Gachev_G_Natsionalnye_obrazy_mira_Kavkaz
.pdf2» на ленивого надо кнутиком подбадривать. Так что прав Полежа-
ев: «России нужен царь и кнут». И это не для похохатыванья интеллигентского стих, а есть верная констатация соотношения
^между Космосом и Социумом на Руси. И тут время от времени нужно народу показывать «лицо врага » — для энергетического ожесточения-отвердения (а то больно мягок и жидок); и если его нет, то, как Бога по Вольтеру, Врага надо выдумать.
ВГрузии Врага выдумывать не надо: всегда он налицо был —
ввиде турок и персов... Но иДруг налицо: Кавказ-защитник. Так
что умалены этим возможные функции государства: раздувать ся ему в гору не к чему — нет тут на то космических оснований.
Более того: даже не вижу, чем бы тут самостоятельному госу дарству заниматься, коли бы оно возникло... Быт-обычай, завет предков нравственный — тут держится сам собой. Подстегивать в хозяйстве-экономике тоже не нужно (а как в России важна эта функция у государства: Петр и Советская власть!),— меру труда тут горы и роды долин определяют: больше не возьмешь, чем соблаговоляют, но и меньше нельзя, ибо помрешь... Да и знают свои дела люди тут от века... Культура разве что лишь — на это нужна централизация и средства общие... Но для этого не нуж на особая, именно политическая власть, а можно внутри другой большой системы (России, например) эту свою бытовую, мета-
физически-бытийственную и духовно-сущностную автономию Жизни и Бытия осуществлять, не распыляя силы на политико физический уровень ценностей, преходящих.
Но для России действительно «политика — жизненная
(= энергетическая) основа нашего строя» (ждановская, кажет ся, формула.— 23.XII.92.): тот самый бич (кнут иль пряник) для манипулирования народом-дитятей, недорослем вечным, туда-
сюда, для воспитания его извне и сверху. Недаром Христос в
«Легенде о Великом Инквизиторе »Достоевского поцеловал сво его мучителя: оценил его великую жертву, что тот на себя при нял. Ведь он весь возможный грех с людей, с народа на себя взвалил: как Агнец Божий — он, сатанище! И проклятущий все ми аспид; зато народ в безгрешное состояние вечных детей по грузил, счастливы*, беззаботных, ни за что не несущих вины-
ответственности, а все с них — как с гуся вода, и можно все беды
180
и причины взвалить на очередного Кесаря, его анафеме подверг нув и категории неупоминаемости. Так что самопожертвование Царя перед Народом по-русски — это аспидом ему прокляту щим стать, так чтобы перед извергом таким сверхъестественным всякий, даже большой мерзавец, мог бы себя чувствовать хоро шим человеком и богоугодным,— как ныне все перед меркой страшилища Сталина.
И потому когда князья — герои кахетинского восстания сами решили поехать на жертву в стан к шаху, тут сразу несколько зайцев убивалися. И миф великолепный — из сферы деяний со вести, чем крепится Этос Грузии,— вкладывается в субстанцию ея; и в то же время срезается верхушка политическая — опера ция, что не столько политике и физике шаха Аббаса тогда тре бовалась, но именно сущности Грузии, как это ни парадоксаль но, была нужна. Представьте, что князья бы не поехали к шаху и остались в Грузии. Следующим актом их должно было бы стать учреждение самоуправления в Грузии. И тут бы они естествен но и необходимо разодрались и стали бы перегрызать друг другу глотки, и вся красота их подвига была бы заменена мерзостью кровавой бессмысленной... Как раз вовремя их убрал Бог Гру зии: чтобы они в чистую славу облеклись итак в ней бессмертно бы существовали и ею питали бы дух Грузии, души и идеалы следующих поколений: воспроизводя ее этическую сущность,
присущую ей именно взамен сущности политической, что сильнее
удругих народов, которые скорее простят властителю грех крови
игрязи в ходе правления (прощая это как неизбежные издержки производства политического), нежели поражение в войне.
