Внешняя политика и безопасность современной России - 1 - Хрестоматия - Шаклеина - 2002 - 544

* * *

Главным итогом прошедшего десятилетия является то, что Россия состоялась как один из влиятельных центров современного мира, строящий отношения с другими государствами на началах равноправия и взаимной выгоды, обрела уверенность в своих силах. Мы знаем, какую систему международных отношений хотим утвердить, знаем и то, что можно и чего нельзя ожидать от внешней политики. Российской внешнеполитической концепции одинаково чужды как национальный эгоизм и слепое поклонение военной силе, так и романтический идеализм в мировых делах, несостоятельность которого подтвердила сама жизнь. Наша концепция проникнута здоровым прагматизмом. Одна из ее ключевых идей состоит в том, что на нынешнем, во многом переломном этапе развития России внешняя политика призвана быть действенным помощником решения внутренних задач. Сегодня наши внешнеполитические ресурсы объективно ограничены. И они будут сосредотачиваться в первую очередь на жизненно важных для нас областях. При этом первейшая цель, которая стоит перед российской внешней политикой, — это обеспечение необходимых внешних условий для окончательного выхода страны из экономического кризиса и вступления на дорогу уверенного экономического роста и процветания.

У России есть необходимые ресурсы и возможности, чтобы занять достойное место в новом мировом порядке начала третьего тысячелетия. По присущим ей качествам — геополитике и демографии, истории и культурным традициям, по экономическому и военному потенциалу Россия объективно была, есть и будет важным центром мировой политики.

Примечания:

1Современные международные отношения. — М., 2000. — С. 484.

2Выступление Президента России Б.Н. Ельцина на заседании Верховного Сове-

та Российской Федерации 6 октября 1992 г. // Дипломатический вестник, 1992. —

№ 19-20. — С. 4.

3Канцлер А.М. Горчаков. 200 лет со дня рождения. — М., 1998. — С. 321-322.

4Там же. С. 334.

5ПримаковЕ.М. Россия в мировой политике// Год Планеты. — М., 1998. — С. 52.

6Менделеев Д.И. Границ познанию предвидеть невозможно. — М., 1991. — С. 101.

7Россия и мир: Новый курс. Политические рекомендации, основанные на международном проекте «Окружающая среда российской безопасности». — М., 1999. — С. 11.

8Ежегодник СИПРИ, 1997. — М., 1997. — С. 35.

9Strategic Assessment. 1999. Institute for National Strategic Studies. — Washington, 1999. — P. 14.

10Tenth United Nations Congress on the Prevention of Crime and the Treatment of Offenders. — UN DPI/2088/F-003219. — P. 1.

11Foiard de P.A. Liberalisme et humanisme // Defense Nationale, 1999. — № 11. —

P. 10-11.

12Strategic Assessment, 1999. — P. 12.

13New World Coming: American Security in the 21st Century. — Washington, 1999. — P. 133.

14Colloque de I’Institut de Relations Internationales et Strategiques sur «morale et relations internationalеs», 16 mai 2000. — Intervention d'ouverture du Ministre des Affaires Etrangeres. — P. 4.

15Известия. 15 мая 1999 г.

16Kamp K.-H. L'OTAN apres le Kosovo: ange de paix ou gendarme du monde // Politique Etrangere, 1999. — № 2. — P. 255.

17Huntington S. The Lonely Superpower // Foreign Affairs, 1999. — March/April. —

P. 37.

18Стратегия для России: повестка дня для Президента — 2000 (Доклад Совета по внешней и оборонной политике). — М., 2000. — С. 91.

19The Final Document of the XIII Ministerial Conference of the Non-Aligned Countries. — Cartagena, 8-9 April 2000. — Paragraph 263; Declaration of the South Summit. — Havana, 10-14 April 2000. — Paragraph 54.

20The Final Document of the XIII Ministerial Conference of the Non-Aligned Countries. — Cartagena, 8-9 April 2000. — Paragraph 11.

21Декларация тысячелетия Организации Объединенных Наций (A/res/55/2). — Параграфы 1, 3, 4.

22Мы, народы: роль Организации Объединенных Наций в XXI веке. Доклад Генерального секретаря ООН. — Док. А/54/2000. — Параграф 362.

