Методическое пособие 573

Особый интерес студентов вызывает знакомство с базовыми концептами культуры изучаемого языка, которые не являются таковыми в их родном языке. Для японского языка таковыми являются не только широко разрекламированные не только

в нихондзин рон «теории о японцах»12, но и в отечественной литературе о Японии,

концепты амаэ – «надежда на понимание и любезность со стороны партнера», энрё – «стеснительность, скромность»,

хадзи – «стыд»,

ва – «согласие, гармония»,

омоияри – «сострадание, участие, заботливость»,

гири – «долг, нормы поведения» и т.п., но и глагольные концепты.

Кчислу последних в прежде всего относятся

вакарасэру – «дать понять»,

мусубу «связывать, соединять»,

итавару – «заботиться, беречь, благодарить»,

макасэру – «представлять на чье-либо усмотрение» и другие, отражающие сущность японской культуры.

Нельзя не отметить, что практически все вышеперечисленные слова можно считать безэквивалентной лексикой.

Вмировосприятии японцев природа не существует как внешняя среда, противостоящая человеку. Окружающий мир проявляется как функция психического состояния, которая присутствует в опыте, реализуется и воспринимается через опыт. Как известно, в христианской традиции принято, например, противопоставлять тело и душу, которая понимается как нечто светлое и возвышенное, несущее в себе искру божественного начала, в то время как тело считается греховным и низменным, подверженным плотским страстям.

Внациональной японской традиции всегда имело место единство – синсин,

буквально, то есть согласно иероглифам, «душа–тело», другими словами, душа и тело никогда не противопоставлялись.

Человек, его телесная и духовная составляющие, неразделимы, и подтверждением этого является определенная «раздробленность» термина, обозначающего душу живого человека. Языковые данные помогают изучающему японский язык получить необходимые для межкультурного общения знания о том, что духовные, душевные, моральные качества

исилы человека у японцев не концентрируются в каком-то определенном месте, а рассредоточены по различным органам и частям тела. Специфика восприятия человека в японской культуре отражается и в том, что в этом языке существует как минимум четыре слова, имеющие значение «человек», в зависимости от контекста возможны и другие варианты перевода.

Причинами, обусловленными базовыми представлениями той или иной культуры, как упоминалось выше, объясняются лексические и фразеологические особенности языка, в частности, лексика и фразеология, образованная от какого-либо продуктивного элемен-

та. Ярким примером может служить многоэлементное гнездо с иероглифом ки, имеющем значение «изначальная жизненная сила, пронизывающая и формирующая весь феноменальный мир». Вот лишь некоторые, наиболее часто встречающиеся элементы этого гнезда:

12 нихондзин рон «теория о японцах» - активно распространявшаяся в Японии и за её пределами во второй половине ХХ века теория об уникальности японской нации.

37

Научный Вестник Воронежского государственного архитектурно-строительного университета

тэнки – «погода»

кисё – «климат»

бё:ки – «болезнь»

кимоти – «настроение»,

ки га цуку - «обращать внимание»,

о-гэнки дэсу ка – «как Вы поживаете?» (букв. «изначальная жизненная сила с Вами).

Употребляемая при прощании и обычно переводимая как «берегите себя» репликаки о цукэтэ, имплицируя идею сохранения жизненной силы, как и другие приведенные выше примеры, как будто удерживает общающихся в пространстве японской культуры.

К числу обращающих на себя моментов при общении с японцами можно отнести и определенную сложность восприятия «числовой лексики», то есть слов, в состав которых входит иероглиф, обозначающий число. Языковое сознание японцев, будучи производной от «точки зрения змеи», явно тяготеет к конкретности и предметности мышления и стремится упорядочить окружающий мир путем пересчета, при этом часто используются слова, во внутренней форме которых имеет место обозначение чисел. В японском языке числительные (имеется в виду их иероглифическое отображение) составляют около 2% слов текста, что вдвое больше, чем в европейских языках. Имеющее исключительно культурные корни – «нумерологическое сознание» - привело к разрастанию в японском, как и в китайском, да и в других языках Дальнего Востока лексическо-фразеологического гнезда с числительными. В европейских языках эквиваленты многих подобных слов обычно являются более абстрактным понятиями. В качестве примера, помимо общеизвестного бандзай «да здравствует!», «слава!», «ура» (букв. «десять тысяч лет»)13 можно привести такие слова и выражения как

сэнриган – «ясновидение» (букв. «видеть на тысячу ри»),

сики – «времена года» (букв. «четыре сезона»),

дзю:нин дзю:иро – «сколько людей – столько мнений» (букв. «десять человек – десять цветов»),

санкокуити – «лучший/единственный на свете» (букв. «один на три страны»)14.