Тут вспоминается ответ Солона (кажется, Ксерксу) на вопрос:
кто всех счастливее? (Мамарда опять же в этот пример влюблен и часто его поминает). Всех счастливее — юноши, что, победив на Олимпиаде, умерли, забраны были богами: ибо на вершине славы,
и в память народа взойдут в максимуме своем благом. А если бы остались жить — неизвестно, каких бы бедствий сподобились и агентами какого зла могли бы еще в дальнейшем стать...
В Грузии такое понимают: успех смерти вовремя, а не успех жить во что бы то ни стало и победить внешне (как в Америке,
например,— в бизнесе успешливость ценится). Вон и Пушкин
181
§как об Александре — вообще-то смирном правителе России и
V2 либеральном (недаром Сперанского привлек-разглядел...): «Вла-
gститель слабый илукавый, Нечаянно пригретый славой...». А на-
^до — чтобы как Петр: силу явил и ею славу сам добыл. А тут
V2i народ и Кутузов — славу царю добыли... И, кстати, что была бы Отечественная война 1812 года без Бородина? А ведь вполне могла бы она без этого сражения обойтись и быть выигранной войною. Но умный Кутузов, понимая бессмысленность сраже ния с военно-стратегической точки зрения, понял его — русским умом!— метафизическую надобность: чтобы напитать субстан цию России пищею славы и на последующее многое Слово об этом: и «Бородино » Лермонтова, что стало солдатскою песнею,
и«Война и мир » Толстого — национальная «Илиада » России и т. д. Даже «Москва, спаленная пожаром », что есть более мощ
ное гораздо, по сути-то метафизическое зрелище и питание,—
тут не так помнится, как Бородинская битва. А потому что само сожжение Москвы есть образ жертвы, самопожертвования, а
не славы и победы. Подобно этому и в войне Отечественной се редины XX века народом не так помнится блокада Ленинграда
(что как раз иностранцев более впечатляет), а Сталинградская битва, взятие Берлина, успехи русского оружия.
Диапазон расхождения между «боговым» и «кесаревым» из мерениями Бытия в Грузии невелик, друг другу он ближе, «до машнее», и князья-кесари поступают по-христиански прямо сами, а не опосредуют своим грехом и преступлениями жертвен ную святость, чистоту и невинность своего народа (как это ис следовано Пушкиным в феномене Бориса Годунова). История у нас не памятует Бориса и Глеба, закланцев свободовольных и непротивленцев, князей-христиан. Памятуем Грозного, Петра...
Снова вслушаемся в звучности: «царь» и «бог». «Бог» = Ох!
И приговорка такая: «Голенький: «Вох!» А голенькому —
«Бох!» — как в селе Житниково в лето 1972 мне старушка одна сказала. А «царь» — «шпарь!», звучит яростно: «царь» — «ярь»:
Ярило огненно-жгучее, начало-стихия ОГНЯ им выражено в Космосе Матери-сырой земли, средь холодов и дождей, и упря тывалось от народа-Светра на престоле, как кащеева смерть — в
яйце упакована: от ветров иморозов. «Бог» же тут, по звучности
182
слова, скорее, сопряжен, из стихий-то, не с огнем, а с влагою, с
Природою, с Волгою, с равниною, которую, по слову Тютчева, «Всю тебя, земля родная/ В рабском виде Царь небесный исхо дил, благословляя ». Недаром Богоматерь (что есть женская сти хия: вода, Ольга-Волга) из ипостасей божества тут народом наи более интимно принималася. Божеское начало тут, значит,— в
стихиях воды, воз-духа и света, а «кесарево» — в стихии огня как жара (не света).
