Внешняя политика и безопасность современной России - 1 - Хрестоматия - Шаклеина - 2002 - 544

тафизические ценности были необходимым выходом для интеллектуального потенциала нации в условиях, когда свобода политической деятельности или экономического предпринимательства была жестко ограничена.

Авторитарные традиции, милитаризм, управляемая государством экономика, мессианская идеология, экспансионизм и постоянная конфронтация с Западом не являются неотъемлемой частью русской ментальности или национального характера. Все это — результат особенностей развития и может меняться по мере изменения внутренних условий и внешнего окружения. В то же время эти традиции способны время от времени оживать и получать общественную поддержку на фоне отступлений и невозможности адаптироваться к переменам в национальном бытии России.

СОВРЕМЕННАЯ РОССИЯ: ПРЕЕМСТВЕННОСТЬ ИЛИ ПЕРЕМЕНЫ

Как и другие империи, российская/советская имела, наряду с недостатками, множество достоинств, славные периоды — наряду с временами позора и унижения. Как и другие, она обеспечивала высокую степень стабильности, безопасности и предсказуемости. Кроме того, советская империя, помимо строительства колоссальной военной мощи и гигантской оборонной промышленности, достигла скромного, но всеобщего и равного уровня здравоохранения, образования, социальной защиты и обеспечения жильем для всего своего многонационального населения. У нее были огромные — по самым высоким мировым стандартам — достижения в культуре, науке и технике. И все же она, как и все остальные империи, рухнула дважды, в 1917 и 1991 гг., под давлением внутренних противоречий и внешнего имперского бремени.

Но, в отличие от большинства других империй, в 1991 г. она не была побеждена в большой войне, не распалась в результате изнурительных малых колониальных войн (несмотря на трясину афганской войны 1979–1989 гг. или волнения 1989–1991 гг. в Грузии, Литве, Латвии). Для понимания нынешнего взаимодействия России с другими постсоветскими республиками и крупными мировыми державами исключительное значение имеет то, что Советский Союз не потерпел поражения в холодной войне и не рухнул под бременем гонки вооружений.

Советская империя создавалась и строилась для гонки вооружений, конфронтации и даже войны с остальным миром. Она могла бы еще долго существовать так и после 1991 г., если бы не внутренняя эрозия, вызванная противоречиями между жестким политическим режимом, догматической и насквозь лицемерной идеологией и неэффективной централизованной экономикой, с одной стороны, и растущими материальными, политическими и духовными запросами населения — с другой. Последние были порождены той самой индустриализацией, которую коммунистическое руководство осуществляло для военных целей, а также импульсами научной, технологической и информационной революции, повлекшей за собой расширение контактов с внешним миром в 70–80-е годы.

Михаил Горбачев положил начало внутренней демократизации и разрядке в отношениях с Западом из искреннего желания устранить эти противоречия, исключить угрозу ядерной войны и использовать передышку для модернизации империи. Вместо этого она за пять лет рассыпалась, как карточный домик: сначала распалась «внешняя оболочка» союзно-оккупационной системы в Восточ-

ной Европе; затем — коммунистический режим в России в августе 1991 г.; наконец — сам Советский Союз в декабре того же года.

Не Соединенные Штаты, НАТО или «Стратегическая оборонная инициатива» президента Рейгана окончательно разгромили СССР. Он был разрушен скорее руками коммунистических реформаторов периода Горбачева, а затем — демократическим движением в России, лидером которого был Борис Ельцин. Именно это привело к прекращению холодной войны и гонки вооружений, а не наоборот. В этом смысле советская империя была побеждена разрядкой и попытками внутренних реформ, а не внешним давлением. Горбачев освободил Восточную Европу, чтобы поддержать свое политическое сотрудничество с Западом, а российские демократы освободили другие советские республики, чтобы покончить с правлением Горбачева. Главная держава — победительница в холодной войне — Российская Федерация, а не Запад, который лишь оказывал ей вялую и непоследовательную поддержку в достижении этой победы.

