Внешняя политика и безопасность современной России - 1 - Хрестоматия - Шаклеина - 2002 - 544

Однако и мифы меняются со временем. Причем процесс их трансформации (как способ выживания) оказывается сопряженным с крутыми переменами в жизни народов, породивших эти мифы. Резонно предположить, что и процессы, переживаемые в последние десятилетия Россией, найдут отражение в Русской идее. Так не попытаться ли направить этот процесс в желаемое русло — в частности, путем интеграции в эту идею определенных элементов Американской мечты, как и предлагают некоторые отечественные реформаторы?

АБРИС АМЕРИКАНСКОЙ МЕЧТЫ

Прежде чем попытаться ответить на этот вопрос, посмотрим, что представляет собой эта самая МЕЧТА, к которой — как аналогу Русской идеи53 — обращены взоры ряда отечественных политиков и обществоведов.

Это действительно аналог — но аналог своеобразный. Ибо различие между двумя общенациональными мифами, фиксируемое уже в их определениях — ИДЕЯ и МЕЧТА, — не ограничивается содержанием, распространяясь также на форму и другие измерения.

Идея — понятие многозначное, получившее за время своего существования множество философских интерпретаций. Но в любом случае оно апеллирует больше к знанию, разуму, обобщению, к абстрактному и всеобщему, в то время как мечта — это скорее апелляция к чувству, конкретному, частному. Носителем идеи может быть и человек, и Бог, а мечтать может только тварь Божья. Конечно, по сути своей Русская идея — это тоже мечтания, но мечтания в большей степени философские и надличностные. В этих различиях — один из ключей к постижению родовых истоков ИДЕИ и МЕЧТЫ, равно как и их сущностных характеристик.

«В депрессию конца 20-x — начала 30-х годов, — пишет историк В. Соколов, — американцам было похуже нашего. Америку тогда из кризиса вывел знаменитый «новый курс» Рузвельта, опиравшийся на мощный фундамент МЕЧТЫ — вот что было ключом к его успеху. Разумеется, мечта была сугубо американская — дом, семья, автомобиль. Никаких утопий типа мирового господства или блага всего человечества. Государство обязывалось «всего-навсего» создать условия, чтобы эти ясные и привлекательные цели стали осуществимы для каждого гражданина»54.

Конечно, расхожая формула «дом-семья-машина» не чужда Американской мечте. Но она никак не может рассматриваться в качества ее «знака» или «визитной карточки»55, ибо скрадывает суть мечты56. Да и более общие однозначные ее определения — «мечта об успехе», «мечта о свободе» и т.п., — раскрывая реальные и подчас весьма существенные аспекты МЕЧТЫ, не дают целостного представления об этом многомерном феномене.

Американская мечта57 родилась как мечта о лучшей жизни, как Утопия. И произошло это далеко от берегов Нового Света и задолго до его открытия. «Как состояние ума и как мечта, Америка существовала задолго до того, как ее открыли, — пишет Дж. Чайнард. — С самых ранних дней западной цивилизации люди мечтали о потерянном Рае, о Золотом веке, где было бы изобилие, не было бы войн и изнурительного труда. С первыми сведениями о Новом Свете возникло ощущение, что эти мечты и стремления становятся фактом, географической реальностью, открывающей неограниченные возможности»58.

Попав в Новый Свет, европейская Утопия не только сменила название, превратившись в Американскую мечту (что, впрочем, произошло с большим опозданием), но и преобразилась по сути. Не утратив утопического нерва, она обрела черты общенационального мифа59, фиксирующего в рациональных и иррациональных формах социальные архетипы, проросшие сквозь толщу американского национального опыта и порождаемые последними массовые жизненные ожидания, представления и ориентации.