Ну а в Грузии как с этим? Припоминается один из первых зафиксированных эпизодов из истории грузинской философии:
как Абибос Некресели (VI век), представ перед судом марзпана,
персидского правителя Восточной Грузии, пролил воду на огонь,
считавшийся священным, и потушил его, опровергнув тем са мым актом верование огнепоклонников персов, зороастрийцев,
что огонь тождественен Богу. И так он сказал при этом: «(Огонь)
не Бог, а другой он природы. Огонь — одна из малых частей ве щества, из которых бог воздвиг сей мир. Равно порождены влаж ное, холодное, сухое и огонь, каждое из которых связано с дру гими поднебесным сводом. (Вспомним взаимоориентированность грузинского глагола-Логоса.— Г.Г.). Существуют они равнознач ными частями (сущего), и если какое-нибудь из них приобретает превосходство над другими, то оно рассеивается. (Значит, Бог трактуется как мера всего, суд Единого над частями своими. В Эл ладе, у Гераклита, этот суд осуществляется через Огонь.— Г.Г.),
Огонь, признаваемый вами (богом), лишь частица общей огнен ной природы (подобно сухому ихолодному), постоянно восста навливающейся пожиранием дров. (Тут вспоминается Миндия из поэмы Пшавелы «Змееед », кто возжалел растения и отказал ся рубить их на огонь: тут тот же бунт грузинской субстанции против персидской, отказ служить всепожирающему дракону огня и вносить дань ему грузинскими дриадами-девами, в гарем-
костер его, как и кахетинцы в восстании, описанном Церетели,
не повезли в гарем шаху 12 дев.— Г .Г .). Вода, которую я пролил на огонь, оказалась сильнее и уничтожила его. И удивляюсь ва шему безумию — считать его богом »37.
37 Антология мировой философии. Т. I, М., «Мысль», 1969. С. 660 -661 .
183
£Таким образом, оборотившись на юг, к Логосу персидскому,
2 грузинский Ум подтверждает свою северность, «российскость »,
§условно говоря. Если в иудаизме и семитизме, в том числе и ара-
бо-исламском, Бог ассоциируется со стихией Огня (в этом обра-
—зе символизируется он в Ветхом завете и Моисею является в неопалимой купине), то христианские символы божества — это вода, свет и воз-дух.
Идействительно, Грузия, на горах Кавказа, где снег и хлад, и
климат резко холоднее, нежели в недальнем тут плоскогорье
Армении иль Ирана,— являет собою Север на юге, на уровне субтропиков. Ведь что вверх по горе, что к северу по равнине — равный эффект в природе: похолодание, «ороссияниванье » че ловека, природы. И потому именно тоже естественно было Гру зии в итоге примкнуть к России, а не к Турции иль Персии, кото рые близки географ ически, но дальше субстанциально,
космически и метафизически, нежели далекая Россия...
Однако, в самоотличение уже от России, Грузия стихией Огня себя подтверждает: солнечностью гордится (в отличие от сыро сти-болотистости нашей); а из ипостасей огня — жаром, а не светом, который как раз роднее на Руси — «святой », где и мир —
«белый свет », и человек — «свет ты мой...». Пылкость Тариэла,
вспыльчивость грузинского темперамента — вспомним тот пси-
хейный костер, что комически описан Фазилем Искандером: как друг друга и подогревают, и тушат одновременно: горя и зали вая, причем каждый = огонь-дерево для себя — и вода в отноше нии другого; и в итоге, покипятившись энергично, божествен ную литургию справляя меж огненностью и водяностью, мудрую МЕРУ соблюли, и никакого деяния фактического произведено не было; но метафизика тут грузинская вполне побытийствова-
ла, покормилась человеками, а больше ей и не надо: в ширь да в
мир за свои пределы изливаться...
И «человек» тут не мокрым-шипящим «л» начат, а есть «кац-
хи»: с пылкого сухого «к» начато и еще более пылкою аффрика тою «цх» продолжено слово это: смычные-взрывные — как горы-
горло прорывающие звуки, из недр гор идущие, как дэвы и
каджи — демоны...
184
Есть, правда, и другое обозначение «человеку»: «адамиани».