Что же касается бремени гонки вооружений для советской экономики, то дело было не столько в колоссальных ресурсах, растраченных на военные цели вместо гражданских, сколько в том, что экономическая система, созданная для реализации этих усилий, была изначально неэффективной и расточительной. Как только к концу 60-х годов были исчерпаны источники экстенсивного роста, начался непрерывный спад экономики, несмотря на временное оживление в начале 70-х, вызванное скачком мировых цен на нефть вследствие эмбарго 1973 г. Гонка вооружений сама по себе не была ни фактором, прямо подрывавшим советскую экономику, ни причиной распада империи. Скорее она являлась ядром экономической и техногенной системы, полностью утратившей свою эффективность и привлекательность для массового потребителя к концу 80-х годов.

Как показал дальнейший опыт России, сокращение расходов на гонку вооружений в 1992–1997 гг. не только не привело к экономическому росту, но скорее усугубило проблемы, разрушив все отрасли экономики, прямо связанные с военным производством. Свободного перемещения капитала, рабочей силы и товаров в гражданские отрасли не произошло, поскольку высокий уровень милитаризованности был системной чертой советской экономики, а эта система после 1992 г. не была глубоко реформирована. Вопреки широко распространенному мнению, рейгановское ускорение гонки вооружений, включая СОИ, не нанесло окончательного удара по советской экономике. Чисто технически советский «адекватный ответ» на этот брошенный в начале 80-х годов вызов, с учетом обычного цикла крупных военных программ (исследования, разработка, производство и развертывание), набрал бы полные обороты и потребовал бы наибольших расходов не раньше, чем во второй половине 90-х годов. В действительности же горбачевская разрядка началась десятью годами ранее, в 1986– 1987 гг. СССР распался в 1991 г., тогда как большинство оборонных программ, осуществлявшихся в то время, было воплощением решений в области оборонной политики, принятых еще в 70-е годы.

Еще один важный момент: распад советской экономической и политической системы, как и связанной с ней идеологии, предшествовал краху империи, а не наоборот. В этом отличие от Оттоманской, Австро-Венгерской, Португальской или Германской империй. Не схоже это и с Британской, Французской, Голландской и Бельгийской империями, дезинтеграция которых не привела к серьезным изменениям в экономической или политической системе метрополий.

Кроме того, метрополия не была отделена от колонии морями и океанами, что вместе со специфической природой империи как военно-политического единства привело к тому, что население, как в России, так и в других республиках было весьма смешанным. Коммунистическая экономико-политико-идеологическая система была необходима для сохранения империи; после того, как эта система была всерьез подорвана, империя рухнула. Вот почему все нынешние призывы российских коммунистов к восстановлению Советского Союза или требования националистов всех мастей к возрождению царской империи предполагают возврат к авторитарному или тоталитарному режиму и несовместимы с демократией или рыночной экономикой. Фактически во многих случаях возврат к авторитарному, милитаризованному мессианистскому государству и является их настоящей целью, а эксгумация империи лишь средство ее достижения.

И все же ни в коем случае нельзя недооценивать как политическое или экономическое, так и человеческое измерение распада империи. Для миллионов людей он означал катастрофу: утрату государства, национальной идентичности, разлуку с родственниками и друзьями, оказавшимися в «ближнем зарубежье». В некоторых из бывших советских республик миллионы жителей внезапно оказались беззащитными и бесправными людьми «второго сорта». Вызвал шок воинствующий и порой оголтелый национализм, пришедший на смену интернационализму, который был естественной основой повседневных взаимоотношений между простыми людьми всех национальностей, на протяжении десятилетий вместе живших, служивших в армии и воевавших, заключавших смешанные браки, воспитывавших детей и преодолевших трудности и опасности военного и мирного времени.

