Gachev_G_Natsionalnye_obrazy_mira_Kavkaz

§ Тут Боб — с муками перевода моего «Декарта » на английV2 ский. Бочаров вчера у нас был: именины Фотины = Светланы, да

иего день — Сергия — тоже оказался; у нас справляли.

Аутром — на Мамарду ехать18. Заколебался: сил нет. Куда мне еще приток?.. Приток теперь скорее меня губит, чем крепит. Лежать и не шевелиться в бытии... А я еще грузинство на себя взвалил промышлять...

Но коли не доведу до некоего конца — жалеть стану, уныние охватит.

Так что все ж еду на Мамарду — хоть на второй час: грузин­ ский Логос буду в нем постигать, ветвение-виение мыслей.

Вчера русское застолье у нас было. Чем от грузинского от­ лично?

Там обязательно по каждому человечку, что за столом, прой­ тись и пришить-извлечь из него некую идею общую и развить —

соглядкой на человека: меж ее сутью и сутью этого человека движась мыслию. На Руси нет жесткой ритуальности. Конечно, за именинницу и сопряженных с нею — выпьют. Но без идей. А потом, уж в ходе пиршества-разговора, за идею какую экс­ промт возникнет выпить.

Идеи — идеями. Люди — людьми.

Несоотносимость между ними. При одном —забывается дру­ гое. За идеей — о человеке. За человеком — об идее.

Затем — жажда исповедоваться охватывает за выпивкой: вот

имы вчера со Св. наперебой исповедовались Бочарову и Бобу о перипетиях нашей семейной жизни.

Вгрузинстве нет тяги на исповедь, на искренность = на иско­ ренение чрез то из себя злоб и черней. И так можно суммиро­ вать: грузинское застолье — это Алилуйя! = «Хвалите бога! Сла­ ва тебе, Боже!» Радование и юбиляция. А русское застолье — это «Господи, помилуй!» Печалование-покаяние о гресех своих. Биение себя в грудь со слезьми — пусть и пьяными, но все же очистительными: от того, что прошиб заскорузлость мою луч идеала — и ужаснулся я себе.

18 Мамардашвили тогда лекции об эллинской философии читал.— 30.XI.83.

110

Нет такого в грузинском застолье: никто на дурное себя иль другого не смотрит, не поминает, а воздымают все друг друга во хвале и одопении, держа пред общим умом, в медитации, плат­ форму идеала высокого: уровень идей как бы платоновских пред­ нося душам и умам всех.

И неизвестно, что лучше воспитывает человека: говорить ему, что он — хороший, иль говорить себе, что я — плохой, а другой бы утешал и говорил бы: «Ну не такой уж ты совсем плохой, Гоша. Ты еще не знаешь, какой я плохой бываю!..»? И так взаим­ но и поочистимся: каясь, окалину окаянную с душ соскребая в исповеди, в рефлексии, самокритике — личной, из «я », в работе самосознания.

А в Грузии — высокое и прекрасное общественное сознание, хоровое, и каждый в нем — устой и вкладчик; но нет хода назад и внутрь каждого: не высечен родник-источник самосознания личности — и именно в свободе: никто ведь не тянет меня за язык — повиниться, покаяться. Смолчать бы мог да затаить дур­ ноту в себе. Ан — беру да выковыриваю.

Грузин же — самодоволен... И ото всех подтверждение это­ му имеет.

Русский: «Ты меня уважаешь? Любишь? А как я тебя-то люб­ лю! » — обнимает и целует. Личность — к личности.

А в Грузии: «Как мы тебя любим, ценим!» Хоровое к индиви­ ду отношение.

2.40. Еду в баню: «чистыйчетверг» сегодня, кстати. В Инсти­ туте на 10 минут мелькнул. А на Мамарде — 3 часа пировал во духе...