23Доклад Генерального секретаря ООН о работе Организации. Официальные отчеты Генеральной Ассамблеи, пятидесятая сессия, дополнение № 1 (А/50/1). — Параграфы 2-3.

24Мы, народы: роль Организации Объединенных Наций в XXI веке. — Док.

А/54/2000. — Параграф 14.

25 Chirac J. La France Dans un monde multipolair // Politique Etrangere, 1999. — № 4. — P. 85.

26The Final Document of the XIII Ministerial Conference of the Non-Aligned Countries. — Cartagena, 8-9 April 2000. — Paragraphs 29-30.

27Послание Президента Российской Федерации Федеральному Собранию «Го-

сударство Россия. Путь к эффективному государству». — М., 2000. — С. 8. 28 Там же. — С. 7.

А.Г. АРБАТОВ

НАЦИОНАЛЬНАЯ ИДЕЯ

ИНАЦИОНАЛЬНАЯ БЕЗОПАСНОСТЬ

Пожалуй, трудно найти пример, который бы лучше, чем Россия, подтверждал известное изречение «география — это судьба наций». Расположение между Европой и Азией всегда оказывало мощное влияние на геополитическую эволюцию России, ее внутреннее развитие и внешнюю политику.

Восприняв западную цивилизацию через христианство, культуру, организацию государства, Россия всегда оставалась самой отдаленной частью Европы и никогда по-настоящему не интегрировалась в ее экономическую и политическую жизнь. Еще в меньшей степени Россия принадлежала к Азии, хотя географически расширялась главным образом на восток, так что 80% ее территорий расположены за Уралом. Всегда тяготевшая к Европе, Россия страдала от конфликтов и политических неурядиц, исходивших с европейского направления. И

всвою очередь, сама нередко приносила нелегкие испытания славянским народам на западе и мусульманским — на юге и юго-востоке.

Противоречивость и трагизм российской истории создали благоприятную почву для мифов, психологических комплексов, идеологических и политических заблуждений относительно специфики России, уникальности ее пути развития и своеобразной системы ценностей, особой миссии в мире, о чем в России и за ее пределами в течение последних почти двухсот лет велись бесконечные споры.

Эти дискуссии вполне естественно обострились в последнее десятилетие. Вновь, как в конце XV, в начале XVII и начале ХХ веков Россия ищет для себя новую экономическую и политическую систему, геополитический статус, идеологию и национальную идентичность, старается определить будущих противников и союзников за рубежом.

Вданной статье не делается попытки охватить все историческое измерение или всю эволюцию России как нации. Моя задача — затронуть лишь некоторые вопросы взаимодействия между внутренним развитием России и ее внешней политикой и стратегией безопасности, а также рассмотреть их влияние на некоторые проблемы современных отношений Москвы со своими ближайшими и отдаленными соседями. Вполне вероятно, что эта статья вызовет возражения, другие точки зрения на данный предмет, и тем самым — хотелось бы надеяться — послужит развитию просвещенной дискуссии по столь серьезному вопросу.

ВОСТОК ЕВРОПЫ ИЛИ ЗАПАД АЗИИ?

Может быть, впервые в новейшей истории сложилось удивительное единодушие среди наиболее консервативных западных и российских политиков относительно места России в мире и ее внешнеполитических устремлений. В частности, Генри Киссинджер пишет: «У нее никогда не было независимой церкви: мимо нее прошли Реформация, Просвещение, эпоха великих географических от-

Опубликовано: Мировая экономика и международные отношения. — 1998. —

№5 (С. 5-21), № 6 (С. 5-19).

крытий, современная рыночная экономика… Даже искренние реформаторы способны видеть в традиционном русском национализме объединяющую силу для достижения своих целей. А национализм в России исторически был миссионерским и имперским. Психологи могут спорить, было ли причиной этого глубоко укоренившееся ощущение опасности или врожденная агрессивность. Для жертв российской экспансии это различие чисто теоретическое. В России демократизация совсем не обязательно идет рука об руку со сдержанностью во внешней политике. Вот почему утверждение, что мир будет обеспечен в первую очередь внутренними российскими реформами, находит немного сторонников в Восточной Европе, Скандинавии или Китае, и почему Польша, Чешская Республика, Словакия и Венгрия так стремятся присоединиться к Атлантическому альянсу»1.

