Внешняя политика и безопасность современной России - 1 - Хрестоматия - Шаклеина - 2002 - 544

зинтеграция советского идеологического и военного блока, ни вывод российских войск из Центральной Европы и из Прибалтики не привели к расслаблению атлантического альянса. Напротив, этот блок, сохранив свою идеологическую, военную, организационную структуру, после тактической паузы резко повел линию на ее дальнейшее расширение за счет бывших союзников СССР и даже частей исторической России. В доктрине НАТО сохранены и «план Армеля», и положение о применении первыми ядерного оружия — она не изменилась принципиально.

Продолжается и последовательная ориентация на ведение дел только с отдельными странами, а не с блоком российских партнеров (ранее — ОВД, СЭВ, теперь — СНГ), с тем, чтобы не повышать наднациональный уровень объединения и, следовательно, влияние и роль Москвы среди ее союзников. С другой стороны, США сохранили и приумножили тактику камуфлирования своих глобальных интересов многосторонними инициативами.

Все события свидетельствуют о продвижении к очевидной цели — превращению Восточной Европы, а затем и частей исторического государства Российского в сферу влияния США и НАТО. (Восточноевропейские государства рвутся в НАТО, среди прочего, из страха перед Германией, особенно на фоне подрыва незыблемости территориальных итогов второй мировой войны. Живы воспоминания о Судетах, Силезии, Данцигском коридоре, тем более что в Германии все активнее начинают намекать на необходимость рассмотреть эти «ис-

торические проблемы».) Расширение НАТО окончательно изменит уже по-

дорванные военно-стратегические симметрии и конфигурации, вытекающие из договора об ограничении обычных вооружений (Договор об ОВСЕ),

ибо соотношение только по вооружениям становится 2:1 в пользу НАТО при вступлении в нее одних восточноевропейских государств.

Становится ясным, что именно размыванию препятствий для вступления в НАТО частей исторической России служили последовательные, хотя внешне малосвязанные, программные установки западной политики, важнейшими из которых стали:

1.Признание прибалтийских государств не в качестве отделяющихся

частей Советского Союза, а в качестве восстановленных довоенных госу-

дарств. (Нарушение Заключительного акта Хельсинки, подтвердившего законность и территориальную целостность всех послевоенных европейских государств.) Но из этой концепции следовало, что Россия — оккупант, демографическая ситуация — результат оккупационного режима, российские войска — оккупационные и подлежат безоговорочному выводу. При этом юридически эта территория изымалась с самого начала из единого военно-стратегического пространства СССР, которое унаследовано Россией по договорам в сфере разоружения.

2.Стремление косвенно способствовать, в частности через новые инициативы в области ядерного разоружения (Договор СНВ-2), разрушению или девальвации существующей системы ядерного сдерживания и договоров по противоракетной обороне (прежде всего Договор по ПРО и Протокол к нему 1974 г.), связывающих всю территорию СССР для выполнения на ней Россией своих обязательств. Сегодня геополитические интересы России, по существу, едва учитываются и лишь в той мере, в какой она сохраняет свою роль державы с пока еще мощным, вторым по значению после США ракетно-ядерным потенциалом. Если будет ратифицирован Договор СНВ-2, а Польша вступит в НАТО, то с ее терри-

тории можно будет из гаубиц доставать ядерными ракетами до Петербурга, а крылатыми ракетами воздушного наведения — до Москвы.

3. Постепенное втягивание восточноевропейских стран и, что особенно важно, частей СССР в сферу контроля и действия НАТО, через программу

«Партнерство ради мира», — шаг к превращению части военно-

стратегического пространства России в объект многостороннего регулиро-

вания. Вступающие формулировали в «презентационных документах» свои цели, которые могли противоречить интересам других, а главное — России, которая, подписав соглашение, лишалась права им адекватно противодействовать. Членами этой программы стали Украина (на которую перенацелены существенные внешнеполитические и финансовые средства США), Грузия, Молдавия, с которыми у России есть серьезные проблемы (Крым, Севастополь, Приднестровье, Осетия и Абхазия). Принятие России в «партнерство» оказалось, как и следовало ожидать (об этом единодушно говорили эксперты на слушаниях в Думе), не более чем отвлекающим маневром.