Вяпонском национальном мировосприятии кроются и причины того, что для этого языка характерно богатство лексики, описывающей эмоции и эстетическое состояние, и в то же время сравнительно немногочисленна лексика, обозначающая интеллектуальную деятельность.

Вязыковой картине мира выделяется обширный пласт слов, словосочетаний и фразеологизмов, имеющих эмоциональную, оценочную или стилистическую коннотации, которые обусловлены национально-культурным контекстом. Рамки статьи не позволяют подробно рассказать о работе с фразеологизмами на уроках японского языка, замечу только, что, пожалуй, именно они являются наиболее выразительным средством вербализации базовых концептов японской культуры [7].

13В этом возгласе, который в свое время был скомпрометирован как боевой клич японских воинов, нет ничего воинственного. Слова обретают свой смысл соответственно моментам, в которых их употребляют.

14Такое количество стран объясняется неосведомленностью японцев, весь мир для которых в своё время сводился в Японии, Китаю и Индии.

38

В восточных языках мы постоянно сталкиваемся с тем, что выбор необходимых в каждом конкретном случае грамматических средств зависит от факторов, обычно почти не влияющих на грамматику в русском или других европейских языках, например, гендерные или социальные (иерархические и возрастные) характеристики общающихся. Можно сказать, что если западные языки служат для передачи информации, то восточные

– для передачи отношений между людьми. Труднее всего приучить наших студентов к мысли о том, что диалог на японском языке – это не средство самовыражения, а способ «ублажения» собеседника, что более важным зачастую бывает не существо дела, о котором идет речь, а соблюдение внешних формальных правил общения.

Наиболее сложным моментом при практическом освоении восточного языка является не графика, объем иероглифики или грамматические построения, а выработка умения правильного вхождения в контекст. Если «для японцев очевидно, что истинное понимание достижимо только путем длительного наблюдения» [1, с. 213], то можно себе представить, насколько подготовленным к настоящему пониманию разговора должен быть подготовлен иностранец, который, по определению, является гайдзин - «человеком со стороны». Контекст, должное понимание которого порой требует очень глубоких и обширных знаний, определяет поведение человека по отношению к другим участникам общения и содержание его высказывания, влияет на выбор тех или иных грамматических и лексических средств для оформления этого высказывания. Вот и выбор подходящего к ситуации общения местоимения «я» из девятнадцати(!) слов, имеющих это значение, определяется контекстом. Впрочем, японцы часто опускают это местоимение, полагая более уместным соответствующее грамматическое оформление высказывания.

Во время разговора с японцами обязательным является учет того, что в рамках японской культуры, сформировавшейся в условиях почти трехсотлетней изоляции от внешних влияний, очень часто основной смысл высказывания передается не столько путем вербализации, сколько благодаря ранее полученному знанию, анализу обстановки, стиля общения и контекстуальных подсказок. Именно непонимание или недооценка иностранцем значения контекста часто бывает причиной так называемых «коммуникационных сбоев» при общении с японцами. Эта же причина является основной трудностью при переводе текстов японской литературы.

Следует особо подчеркнуть, что при анализе высказывания на японском языке весьма важным является не только то, что и как говорится, но и то, почему (коммуникативное намерение) именно так говорится в данной конкретной ситуации, другими словами, текст как устный, так, впрочем, и письменный не может быть сведён к средствам и способам его исполнения. Поэтому на уроках японского языка за единицу обучения мы обычно принимаем некий текст, а не то или иное грамматическое или лексико-фразеологическое явление. Такой подход в практике преподавания японского языка как иностранного означает фактически переход от обучения общению через язык к обучению языку через общение. Именно этим путем следуют обычно и японские специалисты, выезжающие в разные страны для преподавания своего языка.

Последнее время всё больше обращают на себя внимание различные экстралингвистические факторы речевого поведения, такие как национально-культурная обусловленность, ситуативная конкретность, пресуппозиция, без учета которых коммуникация не может быть успешной. Можно утверждать, что зачастую при общении на восточных языках использование минимальных лингвистических средств дает максимальный коммуникативный эффект. Такой результат получается благодаря действию непрямой коммуникации [1].