Негативное отношение немалой части населения к ликвидации Союза усугублялось тем, что для многих причины ее были неясны, поскольку обстоятельства отличались от тех, в результате которых обычно распадаются империи. Да и республики СССР далеко не одинаково отнеслись к его роспуску. Наиболее продвинутые в экономическом и социально-политическом отношении страны Балтии, Украина, Армения, Грузия, — проявили самое большое стремление к самостоятельности, причем, что характерно, независимо от степени этнической близости к России, экономической зависимости от нее или ресурсного самообеспечения. Других, как Азербайджан, среднеазиатские республики, — Беловежские решения застали врасплох, и тем более они напугали десятки миллионов людей, вдруг оказавшихся за границей своей этнической родины. Эту печаль и смятение усиливали дальнейшие события: экономический упадок и социальные конфликты, разрушение традиционных связей и коммуникаций, нестабильность и кровавые конфликты в бывших советских республиках и в самой России, потеря скромных, но предсказуемых жизненных благ, не вполне достойное поведение новых лидеров дома и за рубежом, чувство унижения в международных делах.

Все это создало благоприятную почву для оживления русского национализма и поисков национальной идентичности или объединяющей идеи, попыток возродить традиционные концепции и ценности.

Россия сегодня — в лучшую ли, в худшую ли сторону, — кардинально отличается от Советского Союза, хотя и является его преемницей как великая держава и постоянный член Совета Безопасности ООН, наследницей огромной армии, большей части оборонной промышленности, многих тысяч единиц ядерного и десятков тысяч тонн химического оружия. Да, Россия унаследовала 76%

территории и 60% экономического потенциала и населения СССР. Верно, что большинство российского населения живет там же, где прежде, основная часть его сознательной жизни прошла при советской системе и оно несет многовековые национальные традиции и характер.

Но верно и другое. Российская Федерация 1998 г. отличается от Советского Союза 1991 г. своей территорией и границами; численностью, этническим составом и структурой населения; естественными ресурсами и сетью коммуникаций; основами экономики, финансовой и налоговой системами; политическим режимом, идеологией и нравственными ценностями; конституцией, федеративным устройством, правовой системой, уголовным кодексом; и в конце концов названием государства и его символикой.

Новая российская экономическая и политическая система не может пользоваться командно-административными методами, которыми советское руководство правило семь десятков лет. Россия уже не в состоянии содержать военнопромышленную империю. Дело не просто в том, это слишком большая часть экономики была привязана к военным нуждам. Вся советская промышленность и экономика были направлены на обеспечение обороны как высшего приоритета начиная с первых пятилеток и коллективизации 30-х годов. Это направление поддерживалось всей централизованной, подчиняющейся команде сверху, плановой экономикой, которая допускала произвольное размещение ресурсов, контроль над ценами и зарплатой, сохранением или перемещением рабочей силы, распределением наград и наказаний.

Советская экономика была в высшей степени монополизирована, на 99% находилась в собственности государства и им планировалась, на 70% была ориентирована на тяжелую промышленность («производить оружие и производить машины для производства оружия»), и лишь на 30% — на потребительские товары и услуги. Налоги собирались автоматически, денег всегда хватало, а проблемы инфляции не было, поскольку ресурсы и товары распределялись непосредственно государством, вместо того, чтобы продаваться и покупаться непосредственно субъектами экономической деятельности (за исключением мизерного потребительского сектора). В преобладающей части экономики деньги были просто инструментом расчета за распределение ресурсов, а не кровеносной системой экономической жизнедеятельности.