Но он явно из семитского «Адама », а по звучанию, скорее, чело-
века-женщину обозначает, тогда как «кацхи» — человека-муж-
чину; согласные — мягкие, мокрые, сонорные, звонкие, носо вые — в этом слове «адамиани». Однако, и то для обоих слов симптоматично, что остовом их является «а — и»: вертикаль «а»
(= гора) и ширь «и »(= долина) — основные координаты грузин ского континуума: спад (взлет?) «а » и умерение через «и ». Если предположить «а» как спад, каскад, то «и» есть некоторый подъем на середину высот языка (= космоса); а если истолковать
«а » как взлет в небо, то «и » есть приспуск, опять же выполажи-
вание некоторое, умерение: от дэвов — к Богу...
«Кацхи » звучит почти как «царь » на Руси. Царственен, арис тократичен, огненен сам по себе человек-грузин: слово-кресало,
слово-огниво: вспышка — из резко-стремительного трения... Но потому-то так велика в грузинской истории, быте иЛогосе роль женского начала: как ВОДЫ Рассудка. Вон и в повести «Баши-
ачун » Церетели именно княгиня, принеся икону, разрешает за шедший в тупик многоаргументированный с помощью цитат из Руставели спор мужей-князей и подвигает их на дело. Воля и решение — ее дело, вектор Воды: она знает, куда ей течь-стру-
иться-стремиться; чутье естественного склонения у воды-реки Арагвы (что — символ Грузии в начале повести) имеется, тогда как Огонь — бестолков, вектора-направления-компаса не име ет: сдувается туда-сюда, и вверх, и вбок, и на своих — поджогом в самолюбивом междоусобье подвигнуться может. Река всегда найдет выход, а огонь — себя пожж ет и угаснет... Да, если в Элладе, у Гераклита, Огонь — символ Логоса-ума, то в Грузии символ Логоса — Вода: женщины тут рассудительнее, а мужчи ны близки к исламской пылкости безумия: меджнуны! Безумные во Эросе, ошалевшие, но не в вертикаль, к женщине (как это в субтропиках ислама, Тариэл), а как Автандил — вбок, ко Другу.
И в религиозном плане: не случайно зороастрийский Ариман,
начало зла и демонизма, тьмы, мрака, в Грузии возвышен в Ами-
рани — Прометея, что победил дэвов и покаран богом: приклепан на вершину Кавказа и проклеван орлом. И звучностью он род ной — на «а — и», тогда как светлый бог зороастризма Ормузд не
£ ё Я р > (
185
§созвучен грузинству: национальный слух не имеет отзыва на имя
^2 такое — как означающее некую положительную ценность.
'SJ .. .Да, Грузия — это Россия при субтропиках: чтобы природе России очутиться в мановение ока на юге, ей надо возвыситься:
горами Кавказа к небу-свету-хладу чистому приблизиться. Так
что Картли — это скала Севера в объятиях Дракона юга, ислама...
Субстанция братст&а foccuu и Грузии
12.IV .80.0 , как славно среди ошалевшего от воинственно политических страстей мира сего, с отвращением отшвырнув га зеты, ринуться в чистый, метафизический иэстетический космос Грузии — как в поток горный, весь в белых брызгах, ослепитель ных на солнце! Тут — всякие скрежетания: «стратегия каноне рок» и все такое прочее, а «на холмах Грузии лежит ночная мгла...» — и это тысячекрат важнее, ибо — бытийственнее.
Итак, вчера кончил я недовыраженным видением: если бы космосу Севера, России перенестись на юг, под солнце субтро пиков, то ему, чтобы сохраниться в сути своей, пришлось бы претерпеть инвариантно-топологическое преобразование: сузить ся и подняться кверху, так что в итоге из пространного ровного щита русско-балтийского и сибирского сморщился бы пояс складчатых гор: от Алтая через Тянь-Шань-Памир до Кавказа.
А собственно европейская равнина России (как если ту же ла донь в щепотку сложить) перевоплотится, как оборотень,— Кав казом. Та же бель снегов и ледовитости, так что ледники Кавка за — это Северный Ледовитый океан, осевший на плечах гор,
приподнятый ими повыше к небу. И там тож е М ороз-воевода дозором обходит владения свои, и Кащеево царство тоже имеет свое место.