В любой культуре под воздействием специфического только для этого народа хода исторического развития сформировался характерный национальный тип непрямой коммуникации, другими словами, имплицитно осложненной коммуникации, при которой понимание высказывания включает восприятие смыслов, не оформленных в лексическом воплощении высказывании. В этих случаях без дополнительных знаний адресата и его умения адекватно интерпретировать полученную «помимо слов» информацию правильное

39

Научный Вестник Воронежского государственного архитектурно-строительного университета

понимание высказывания станет невозможным. Довольно часто причиной сбоя в межкультурном общении является именно неправильная интерпретация знаков непрямой коммуникации.

Исследование вопросов, связанных с непрямой коммуникацией, входит в круг проблем, исследуемых паралингвистикой, изучающей различные факторы, сопровождающие речевое общение и участвующие в передаче информации. Средства, которые принято называть паралингвистическими, способны придать смыслу высказывания широчайший спектр оттенков, вплоть до смысла, противоположного значению произнесенного слова. Не только простое русское «спасибо» в зависимости от интонационного оформления может передавать широкую гамму чувств от искренней благодарности до презрительного негодования, но и, например, очень употребительное японское словечко тётто – «немножко» часто называет не количество, а сомнение, отказ или несогласие с позицией собеседника. И в русском, и в японском языках при произнесении подобных слов и выражений мы наблюдаем нюансировку фонационных параметров, а именно: изменение высоты тона, громкости, темпа произнесения и других характеристик звучания голоса. Советуя студентам обращать внимание на звучание голоса «в целом», а не только на интонацию и правильную артикуляцию, мы цитируем классика японской литературы ХХ века Танидзаки Дзюнъитиро: «Когда сталкиваешься с европейцами лицом к лицу, даже только громкость их голоса подавляет физически...»15. Интонация и другие фонационные характеристики, отражают не только социальную принадлежность и общественный статус, настроение и физическое состояние человека, но также его культурный уровень, степень владения литературным языком или (на что надо обращать особое внимание при изучении японского языка!) диалектом.

Успех коммуникации во многом зависит от способности общающихся установить ритмичный обмен сигналами передачи, приема и реакции на информацию. Такими сигналами обычно служат направление взгляда, кивки головой, улыбки, движения губ, бровей и другая мимика. Эти кинесические средства тоже следует считать паралингвистическими.

Кним относятся:

-коммуникативные жесты, заменяющие в речи вербальные элементы, например, жесты, означающие просьбу подойти, уйти, замолчать и другие;

-модальные жесты и мимика, выражающие отношение говорящего к собственному высказыванию и его оценку предметам и явлениям;

-жесты и мимика, выражающие различные чувства и эмоции.

В специфике эмоциональных проявлений и использовании тех или иных кинесических средств находят свое выражение традиции и особенности психоэмоционального склада представителей того или иного этноса. Разумеется, для правильного ведения диалога с японцами студенты должны быть знакомы с особенностями их кинесики.

Даже при отсутствии осознаваемого языкового барьера серьёзным препятствием к успешному межкультурному контакту, к адекватному пониманию сообщения, будь то письменный текст или устное высказывание, могут стать и лакуны, и феномен «неговорения» в дискурсе [3]. C этими паралингвистическими средствами нам постоянно приходится сталкиваться в самых разных типах дискурса на японском языке [8]. Это очень распространенные и серьёзные явления, которые должны стать темой специального рассмотрения. Создается впечатление, что благодаря им и возможностям непрямой коммуникации полнее раскрывается смысл и формы реализации многих понятий, относимых исследователями к ключевым концептам японской культуры.

На уроках иностранного языка предметом внимания должна стать не только картина мира другой культуры, но также и знакомство с тем, как воспринимаются носителями изучаемого языка явления родной для студентов культуры [9]. Полагаю, что диалог культур на уроке иностранного языка с учетом вышеизложенных моментов поможет выработ-

15 Танидзаки Дзюнъитиро Понемногу о многом // сб. «Мать Сигэмото» - М.,1984, с. 271

40

ке умений адекватного речевого и поведенческого реагирования на иноязычное высказывание, будет способствовать осознанию собственной национальной идентичности.