К середине 80-х годов по различным оценкам советская экономика составляла около 50–60% ВНП США и была, таким образом, второй в мире. 12– 13% ВНП направлялось непосредственно на оборону (в США — 6,5%). Доля обороны в государственном бюджете для СССР составляла 45–50% (по сравнению с 25–27% для США). Уровень советских военных расходов оценивался в 250–300 млрд. долл. в год, что было близко к американским затратам того же периода. Конечно, эти оценки весьма условны, поскольку системы ценообразования двух государств были весьма различны, так же как и уровень заработной платы, себестоимость энергии и сырья. И все же приведенные цифры дают общее представление о масштабах усилий по обеспечению обороны, позволявших

СССР содержать вооруженные силы в 3,9 млн. человек (в США 2,2–2,3 млн.) и иметь значительное количественное, если не качественное, превосходство в развернутых вооружениях большинства классов над США (а в некоторых случаях и над остальным миром, как это было с 60 тыс. советских танков или с межконтинентальными, средней дальности и тактическими ядерными ракетами). Совет-

ское численное превосходство не распространялось лишь на авианосцы, крупные боевые корабли и боевые вертолеты6.

Нет сомнения в том, что при новой российской экономической и политической системе, каковы бы ни были ее плюсы и минусы, невозможно и думать о подобных оборонных усилиях в мирное время. С 1992 г., в условиях, когда в значительной степени приватизирована и выведена из-под централизованного контроля экономика, либерализованы цены и зарплата, главная забота правительства заключалась в сборе налогов, сдерживании бюджетного дефицита и борьбе с инфляцией. Правительство уже не распределяет непосредственно ресурсы и фонды, а управляет посредством бюджета, субсидий, субвенций, трансфертов и процентных ставок государственных ценных бумаг. Сам процесс принятия бюджета теперь является публичным и включает в себя переговоры с парламентом и различными лоббирующими группами. Распределение фондов, налоги и субсидии стали главными темами публичной политики и объектом внимания средств массовой информации, главной темой избирательных кампаний на всех уровнях власти.

При существующей экономической и политической ситуации доля национальной обороны в российском ВНП снизилась до 2,8% в 1998 г. Ее вес в федеральном бюджете составил 16,4% на 1998 г. В абсолютных цифрах перспективы поддержания военной мощи России еще более сомнительны. В 1992 г. Россия унаследовала около 60% советского ВНП, составлявшего, как уже упоминалось, примерно 50–60% американского. С тех пор национальный доход России уменьшился на 50% и в настоящее время находится на уровне 8–9% американского (последний стабильно возрастал). Общий ВНП России составляет около 600 млрд. долл. (по коммерческому обменному курсу), в результате беспрецедентного экономического кризиса Россия в 1997 г. передвинулась на 16-е (!) место в мире, отстав не только от Большой Семерки, но и от таких стран, как Индия, Бразилия, Индонезия, Мексика, Южная Корея. Расходы ее федерального бюджета — около 93 млрд., а расходы на оборону на 1998 г. запланированы в размере 14 млрд. долл. (82 млрд. деноминированных рублей)7.

Таким образом, с середины 80-х годов советские/российские оборонные расходы снизились более чем в 10 раз (в постоянных ценах), и в настоящее время составляют не более 10% оборонного бюджета США, с поправкой на коэффициент покупательной способности рубля в оборонном секторе. Можно предсказать, что независимо от состояния национальной экономики или финансов в высшей степени невероятно, что правительство поднимет долю затрат на оборону свыше 3,5% ВВП, или 20% расходной части федерального бюджета. Лишь чрезвычайные изменения во внешней безопасности или в политическом режиме России могли бы привести к значительному увеличению военных расходов. Пока еще российская армия по инерции сохраняет высокие количественные параметры, но резкое снижение финансирования ведет к обвальному падению всех ее качественных параметров, начиная от материального освоения военнослужащих и кончая техническим оснащением. Через 5–10 лет армия России так или иначе сократится минимум наполовину, и военная реформа лишь призвана придать этому процессу упорядоченный характер и повысить качество Вооруженных Сил за счет их количества.