4.IV.80. Все ж Грузия и петарда Мамарды меня хорошо вы­ несли из суеты и житейщины. И от газет-радио отключился: «информашку » — по боку! Противно этот весь небытийственный кошмар в уши и души запускать: что сказал Банисадр и что Кар­ тер.. Да на х.. вы нужны, со своею пустожвачкою псевдорешаю­ щего чего-то! Я лучше в Платона зароюсь да в «Витязя в шкуре тигровой».

Так что сетовал я, приехав: что должен еще грузинство рас­ хлебывать, что не успел там и не могу сразу включиться в «высо­ кие проблемы» здешнего существования. А теперь — благода-

111

рен Грузии за удержание меня в эстетике и метафизике. А прочее — катись!.. Обрыдла уж свара западников и славянофилов,

g перипетии ее нескончаемые...

Кстати, грузинское проклятие: «Чтоб ты умер на глазах своей матери!» А по-русски: «Пошел!..», «катись к...!» — везде движе­ ние прочь, в даль, по горизонтали, в «путь-дорогу» тебя отсыл.

В Грузии ж и проклятья — родовые, рожательные.

Читаю Ильи Чавчавадзе сатирическую повесть «Человек ли он?» — и это хорошим противовесом взять можно моему пане­ гирику грузинству. Он видит те же качества, что и я,— и это мне подтверждение, что я верно угадал. Но дает им иную, из нацио­ нальной самокритики, оценку. И — из личности.

«Удивительные люди грузины: какая ни выпала бы судьба, будь то счастье или несчастье,— грузин все равно покоряется ей. Ко всему на свете одинаково равнодушный (это я величал как «не-зависть », «космос самоудовлетворенности »!—Г.Г.) и упор­ но-невозмутимый, он не станет ломать себе голову ради счастья и не вступит в борьбу с несчастьем. Это равнодушие и невозму­ тимость грузины величают удовлетворенностью и довольством. Почтенные старцы частенько говорили мне: «Мы лучше нового поколения хотя бы потому, что довольствуемся малым ». Я, бы­ вало, молчал, а в голове мелькало: «Довольство малым — смер­ тельная болезнь для человека ». Благо новому поколению, если оно и в самом деле не знает этого довольства. (Вот: неудовлетво­ ренность, жажда, открытость в бесконечность — путь станов­ ления личности.— Г.Г.). Это наша единственная надежда: без­ дарные довольствуются тем, что есть,— потому среди них больше счастливых. Даровитые редко счастливы: они стремятся к луч­ шему...»19

Да, зароюсь в грузинство — как в сказку, нездешность не­ кую, что от прозы унылой выводит, освобождает,— и за то спа­ сибо. Как вон Лермонтов мог душой и стихами так отдаваться Кавказу. Иль как Пушкин «Тазита » писал в зрелости. Так и я стану «Грузинский Космос» мастерить и далее. Благо — рука набита, навык есть... Что-то и получится.

19 Грузинская проза. Т. II, ГИХЛ, М., 1955. С. 65-66.

112

Сейчас вечером, на исходе дня, где все меня отшвыривало от груза Грузии, а я его упорно на себя возлагаю, чтоб удержаться в проблеме и в инерции мысли,— при слабомыслии, хотя бы цитат­ ку перепишу, которую все равно собирался. Это — из «Сандро из Чегема » Фазиля Искандера. Там изображен момент, когда мужи села узнали, что умыкнули одну деву, и начинают впадать в риту­ альную лютость: готовность на погоню и отмщение изображают:

«Тут страшный шум поднялся на дворе тети Маши. Женщины выли, мужчины кричали, чтобы их отпустили, и они тут же унич­ тожат весь род этого паршивого полукровки. Как только кто-ни- будь начинал кричать, чтобы его отпустили, на нем мгновенно по­ висали три-четыре человека, так чтобы всем ясно было — не отпускают парня, а то наделал бы он делов. Интересно, что пока успокаивали и гасили этот очаг гнева, неожиданно загорался один из гасивших, словно в него влетела искра из этого очага, и теперь все кидались успокаивать его, а погашенный очаг как-то стыдливо смолкал и отходил в сторонку, словно говоря: ну что ж, пусть более разгневанный и, значит, более достойный, отомстит. Это не мешало ему после некоторой передышки иногда снова загореться и броситься мстить оскорбителю и, когда его схватывали успока­ ивающие и как бы говорили ему своими удивленными взорами, ведь мы тебя уже успокоили, он, продолжая неистовствовать и кричать, отвечал им глазами, мол, не виноват, оказывается, там еще оставался огонь, оказывается, вы меня не до конца загасили ».