Библиографический список

1.Сакаия Т. Что такое Япония? – М., «Партнер Ко Лтд» - 1992.

2.Морита Ё. Нихондзин но хассо, нихонго но хёгэн (Тип мышления японцев, лексика и фразеология японского языка) – Токио, Иванами синсё, 1998 (на японском языке).

3.Гуревич Т.М. Культурологическая парадигма преподавания японского языка // Вестник МГИМО Университета. 2012. № 2 (23). С. 208-212.

4.Струкова О.В., Фомина З.Е. Этнокультурная специфика реноминаций немецких топонимов в разных ареалах России (на материале немецких топонимов Самарской, Ленинградской и Пермской областей. /З.Е. Фомина // Научный вестник Воронеж. гос. арх.- строит. ун-та. Современные лингвистические и методико-дидактические исследования. – 2014. – вып. 1 (21).–С. 126-140.

5.Wierzbicka A. Understanding cultures through their key words. N.Y. - Oxford, 1997.

6.Фомина З.Е., Демидкина Е.А. Абстрактно-философские метафоры «жизни» в парадигме немецких и иноязычных афоризмов /З.Е. Фомина // Научный вестник Воронеж. гос. арх.-строит. ун-та. Современные лингвистические и методико-дидактические исследования. – 2008. – вып. 1 (9).–С. 11-21.

7.Гуревич Т.М. Без пословицы речь не молвится // Полвека в японоведении. Сб. статей и очерков. – М., Моногатари, - 2013, стр. 103-119.

8.Гуревич Т.М. Национально-культурная обусловленность непрямой коммуникации

//Вестник МГИМО Университета. 2013. № 2 (29). С. 163-167.

9.Гуревич Т.М. Японский язык. Стратегия и тактика делового общения. - М., ВКН, - 2016. 272 с.

Bibliograficheskij spisok

1.Sakaija T. Chto tako Japonija? – M., «Partner Ko Ltd» - 1992.

2.Morita Jo. Nihondzin no hasso, nihongo no hjogjen (Tip myshlenija japoncev, leksika i frazeologija japonskogo jazyka) – Tokio, Ivanami sinsjo, 1998 (na japonskom jazyke).

3.Gurevich T.M. Kul'turologicheskaja paradigma prepodavanija japonskogo jazyka //

Vestnik MGIMO Universiteta. 2012. № 2 (23). S. 208-212.

4.Strukova O.V., Fomina Z.E. Jetnokul'turnaja specifika renominacij nemeckih toponimov

vraznyh arealah Rossii (na materiale nemeckih toponimov Samarskoj, Le-ningradskoj i Permskoj oblastej. /Z.E. Fomina // Nauchnyj vestnik Voronezh. gos. arh.-stroit. un-ta. Sovremennye lingvisticheskie i metodiko-didakticheskie issledovanija. – 2014. – vyp. 1 (21). – S. 126-140.

5.Wierzbicka A. Understanding cultures through their key words. N.Y. - Oxford, 1997.

6.Fomina Z.E., Demidkina E.A. Abstraktno-filosofskie metafory «zhizni» v pa-radigme nemeckih i inojazychnyh aforizmov /Z.E. Fomina // Nauchnyj vestnik Voronezh. gos. arh.-stroit. un-ta. Sovremennye lingvisticheskie i metodiko-didakticheskie issle-dovanija. – 2008. – vyp. 1

(9). – S. 11-21.

7.Gurevich T.M. Bez poslovicy rech' ne molvitsja // Polveka v japonovedenii. Sb. statej i ocherkov. – M., Monogatari, - 2013, str. 103-119.

8.Gurevich T.M. Nacional'no-kul'turnaja obuslovlennost' neprjamoj kommunikacii // Vestnik MGIMO Universiteta. 2013. № 2 (29). S. 163-167.

9.Gurevich T.M. Japonskij jazyk. Strategija i taktika delovogo obshhenija. - M., VKN, - 2016. 272 s.