Тем не менее, у России есть возможности воспрепятствовать такому развитию событий, если опираться на стройную систему юридических и политических обоснований, подтверждающих ее роль и ответственность в восточноевропейском регионе и на своих исторических территориях. Сформировавшиеся в послевоенные десятилетия международные структуры, переговорные механизмы и договоры даже в изменившейся ситуации все еще могут и должны быть использованы для отстаивания российских интересов — прежде всего для воспрепятствования расширению НАТО. Важный аргумент, который Россия, похоже, с двухлетним опозданием, стала использовать — это опрокидывание всех военностратегических симметрий Договора об ОВСЕ.

Концептуальным юридическим инструментом может служить тезис о том,

что вся территория СССР в границах 1975 года, подтвержденных в Заклю-

чительном акте Хельсинки, есть зона договорной ответственности и безопасности России — ее военно-стратегическое пространство, унаследованное ею от СССР в силу признанного всем миром правопреемства по всем договорам в области ядерного и обычного вооружения (прежде всего Договору по ПРО), которые продолжают действовать на этом географическом про-

странстве. Ни одно государство не может позволить на своем военностратегическом пространстве появления вооруженных сил третьих держав и вступления частей этого пространства в блоки и союзы, враждебные ему.

Теоретически резервы для устранения искажений в деятельности западных механизмов и структур имеются: двойной стандарт, применяемый США и европейскими организациями столь очевиден, что обоснование твердой позиции не так сложно, как и подбор меры необходимой твердости и областей, подкрепленных реальными возможностями и тылами. Может быть, тот уровень афишируемой «близости» и доверительности отношений с Россией, который США не сочтут удобным сбросить в одночасье, как раз является удобным фоном для корректировки курса. Однако проблема в том, что с Россией уже почти не считаются, и причины здесь в ней самой.

В сущности, отмеченные тенденции в политике западных стран и организаций, нами же отданных им под контроль, являются естественной политикой крупных международных держав, стремящихся заполнить вакуум, расширить сферы влияния и устранить крупных соперников. Выводы о неизменной природе

отношений болезненны лишь на фоне предыдущих восторгов по поводу наивно понимаемого «единого мира». Разумно было бы сбросить навсегда розовые очки, но и не демонизировать своих неизбежных партнеров по действительно единому несовершенному миру.

Для чрезвычайно трудного отстаивания своих позиций в военностратегической области помимо обозначенной четкости позиции необходим внутренний потенциал, стабильность и прочность самого государства — иначе самая активная и умная внешняя политика окажется обесцененной. И здесь во всем своем драматизме встает чеченский синдром. Проблема Чечни — это проблема национально-государственной воли. Именно ее отсутствие, а не военная бесперспективность мешает безоговорочно утвердить суверенитет и территориальную целостность России. Раз за разом именно ее провал сдает достигнутые позиции и обессмысливает жертвы, понесенные солдатами, проливающими кровь за неделимость Отечества и ошельмованными пропагандой, немыслимой ни в одной стране со здоровым национальным духом.

В любом (прежде всего в западном правовом) государстве национальность преступников не имела бы значения. Случись уголовный мятеж в Рязанской области иди в Якутии, его следовало бы подавить с одинаковой жесткостью, что и сделали бы США, стерев с лица земли бандитское гнездо с «применением всей мощи государства, включая военную» (Буш о событиях в Лос-Анджелесе). Но в Чечне проявляется порочность большевистского национально-территориального устройства многонационального государства, позволяющего силам, враждебным исторической Российской государственности, объявлять любой уголовный очаг «национально-освободительным движением». Похоже, и правозащитники из Совета Европы нимало не смутятся страшной уголовной анкетой дудаевских головорезов, изгнанием ограбленных и подвергшихся насилиям 400 тысяч русских и судьбой исконных казачьих земель.