Тут танцевальный героизм, ритуальный розыгрыш хоровых страстей, куда каждый влагает свою пылкую лепту — стреми­ тельности, подобной танцам грузинских ансамблей.

Но метафизически здесь интересно: как умеют завернуть на себя динамизм свой, не расплескать, в себе оставить, в своем космосе — полноты и присебейности.

А из Чавчавадзе — чтоб не забыть! — «У нас существует по­ верье, что если человек, впервые приехавший в город, не прогло­ тит камушка, то в городе его постигнет несчастье. В свое время и мне, автору этой повести, пришлось проглотить камушек»20.Зна­ чит: горцы себя с горой, камнем отождествляют — и нутро свое имталисманят.

20 Грузинская проза. Т. II, ГИХЛ, М., 1955. С. 68.

113

Вчера в деревню ездил: снег покидать с погреба, чтобы не затопило, когда таять начнет. Как освежился-улегчился в тру­ де белоснежном! Но вот общество местное самогоном угости­ ло, а я отказаться не устоял — и дань с меня здоровьем сняли: сердце побаливает-пошаливает. Жена вышла — тоже с серд­ цем и говорит:

— Наверное, неверно это: что средняя полоса — наилучшая для жизни. Как вы там, в Тбилиси, себя чувствовали?

— Легкость-крылатость некую; легко было носить тело свое: взбегали вверх.

— Давление другое, высокое. А тут — низкое, все давит, гнетет...

— Да, солнца тут, тепла мало человеку — в средней полосе: энергии не хватает противостоять холоду. Не пылкий тут и на­ род... Хотя, где уж живешь — там и живи: организм сам приспо­ сабливается...

— Вон X. на весну всегда в Коктебель уезжает: хорошо уст­ роились жить радяньские письменники! А сейчас — только что из Ялты: спортивен, загорает, в теннис играет...

А я тут бегаю-вымораживаю остатнюю жизненную силу, тепловую энергию — на лыжах зимой долгой. Да, пока молод и избыточно горяч и энергичен был я, бурно-кровный гибрид из южных кровей на Руси,— хороша мне зима была. А в эту зиму, видно,— переистощился...

— Пасха на снегу — нехорошо это!— так Быковы в деревне сказали.— Одна бабка говорит: к войне это...

Русский народ все войну поминает и к ней вечно готов психо­ логически.

— Но если война будет,— Быков,— помяните, Г. Д., мое сло­ во: такой разбой в стране начнется! Грабить будут. Дезертиро-

114

вать: молодежь-то какая пошла!.. Все им дай! При Сталине луч­ ше было: порядок!

— Ну уж «лучше »! Есть нечего было, миллионы людей пере­ резал...

— Это не Сталин. Это — Берия.

Вот русский народ: легковерен как! Как готов обманываться!

Да, обмануть меня не трудно:

Я сам обманываться рад,

как поэт — про возлюбленную... Утешиться мифом каким — вся­ кому сладко, сонно, забвенно. Не только русскому, конечно...

...А вообще, кончай-ка ты про все национальное рассуж ­ дать — и присущее человеку вообще толкуй... Хотя мои «нацио­ нальные образы мира » — это моя структура, язык, на каком я свое понимание мира, Бытия вообще, по частям раскладываю, рассказываю, уясняю.