41

Научный Вестник Воронежского государственного архитектурно-строительного университета

ЧЕЛОВЕК, ПРОСТРАНСТВО И КУЛЬТУРА

ВЗЕРКАЛЕ РУССКИХ ПАРЕМИЙ

Вданной статье анализируется внешнее (адгерентное) и внутреннее (ангерентное) пространство человека, категоризируемое русскими паремиями с пространственной семантикой. Выявляется онтологическая взаимосвязь между спецификой языковой категоризации человека в континууме пространства и национально обусловленным кодом русской культуры. Выделяются доминантные типы внешнего и внутреннего пространства человека, изучаются особенности его структурирования, определяются когнитивные векторы движения, эксплицирующие онтологию пространства человека. Установлено, что глобальный континуум пространства человека детерминируют 8 субпространств (бытийное, физиологическое, соматическое, ментально-волюнтативное, геронтологическое, теологическое и космологическое). Каждое из субпространств, как составляющая пространства человека, маркируется знаковыми культурно-специфическими и историческими смыслами (паттернами), релевантными для русской культуры.

Ключевые слова: человек, паремии, типы субпространств (бытийное, физиологическое, соматическое, ментально-волюнтативное и др.), индефинитные пространства, этнокультурные смыслы, пространство и прецедентные имена, числовое измерение пространства, код культуры, паттерны.

Z.Ye. Fomina

MAN, SPACE AND CULTURE IN THE MIRROR OF RUSSIAN PROVERBS

The article concerns with analysis of outer (adherent) and inner (anherent) space of man, being categorized by Russian paremies with special semantics. Ontological interconnection between the specific feature of linguistic categorization of man in the continuum of space and nationally specified code of the Russian culture is revealed. Dominant types of outer and inner space of man are singled out, specific features of its structuring are studied, cognitive vectors of movement explicating the ontology of space of man are determined. It is found out that global continuum of the space of man is defined by 8 subspaces: (human being, physiological, somatic, mental-and-voluntative, gerontological, theological and kosmological). Each of these subspaces, as a component of space of man is marked by symbolic cultural-and-specific and historical meanings (patterns), relevant to the Russian culture.

Key words: man, paremies, subspaces (human being, physiological, somatic, mental-and-voluntative and others), indefinite spaces, ethocultural meanings, space and precedent names, man`s space measuring, code of culture, patterns.

Впословицах мира, которые, как известно, характеризуются своей вездесущностью

испособностью проникать во все сферы человеческого бытия, находят отражение как фундаментальные философские категории (время и пространство, бытие и сознание, человек и мироздание, явление и сущность и т.п.), так и важнейшие экзистенционально зна-

____________________

© Фомина З.Е., 2016

42

чимые понятия (жизнь, семья, общество, характер и мн. др.). В то же время, названные феномены по-разному представлены в разных культурах не только в аспекте их языковой, гносеологической, семиотической, когнитивной, семантической и аксиологической интерпретации, но и, в первую очередь, с позиции их этнокультурной концептуализации.

Изучение пословичного корпуса позволяет установить национально и культурно обусловленные приоритеты в выборе глобальных философских, религиозных, культурных понятий, используемых разными этносами в качестве метазнаков, в качестве метаязыка в целях отражения своего мировидения. К одним из таких приоритетов относится в русской пословичной картине мира категория «Пространство», что подтверждается многими исследованиями. Так, например, австрийский проф. Хайнрих Пфандл, сопоставляя немецкие и русские паремии с архисемами «пространство» и «время», пришел к выводу о том, что в русской пословичной картине мира доминируют, главным образом, паремии с пространственной семантикой, в то время как в немецкой языковой картине мира главенствующую роль играют пословицы с эпистемой «время» [1].

Исходный тезис гласит: «Все, что нас окружает, есть пространство». Как следует из результатов проведённого нами исследования, в глобальной перспективе пространство в русской пословичной картине мира репрезентируется в виде следующей ТРИАДЫ:

I.на уровне человека и животных (антропологическое и зооморфное пространство);

II.на уровне природы (натуроморфное пространство);

III.на уровне артефактов (артефактное пространство).

В рамках данной статьи нами будет проанализировано внешнее и внутреннее пространство человека (антропологическое пространство), категоризируемое русскими паремиями с пространственной семантикой. Цель исследования заключается в выявлении онтологической взаимосвязи между спецификой языковой категоризации антропологического пространства и национально обусловленным кодом русской культуры, выделении доминантных типов внешнего и внутреннего пространства человека, особенностей его структурирования, определении базовых векторов пространства человека, описании корреляций антропологического пространства с другими континуумами, выявлении культур- но-значимых смыслов и реалий, соотносящихся с категорией пространства в русской культуре и др.