Следовало бы вспомнить, что Кавказская война, которой почему-то все время пугают, завершилась победой законной российской власти. Война эта началась не по поводу установления российского суверенитета над этим регионом. Это произошло значительно раньше и в основном с добровольного согласия, но затем деятельность российской администрации вступила в конфликт, среди прочего, с интересами северокавказских владетелей, связанных с работорговлей в Персии и Турции. После войны следовал самый длительный мирный и конструктивный период (в историческом сравнении) в жизни этого региона, и это вдохновляющий пример для подражания. Признание чеченского уголовного очага не только не остановит кровопролитие, не только не предотвратит взрыв на Кавказе, но, наоборот, выдаст на растерзание бандитам русский и другие народы Кавказа, в свое время осознанно соединившие свои судьбы с Россией и сохраняющие ей верность, превратит Кавказ в бурлящий котел беззаконий и невиданных в мире масштабов терроризма.

Ложны попытки приписать этому мятежу изначально не существовавший религиозный аспект, который якобы угрожает «всекавказским» характером. Опыт имама Шамиля, последователя накшбендийского братства (ветвь суфизма), показал невозможность объединить раздираемые кровавыми междоусобицами общины даже под знаменем ислама. Если этого не сумели мюриды, отвергавшие не только воровство и мошенничество, но и ростовщичество как грех, вряд ли это удастся дудаевским уголовникам образца 90-х годов ХХ либераль-

ного безбожного века — грабителям банков, заказным убийцам и насильникам, спекулянтам валютой и наркотиками. А идея устойчивой «горской федерации», которая бы успешно выстояла в эпицентре геополитического соперничества («перед лицом покушающихся врагов», как это формулировали в начале XIX века), так же мало соответствует кавказской действительности сегодня, как сто и двести лет назад. Этот наивный прожект был предложен Павлом I, не жаждавшим присоединять Северный Кавказ с его язвами, но лишь отразил присущее ему политическое и юридическое доктринерство, недооценку аппетитов соседей и непонимание геополитической ситуации4.

Но самые разнообразные силы, разумеется, и исламские, немедленно воспользовались чеченским конфликтом; помимо геополитики чувствуется и запах нефти, к которому весьма чувствительны американские и английские интересы. Участие на стороне бандформирований афганских моджахедов, граждан Пакистана, Иордании, Турции и Ирана, истерия экстремистов в некоторых исламских странах со всей очевидностью показывают: неспособность ликвидировать

уголовный очаг привела к использованию его окружающими Россию интересами для возвращения Кавказа в орбиту исламской политики в самых сложных глобальных комбинациях, не контролируемых на уровне государств. В Чечне на карту поставлены двухсотлетняя державная работа России на Юге, ее присутствие на Черном море, военно-стратегический баланс в Средиземноморье, судьба Крыма, Закавказья (прежде всего Армении и Грузии), будущее восточнохристианского мира, всех, кто тяготеет к России на Кавказе и за его хребтом.

Здесь мы вплотную подходим к другому уровню международных отношений, на котором проявляются глобальные политические и культуртрегерские устремления главных движущих сил истории. Все конкретные соперничества государств так или иначе имеют и философскую подоплеку. Россия, находясь на стыке миров — латинского, исламского, пантеистического, — оказывается в центре геополитического соперничества.

* * *

МИРОВОЙ ИСЛАМ сейчас на небывалом подъеме. Его центры непрерывно развивались и накапливали духовный и интеллектуальный потенциал для своих ответов на вопросы бытия в XXI веке, его демографический и финансовый потенциал колоссально вырос и представлен сейчас нефтяными гигантами Ближнего Востока. Глобальныеустремленияэтойсилыоформленывдвухлиниях. Вомногихисламских государствах произошла либерализация сознания по западному образцу в период послевоенного соперничества за третий мир. Так называемый «демоислам» ярче всего представлен Турцией, воспринявшей еще через «младотурок» и кемалистов западные ценности в сочетании с националистической имперско-туранской идеологией. В других странах, наиболее сильных своей исторической духовной традицией, наоборот, либеральная рационалистическая общественная доктрина, слишком агрессивно и самоуверенно крушившая исконные ценности, потерпела банкротство и привела на волне общественного протеста радикальные фундаменталистские силы. Ислам с сильным антизападным и антиамериканским акцентом проявляет себя в Иране, Афганистане, вчаститаджикскойваххабистскойоппозиции.