Не говоря даже обо всех других причинах, такое падение уровня военной мощи России само по себе объясняет резкие изменения в ее нынешней и буду-

щей внешней политике и политике безопасности, которая веками основывалась прежде всего на огромной военной мощи. Впрочем, за исключением группы реваншистски настроенных генералов-отставников и воинствующих политиковмаргиналов, никто в российской политической элите и стратегическом сообществе не оценивает военные потребности и задачи Вооруженных Сил страны в духе восстановления империи силовым путем, оккупации вновь Центральной и Восточной Европы, подготовки стратегических наступательных операций в Западной Европе, на Дальнем Востоке и в Южной Азии.

Помимо внутренней трансформации и сокращения военного потенциала, на внешнюю политику России глубоко влияет новая геополитическая ситуация и уязвимость ее нынешних границ, усугубляющаяся непрочностью внутренних федеративных отношений. Еще одна грань проблемы — новые отношения России с другими мировыми и региональными державами, а также с многосторонними союзами государств.

БЛИЗКОЕ ОКРУЖЕНИЕ РОССИИ

В недалеком прошлом геополитическое пространство, контролируемое Москвой, граничило либо с территориями, находящимися под покровительством США, либо с Китаем. Теперь же к западу и к югу от России расположены бывшие республики Советского Союза, подверженные высокой степени внутренней нестабильности, открытые для влияния извне, пребывающие в напряженных отношениях или даже в состоянии вооруженного конфликта со своими сепаратистами, друг с другом или с Россией. Границы с ними по большей части чисто символические и открыты для нелегальной миграции, браконьерства, массовой контрабанды и прочей преступной деятельности.

С одной стороны, эти государства признаны ООН и являются законными соседями России, имеющими право претендовать на такое же обращение, как все другие большие и малые страны мира. С другой стороны, то, что всего несколько лет назад они вместе с Россией были частями унитарного государева с высоко интегрированной экономикой и жестким однопартийным политическим режимом, общей обороной и внешней границей, коммуникациями, инфраструктурой и энергетической системой, на протяжении десятилетий и даже веков общей истории делили беды и радости, притом, что 50 млн. человек (из них 25 млн. русских) жили вне своих национальных республик, — все это существенно отличает их от других иностранных государств. И это жизненная реальность, не имеющая ничего общего с «русским имперским синдромом». Проблемы постимперского толка будут еще десятилетия накладывать глубокий отпечаток на отношения бывших советских республик.

Дихотомией отношений России с другими бывшими советскими республиками определяется главная дилемма политики Москвы в «ближнем зарубежье»: как в отношениях с другими постсоветскими государствами найти правильный баланс между обращением с ними как абсолютно суверенными государствами (например, устанавливая мировые цены за энергоснабжение и коммуникации или военную помощь — и сохранением «особых отношений» с ними (при защите прав российских военных и гражданских лиц за рубежом, использовании промышленных и оборонных объектов, поддержании общей системы обороны, вмешательстве в их внутренние конфликты, защите бывших советских

границ и т.д.). Очевидно, что во многих случаях позиции России и ее постсоветских партнеров относительно решения подобных проблем будут различны, а порой противоположны.

Как свидетельствуют многочисленные исторические примеры со времен Римской империи, когда огромная держава окружена странами намного меньше и слабее нее, возможны лишь две основных модели отношений между ними: либо крупная держава порабощает, завоевывает своих малых соседей и властвует над ними, либо последние оказывают достаточно сильное сопротивление, объединяя свои усилия и получая поддержку извне, тем самым сдерживая и истощая превосходящую их державу. Страх порабощения толкает слабые государства к созданию сдерживающего барьера и обращению к покровительству со стороны. Боязнь враждебного окружения, изоляции и внешних посягательств толкает более сильную державу к распространению своего господства на прилегающие страны. Динамическое взаимодействие этих двух моделей на протяжении пяти веков было парадигмой эволюции российской/советской империи, колонизованных ею народов и ее непосредственного внешнего окружения.