Рассмотрение человека как пространственного континуума объясняется его онтологической сущностью как микрокосмоса, который всецело устроен по образу и подобию макрокосмоса. Человек, по мнению Гегеля, представляет собой сложнейшее, многомерное существо, детерминация деятельности и сама деятельность которого развертывается не в одной плоскости, а на многих уровнях [2]. В человеке есть и субъективное, и объективное, и абсолютное. Он и конкретный субъект со своими индивидуально-природными особенностями, и элемент системы общественных отношений, продукт социализации, и часть Абсолютного, медиум бога [2]. Человек глобален; он «вмещает в себя все, но сам не вмещается ни во что», как гласит известный афоризм. Человек вбирает в себя всю указанную триаду и предстает как сложный конгломерат [2].

Русские паремии с пространственной семантикой характеризуются, по нашим наблюдениям, гетерогенностью и культурологической обусловленностью объективируемых ими пространств.

Антропологическое пространство (I) объективируют 8 типов паремий с ключевыми словами с пространственной семантикой. Среди них выделяются, по нашим данным, пословицы, вербализующие:

1)экзистенциональное (бытийное) пространство человека (дом, изба, терем, хата,

двор, город, баня и т.п.);

2)физиологическое (руки, рот);

43

Научный Вестник Воронежского государственного архитектурно-строительного университета

3) соматическое (сердце, брюхо);

4) ментально-волюнтативное (воля, неволя, простор, теснота);

6)геронтологическое (колыбель, могилка);

5)социально-генеалогическое (семья);

7)теологическое (рай, приход, монастырь;

8)космологическое (свет, земля, мир, край, бездна); и др.

Выделение других типов пространств в рамках единого глобального антропологического континуума, отражающих взаимосвязь человека с внешним и внутренним миром, является вполне закономерным явлением, иллюстрирующим бесконечность и многообразие сущности человека. «Пространство не есть эмпирическое понятие, абстрагированное из внешнего опыта, так как пространство предполагается при отнесении ощущений к че- му-то внешнему и внешний опыт возможен только через представление пространства» [3].

Вычленение, выделение многих других пространств, связанных с общей пространственной моделью человека, объясняется тем, что пространство представляется, как следует из теории И.Канта о пространстве и времени, пониманием пространства как бесконечно данной величины, которая содержит внутри себя все части пространства. Кант подчёркивал, что пространство не есть дискурсивное, или общее, понятие отношений вещей вообще, так как имеется только одно пространство и то, что мы называем «пространства-

ми», является частями его [3].

Итак, экзистенциональное (бытийное) пространство или пространство для обитания человека репрезентируется паремиями с архисемой «строение для проживания человека». Антропологическое пространство характеризуется многофункциональностью и отражает

культурно-специфическую модель русского бытия.

Приведем примеры с пословицами, в составе которых содержатся культурно маркированные эпистемы с пространственной семантикой: дом, изба, хоромы, терем, хата,

двор, город, баня.

Важно заметить, что понятие ДОМ как пространственное понятие репрезентируется в русских паремиях, как правило, с ярко выраженной позитивной коннотацией и соотносится со знаковыми традициями и праздниками русской культуры (праздник великой Троицы и др.). Ср.: Без троицы дом не строится; Дома <и> стены помогают; В гостях хорошо, а дома лучше и др. [1*].

К типично русским пространственным строениям относится культурема ИЗБА, отражение которой в русском языковом сознании ассоциативно связывается:

а) с домашним уютом, наличием «поющих сверчков за печкой» (Была бы изба нова,

а сверчки будут) [1*];

б) наличием большого пространства в русской избе (Искрой избы не осветишь);

в) её надежностью и прочностью (Не для лета изба рубится—для зимы);

г) наличием большой свободы для перемещения (Своя избушка свой простор);

д) радостью и весельем (Говорок на порог, а скука из избы вон); е) наличием хозяина (Мели, Агаша: изба-то наша);

ё) наличием условий для построения избы (В дождь избы не кроют) [1*]; ж) жизненной установкой о том, что не величина и не местонахождения избушки

определяют счастье человека (С милым и в лесной избушке жить) [1*]; и т.п. Этимология понятия «ТЕРЕМ» изначально указывает на типично древнерусскую по-

стройку: «В Древней Руси: терем - жилое помещение в верхней части дома или дом в виде башни» [2*].