Надо сразу заметить, что Русская идея и Американская мечта различаются не только по генезису, но и по структуре, по задаваемым ими ценностным ориентациям, степени общественной осознанности. Русская идея — понятие скорее философское, обыденному сознанию чуждое. Спросите простых россиян, что это такое — они в лучшем случае пожмут плечами. Об Американской мечте, напротив (это подтверждает, в частности, исследование Стадса Теркела, о котором речь ниже), готовы рассуждать многие рядовые граждане США, хотя при этом никто не гарантирует, что в этих рассуждениях не будет много субъективного.

Итем не менее оба концепта фиксируют реальные, сложившиеся изначально в народном сознании представления и ориентации, имеющие мифологическую природу и оказывающие ощутимое воздействие на общественную государственную жизнь.

Американская мечта лишена четких предметных и содержательных границ. Но именно это качество, позволяющее представителям различных социальных, этнических и культурных групп, живущих в Америке или обращающих к ней взор из-за рубежа, интерпретировать ее с большой долей свободы, усиливает притягательность МЕЧТЫ и повышает ее жизнеспособность.

Ивсе же, как подтверждают исследования многих историков и культурологов, есть все основания говорить об относительно устойчивом и конкретном содержании, ядре Американской мечты. Отправной точкой анализа этого ядра можно считать определение, данное самим Дж. Адамсом в его книге. По словам автора, Американская мечта — это «мечта о стране, в которой жизнь каждого

человека будет лучше, богаче и полнее и в которой перед каждым открываются возможности, соответствующие его способностям или достижениям»60. В этом незатейливом высказывании сформулировано по сути одно из принципиальных представлений, лежащих в основе МЕЧТЫ. А именно представление о Соеди-

ненных Штатах как стране равных и неограниченных возможностей. Точнее — ограниченных лишь внутренними, личностными пределами индивида, его способностью воспользоваться той свободой, за которой он, собственно и отправлялся в Новый Свет. Как пишет Дж. Адаме, Американская мечта — это «мечта о таком социальном порядке, при котором каждый мужчина и каждая женщина смогут подняться до таких высот, которых они только способны достичь благо-

даря своим внутренним качествам, а другие признают их такими, каковы они есть, независимо от случайных обстоятельств их рождения или положения»61.

Из высказываний Дж. Адамса вытекает и другое фундаментальное представление: кузнецом своего счастья является сам индивид. Он, и только он, несет ответственность за свои успехи и неудачи, а в конечном итоге и за то положение, которое он занимает в обществе.

Органическая и весьма существенная часть Американской мечты — пред-

ставление об индивиде как центре социума62, о его самодостаточности и само-

ценности, о недопустимости посягательства на его приватностъ, не говоря уже о покушении на жизнь и собственность.

Возможно, самые проникновенные слова об этих важнейших для американца ценностях сказал Уильям Фолкнер. Его слова тем весомее и ярче, что они пронизаны чувством ностальгии и горечью, порожденными ощущением распада старых дорогих идеалов. «Была американская мечта: земное святилище для человека-одиночки; состояние, в котором он был свободен не только от замкнутых иерархических установлений деспотической власти, угнетавшей его как представителя массы, но и от самой этой массы, сформированной иерархическими установлениями церкви и государства, которые удерживали его, как личность, в рамках зависимости и бессилия… Мечта, сливающаяся в едином звучании голоса индивидов — мужчин и женщин: «Мы создадим новую землю, где каждая индивидуальная личность — не масса людей, а индивидуальная личность — будет обладать неотчуждаемым правом индивидуального достоинства и свободы, основывающимся на индивидуальном мужестве, честном труде и взаимной ответственности»63.

Американская мечта, как и всякий общенациональный миф, включает в себя не только представление о стране, ее людях и существующих в ней принципах, но и определенные жизненные ориентации, поведенческие и нравственные установки. Это установка на личностную самореализацию и самоорганизацию. Это ориентация на индивидуальный и индивидуалистический образ действий, не ис-

ключающий сотрудничества с другими, но и не допускающий растворения себя в других, в массе, о чем говорил Фолкнер. Это ориентация на успех, тесно связанная с установкой на предпринимательскую инициативу. Это — последнее по счету, но отнюдь не по значению — ориентация на личностное самосозидание, итогом которого является знаменитый американский «self-made man»64.