И вот вопрос-проблема: как жить? Организовав жизни внеш­ ний порядок: чтоб рассеивающий энтропийный поток существо­ вания обрезать на подступах к тебе, устанавливая режим, ритм работы своей, отсекание привходящего, назойливого, но тебе сейчас не нужного, разрушающего?.. Но ведь и важное вторгает­ ся в разрушение структуры твоего бытия, как вон похороны Николая Степановича на днях; но ты не мог воспринять — от того, что утро было, а ты алкал за письменами своими сидеть, мысли отписывать,— и пропало для тебя такое событие, что Б. говорил: ничего подобного я не увижу до конца дней моих!— а ты был закрыт именно априорной внешней организацией-рит­ мизацией своей жизни, дня, дыхания: перебили его — и ты за­ дыхался. Или — организовать только свою внутреннюю реак­ цию, а что туда и когда вступит — отпусти это на волю Бытия, отдавайся? Ибо не предусмотришь всего. И лучшее-то и выс- шее-то как раз вторгается — как радость иль трагедия — в инер­ цию даже твоей организованности...

Это, кстати, я то, что говорил Мамардашвили, имею в виду: философский постулат в отношении к миру таков: в «порядке вещей » — чтоб был хаос, бессмыслица, несчастье. И если есть космос, смысл и радость,— то этого не должно было бы быть,

115

но это должно создаваться каждый раз усилиями — в каждый ^2 миг и каждым существом. Тут я строителен: сопротивляюсь ха-

^осу, из себя строю свое существование и выстраиваю свой мир. Это — принцип «мужской ».

А«женский» принцип — отдаваться навстречу потоку и встречать там не предполагаемый твоим узким рассудочном смысл. Быть открытым на все стороны, на ветер — его в тебя влетам. Б. так настроен: свою душу организовал — на готовность!

Ая страдаю: ах, опять день покорежен! Мой план разбит! И роп­ щу и ворчу — на то, о чем потом стану жалеть, что не отдался ему всею душой — и пропустил неповторимый момент и случай...

Ибо все сверхмерное именно неожиданно вторгается в жизнь, и надо ликовать, его встречая, а не ворчать, что нарушает ритм буден.

Вдеревню ехал когда, читал Важу Пшавела «Гость и Хозя­ ин» и другие поэмы; и вот что мне сверкнуло, уразумение какое.

ВГрузии Бог — это Дружба, тогда как апостол эллинский Иоанн сказал: «Бог — это Любовь »= Эрос преображенный...

В«Витязе втигровой шкуре »Автандил покидает любовь, го­ сударство, где он военачальник и опора; все пренебрегается из-за императива побратимства — за обретенного друга. И самые стра­ стные чувства — не любовные даже страдания, а от встречи и раз­ луки с другом. А уж интерес государства, политики, целого — вполне оставляем и пренебрежим — перед долгом к другу.

Вон и в поэме «Гость и хозяин» Пшавелы кистин Джохола, приняв в ночи хевсура Звиадаури и не узнав в нем врага народа своего, кто многих тут убил и сейчас рыскал отомстить за бра­ та,— когда наутро вся община села его вторгается в его дом взять врага, нарушая закон гостеприимства и побратимства,— Хозяин встает против всего села и рода-народа своего и защищает Гостя, будь он трижды враг народа и убийца его брата даже!

Здесь до предельной парадоксальности доведено то, что со­ ставляет специфический нерв грузинства и какова иерархия на его шкале ценностей.

Итут что важно: вступление в дружбу есть акт личности и свободы: никто к тому не принуждает,— в отличие от исполне­ ния закона на-рода, общины-общества-государства: когда враг

116

117

1» имно-свободное действие22 (в отличие от лично-свободного, инva дивидуального, которое знает Запад экзистенциальный), сдво-

gенное, парное; но и не эросно-парное (как супружество и лю-

^бовь), а дружески-парное...

V5 (Не связано ли это с гомосексуализмом, мужской любовью, распространенной как раз в этих широтах? Орест и Пилад в Эл­ ладе — друзья образцовые; французы Оливье и Роланд в маври­ танской Испании — в «Песне о Роланде »и т. п... Да и армянство рядом, с мальчиколюбием его...)