Сергей Бабурин рассматривает эту тему под своим углом зрения: «Идея развития Русской земли и как территории, и как государства определяла внешнюю и внутреннюю политику России на протяжении нескольких веков… Эта идея лежала в основе политической доктрины «Москва — третий Рим», была и остается стержнем современного русского национального самосознания… Рассматривая территорию как один из основных признаков любого государства, следует подчеркнуть, что трагедия 1991года заключается не только в том, что некоторые внутренние административные границы стали государственными. Главное состоит в том, что страна Россия, носившая в XX в. имя Советский Союз, единый организм, единая культура, единая цивилизация оказались разорванными на несколько частей»2.

В основе подобных взглядов лежит вера в то, что существуют некие качества, исконно присущие русскому национальному бытию, общественной организации и психологии, которые ощутимо детерминируют и внутренний строй, и внешнюю политику, и у которых в Российской империи, Советском Союзе или нынешней Российской Федерации менялись только идеологическая оболочка или политическое обоснование.

Утверждают, в частности, что свободная рыночная экономика, частная собственность и индивидуалистская забота о собственных интересах как двигатели экономического процветания чужды россиянам, предпочитающим коллективный труд, общинную или государственную собственность (прежде всего на землю), более или менее равное распределение богатства и благотворительность как средство сглаживания неравенства. Западному материализму противопоставляется российский примат духовных ценностей, самопожертвование, достоинство в бедности, вечные поиски смысла жизни и нескончаемый спор со своей совестью, которые воспринимаются как более важные, чем экономическое благосостояние и немудреный душевный покой. Россия ассоциируется с подавляющей властью государства, опирающегося на огромную военную мощь и возглавляемого авторитетным и мудрым владыкой, который руководствуется не законами, а совестью и разумом.

Предполагается далее, что россияне, в отличие от гражданского общества, конкуренции и самоуправления Запада, живут общинной мудростью и согласием, перепоручая осуществление своей воли высшим властям и извечно уповая на «строгого», но справедливого царя», которому прощается все (кроме мягкотелости) за огромную ответственность, которую несет перед Россией и всем миром по реализации «русской идеи». Вместо того, чтобы приспосабливаться к несовершенству этого мира и максимально использовать предоставляемые им воз-

можности для своего процветания, россияне верят в особую миссию человека и народа и беззаветный патриотизм, — будь то во имя мирового коммунизма или утверждения «русской идеи», — и эта высшая миссия оправдывает любые жертвы, самоотречение, забвение норм права и гуманизма ради ее осуществления3.

«Православие, самодержавие, народность» (или, в другой формулировке, «за Бога, царя и отечество») — традиционная триада так называемой «русской идеи». В царской России она прямо внедрялась на протяжении веков, в течение 70 лет она опосредованно пронизывала советскую идеологию, и сегодня ее вновь используют для утверждения «особого пути» развития посткоммунистической России, который, надо полагать, должен принципиально отличаться от западных моделей: экономики, демократии и идеологического плюрализма и не допускает никакой интеграции в экономическую и политическую систему передовых стран мира4.

Рассуждения на эту тему политиков, государственных деятелей, философов и историков прошлого и настоящего можно приводить до бесконечности. Недостаточно процитировать высказывание вполне умеренного эксперта — Сергея Кортунова. То, что он профессионал «призыва нового политического мышления» конца 80-х годов и при этом занимает пост в нынешней президентской администрации, говорит о многом в эволюции взглядов новой российской политической элиты за последние годы. «К концу XIX века Россия вобрала в себя всех желающих объединиться под своей эгидой и оставалась всегда открытой для того, чтобы принять другие малые и большие народы и этносы. Она никогда не объединяла их насильственным путем. Более того, и в XIX, и в ХХ веках она фактически превратилась в донора для целых субконтинентов. При этом русская душа всегда оставалась свободной. Она избежала порабощения всякого рода догматизмом или утилитаризмом. Этой душе всегда оставались доступны образы, накопленные всеми предшествующими поколениями, а также долговечные видения дальнейшего развития цивилизации… Она демонстрировала тем самым единство души человечества, являла собой как бы прообраз этой единой души5.

