Дорога — агент и орган наступления равнины (и равенства с тем вместе).

Причем дорога строится из тела Куры, за ее счет: «Некоторые сами участвовали в работах, возили гравий из старого, высохше­

го русла Куры. Камни привозили и сваливали. Поднимались и опускались молотки. Из-под молотков высекались искры. Каза­ лось, камни противоборствуют, противостоят человеку, не хо­ тят быть раздробленными и уложенными в дорогу вместо того,

чтобы в живописном порядке валяться там, где им указала сама природа» (с. 108-110).

Тут все — символично. Ибо эти самоформные камни — что характеры эпические, рода. Не терпят уравниловки. Каждый горец — что камень: налит плотию, сбит. И, как жилы-прожил-

ки в породе,— чувства, страсти, что грозят, сдавленные, взор­

вать...

242

«Молла понял, что Джахандар-ага виноват в смерти сестры,

что его гнут и мучают гнев, злоба, ненависть и раскаяние (вот как много натяжений и кровей-субстанций душевных!— Г .Г .), по­ тому и молчит. Джахандар-ага походил на человека, удержива­ ющего на плечах большую скалу, когда глаза от непомерной тя­ жести наливаются кровью » (с. 193). Кура же и есть сия взрывчатая кровь Кавказа... Она волит и велит, диктует ритмы бытия и дела. Лейтмотив Куры иДороги повторен и в заключи­ тельных строках романа в диалоге братьев:

«— А ты ... Ты сам почему не хочешь вернуться?

— У меня другая дорога.

Братья замолчали. Снова пошел дождь. Ничего не было слыш­ но вокруг, весь мир завоевал и наполнил устойчивый и все нара­ стающий шум Куры » (с. 350).

Человек — функция Куры: «Он представлялся самому себе ненужным куском дерева, выброшенным бурными волнами судь­ бы на чужой, холодный, пустынный берег » (с. 115),— так дума­ ет о себе Рус-Ахмед. Кура же — сила жизни, что наполняет жилы и натягивает человека, как тетиву лука: «Джахандар-ага почув­ ствовал, что жилы у него на лбу вздуваются, а руки дрожат. Еще немного, ион поколотит этого зазнайку» (с. 221).

Но и устроение мира, что идет с Севера,— двояко. С одной стороны, оттуда свет учения и школа, и русские правдолюбцы и просветители. А с другой — казаки и офицеры, царское и губер­ наторское насилие и несправедливость: оттяпали по какому-то приказу лес и угодья у села — и объявили «заповедником»...

Причем осилить эти силы Зла — не то, что отомстить соседу:

далеко и не подступишься!

Сами русские страдают — под этим, уже не природным и не патриархальным, а цивилизованным гнетом отчуждения. Вот два друга, русские просветители горцев беседуют. «Один гу­ бернатор сидит в Баку, а другой в Тифлисе. Чтобы на окраине открыть маленькую деревенскую школу, надо писать самому царю. Без его разрешения не двинется даже камень » (с.305).

Но эта ситуация продолжится и затем: в Москву придется пи­ сать по малейшему поводу местной жизни... Люди отчудили свою волю...

243

И в этом контексте старый закон обнаруживает свою красо-

42ту и свободу. При законе чести каждый, будь ты беден или бо-

гат, мог постоять за себя — и отомстить, убить обидчика, и по-

тому остерегались задевать личное достоинство. Оказывается, у

человека рода оно выше, чем у личности-гражданина нового вре­ мени, который сам за себя постоять не может, не вправе, а дол­ жен прибегать к суду других, с челобитными...

Выходит, при равенстве дороги и переходе на правовой поря­ док — фактическое неравенство между людьми растет. А в ста­ ром порядке у всех равное право на имя и честь — и человек, не спросясь никого, может отстаивать себя.

"Первые наблюдения

12.V.87.9 веч. В самолете на Баку. Первые впечатления — фи­ зиогномические. Смуглые, налитые соками тела, осолнечные исол­ нценосящие. Аж пышут жаром: подступишься — теплом обдаст.