Но общее объективное условие для действий всех ветвей мирового ислама одно: физическое (расчлененность русского ядра), экономическое и военное ослаб-

ление и отказ от своего национально-религиозного лица не входящей в Запад огромной части мира — исторической России. Это открывает возможность обратить в сферу своего мощного как никогда влияния ее значительные мусульманские территории илюдские массы и повлиять на ориентацию Российской Федерации.

Учитывая оформление мирового ислама в геополитическую дугу и крупнейшую цивилизационную движущую силу, втягивание мусульманских регионов исторической России в его орбиту ведет к полному изменению в облике Евразии и глобальным переменам в равновесии цивилизаций. Турция, о которой до сих пор говорили лишь как о проводнике «атлантической линии» и которую Запад опрометчиво мнит вечно контролировать в собственных интересах, проявляет экономический и пантюркистский интерес в отношении суннитской Средней Азии и уже очевидное нетерпение в отношении Крыма и Черноморских проливов. Предсказанное в случае сдачи позиций в Крыму и Севастополе нарушение Конвенции о Черноморских проливах (Монтре, 1936 г.) уже стало фактом. Вполне возможно, что вскоре мы будем свидетелями открытого отказа от положений этой конвенции, поставившей в свое время точку в Восточном вопросе.

Иран пока не проявляет заинтересованность в дальнейшей дезинтеграции территории России. Слышны намеки, что Россия нужна была бы ему как противовес Америке, Израилю и Турции в его как идейном, так и государственном соперничестве на Ближнем Востоке. Также очевидно, что исламу как мировому явлению это нужно лишь для собственных стратегических интересов обеих ветвей — либерально-националистического тюркизма и пантуранизма, а также шиитского фундаментализма с его неопанисламизмом. Несмотря на холод между Стамбулом и Тегераном, создание мусульманского государства в центре Европы и борьбу боснийских мусульман против православных сербов поддерживают вместе со своим заклятым врагом — США как «стражи исламской революции», так и презираемая ими «прозападная» Турция. А евразийскую идею для России подхватил «либеральный» Стамбул и ваххабистская Саудовская Аравия.

Что же за глобальные интересы лежат в основе вдруг так резко проявившейся борьбы «либерализма» и ислама, о которой твердят и на Западе, и на Востоке.

Почему вдруг обострилось это соперничество и что вдруг стало его новым объектом? Очевидно: толчок к противоборству дало разрушение исторической России, а предмет борьбы — не что иное, как сама Россия и ее наследство — от ее исторической территории до сфер влияния и позиций наБалканах.

Импульс к экспансионизму одних измеряется во многом провоцирующим вакуумом духовной, исторической и политической воли других. Для других субъектов истории — как для либерального Запада, так и для ислама, причем обеих его ветвей, — представляется уникальный исторический шанс — овладеть колоссальным потенциалом для будущего рынка, которым станет духовный и иной контроль над стратегическими территориями и огромными людскими массами Российской империи.

Русский народ после вековой оторванности от своей веры и культуры подвергается настойчивому духовно-политическому давлению западного либеральнокосмополитического проекта развития мира. Главной действующей силой на этом поприще являются, как и в XIX веке, англосаксонские интересы, представленные теперь прежде всего США, главным носителем либеральной идеи.

С историко-философской точки зрения, очевидной для знакомых с религиозной философией, характерной чертой американской идеологии является

мессианство, причем основанное на провиденциализме той части протестантизма, которая по типу сознания наиболее наглядно проявляет отход от Нового Завета к Ветхому. Именно этим объясняется тот факт, что американская внешняя политика в высшей степени идеологизирована. Степень идеологизации в разные периоды отличались в зависимости от слабости партнера. Она была весьма сильной в начале холодной войны, постепенно ослабевала с утратой ядерной монополии, перешла даже в стадию прагматизма к 70-м годам, но чрезвычайно возросла в настоящий момент.