Таковы основные моменты внутреннего аспекта Американской мечты. Разумеется, она включает в себя, о чем уже говорилось, лежащее на поверхности, наглядное, материально-бытовое измерение, воплощенное в формуле «дом- семья-машина». Но, строго говоря, в этой самой триаде, равно как и в символизируемых ею мечтаниях о богатстве, стабильности, житейской обустроенности и пр., нет ничего специфически американского. Так что сводить феномен МЕЧТЫ к этой расхожей формуле, как делают некоторые публицисты и политики, — значит проглядеть за деревьями лес.

Американская мечта проникнута духом национального морального пре-

восходства, избранности и проистекающего отсюда мессианизма. Янки убеж-

дены, что Соединенные Штаты — «Град на холме», путеводная звезда, по которой должны сверять свой исторический маршрут другие народы, а Америка имеет моральное право при необходимости корректировать его. Ибо для того она и послана провидением, чтобы «указать человечеству в каждом уголке мира путь к справедливости, независимости и свободе… Америка должна быть готова использовать все свои силы, моральные и физические, для утверждения этих прав (прав человека. — Э.Б.) во всем мире».

Высказывание принадлежит Вудро Вильсону — политику, отнюдь не относящемуся к породе «голубей». Но подобного рода заявления, утверждающие «освободительную миссию» Америки, можно было услышать в разное время едва ли не от всех президентов США. И не только от президентов. «Мы, американцы, — избранный народ… Израиль нашего времени». Так сказал классик амери-

канской литературы Герман Мелвилл. И слова эти могли бы повторить (и повторяли) вслед за ним многие его собратья по цеху, включая тех, кто подобно Уильяму Фолкнеру с горечью констатировал кризис Американской мечты. Да и рядовые американцы в массе своей убеждены, что живут в стране, которой Богом предопределено служить примером для остального мира. Но как служить?

«Наша судьба предначертала нашу политику, — уверял (в 1897 г.) американский сенатор А. Беверидж. — Американский закон, американский порядок, американская цивилизация и американский флаг прочно утвердятся на берегах, которые пока еще погружены в кровавые войны и мрак невежества, но будут превращены руками божьего провидения в прекрасные и светлые». Миссия оказывается, таким образом, предприятием, которое должно обернуться для страны успехом — политическим, коммерческим, военным. Это не деятельность ради некой абстрактной идеи: это, как того и требует этика достижений, — бизнес, пусть и своеобразный.

Так что мессианизм мессианизму — рознь. «Православно-христианский мессианизм в той форме, в какой он складывался в России, — писал один из исследователей русской идеи М. Маслин, — не похож на индивидуалистический мессианизм протестантизма. Христианскому универсализму Русской идеи вообще чужд партикуляризм протестантского типа»65. И не только партикуляризм: ему чуждо и стремление к непосредственной материальной выгоде как следствию мессианской деятельности. Отсюда вовсе не следует, что один мессианизм лучше или хуже другого. Но за ними стоит разная психология. И разная стратегия.

Легко заметить (об этом писалось и говорилось не раз) — Американская мечта несет на себе отчетливую и глубокую печать либеральной философии и протестантской этики. Иного и быть не могло в стране, где в силу исторических причин либерализм и протестантизм определяли не только идейный «мэйнстрим», но и общественное, в том числе массовое, сознание, как, впрочем, и повседневный быт граждан.