Суть «русской идеи» и ее внешнеполитическая проекция ярко выражены

вприведенных выше рассуждениях о русском национальном характере (кстати,

вних, к сожалению, почти не оставлено хороших черт характера на долю других народов мира). Это в основе своей — идея власти России над другими славянскими и неславянскими этносами, в той или иной мере входившими в «естественные границы» поздней Российской империи и Советского Союза, а также ее политического доминирования над «внешней оболочкой» этого ядра — непосредственно прилегающими зонами Восточной и Центральной Европы, Малой и Южной Азии, Монголии и Дальнего Востока. Ключевой момент в том, что это прямое правление и геополитическое доминирование не обосновываются привлекательностью примера экономического процветания или политической свободы российского народа. Они скорее объясняются метафизическими достоинствами — русским духовным превосходством и универсальностью, которые должны априори приниматься как дар Божий всеми народами, оказавшимися в этих владениях.

Эти исконные ценности ставятся выше экономической или политической организации общества. Именно они определяют ее вторичные формы, соответствующие русскому «особому пути», будь то царская триада: «православие, самодержавие, народность» или сталинская — коммунизм, руководящая роль партии и советская власть. Более того, эти «особые формы» организации общества

необходимы, поскольку при иных ее принципах не все другие народы и даже не все социальные группы среди самих русских были бы готовы принять или хотя бы понять эти сакраментальные духовные ценности (и еще менее — увязать их с образом жизни российской/советской правящей элиты, отнюдь не чуждой материальных благ западной цивилизации).

Соответственно, «внешняя оболочка» сферы господства за рубежами страны нужна для того, чтобы гарантировать неприкосновенность ядра. Предполагается также, что необходимо всеми доступными средствами противостоять любым не входящим в эту сферу нациям или союзам на западе, юге или востоке, которые могут создавать опасность для подобного устройства, представляя соблазны материального, политического или идеологического характера. Сохранение барьеров и противодействие широким внешним контактам, не говоря уже об интеграции с «потусторонним» миром, — условие sine qua non выживания «русской идеи» и ее институциональной основы.

Нет сомнения, что от подобной философии нельзя просто отмахнуться. История России и приобретенный в последние годы неоднозначный опыт введения рыночной экономики и демократии при строительстве «стратегического партнерства» с США и Западной Европой, — все это занимает заметное место в спорах вокруг данного предмета и вопроса о том, какова должна быть в будущем российская внешняя политика и стратегия безопасности. Хотя углубленный анализ истории России и происхождения «русской идеи» выходит далеко за пределы настоящей статьи, высказать ряд соображений необходимо.

Древняя Русь в IX–XII вв. не отличалась от современных ей феодальных государств Европы и была связана тесными династическими узами с европейскими королевскими и княжескими домами. Зачастую она обгоняла их по экономическому и политическому развитию; например, такие части ее, как Новгородская республика или Киевское княжество, расположенное на водном торговом пути из Северной в Южную Европу. Русь приняла христианство от Византии в Х веке вместе с важной традицией подчинения церкви государству (или слияния с ним). Этим был заложен первый камень в основание будущей централизации российской государственной системы, хотя в то время русские княжества были разрозненны, и в их постоянных распрях церковь — как в Западной Европе — выступала скорее третейским судьей, а не прислужницей.

Другой важной причиной централизации было уязвимое геополитическое положение на огромной равнине при почти полном отсутствии естественных преград, какими являются, например, горные хребты или морские побережья. Постоянные войны с противниками, вторгавшимися с запада, востока и юга, были стимулом к объединению и централизации, прежде всего с целью создания единой военной мощи, которая с тех пор стала для Русского государства сердцевиной и главной целью его политической и экономической организации.

Эта централизация и объединяющая идеология православной церкви сыграли ключевую роль в обретении Русским государством суверенитета в конце XV в. после более чем двух столетий монгольского владычества, серьезно замедливших экономическое и политическое развитие Руси.