Конечно, не эти модели действуют, когда более крупная держава — демократическое государство с процветающей экономикой: в таком случае ее отношения с соседями могут основываться на взаимном уважении и экономическом сотрудничестве (как, например, между США, Канадой и Мексикой). В этом смысле эволюция по пути демократических политических и экономических реформ была бы для России наилучшим выходом из порочного круга в отношениях со своими более слабыми соседями. Однако это было бы слишком простым ответом на основную дилемму сегодняшней политики Москвы в отношении нового зарубежья. Дело в том, что на перспективы демократического развития России в следующем десятилетии ключевое воздействие будут оказывать ее отношения с ближайшими соседями. И не следует забывать, что двуединая цель обеспечения внешней безопасности и расширения имперского господства исторически была важнейшим фактором, определявшим природу российского/советского экономического и политического режима.

Таким образом, сегодня еще одна важнейшая дилемма для России состоит

втом, как избежать возникновения враждебного окружения (или «санитарного кордона») из постсоветских государств и предотвратить их превращение в сферу политического и экономического влияния, а потенциально и военного присутствия других крупных региональных или глобальных держав и союзов. Встать на изоляционистскую позицию означало бы бросить эти республики, далеко не всем из которых легко становиться жизнеспособными суверенными государствами, на волю стихии экономического упадка, территориальных и этнических конфликтов, гражданских войн и хаоса. Это могло бы спровоцировать вмешательство извне, оставило бы русские и другие этнические меньшинства в жертву угнетению и даже геноциду, а в результате смута перекинулась бы через более чем прозрачные границы и на Россию.

Попытки же создать для себя благоприятные условия путем установления

в«ближнем зарубежье» своего экономического, политического и военного господства могли бы вызвать сопротивление, втянуть Россию в многочисленные войны вдоль периметра ее границ, истощить ее ресурсы и подорвать демократические реформы. Русские, живущие за границей, и другие национальные меньшинства стали бы заложниками в руках местных властей. Присоединение воен-

ным путем территорий, населенных этническими меньшинствами8, превратило бы остальные республики именно во враждебный «санитарный кордон». Это могло бы привести к результатам, прямо противоположным желаемому: внешней интервенции в поддержку сопротивления российским посягательствам, конфронтации с Западом и исламским миром, широкому распространению насилия и дезинтеграции в самой Российской Федерации.

Что касается односторонних российских действий (часто прикрываемых ширмой СНГ), то кроме случая с Южной Осетией, все прочие результаты российского военного участия в урегулировании конфликтов и поддержании мира — в Приднестровье, Абхазии, Карабахе, Таджикистане (не говоря уже об опустошительной и бессмысленной акции в Чечне) — были нередко весьма сомнительны с точки зрения ясности цели и способности России держать ситуацию под контролем. Во всех этих случаях военные акции Москвы действительно привели к прекращению широкомасштабного кровопролития, однако затем ситуация зашла в тупик, прочный мир не был восстановлен и в конечном итоге российские контингенты стали объектом нападок неудовлетворенной стороны, поводом для растущих противоречий с теми или иными странами СНГ и политической борьбы внутри России.

Несомненно, фундаментальным пороком политики Москвы в постсоветском пространстве была и остается неопределенность в отношении конкретных интересов и отсутствие реалистических целей. Спектр взглядов российской политической элиты на этот счет простирается от глухого изоляционизма до восстановления СССР. Соответственно и официальная линия России колеблется в зависимости от момента и уровня принятия решений и от того, о какой конкретной соседней стране и проблеме идет речь — от полной индифферентности до прямого силового вмешательства, инициируемого к тому же на уровне регионального или локального военного командования.