Но именно жар, а не свет — от солнечности — в них. Пугают тайнами темноты, что в себе содержат: слышащие ее, напор тем­ ной реки жизни,— и умеющие с ним обращаться...

Черные выпуклые глаза на белках с красноватыми прожил­ ками. Из глаз смотрит нечто угнетенное — и напирающее выр­ ваться — и не могущее... Застыло это усилие...

Глаза, выпирающие из орбит, а не вбирающие в себя бытие,

как светлые, озерные глаза северян, более плоские и как бы со вмятиною, вагинальные.

Понял, в чем страхолюдие черных глаз: в них не прочитывае­ ма индивидуальная душа, в человеке заключенная: не являют они собой ей выход и глазок и сказ себя в мир.

Однородные черные дыры у всех: в них светит... нет, именно не светит, а проступает, родовое, безличное начало — Жизни вообще, ее темной воли жить.

Но воля эта чувствуется сильною; жизненная сила не в при­ мер крепче нашей светлоглазой.

Зато глаза светлые — вбирают Небо, получают от него пода­ чу, диалогичны с пространством и светом, взаимное существова­ ние означают.

244

Глаза черные неба не предполагают. И света. Кажется, они так бы и без света могли быть, ибо являют собою выстрелы-дула некоей черной магмы, того поддонного огня, что кипит в мате­ рии, в недрах Земли.

В женщинах — усики, пугающая страстность, но подавлен­ ная, насупленная. Проявляется ли? Или так забитою и невыяв-

ленною мужчиной-варваром и остается?

Но мужчина здесь, похоже, знает толк в неге, в чувственном наслаждении — длительном. Ибо торопиться — некуда: рабо­ тать (как немец) или в даль (как русский)... Присебейны тут. На своем месте в Бытии — извека.

Надо будет насчет национальных болезней спросить: за что их Космос ужучивает?

Загривки плотные — короткошеие; брахицефалы, круглого­ ловые = животно-приземистая стать; не устремлены по вертика­ ли в небо, как долихоцефалы.

Губы полные, сочные, как плоды там, и чтобы их сок адек­ ватною поверхностию впитывать.

...А свет солнца тут и стихия воз-духа, ветер — не для духа,

а чтобы тело рельефнее, скульптурнее выставлять. «Если же шла она в этом платье против ветра, видел ее Джалил-муаллим и ког­ да налетал норд, ложилось оно на ее теле ровным тонким слоем,

облегая все линии, подчеркивая и выделяя все, что есть главного в теле молодой женщины. А когда вдруг вышла она, откинув назад голову, с распустившимися на ветру волосами, прикрыв ладонями глаза, из тени на солнце,— показалось ему на миг, что идет она навстречу в ярком солнечном свете, насквозь пронзив­ шем тонкую ткань платья, обнаженная, улыбаясь ему своей обычной улыбкой ».51

Такж е и в «Буйной Куре» лучи заходящего солнца приво­ дятся к распущенным косам купающихся девушек — т. е. воте-

лесниваются, отемняются и служат телу женскому. Не то, что та меланхолия, которую вызывают «косые лучи заходящего сол­ нца » у персонажей Достоевского.

§Прилетели. В автобусе смотрю: крепкие, приземистые. Не

MS надо им ни славы, ни истории. Ну да: нет амбиций быть великим

*:| государством иль цивилизацией, как это есть у Грузии, Арме-

нии. Тут главное — жить натурально, вземно...

Ну вот — начинаются нравы: в гостинице «Апшерон », в коей мне сообщил Валех, что забронировали номер,— никакой запи­ си нет, и слыхом не слыхали...

Идет 3-й час ночи по-ихнему, жду: может, что найдут пере­

ночевать...

Предупреждали тебя: необязательные люди, не верь...

Покойны тут люди. Не взволнованны и не суетливы. М уж ­ чины молчаливы. Думаю: на что мне это познание — с такими мучениями?

17.V.87. 6 веч. Взлупил мне черепушку Азербайджанский Космос: лопается она — от... всяческого привхождения.