Европейские национальные государства гораздо менее идеологизированы. Роль проводников евроцентристской и мондиалистской идеи (сходной с марксизмом) об обязательном движении всех стран к «общечеловеческому цивилизованному стандарту» выполняют наднациональные структуры. Похоже, не все заметили, что прием России в Совет Европы на Западе постарались обставить как экзамен на «цивилизованность» перед неким IV «демократическим Интернационалом», наделенным ролью арбитра в выборе духовно-исторического пу-

ти. При этом торжественная капитуляция тысячелетней русской цивилиза-

ции перед западно-либеральными ценностями тщательно замаскирована под прощание с «тоталитаризмом». Вообще вся история отношения Запада к России в лице Советского Союза в XX веке — это маскарад, имитирующий борьбу с большевизмом. Напротив, главной целью в ХХ веке и смыслом политики Запада было увековечить все содеянное в 1917 году с Россией, то есть распятие ее духовно-исторической ипостаси и расчленение на произвольно выкроенные территории. Советский Союз был приговорен именно за то, что после мая 1945 года он перестал быть уже в «нужной» мере Анти-Россией.

Западная интеллигенция, атеистичная и материалистичная, в душе — поклонница философских основ марксизма. Она с сочувствием смотрела на ортодоксальных большевиков в 20-е годы и закрывала глаза на их красный террор против коренных русских сословий. Но она разочаровалась в Советском Союзе в 50-е годы и сразу стала осуждать репрессии, но лишь те, что были обращены на самих творцов и детищ Февраля и Октября. Почему так? Да потому, что либералы разочаровались в СССР, но не в идее ниспровержения богоданного мира и общественной иерархии…

Разочарованные «пламенные» европейские интеллектуалы вновь призывают к еще более бескомпромиссным революциям. Теперь в джунгли из «декадентского» мира уходят Режи Дебре, Э. Че Гевара, Пол Пот, закончивший Сорбонну. Остальные демонстрируют характерный для всего Запада всплеск нигилизма в общественной жизни и культуре. Студенческий бунт шестидесятых — иррационально антиэтатистский; музыка, литература и театр «абсурда», хиппи, необуддизм и неоязычество и, наконец, «новые левые» и «новые правые» — формы одной и той же тоски по планетарным утопиям и революциям…

Все это означает, что в восстановлении своего исторического лица заинтересована лишь сама Россия, ей не будет сочувствовать в этом ни один из радетелей ее сегодняшнего лжевозрождения. Сильная, укорененная в своих национальных ценностях Россия стала бы преградой для любого влияния — будь то западнического, будь то восточного.

Именно поэтому Россия сама должна определить свою конструктивную роль в Европе и мире. Именно она должна предложить миру идею единства как гармонии многообразия, а не подчинения всех единым политическим стандар-

там, выросшим на основе лишь одной из мировых цивилизаций. Конструктивное взаимодействие России и Европы, в том числе и участие в европейских структурах, в Совете Европы, действительно могло бы дать и Европе, и России столь необходимый к XXI веку мощный импульс.

Сегодняшние «партнеры» России, как на Западе, так и на Востоке, пытаются каждый втянуть ее в свою орбиту — прежде всего с целью увести Россию от собственной судьбы и использовать ее в качестве инструмента друг против друга. Все они усиленно предлагают русскому человеку забыть свою тысячелетнюю духовную традицию и стать либо «западноевропейцем», либо «евразийцем». Причем именно таким европейцем или евразийцем, для которого звание «общечеловека — гражданина мира или, наоборот, противостояние «декадентскому и нигилистическому Западу» было бы обязательно дороже собственных национальных идеалов и исторически преемственных интересов — таких, как Севастополь или оплаченные русской кровью итоги Великой Отечественной войны.