Помню: когда я в жарчайшем июле 1953 года участвовал в восхождении на Западную вершину Эльбруса, внизу была жара сверх 30 градусов, а взошли мы на вершину при минус 15, и но чью свирепствовала вьюга на ледовыхлолях-грудях Чуда-Горы...
И вот новые сомыслы начинают вычитываться в высях Гру зии: Небо — это не просто солнце, свет и жар, как для равнин Аравии и Иудеи. На Кавказе (как и на Гималаях и в Тибете буд-
186
дистском) огонь-жар неба-солнца опосредован льдом и белым свето-снегом. Знают здесь об этом противоречии неба и выси,
тогда как невдомек оно ни в равнинном космосе России, ни в равнинном космосе Аравии, в зоне ислама, или в Африке иль Индии подгорной. На Руси знается так: если повыше подняться на пригорок = к солнышку ближе: теплее, значит. Так же подоб но и в Бенгалии: если повыше — то жжение страшнее Агни-бога...
Кавказ же — космос парадоксов, и это должно как нечто фундаментальное залечь в основании здешнего Логоса. Проти воречие в понятии — то, что так всегда смущает линейных, рав нинных, так что они в своих выкладках всячески стараются его избежать,— тут должно само собой разуметься. Неоднознач ность Истины и всякого высказывания должна не смущать, а
именно как показатель близости к правде — восприниматься.
Да, недаром влекся русский Психо-Логос к Кавказу — «свое другое » в нем чувствовали; по русской литературе это видно:
Пушкин, Лермонтов, Толстой... «Влеченье — род недуга» ис пытывали северяне к Грузии. И не диво: если бы Кто-либо, силь ный, как Бог, взял в ладонь русскую европейскую равнину, стя-
нув-отслоив ее от Земли, сжал бы ее и шмякнул снова о Землю — то она сморчком Кавказа предстала бы: вся в старческих морщи нах хребтов и ущелий изрытая, а кровь и лимфа и сперма ее горными бы потоками потекла. Сперма зимы. А кровь вином...
И обратно: если бы такой же Сильный Крепкий Некто взял бы да распластал Кавказ и выровнял бы все его складки и приклеил бы к глобусу шара земного — то понадобилась бы как раз при мерно территория европейской части России...
То, что на Руси молодо-зелено, недоросло (по гладкости-то кожи равнинной на лице), там — жестко и вековечно-старческо и резко выявлено: страсти и конфликты и характеры людей. За этим и влеклись писатели русские на Кавказ: тут все рельефно и завершено — то, что на Руси аморфно, тянется, не начинается и не кончается, не имея силы разрешиться в ту или иную сторону,
проставить точку-вершину: камень могильный или пик-острие на сход в небо, в жизнь вечную,— но все «тянется и тянется и тянется » (как у Толстого-Прокофьева бред-смерть князя Анд рея) и может опять тянуться без конца и разрешения... Так что в
з а вк а К
187
§конце концов приходится такую максиму принимать, как прави-
до поведения: «Поцелуй — без разрешенья!..»38
gj |
По склонам кавказских хребтов климатические пояса и на- |
^роды Руси с севера на юг как бы разместились: сваны, хевсуры и
пшавы = суровы как северяне Архангельской и Вологодской зоны; недаром итам и сям наиболее сохранилось древних песен:
в Олонецком краю и в Пшавии, куда Лука Разикашвили обраба тывать легенды отправился и там псевдоним принял: Важа Пша-
вела ( «Муж Пшавский »)...
Пониже — уже Средне-русская полоса: Московия = Карт-
лия — сходны они. И недаром обе зоны стали в своих странах центрами объединения, и в них престол государств: люди доста точно северны и суровы, мужественны, чтобы быть хорошими воинами и покорить другие племена (по закону, открытому Мон тескье в «Духе законов »: в каждой стране ее северная часть ста новится началом объединения, и там, соответственно, распола гается столица: Рим, П ариж , Берлин, М осква, Пекин,
Тбилиси-Мцхет ит. д. А у слишком северных, напротив, юг: Лон дон, Осло, Стокгольм, Хельсинки... — добавим...); и в то же вре мя они достаточно гибки, «женственны », чтобы понимать раз ное и другое и суметь вобрать в себя, приспособить(ся).