Естественно, что эволюция американского либерализма, отражающая происходящие в стране процессы (ограничение пределов и форм проявления предпринимательской деятельности, изменение типа и характера отношений между государством и обществом и т.п.) не могла не породить представления о «кризисе», «распаде» и даже «гибели» Американской мечты66. Однако МЕЧТА жива. Она, конечно, меняется (об этом — чуть ниже), стихийно приспосабливаясь к новым обстоятельствам. Но социальные архетипы, воплощающие опыт

инравы индивидуалистической Америки, по-прежнему оказывают воздействие на психологию и поведение американцев. А это значит, что МЕЧТА сохраняет

исвои идеологические функции, определяющие ее важное место в национальной идеосфере. «Мы (американцы. — Э.Б.) придерживаемся разных убеждений

ипри этом расходимся во взглядах относительно многих вещей, — констатируют видные американские историки Дж. Бернс, Дж. Пелтасон и Т. Кронин. Но у нас есть некий общий комплекс идей и ценностей, которые выступают в качестве грубого, но устойчивого руководства к нашим гражданским и политиче-

ским действиям. Эти идеи и ценности помогают охарактеризовать нас как народ и как нацию»67. Остается добавить к сказанному, что МЕЧТА как общенациональный миф, не исчерпывает всего «комплекса идей и ценностей», которыми руководствуются американское государство и гражданское общество. Но без этого мифа невозможно представить себе ни национальную идеосферу как

целое, ни американскую нацию, ни Соединенные Штаты как страну, к которой обращены алчущие взоры миллионов людей за пределами Нового Света.

ПОМОЖЕТ ЛИ МЕЧТА ИДЕЕ?

И вот вопрос, — не может ли Американская мечта немного поработать на Россию? Конкретно: нельзя ли использовать те или иные ее элементы при конструировании современной Русской национальной идеи, как предлагают некоторые наши реформаторы?

Замысел тем более не беспочвенный, что протагонисты Русской идеи всегда видели в ней открытую систему, способную впитывать ценности, создаваемые другими народами. «Мы знаем, что не оградимся уже теперь китайскими стенами от человечества, — утверждал Достоевский. — Мы предугадываем, и предугадываем с благоговением, что характер нашей будущей деятельности должен быть в высшей степени общечеловеческий, что русская идея, может быть, будет синтезом всех тех идей, которые с таким упорством, с таким мужеством развивает Европа в отдельных своих национальностях; что, может быть, все враждебное в этих идеях найдет свое применение и дальнейшее развитие в русской народности»68.

К такого рода синтезу вроде бы предрасполагает и то, что современное российское общество пребывает на такой стадии эволюции, когда степень пластичности социума и его сознания все еще достаточно велики, чтобы целенаправленно придать (или попытаться придать) нашим национальным идеалам, ценностям, ориентациям новые формы и новое содержание.

Вопрос, однако, в том, возможно ли в принципе целенаправленное синтезирование общенационального мифа? И не менее важный вопрос: совместима ли Американская мечта (полностью или частично) с российским менталитетом и традиционной Русской идеей?

По мнению многих наших сограждан (их численность в последние годы зримо возросла), Россия столь существенно отличается от Соединенных Штатов в цивилизационном, в том числе ментальном, отношении, что всякие попытки трансформировать ее идейный, а тем более духовный, мир путем целенаправленных заимствований у Запада, особенно у Америки, в лучшем случае бесполезны, в худшем — вредны. Об этом едва ли не с момента начала дискуссии о Русской идее говорили и писали Ю. Бородай, Г. Гачев, С. Кургинян, другие деятели культуры и обществоведы69.

Особо следовало бы выделить в этом ряду философа и писателя Александра Зиновьева, не раз обращавшегося в последние годы к проблеме Россия (СССР) — Запад (США). «Чтобы превратить советское коммунистическое общество в общество западнистское… нужен человеческий материал, какого в России нет и не предвидится… Нужны тысячи и тысячи всякого рода условий, каждое из которых по отдельности кажется выполнимым, а все вместе не будут в России выполнены никогда и ни при каких обстоятельствах. А без перерождения общества на уровне микроструктуры Россия никогда не станет страной западнизма. Она может стать лишь сферой колонизации для Запада, как это происходит на самом деле в результате разрушения коммунистической системы сверху (усилиями власти) и извне (усилиями Запада)»70.