Еще одним следствием исконной уязвимости стала постоянная территориальная экспансия России в поисках безопасности — насильственная в отношении одних народов (волжские и крымские татары, прибалтийские народы, финны и поляки, сибирские народности, центрально-азиатские мусульманские госу-

дарства), желанная для других как средство защиты от опасных соседей (Украина и Белоруссия в XVII в., Грузия и Армения в XIX в.). В результате российская империя к середине XIX в. простерлась на западе до польско-германской границы, на юге — до Анатолии, Персии и Памира, на востоке — до Манчжурии и далее — до Аляски и северной Калифорнии.

С геополитической точки зрения эта экспансия не отличалась от американского продвижения на дикий Запад и захвата новых территорий путем войн на юге и на севере. Однако противники США — индейские племена и дряхлеющие колониальные империи Испании и Великобритании — с начала XIX в. не представляли никакой угрозы территории Соединенных Штатов. Там экспансия значительно ускорила экономическое развитие молодого американского капитализма. Что же касается России, то экспансия требовала все большей военной мощи и более жесткой централизации государственной власти для контроля над новыми землями и народами. Растущий государственный аппарат выжимал деньги из нарождающейся промышленности, сохраняя крепостную зависимость и в целом замедляя экономическое развитие.

Расширение периметра границ в тех случаях, когда они не достигали естественных сухопутных и морских рубежей, наталкивалось на растущее сопротивление других государств и порождало новую уязвимость. Этот периметр безопасности то и дело нарушался восстаниями присоединенных народов, а также экспансией других великих держав, доходившей иногда до самой Москвы (в XVI, XVII и XIX в., и в 1941 г. — соответственно, при вторжении крымских татар, поляков, наполеоновских и гитлеровских войск). Возвращение утраченных территорий требовало огромных жертв со стороны народа, концентрации ресурсов на военные нужды и более жесткого авторитарного политического режима, а также внедрения не подлежавшей обсуждению идеологии для того, чтобы оправдать жестокость и неэффективность гигантской государственной машины.

Попытки реформировать и модернизировать Россию иногда прямо имели целью усилить военную мощь и поддержать дальнейшую экспансию (петровские реформы). В других случаях, когда они более глубоко затрагивали экономическую и политическую систему (вторая половина XIX и начало Х вв.), они сразу же вступали в столкновение с задачей сохранения ядра огромной империи и защиты его от инакомыслия внутри и посягательств извне.

«Особость» России не в том, что она является неким таинственным смешением Европы и Азии, и не в том, что она исполняет историческую роль то «моста», то «барьера» между двумя цивилизациями. Напротив, уникальные национальные качества России — главным образом продукт ее развития как европейской нации и государства, безопасность которого подвергалась особым угрозам. Последние и определили ее внутреннее экономическое и политическое устройство, общественную психологию и традиции, культуру и идеологию.

Два века монголо-татарского ига, а в дальнейшем — постоянный контакт с тюркскими этническими группами, несомненно, оставили след в русском языке, но не в политической или экономической ментальности или идеологии России. Русская литература, искусство, философия, наука и техника составляют неотъемлемую часть именно европейского культурного и технического развития. Обе свои крупнейшие идеологии — христианство и марксизм — Россия заимствовала у Европы и приспособила к своим условиям.

Хотя тюрки и мусульмане составляли значительную (до 25%) часть населения, как российской империи, так и СССР, Россия никогда не заимствовала их идеологических, политических или экономических традиций, а скорее навязывала им свои. Сегодня РФ на 80% состоит из русских и других славянских этнических групп. Хотя большая часть ее территории расположена в Азии, там проживает лишь 15% населения РФ, 90% которых — русские. В этом смысле Россия гораздо менее азиатская страна, чем в XIX веке азиатской, полинезийской или американской была Великобритания, имевшая колонии в Индии. Австралии и Новом Свете.

Столь же смехотворно определять Россию как «мост» или спасительный «кордон между Европой и Азией. После вторжений варваров в III–V вв. основные пути, связывавшие эти части света, всегда шли через Центральную Азию (Великий шелковый путь), Средний и Ближний Восток и Восточное Средиземноморье, а в ХХ в. — через Индийский (в Европу) и Тихий океан (если включать Соединенные Штаты в понятие Запада). Марко Поло. Христофор Колумб, Васко де Гама и даже русский купец Афанасий Никитин суровым сибирским просторам предпочли другие пути на восток. Если Русь когда-либо и была мостом, то скорее между севером и югом Европы — «из варяг, в греки».