Неожиданность уже в гостинице: оказывается, я попал втурист­ скую гостиницу, где сутки стоят 9 р.— хошь не хошь, а ешь три раза тут иучаствуй в экскурсиях. Ну, сегодня воскресенье, идаже удач­ но — съездил в два места: наскальные рисунки идоисторические стоянки в Гобустане ихрам огнепоклонников в Саруханах.

Но какая безжизненная земля у моря! И только тукаются тупыми носами железные кузнечики нефтяных вышек: качают-

сосут черную кровь. Ну да: недаром нефть тут. На нефти лежит Азербайджан; она — его тайна и кровь, что и проступает в чер­ ных глазах: огненно-вспыльчивая жижа.

Огневода, а не просто Огонь — тут первостихия. Ее ипоста­ си: при Каспии, в городе — нефть, а в глубинке — буйная Кура.

В человеке же — «либидо ».

Читал вчера в самолете повесть Максуда Ибрагимбекова «И

не было лучше брата » — и там порядочный мальчик снаружи, и

потом семьянин, а внутри мучим сладчайшими и грозными виде­ ниями. И когда уличная девчонка, которую он вожделел, выхо­ дит замуж за любимого им прежде брата,— им овладевает зло,

он становится отвратителен и себе, и всем — и умирает, просвет­ лившись в последний момент, простив и снова став любящим.

Вся уныло-мирная жизнь «как положено » не имеет значения в сравнении с таящейся вулканической взрывчатостью.

246

Глззек» из набережной

8.30 веч. ...Но очень чадолюбивы! Прохаживаюсь по набе­ режной Центра Баку и удивляюсь, как не только мамаши, но папаши стойко стоят в очередях с детишками на аттракционы — итак радуются вместе с ними! Вон идет большой толстый моло­ дой отец — и так подкидывает и целует младенчика, как у нас лишь мать...

Очень важно это: нет в этом отношении мужского гонора, как у русских, грузин, немцев и прочих исторических наций, что счи­ тают это мелочное якшание с детьми ниже своего исторического достоинства: себя там мужи чувствуют призванными к высшей деятельности: то ли в воинстве, то ли в труде, то ли в духе, а уж это женщинам предоставляют: три «К»: Kirche, Kinder, Kuche...

Азербайджанцы же, как и болгары,— нации бытовой ж и з­ ни, вне великих исторических амбиций, и тут мужи — любящие отцы, занимающиеся, играющие и нежащиеся с детьми. Даже суровый Джахандар-ага в «Буйной Куре» вспоминает милые кар­ тины нежных отношений с сыном. И не условно мужественные, «джигитские» припоминает сцены, а чувственные касания: как тыкается носом младенец и проч.

Снова из гостиницы на ту же набережную вышел: чайхана рас­ кинута в аллейке прямо: столики, самовары, чайнички... Люди сидят ненапряженно — есть где посидеть, не то что бедным руса­ кам и москвичам, где не предусмотрено = не положено (значит)!

Народ — a son aise = в свое удовольствие, при себе.

Вот и я сел за пустующий столик среди дерев, напротив захо­ дящего солнца. Столик с десятком стульев вокруг, в приятном тенистом месте. Но никто меня не гонит, не дышат злобно в спи­ ну — нет очереди!

О очередь! Явление нашей жизни! В затылок. Унизительно:

зад, спину и затылок ближнего созерцая, и хоть и рядом он, а не

«ближний » — дальнейший тебе, ибо конкурент, априорная зло­

ба к нему...

А тут — врассыпную — и лицезрят друг друга. Нет! Уважаю Просто Жизнь! И ей мастеровые — азербайджанцы. И не кичась Историей иДухом. А то — ишь! Логосом начал их презрительно

247

забивать в первоначальном своем, книжном анализе (на схолас-

тическом прочтении романов лишь оснуясь).

^Слева десяток простых биллиардов — имужчины, иребята ув-

леченно сшибаются. Не надо в рожу, когда можно через посред-

ство кия о шар драться. Не надобны тут драки, куда отливается

беспредметное, неустроенное напряжение русской молодежи...