Характерно, что и само небо как вселенная отождествляется в русском народном сознании с ТЕРЕМОМ (ср.: Небо –терем божий; звезды - окна, откуда ангелы смотрят) [3*].Через образ терема передается признак взаимоотношений между возлюбленными (Без тебя опустел белый свет; Без тебя пуст высок терем). Пространственное понятие терем

соотносится с другими строениями русской культуры (Как терем ни высок, а повалуша

44

(старин. почивальня) выше; Не ставь наши сени булдырем (ставь высоким теремом)!

(«Булдырь - дом, стоящий на отшибе") [4*].

Культурно обусловленным пространственным строением, коррелирующим с континуумом человека, является и понятие «ХОРОМЫ». Хоромы отличаются:

а) большим пространством и подчеркивают социальный статус их владельца

(Залетела ворона в царские хоромы: почету много, а полету нет [5*];

б) обладают мощью и величиной строения (Соломиной не подопрешь хоромину; в) требуют постоянного поддержания порядка (Хоромы кривые, сени лубяные, слуги

босые, собаки борзые) [5*].

Феномен Хоромы в русских пословицах соотносится нередко с понятием «Ворона», через метафорический образ которой репрезентируется: а) идея «отсутствия свободы» («нет места для полета»); б) перемены в социальном статусе человека (Бывали у вороны большие хоромы, а ныне и кола нет: «Хоромы→ кол») [5*].

Концепт «ХАТА» также имеет национально и культурно мотивированную окраску, обусловленную как спецификой архитектуры хаты, её этническим колоритом, а также идеей привязанности к малой Родине. Ср.: Моя хата (изба) с краю (я) (ничего не знаю);

Дорогая та хатка, где родила меня матка и т.п. [1*].

Экзистенционально-бытийный континуум человека представляют также понятия

«ДВОР» (Не купи двора, (а) купи соседа); и «ГОРОД» (Бабьи города недолго стоят) [1*].

Согласно словарному толкованию, «рубить, строить дома — не женское дело. Были, конечно, случаи, когда с топором на угол при рубке дома садились женщины, но это считалось ненормальным, что и отражено в вышеприведенной пословице» [1*].

Этнокультурологическим знаком русского бытия и одним из важнейших понятий русской национальной культуры является понятие БАНЯ. «Издревле посещение бани для русского народа было не просто способом помыться, а служило целым ритуалом, который совершенствовался из столетия в столетие» [6*]. Поэтому не случайно, что в русском народном фольклоре поговорки и пословицы о бане занимают особое место. БАНЯ как пространственное строение - это необходимая составляющая любого русского экзистенцио- нально-бытийного ландшафта, как деревенского, так и загородного. Традиционно баня ассоциируется в русском языковом сознании со здоровьем, гедонистическими ощущениями, хорошим самочувствием и яркими положительными эмоциями [6*]. Приведём приме-

ры: Баня — мать вторая! Тело парит, здоровье дарит! По дыму на бане пара не угадаешь; Раздевшись—в баню, а одевшись—на мороз; В бане помылся, что омолодился. Баня

— мать наша: кости распаришь, все тело поправишь. Баня парит, баня правит и мн. др.

Таким образом, анализ паремий, участвующих в концептуализации экзистенционального (бытийного) пространства человека, со всей очевидностью демонстрирует их культурно-специфические особенности, обнаруживаемые, в частности, в номинациях самих пространственных строений (изба, хата, хоромы, баня, терем), которые, как отмечалось выше, отличаются своей национально обусловленной архитектурой, характеризуются орнаментальным декором, отражают специфику «русских» городских и деревенских строений, репрезентируют географические признаки того или иного региона России (хата

– юг России, изба - центральная Россия), а также эксплицируют национальное своеобразие их функционального использования (терем, повалуша, сени, булдырь и др.).

Кроме того, паремии с пространственно-бытийной семантикой априори содержат в своем узуальном значении позитивно - или негативно-оценочную социальную маркированность русских строений (дом или хата), т.е. эксплицируют социальный статус владельца (владелец хаты (бедный) или владелец хоромов (богатый)), указывают на величи-

ну строений (избушка и хоромы, терем) и т.п.