Любопытно, что близкие к описанным позиции занимают и некоторые из американцев, которые следят за событиями в современной России. Они утверждают, что, хотя Соединенные Штаты и производят сегодня впечатление процветающего общества, Американская мечта клонится к упадку, и Россия совершила бы большую ошибку, если бы попыталась ее копировать71.

Но есть, повторю, иная позиция, приверженцы которой полагают, что равнение на ценности и установки Американской мечты помогло бы России решить проблему формирования нового социально-политического идеала и национальной идентичности.

Для начала, полагают некоторые из них, было бы недурно… научиться мечтать так, как это делают янки. «…Нынешние Штаты, эталон благополучия, силы и уверенности в себе, разве стали бы таковыми без Великой Американской Мечты?.. В чем же наша-то — Великая Российская Мечта? Ведь нет сегодня и не может быть важнее этого вопроса для будущего России. Если человек “живет не хлебом единым”, сегодня он просто обязан обдумывать личную версию Великой Мечты. О ней пора толковать на кухонных посиделках и орать в микрофоны на митингах, ее настало время обсуждать в печати»72.

Предлагается обратить внимание и на конкретные элементы Американской мечты. Речь идет об отношении к личной свободе как высшей ценности и о психологической установке на автономные действия, ориентирующей граждан на решение личных и частных проблем без оглядки на государство и ожидания помощи с его стороны (как это имеет место в России).

Об уважении к частной жизни, частной собственности и частному предпринимательству (у нас такое уважение прививается с трудом) как гарантиях свободы и независимости индивида.

Оразвитой способности и готовности людей к самоорганизации (ее нам катастрофически не хватает), позволяющей поддерживать существование сильного, стабильного, инициативного гражданского общества, контролирующего государство и сдерживающего его экспансионистские поползновения.

Об уважении к закону (где его видели в России?) как правовой основе обеспечения равных возможностей всех и каждого.

Овере в неограниченные и равные возможности индивидуального жизнетворчества (такой веры у нас на массовом уровне никогда не было и нет), а конечном счете — в личный успех…

Речь идет, как видим, о качествах, благодаря которым американцы добились таких успехов, которые делают их одной из самых, если так можно сказать, несколько перефразируя историка Л. Гумилева, «пассионарных» и удачливых наций. Почему бы и в самом деле не попытаться обогатить и Русскую идею, и наши реальные жизненные отношения, а в итоге, возможно, и российский менталитет путем заимствования этих качеств? Ну разве русские — люди без воображения? Разве они не умеют мечтать или делают это хуже американцев?

Да таких мечтателей, каких породила Россия, еще поискать! Только вот

вмечтаниях своих русские любят возноситься к планетарным и космическим высотам. (А потом удивляемся, почему социализм начали строить в России, а не в Англии или Соединенных Штатах!) Так может, самое время спуститься на грешную землю и поставить в центр мечтаний маленькое личное счастье — то самое, которое наши революционные «горланы-главари» публично клеймили как «мещанское»?

Попытки подобного рода заимствований и целенаправленных трансформаций в России — историки подтвердят это — предпринимались не раз. Последняя из попыток относится к началу 90-х годов, причем ее инициаторами и проводниками выступали как раз те из младореформаторов, которые избрали в качестве Мекки именно Соединенные Штаты. Результаты известны: судить о них позволяет драматическая история «второго пришествия» либерализма Россию73.

Можно по-разному объяснять, почему либеральный посев дал на российских просторах слабые всходы и скудные плоды. Но, думается, далеко не в последнюю очередь это произошло по той тривиальной причине, что постулаты и этос классического либерализма плохо уживаются с принципами и духом традиционной Русской идеи. Предпринимательский и этический индивидуализм, подкрепляемый протестантской версией христианства, не ложится на архетипы российского менталитета, складывавшиеся веками и воплощающие опыт национального выживания в условиях, существенно отличных от североамериканских. Если бы было иначе, ориентация на собственные силы и личный успех, дистанцирование от государства и стремление к ограничению его функций и т.п. давно могли бы стать органической частью Русской идеи. А пытаться оперативно изменить национальные архетипы искусственным путем, будь то путь просвещения или психологического насилия (манипулирования) — дело бесперспективное.