О культура быта, которою так пренебрегли на строгой ка­ зенке нашего жизнеустройства! Зато устроили в избытке собра­ ния, заседания, агитпункты да занятия в политпросвещении...

О, как хорошо мне!— и я среди них себя не напрягаю: не стал устраивать на вечер встречу с кем или мероприятия оперы иль концерта. Но сел поразгрести впечатления, чтоб не завалили меня — до бессловесности: когда под спудом столь многих впе­ чатлений уже не будет достаточного основания ни у одного, что­ бы прорезаться в слово, выговориться.

А так — утешен я: при своем деле, творю химическую реак­ цию сию мою любимую.

О, хорошо одному! Никому не сказался, не назвался еще, что

яздесь. А то сидел бы или ходил со мною рядом кто и показы­

вал, и рассказывал, утомляя мою и угнетая воспринимательную способность.

А так хожу себе сам, наблюдаю, сижу — записываю.

Звучит музыка — народная. Не децибеллы рока, как в гости­

нице, наглая, глушащая...

Выпить, что ли, чайничек? Смотрит на меня самоварник в бе­ лом халате вопрошающе... Нет, зачем подлаживаться под чу­ жую дхарму? Напрягаться... Ведь скоро ночь и сон, и пробудит меня позыв... не засну потом...

Вслушиваюсь в музыку. Как и бодрящи, иуспокоительны эти мелкоритмические нисходящие секвенции! При каждом музы­ кальном предложении так это естественно, что берется на пол­ ном вдохе сразу самая высокая нота мелодии. А потом, как ос­ лабевает пружина дыхания, в течение выдоха, на снижение идут фразы и мотивы...

Нет героического усилия и превозможения, как это в гер­ манской музыке, где преобладают восходящие темы — как кир­ хи: острием в верх.

248

Тут же мелодия — как купола мечетей: космос опускания мирного неба на землю.

И то понятно: в мглистом космосе Германии туманной или туманного Альбиона люди снаряжают выкованный на земле,

трудом из недр земли, меч-шпиль = луч рукотворный: чтобы пробить облачную смуту и выйти к брату-лучу солнечному.

Тут же солнце дано, избыток даже его. Вот крыши нависа­ ют — в сторону солнца, как у нас — в оборону от дождя.

Еще вслушиваюсь: интервалы небольшие, короткоходные: на секунду, на терцию; скачков на кварту (основной энергийный ин­ тервал европейской музыки, ход: D — Т — SD по квартам) тут нет.

Подобно и в плясках — семенящий перебор шажками...

Кстати, в наскальных рисунках Гобустана танцующие чело­ вечки плечиками однородно составлены: на небольшом простран­ стве малой горной площадки не раскидаешься вприсядку, не раз­ машешься! И — как пояснял экскурсовод умный Леонид — в

горах за плечи друг друга мужчины поддерживают, чтоб не упасть. Таков ж е и нынешний народный тан ец — «аялы»

(«ялла»).

Да, не забыть: слово «Баку» производится от Огня и Ветра —

такие варианты названия...

Уж вечереет, темновато. Отвлекся, задумался, подперев под­ бородок. Можно. Никому нет дела. Откинусь. Понаблюдаю.

Хотя для этого — лучше походить. Что и сделаю.

9 .30 .0 , весело мне становится жить! И легко! Вышел погля­ деть на карусели, на веселые горки: как и взрослые, и дети лета­ ют! И заулыбался, на них глядючи. Раззадорился — и взял би­ лет — и сам на колесе возносился над морем. Рядом женщина с ребенком — будто семьею мы! Переговорили на лету — о чадо­ любии кавказцев.

— У нас очень любят детей — и мужчины!

Присел вот за столик под лампой на бульваре.

—Мороженое есть?— ко мне мальчик подбегает, приняв меня

вбелой ветровке — за продавца. Видно, за этими белыми столи­

ками и стульями мороженое кушали.

О, южный вечер! Теплота и раскрытость. Еще и хорошо — без жены, без ее мощного поля, что перекрыло для меня всю

249