Интересно подчеркнуть, что среди паремий с пространственной семантикой доминируют пословицы с ключевой лексемой «ДОМ». Данный факт не является случайным, поскольку привязанность к родному дому, очагу, культ РОДИНЫ составляют одну из релевантных черт русского национального характера и менталитета [4].

45

Научный Вестник Воронежского государственного архитектурно-строительного университета

2. Физиологическое пространство (внутреннее пространство человека) катего-

ризируется русскими паремиями со следующими лексическими составляющими: тело,

руки, глаза, рот и др.

Феномен ТЕЛО как пространственная реалия чаще всего выступает в таких семантических корреляциях, в основе которых лежат полярные квантификативные векторы:

а) большое-малое (Велик телом, да мал делом) [7*]).

б) ментальное и физическое (Душа согрешила, а тело в ответе и др.)) [7*]. Итак, тело как пространство закрепляется в русском сознании как ведомая сущность, управляемая мышлением, языком, с одной стороны, и подверженная влияниям душевных порывов человека, с другой.

Небезынтересно отметить, что понятие «РУКИ» (в составе русских пространственных паремий) может быть причислено к категории пространственных реалий, поскольку они весьма часто выполняют функцию вместилища (ср.: Что скупому в руки попало, то и пропало) [7*]. В метафорическом контексте руки способны удерживать в своем пространстве не только предметные реалии (ср..: В чужих руках ломоть велик), но и абстрактные морально-этические сущности (ср.: Счастлив бывал, да бессчастье в руки поймал; Что скупому в руки попало, то и пропало и др.) [7*].

Паремии с ключевой «Руки» строятся, как правило, на метафорических антиномиях:

воробей в руках (лучше)> (чем) петух на кровле [7*];

(ср.: Лучше воробей в руки, нежели петух на кровле) [7*];

синица в руках (лучше)> (чем) журавль в небе (ср.: Лучше синицу в руки, чем журавля в небе.) и др.

Небезынтересно отметить, что «ГЛАЗА» как пространственные реалии маркируются

врусском народном языковом сознании скорее отрицательно. Так, глаза ассоциируются с еще более емкими и обширными пространствами, причем с пейоративной (метафорической) коннотацией и сравнениями: а) Глаза— ямы (Глаза— ямы, а руки — грабли.) [7*]; б)

глаза - ненасытная яма/ волчья пасть (Волчья пасть да поповские глаза — ненасытная яма) [7*]; в) шире брюха (Глаза шире брюха.У попа глаза завидущие, руки загребущие. У попа глаза шире брюха) [7*]; д) глаза - огромные (Глаза как плошки, а не видят ни крошки) [7*] и т.п.

Отмечаются глубина, безмерность, «ненасытность» глаз, а также их фрустративные (устрашающие) признаки. Однако, следует подчеркнуть, что такая исключительно негативная репрезентация глаз связана, главным образом, с эмоциональным описанием духовных лиц (попов), требовавших постоянных подношений от крестьян.

Физиологическое пространство как составная часть антропологического континуума эксплицируется также вербализованным понятием «РОТ», объективируемым многочисленными паремиями. Пространственные характеристики рта дополняются метафорическими сравнениями (Рот – шире ворот), указывающими на его квантификативные признаки (объемность, широта). Заметим, что в культурологическом аспекте рот, как элемент внешнего пространственного мира человека, облигаторно сопряжен как с глюттонимиче-

ской реалией «ХЛЕБ» (ср.: Ему замеси да и в рот понеси. Ему разжуй да в рот положи. На чужой каравай рот (рта) не разевай, а пораньше вставай да свой затевай. Целого хлеба в рот не вложишь. Как хлеба кусок, так разинул роток) [7*], так и с гидронимиче-

ским понятием «ВОДА» (Молчит — как воды в рот набрал) [7*], что отражает символику рта как «врат жизни» человека.

Рот как пространственный континуум репрезентируется в пословичной картине ми-

ра в качестве локуса, вместилища, Ср.: Не клади волку пальца в рот. Скажи да укажи, да

врот положи. Сладок мед, да не по две ложки в рот. И без песен рот тесен [7*].

3.Соматическое пространство эксплицируется в русских паремиях посредством лексем: СЕРДЦЕ, БРЮХО и др.

Представляется важным подчеркнуть, что в русской культуре такие глобальные понятия как «Душа», «Сердце» относятся к базовым детерминантам русского менталитета и

46