С «кордоном», который якобы, жертвуя собой, спасал Европу от азиатских нашествий — на поверку тоже не все обстояло однозначно. Древние славяне не только не препятствовали нашествиям готов, гуннов, булгар, скифов и вандалов на Рим и Византию, но нередко и сами присоединялись к таким набегам, оставляя свой «щит на вратах Цареграда». Нашествие на Европу мавров в VII–XIV вв., а затем туроксельджуков и Оттоманской империи в XIII–XVII вв. шло через Малую Азию, Балканы, Сицилию и Гибралтар. Монгольское нашествие, пройдя и покорив Русь, достигло Чехии и, — судя по той панике, в которую оно повергло раздробленную усобицами пап и императоров Европу, — было вполне способно продолжать путь к «последнему морю». Поход был свернут изза начавшихся вокруг престолонаследия внутренних распрей, а порабощенная Русь затормозила его не более, чем завоеванные монголами до того Северный Китай, Средняя Азия, Персия, Закавказье и Крым.

Правда, в некоторых важных отношениях Российская и Советская империи отличались от великих европейских империй XIX–ХХ вв. Они не были типичными экономическими империями, которые эксплуатируют колонии ради процветания метрополии и правят, сохраняя разделение между европейцами и коренными народами. Россия всегда была военно-политической империей, приобретавшей колонии для расширения своего периметра безопасности и увеличения своей политической и военной мощи в мире. В этом она более похожа на византийскую, Оттоманскую или Австро-Венгерскую империи. Российская/советская правящая элита была открыта для знати из колониальных провинций. И эта поистине «интернациональная номенклатура» сообща и жестоко эксплуатировала и подавляла все народы империи, и нередко поступала с этническими русскими более сурово, чем с другими народами.

Чтобы загладить подобное обращение с крупнейшей этнической группой империи, элита всегда расточала похвалы русскому народу и на словах ставила его над всеми другими нациями. Советский Союз нередко именовался «Россией» или даже «Русью», а за границей всех его граждан обычно называли «русскими», к неудовольствию представителей других этнических групп. В действительности

же элита презирала простых русских людей, считая их ленивыми пьяницами и обращаясь с ними как с дешевой рабочей силой и «пушечным мясом».

Существование как царской, так и советской империи зиждилось на четырех неотделимых друг от друга идеологических столпах. Первый — авторитарный или тоталитарный политический режим, правивший посредством подавления и устрашения. Второй — колоссальная военная мощь, значительно превышающая экономические ресурсы страны и усиливающаяся в ущерб всем остальным функциям государства и благосостоянию народа. Третий — в высшей степени централизованная и в основном управляемая государством экономика, работающая на военную мощь и потребности бюрократического истеблишмента. Четвертый — мессианская идеология, призванная узаконивать и оправдывать три предыдущих опоры имперского могущества.

Неотъемлемым элементом этой идеологии была одержимость идеей безопасности и непрекращающейся борьбы против внешних и внутренних угроз и заговоров. Частично она основывалась на реальном историческом опыте, но со временем стала необходимым самодовлеющим условием существования режима. Поддержка и легитимизация этого режима и мессианская идеология требовали дальнейшего расширения периметра границ империи, в ходе его истощая национальные экономические и людские ресурсы, порождая новую уязвимость и недовольство внутри страны, укрепляя страх и враждебность других наций. В результате, навязчивая идея о внешних и внутренних угрозах в течение долгого времени была самореализующимся пророчеством российской/советской идеологии, политики и стратегии.

Вэтом смысле Советский Союз действительно был преемником Российской империи, унаследовав (после перерыва нескольких лет гражданской войны

иметаний 1921–1925 гг.) все ее фундаментальные экономические и политические черты в самых жестких и крайних формах, сменив лишь внешнюю атрибутику, официальную религию и принцип престолонаследия. Именно поэтому современные российские коммунисты, провозглашая себя преемниками партии, истреблявшей в течение 70 лет религию и любые следы монархии, ничтоже сумняшеся сделались рьяными приверженцами православия и имперскомонархических традиций.