Коренная причина такого положения — в неспособности российских политиков самых разных убеждений осознать, наконец, что — как бы ни относиться к роспуску Союза в декабре 1991 г., как бы велика ни была специфика отношений России с бывшими «братскими республиками»,– они более не особая группа соседних стран, а государства соответствующих примыкающих к России и очень разных регионов, с каждым из которых связаны ее специфические проблемы и интересы. Они становятся все более важными по сравнению с общими для всех «постимперскими» вопросами. Ни у кого не возникает сомнений, например, что отношения с Финляндией и с Китаем совершенно разные, хотя обе страны имеют с Россией длинную общую границу и в прошлом входили и сферу российского (советского) господства.

Точно так же отношения России с республиками Балтии, Украиной. Молдавией, а в будущем, возможно, и с Белоруссией — это важнейшая часть ее политики в регионе Центральной и Восточной Европы, а во многом — и более широкой стратегии в североатлантической зоне. Взаимодействие Москвы со странами Закавказья и Центральной Азии — это сложнейший и обширный комплекс проблем черноморско-каспийской зоны, неотъемлемый от политики балканских стран, Украины, Турции, Ирана, Пакистана. Индии, Китая, от событий в Афганистане и все более активной линии США и других держав Запада.

К сожалению, осознание этой новой реальности все еще подавлено «постсоветским пространством» Москвы, в какой бы форме он ни выражался: в маразма-

тических идеях возрождения СССР или Российской империи, в рефлексиях по поводу вины перед порабощенными в прошлом народами, в непропеченных доктринах «всеобъемлющей» или «разносторонней интеграции» в рамках СНГ или в брезгливом игнорировании прежних «советских родичей» ради новых богатых патронов на Западе. Во всем этом отсутствует главное: реалистическая (в отличие от узко-прагматической) оценка нынешних и перспективных экономических, политических, военных и гуманитарных интересов новой России, соотнесение ее конкретных целей и возможностей, вернее цены, которую она готова ради этих целей заплатить. Оргструктура и огромный ворох соглашений СНГ, из которых мало какие выполняются, служат наглядным пособием для изучения несостоятельности российской политики вэтойключевой, возможно, самой важной области.

Если отделаться от постимперского синдрома, то станет ясно, что от различных республик бывшего СССР России нужно совершенно разного. В одних случаях — это реальная экономическая интеграция (если есть совместимость по уровню развития и законодательной базе, взаимодополняемость хозяйственных систем); в других — торговля, участие в освоении природных ресурсов, использование коммуникаций; в-третьих, — общие интересы безопасности, совместная охрана границ и правопорядка, поддержание военных баз и объектов вне России. В иных случаях особо остро стоит вопрос о предотвращении или разрешении этнических и конфессиональных конфликтов, проведении миротворческих операций, защите прав национальных меньшинств. С некоторыми соседями более важны темы урегулирования вопросов гражданства, собственности и миграции. Зачастую приходится иметь дело с комплексом таких интересов, причем достижения целей России в одной области требует жертв и затрат в другой. К тому же приходится учитывать интересы и возможности держав «дальнего зарубежья» в каждом конкретном регионе.

Однако вместо четкого определения своих интересов и их обеспечения на двусторонней или, где удобнее, на многосторонней основе Москва пошла по пути универсализма и утратила ориентацию в постсоветском пространстве. Первоначально создав СНГ как «крышу» для роспуска СССР (или, как говорили, для «цивилизованного развода»), Россия на какое-то время вовсе забыла про «ближнее зарубежье», предприняв «большой скачок» в рыночную экономику и интеграцию с Западом. Потом, когда проблемы и конфликты в постсоветском пространстве рванули в полную силу и перехлестнули через российские границы, а скачок в капитализм увяз в глубочайшем финансово-экономическом кризисе, — московское руководство в 1993–1994 гг. ухватилось за общественнообъединяющую идею «особых интересов» России и защиты соотечественников в «ближнем зарубежье» (которую невежественно сравнивали тогда с американской «доктриной Монро»).