Будущее России — это в основе основ вопрос не успешных экономических реформ или удачных международных соглашений. Это проблема способности русских быть субъектом мировой истории. Слабость российской государственности сегодня — в очевидной разрушенности цельности национального мировоззрения, в упадке русского державотворящего этноса. Не случайно историческое имя «русский» все настойчивее заменяют на административное «россиянин» под предлогом того, что Россия — это полиэтническое и поликонфессиональное государство. Здесь опять проявляется двойной стандарт либерального сознания. Ибо по меркам современного правового западного государства Россия — это мононациональная и православная по культуре страна и нужно называть всех русскими. (Франция считается государством французов, хотя в ней два миллиона алжирцев, и католической страной, что не означает неуважения к другим группам.) Ни одно западноевропейское государство не может сравниться с Россией по моноэтничности, так как русских в ней 85 процентов.

Но русские никогда не стремились и сейчас не стремятся к этнически «чистому» и моноконфессиональному государству, которое «огнем и мечом» утверждали европейцы через бесконечные войны между протестантами и католиками по принципу «cujus regio — ejus religio»5, означавшему в реальности либо истребление, либо изгнание, либо ассимиляцию или принудительное крещение по тому или иному обряду.

Именно русский православный замысел в истории побуждает нас действительно признавать самобытный характер всех собранных в державу народов. Но не для того, чтобы лишить 100 миллионов русских, а заодно и всех других своей национальной традиции и предложить всем одно и то же стерильное «общечеловеческое» начало. А для того, чтобы русский народ — основатель и стержень российской государственности — оставался ее хребтом. Пока это не оспаривалось, все народы сохранялись, молились своим богам, но принадлежность к целому была источником ценностей. Вспомним, что российские народы присоединялись не к абстрактному «общечеловеческому государству, а вступали в Россию именно как в русское православное царство, уверенные, что в нем им найдется место. Отвергнув Брестскую унию, Москва воссоединилась с колыбелью русского православия — Украиной, «волившей под Царя Московского Православного…», и украинцы остались украинцами, а на задворках либе-

ральной Европы были расточены западнорусские земли, утратившие все следы своего исторического прошлого.

Тема эта, безусловно, деликатна, но болезненной ее сделали ложные посылки. Она требует языка, которому не учит исторический материализм, оперирующий лишь понятиями классового интернационализма и национализма в смысле шовинизма. (На Западе этот термин не имеет дурного значения за исключением «русского национализма»!) Опыт показывает, что этой проблематики не следует бояться. Космополитические марксистская и либеральная доктрины требуют от народов отречься от своих систем ценностей в угоду планетарным идеям. Национальная идея — это любовь к своему, но не ненависть к ино-

му. Только народ, который ценит и любит свое наследие, способен с пони-

манием и уважением относиться к подобным чувствам других.

Восстановление русской истории ставит вопрос о полном правопреемстве. Речь идет не только о духовном наследии. В приверженности ему уже начинают клясться даже ортодоксальные марксисты и либералы-западники, постоянно спорящие о том, что принесло больше счастья России — Октябрь или Февраль 1917 года… Нелишне вспомнить раскаяние русской интеллигенции, в начале века ставившей либеральные «вехи», а в 1918 году горько оплакивавшей свое бездумное разрушение православной империи. И Февраль, и Октябрь, и их современные наследники равно виновны в распятии исторической России, в расчленении русского народа и, по сути, мало чем отличаются друг от друга.

Заметим, что частичное правопреемство никем не отрицается, но почемуто совершенно не используется в политике. На его фоне совершенно иначе выглядят проблемы Осетии, Абхазии, русинов и прежде всего комплекс отношений с Прибалтикой — сферой упущенных возможностей6. Следует использовать успешный опыт Западной Германии, где воинствующих «реваншистов» конца 50-х годов сменили прагматики начала 70-х, но никогда не пропускали в государственные документы ни одну формулировку, где бы даже косвенно подтверждалась окончательность разделения нации. Пора ставить вопрос о прямом и полном правопреемстве от Российской империи 1917 года в юридической плоскости, ибо только это дает безупречный инструментарий для воссоединения разделенного русского народа и воссоединения его с тяготеющими к нему народами, решения многих территориальных проблем, что ни в коей мере не означает автоматический отказ признавать многие реальности сегодняшнего дня.