Всилу названных особенностей союзниками и подопечными СССР, как правило, были наиболее авторитарные, деспотичные и милитаризованные режимы (начиная с гитлеровской Германии в 1939 г. и заканчивая китайской, северокорейской, угандийской, эфиопской, кубинской, ливийской и иракской диктатурами в 50–80-е годы). Единственным исключением была коалиция с западными демократиями в борьбе против фашистских держав в 1941–1945 гг. В силу той же закономерности демократические государства обычно были для Советского Союза врагами или, в крайнем случае, союзниками поневоле (Финляндия). Советская внешняя политика никогда по-настоящему не признавала верховенства международного права или моральных норм как таковых. Эти правила соблюдались лишь постольку, поскольку они соответствовали геополитическим, военным или идеологическим целям СССР, или уже использовались для оправдания его акций. Ни один представитель советской правящей элиты не был наказан или хотя бы подвергнут критике за нарушение этих норм или пренебрежение ими ради прагматических государственных интересов. Иг-

норирование права и опора на силу, практиковавшиеся внутри страны, определяли и ее поведение во внешнем мире.

Именно поэтому отношения СССР с Западом всегда были чреваты антагонистическими противоречиями и несовместимостью. Недолгие периоды разрядки в середине 50-х, начале 60-х и начале 70-х годов были вызваны страхом перед ядерной войной, но поиски сближения всегда носили тактический и поверхностный характер. Кроме того, подобное сближение, предполагающее большую открытость и контакты с внешним миром, немедленно порождало опасность эрозии режима внутри страны, что провоцировало откат назад и быстрое возвращение к холодной войне. Лишь однажды, в начале 90-х, советское руководство удержалось от следования этому стереотипу попятного движения. Результат известен.

Справедливости ради следует признать, что США и Запад в целом не были такими идеалистами в своей внутренней и внешней политике, как склонны утверждать сейчас некоторые западные идеологи. Жестокое применение военной силы, тайные операции, нарушение норм международного права и морали были нередким явлением в западной политике на протяжении десятилетий холодной войны. И все же это были скорее издержки глобального идеологического соперничества, чем экстраполяция поведения внутри страны на внешний мир. Они были повторяющимся исключением, но не общим правилом, и во многих случаях разоблачение их вело к скандалам, отставкам, падению правительств и уголовному преследованию виновных. Такая внутренняя реакция, какую вызвали Уотергейт, бойня в Сонгми, сделка Иран-контрас, была бы немыслима в Советском Союзе. И это главная причина, почему Запад пережил окончание холодной войны, а Восток — нет.

И тем не менее «особые» российские черты не коренятся таинственным образом в «русской душе», а являются следствием социальных и политических условий исторического развития страны. Многие схожие черты были в определенные периоды типичны для Германии, Италии, Испании, Португалии, Греции и даже Франции. И все же европейский характер этих стран никогда не ставился под сомнение.

«Русская идея», или «русская миссия», была результатом внутренней эволюции России и ее взаимодействия с другими народами и государствами. Ее определенно не найти на Руси IX века, и она выглядит совсем по-разному в Русском государстве XVII в., в Российской империи XVII–XIX вв. или в доктринах ее сторонников в нынешней Российской Федерации.

Исторически «русская идея/миссия» была отчасти необходимой психологической опорой на протяжении столетий борьбы с реальными угрозами за национальное выживание. Отчасти эта философия была типичной для колониального сознания нации, распространяющей цивилизацию на менее развитые в экономическом и техническом отношении народы. Частично она служила утешением, как компенсация за относительно низкий уровень жизни, лишения и отсутствие многих элементарных удобств, присущих европейскому образу жизни. Такое психологическое оправдание трудностей порожденных централизованной милитаризованной экономикой и неэффективной бюрократией, требовалось более всего для того, чтобы примирить в сознании русских людей их страдания и вечные лишения с огромными пространствами, колоссальными природными ресурсами страны и талантами ее великого народа. Наконец, духовные искания и ме-