Проблема в том, что формирование и трансформация общенациональных мифов были и остаются в основе своей стихийным, естественно развивающимся процессом, растягивающимся на десятилетия и века. А его динамика, направленность и содержание определяются не благими пожеланиями и намерениями, но, прежде всего, национальным опытом, складывающейся на его основе традицией и реальными условиями — природными и социальными — общественной жизни. Да и синтез, о котором говорил Достоевский, — он ведь тоже происходит не в лабораторной пробирке. И никакие технологии, даже самые современные, ускорения социальных и политических процессов не срабатывают, когда дело касается глубинных установок и представлений, воплощающих многовековой опыт десятков поколений людей, обосновавшихся в определенной геополитической и цивилизационной нише планеты.

Конечно, Русская идея меняется по ходу времени, как меняется и Американская мечта. Причем в тенденции их эволюция идет в противоположных направлениях. В МЕЧТЕ усиливаются социальное и социентальное измерения (вспомнить хотя бы об идее «великого общества» как одном из воплощений социального государства). А в Русскую идею начинают проникать — пусть пока робко — индивидуалистические черты, находящие воплощение в мечтаниях о собственном доме, личной автомашине, частном бизнесе и персональной ответственности за личную судьбу. Поэтому в принципе не исключено, что со временем социоцентрическая по сути Русская идея интегрирует в себя (в преобразованном виде, разумеется) какие-то, в том числе упомянутые выше, элементы индивидоцентрической Американской мечты и тем самым приблизится к ней. Но если даже это и произойдет — чему должны сопутствовать благоприятные обстоятельства на международной арене и социальноэкономические изменения внутри России, то лишь в более или менее отдаленной исторической перспективе.

ТРИ «УРОКА» У ЯНКИ

И тем не менее опыт функционирования существующей в США идеосферы (органической частью которой является Американская мечта) может оказаться достаточно поучительным для отечественных реформаторов.

Вот уже на протяжении десяти с лишним лет в России слышатся настойчивые призывы сформулировать государственную (национальногосударственную) идеологию, в которой многие обеспокоенные соотечественники видят одно из самых эффективных средств сохранения России как независимой страны и вывода ее из тотального кризиса. Именно государственная идеология способна, по мнению известных философов В. Ильина, А. Панарина и А. Рябова, выразить «веру народа в свои исторические судьбы», мобилизовать его на созидательную деятельность, придать смысл его творчеству74. «Россия остро нуждается в распространении новой государственной идеологии, которая уже вызрела в ней, — утверждает экономист М. Делягин. — Россия беременна этой идеологией, и то, какая из политических сил выступит в качестве повивальной бабки, определит развитие нашей страны»75.

Без государственной идеологии, убеждены ее апологеты, не может обойтись ни одно сильное государство, ни одно успешно развивающееся общество, в том числе демократическое76. Именно в качестве основы такой идеологи нынешней России и должна, по замыслу части нашей элиты, выступить Русская идея. Перспектива тем более заманчивая для некоторых, что, согласно статье 13 Конституции Российской Федерации, «никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной». Складывается впечатление, что тем самым нам предлагают (в который раз!) обойти закон и действовать по привычной формуле двоемыслия: говорим — Русская (Национальная идея, Общероссийская идея и т.п.), подразумеваем — государственная (нацио- нально-государственная) идеология.

Примечательно, что в хоре сторонников последней слышатся ныне голоса не только давних твердых державников, но тех, кто еще вчера требовал «очистить общество от марксистско-ленинской догматики» и чьи усилия сыграли не последнюю роль в появлении конституционной нормы, запрещающей официальную государственную идеологию.