Если во европействе Истина ставится превыше всего: «Пла­ тон мне друг, но истина дороже »,— то тут именно Друг превыше Истины — отвлеченной, не чувствуемой и, значит, означающей то, чего нет в горизонте грузинского существования.

Даже долг к отечеству стушевывается перед долгом дружбы. Читая «Витязь...», я поразился невозможными на Западе и вРос­ сии выкладками, какими Автандил доказывает царю Ростевану, что он, чтобы выполнить нравственный долг и быть чистым пе­ ред Богом,— должен оставить Родину и дела государства (хотя они — в опасности, а он — главный здесь) и во исполнение при­ каза невесты Тинатин и клятвы верности новообретенному, имен­ но Богом приданному брату Тариэлу, должен уехать на годы прочь и в никуда, и на смерть возможную... (см. «Завещание Ав­ тандила царю Ростевану»).

На Западе мы знаем конфликт между долгом и чувством, причем долг — к Родине, а чувство — любовь к женщине (сю­ жет «Сида» испано-французского хотя бы припомним, Корне­ ля). Тут же — другая иерархия «долгов»: ведь и друг = тоже долг, что первее даже чувства к другу — прямо по Канту (если чувство примешивается к долгу и исполнение долга приятно, такой поступок — «легален », но не «морален »)! Вон Дата Ту­ ташхия: ему неприятен, видно, побратим его, политик, нет к нему теплого чувства, напротив, отвращение уже, наверное,— но долг побратимства надо исполнять, не рассуждая и не считаясь...

Правда, в поэме Руставели сила долга и пылкость чувства гармонизированы (гармония — вообще принцип Грузии): страсть

22 Вспомним и полиперсонализм грузинского глагола.

118

Автандила к миджнуру Тариэлу сильнее даже его любви к Ти­ натин. А эта — сильнее его любви к государству. Так что иерар­ хия долгов совпадает с иерархией чувств. Автандил — царю Ростевану:

Не осудишь ты, я знаю, государь, мое решенье.

Мудрый друг не бросит друга, несмотря на все лишенья. Вспомни, царь, Платон-философ нам оставил поученье: «Ложь несет душе и телу бесконечные мученья».

И далее: «Каково служенье дружбе, такова и мне цена »23. То же и в поэме Пшавелы «Гость и Хозяин »: вспыхнувшее

внезапно личное чувство, симпатия между двумя встречными в горах ночью в тумане и вступившими у очага в отношения побра­ тимства,— выступает как нечто дражайшее и редчайшее, дарподкидыш Бога самого («Гость — от Бога » — грузинская посло­ вица снова вспомнилась), перед чем должны стушеваться все прочие отношения, в которые вплетен индивид: как член рода, села, народа, семьи, муж, воин и т. д.

И это не просто сверхчеловечество «ницшеанца» Пшавелы: личность противостает изволению общины, обычаю, смеет свое помыслить, захотеть и исполнить (как Алуда Кетаури отказался отрезать руку-десницу поверженного врага, восхитясь его му­ жеством,— и за это был изгнан из села с семьей скитаться), но и в гармоническом «Витязе » — такая же иерархия. Читая поэму Руставели, я поразился «аполитизму» ее. Государство и полити­ ка видятся как нечто сравнительно малое и неважное, чем мож­ но пренебречь, во исполнение более важных и ценных: метафи­ зических и эстетических, нравственных принципов — дружба, любовь, красота...

Вот вазир увещевает Автандила:

Но коль царь и согласится, что на это скажет рать? Для чего ей полководца на чужбину отпускать?

Ведь, соперничая с нами, враг поднимется опять...

На это Автандил: «Если он меня не пустит, я тайком покину рать ». «Предатель и изменник!» — таковое ему тогда имя мы бы

23 Грузинская классическая поэзия в переводах Н. Заболоцкого. Т. I.

Тбилиси, 1958. С. 133,134.

119