Аеще ниже, по склону глобуса Земли (от «высоких широт»
к«низким», если следовать взором) = по склонам гор Кавказс
ко-Гималайского пояса,— уже более мягкие и разнеженные на
роды-племена: жизнелюбивые, как малороссы-украинцы, иль
38 Это я поминаю песню довоенных детских лет «По росистой луго вой...», что на стихи Исаковского в музыке Захарова хор Пятницкого пел. Там парень подходит к колодцу, просит у девушки напиться и, напившись, говорит: «Я бы Вас поцеловал, если б это было можно». (Не имея под рукой текста, перелагаю неточно, как помнится). Девушка спервоначала — в амбицию девичьей гордости: «Такого никогда, никому не разрешаю!» Парень тут же приуныл, стал прощаться: «Дескать, значит, я не мил, стало быть, лучше не встречаться». Тут уж девушке стало жалко его терять — и вот какой нашла парадоксально-гениальный выход: «Раз такое положе нье— ну уж ладно, говорю: поцелуй — без разрешенья!» Вот формула, которой и придерживаюсь в жизни и мышлении. Безнадежно тут спраши вать позволенья: никто тебе ничего разрешить не может, так что разрешай себе — сам: целуй — без разрешенья! Не стой в остолбенении пред «деюре», а совершай — «де-факто». На это сначала сквозь пальцы посмотрят,
а потом и примут...— 13.VII.86.
188
кахетинцы и мегрелы, абхазцы, лазы ... Да, Имеретия = Украина
Грузии: тоже самостоятельное государство было тут...
Вуравнении этом я просто продолжал созерцание Пушкина: «Кавказ подо мною...» — и принял Кавказ за «тело отсчета », за
шкалу идей-понятий классификационную. Гора ведь таким же моделирующими потенциями обладает, как и Мировое Древо иль Здание-Дом: все можно по ветвям-этажам-уровням распо-
ложить-различить...
И вот все это разнствие Бытия предстает грузину воочию и в совмещении: в одном месте и времени, в одном «здесь и теперь»,
а не отстоит где-то за порогом восприятия чувств и ума, как в средней Европе иль России, так что различиями и деталями и оттенками, кажется, можно пренебречь,— как малыми членами разложения в математических рядах Ньютона, Фурье и пр. В Гру зии же Разуму приходится считаться с разными ималыми, с мень шинствами и их правами — ив социуме, и в понятии, и в психике. Не может тут быть закона подчинения меньшинства большин ству, что так естественно кажется и вроде само собой разумеет ся в космосе равнины, где все — равно и все — равны, по приро де... Нет, тут-то как раз по природе все разны, как породы деревьев и животных. И именно меньшинству сподручно распо ложиться жить в Сванетии, например: у самой кромки ледни ков, и туда силой не загонишь жить кахетинца, так что ему как раз не надо и неохота принимать на себя володение и распоря жение сванскою землею и начать, по праву и долгу господству ющего народа, учить тамошних жителей, как им хозяйствовать и что выращивать и когда,— имея себе за модель, конечно, усло вия Кахетии, долины Алазани, где закон большинства сего уста новился и опыт. Но и рад кахетинец, что сван=эскимос сам собой в диких своих (на ощупь-оторопь кахетинца) условиях управля ется и прижился — и пускай себе: мне такого и даром не надо!..
Русский же, несчастный, по логике равнинного Логоса апри орно полагает, что все — равны и одинаковы, как я; так что обя зан я всех и своему уму-разуму-понятию научить; и как жить,
выправить всех по своему образу и подобию (= божественно му!). Русский именно жертвенен и несчастен в этом своем, навя занном ему волей и логикой равнинного Космо-Психо-Логоса априоризме долга в отношении всех других народов и стран. И со-