* * *

СЕГОДНЯШНЕЕ соперничество за «российское наследство» свидетельствует о явном стремлении воспользоваться временной утратой российской политикой исторических ориентиров и попытаться осуществить глобальный передел мира. Одновременно идея «единого мира», посягая на богоданный многообразный мир, где путь к Истине прокладывает собственный, а не чужой духовный опыт, крушит все опыты — цивилизации в гибельном всесмешении на безрелигиозной основе культур, народов и государств. Это, в свою очередь, рождает в ответ радикальный фундаментализм. Столкновения в XXI веке будут гораздо опаснее для мира, чем противостояния пресловутой холодной войны.

Историческое государство Российское, существовавшее в своей последней форме как СССР, сформировалось в важнейший фактор мирового баланса сил не только государств, но и цивилизаций. Это слишком большая величина и

важнейший системообразующий элемент глобального равновесия. Задача ее уничтожения опасна для мира. Геополитический передел неизбежно повергает всех и вся в невиданные соперничество и конфликты не столько между государствами, как между христианским и нехристианскими мирами. В результате возможны непредсказуемые соотношения сил между уже ставшими традиционными центрами силы, с одной стороны, и приобретающим роль серьезнейшего геополитического фактора исламом и мощью модернизирующегося и обладающего ядерным оружием и несметным населением Китая — с другой. Мир не должен забывать — государства слагаются веками, а границы пишутся кровью.

Напротив, восстановление исторического лица России и продолжение в соответствующих эпохе современных формах своей преемственной истории могло бы дать и России, и миру столь необходимое равновесие государств и гармоничное взаимодействие культур и цивилизаций.

Примечания:

1Так, пока перестроечный СССР упивался «новым мышлением», Запад сумел интерпретировать Парижскую хартию как геополитическую капитуляцию, и это стоило нам многого, а бездумное согласие на вывод войск из Центральной Европы без гарантий со стороны НАТО дало нам теперь угрозу приближения этого блока к границам Московского царства XVI века.

2Можно было бы приветствовать и возрождение практики времен все того же князя Горчакова, который часто через Ф.М. Тютчева и других организовывал обсуждение внешнеполитических проблем в российских журналах. Привлечение различных кругов создает необходимую общественную базу для новых инициатив.

3Вместо Б. Дизраэли лорда Биконсфилда придется иметь дело с американскими авианосцами.

4См.: История народов Северного Кавказа. Конец XVIII в. — 1917 г. — М.: Наука, 1988. — Глава 1.

5«Чья власть — тогои вера» — принцип Аугсбургского религиозногомира 1555 г.

6Как известно, Прибалтика объявила недействительными решения своих Верховных советов от 1940 года о воссоединении с СССР, так как они приняты «недемократически» избранными органами в условиях оккупации. Прекрасно! Если признать историю России до 1917 года существующей, сразу ясно, что эти решения совершенно правомерны, так как

нелегитимно отделение Прибалтики в 1920 году в условиях германской оккупации этой части российской империи, подписанное большевиками, никем в мире тогда не признанными, и прибалтийскими полуфашистскими режимами, поставленными кайзеровскими штыками. Поэтому и независимый статус в межвоенный период юридическиущербен, асобытия1940 годаправовосстановительныйакт.

К тому же правопреемник исторической России вправе поставить еще ряд вопросов

опринадлежности этих территорий, вытекающих из международно-правовых условий их вхождения в состав России. В тот момент латыши и эстонцы были не историческими субъектами, а этносами в подданстве «Короны Свейской», не имевшими литературного языка, ибо образование до Александра II велось на немецком. По Ништатскому мирному договору 1721 года, входящему в никем не оспариваемый корпус международно-правовых актов, на которых основана легитимность территорий всех государств мира, Россия навечно получала эти территории не просто как победитель в Северной войне, но в результате

их покупки - уплаты Его Величеством Шведскому Королевству «двух миллионов ефимков исправно без вычета и конечно от е.к.в. с надлежащими полномочиями и расписками снабденным уполномоченным...» (Под стягом России. Сборник архивных документов. — М., 1992. — С. 122.) Вопрос о компенсации почему-то забыт...