В итоге СНГ представляет собой несуразный гибрид НАТО, Европейского Союза и ООН, не эффективный ни в какой из своих ипостасей. Для военного союза и сотрудничества России с ее соседями, за единичными исключениями, не хватает общности внешнеполитических интересов и общих противников. Для экономической интеграции нет совместимости экономических уровней, законодательств и интересов. Россия, как и ее соседи, более всего нуждается в иностранных кредитах, инвестициях и технологиях и, опять-таки за редким исключением, они скорее выступают тут как соперники, чем как союзники. Даже простая торговля России со странами СНГ составляет всего 19% от ее общего тор-

гового оборота, намного отставая от торговли России с Западной и Центральной Европы и Китаем. А доля российских инвестиций не превышает 1% от всех иностранных капиталовложений в странах СНГ9.

Наконец, в качестве коллективной системы безопасности и миротворчества СНГ действует из рук вон плохо, поскольку силы России и ее партнеров слишком неравны, а правовые нормы взаимодействия не подкреплены никаким независимым и беспристрастным механизмом из соблюдения (хотя бы типа института Совета Безопасности ООН). В итоге более слабые страны или становятся полными иждивенцами России или напротив, более всего опасаются именно ее и ищут защиты на стороне и объединяясь против Москвы.

Все немногие успехи отношений России со странами «ближнего зарубежья» в последнее время строились сугубо на двусторонней основе и имели

ввиду соглашения по конкретным военным, экономическим или политическим вопросам (в частности с Белоруссией о системе ПВО, с Украиной о флоте и его базировании, с Арменией о российских военных базах и с Азербайджаном о нефтепроводе).

Со своей стороны, ведущие державы «дальнего зарубежья» и международные организации, такие, как ООН и ОБСЕ, по большей части противодействуя возвращению России в постсоветское пространство, не проявляют достаточного желания сотрудничать с Москвой даже там, где очевидна законность ее интересов и стремление удовлетворять их на равноправной основе. В то же время международные организации не хотят брать на себя дорогостоящую и опасную ответственность за широкомасштабные операции по принуждению к миру и поддержанию мира в кризисных точках всего гигантского постсоветского пространства. С 1992 г. действовало несколько миссий подобного рода: миссии наблюдателей ООН в Грузии (Абхазия) и в Таджикистане (совместно с ОБСЕ); были также миссии ОБСЕ в Южной Осетии (Грузия), в Молдавии, Эстонии, Латвии, на Украине (миссия по содействию санкциям в отношении Югославии),

вТаджикистане и миссия ОБСЕ по мониторингу в Карабахе под эгидой Минской конференции по мирному урегулированию нагорно-карабахского конфликта. Однако участие ООН/ОБСЕ было очень поверхностным и ни в одном случае не играло какой-либо серьезной роли в урегулировании конфликтов, не говоря уже о принуждении к миру или поддержании мира в постсоветских конфликтах.

Отчасти причиной была ограниченность полномочий, сложность или неэффективность процедур ООН, и (даже в большей степени) ОБСЕ, при выполнении подобных функций, а также ограниченность ресурсов и нежелание великих держав втягиваться в операции и идти на риск людских потерь, расходов и потенциальных осложнений в отношениях с Москвой и региональными режимами. Эта позиция оказала сильное воздействие на участие Запада даже в событиях в Югославии, не говоря о постсоветском водовороте. Оборотной стороной медали было нежелание России позволить иностранным государствам, ООН и ОБСЕ широко вмешиваться в урегулирование конфликтов, взваливая все бремя по проведению операций на российские вооруженные силы и федеральный бюджет.

Взаимодействие между Россией и Западом на постсоветском пространстве было столь же противоречивым, сколь и беспорядочным, за одним исключением: вывода ядерного оружия с территории остальных республик бывшего СССР. Из-за промахов российской и западной политики эта зона до настоящего времени остается ареной скорее «перетягивания каната» между Россией и Западом,