Впрочем, причины подобных метаморфоз и мотивы, которыми руководствовались новые «державники», понятны. Люди устали от «разброда и шатаний» во властных «верхах» и безвластных «низах», от анархии и беспредела, разрушающих современное российское общество. Они опасаются распада страны, и им кажется, что установление государственной идеологии может существенно поправить положение дел в России. Но понимают ли они, что такое идеология и в частности идеология государственная? Отдают ли себе отчет в том, к каким последствиям может привести ее введение в такой стране, как Россия, граждане которой — бывшие советские граждане (!) — с таким трудом адаптируются к непривычной для них духовной и идейной свободе? И не шутят ли, утверждая, что в демократических странах существует идеология, освященная авторитетом государства?

Судя по высказываниям участников дискуссии о Русской идее, многие из них имеют неадекватное представление об идеологии, видя в ней совокупность ценностно-нейтральных идей, дающую объективное представление о реальности. На самом деле идеология (любая!) не имеет ничего общего с объективным,

свободным от ценностных суждений знанием, раскрывающим истинное положение вещей в обществе. Об этом не раз говорили философы и социологи самых разных направлений — от Маркса до Мангейма и Белла, видевшие в идеологии механизм оправдания и защиты частного интереса определенных социальных и политических групп.

Идеология играет двойственную роль в обществе. Она действительно организует и сплачивает общество (или какую-то его часть), задает цель его деятельности и смысл — существованию. Но за это приходится расплачиваться дорогой ценой. Как справедливо отмечал философ М. Мамардашвили, «всякая идеология разрушает поле кристаллизации мысли… Есть закон, по которому всякая идеология стремится дойти в своем систематическом развитии до такой точки, где ее эффективность измеряется не тем, насколько верят в нее люди и как много таких людей, а тем, что она не дает думать и не дает сказать»77.

Тем не менее идеология существует в любом развитом обществе. И все попытки деидеологизации последнего — а таковые предпринимались не единожды — оканчивались неудачей. Как неудачными оказывались и попытки (сегодня к этому призывают сторонники государственно-идеологического строительства в России) сконструировать некую «современную», «новую», «позитивную» идеологию, которая бы дружила с наукой и не душила свободную мысль.

Это закономерные неудачи. Человек — существо не только политическое, о чем говорил еще Аристотель, но и идеологическое. Люди постоянно ведут жестокую борьбу за место под солнцем, отстаивая свои корпоративные — групповые, национальные и прочие — интересы и создавая материальные и духовные механизмы их оправдания и защиты. Отсюда и неизбывность идеологии как одного из таких механизмов. Однако, не имея возможности элиминировать идеологию как таковую, люди обладают некоторой свободой выбора используемых ими идеологических форм и масштабов их применения. Государственную идеологию истолковывают порой поверхностно и односторонне, сводя к «идеям и концепциям, в рамках которых действует государство», или к «мировоззренческой системе», используемой последним. Подобного рода истолкования проистекают во многом из отождествления двух типов идеологии — их можно было бы назвать государственной и государственнической, — существенно отличающихся друг от друга.

Государственническая идеология ориентирована на апологию государства как высшей (одной из высших) социально-политической ценности и как института, занимающего приоритетную позицию в политической системе общества. Она не имеет официального статуса (а значит и принудительного характера) и допускает легальное существование других, конкурирующих с нею, в том числе антигосударственнических, идеологий. Иное дело — идеология государственная. Будучи в основе своей государственнической, она отличается от нее по меньшей мере тремя признаками. Во-первых, имеет официальный статус, нередко закрепленный в соответствующих нормативных актах. Во-вторых, формируется или утверждается государством в качестве обязательной не только для чиновников, но для всех граждан, ибо используется как средство обоснования и защиты проводимой им политики и властных институтов, определяющих последнюю78. В-третьих, государственная идеология имеет монопольный характер: любые отклонения от нее если и не преследуются по закону, то ставят в сложное