Внешняя политика и безопасность современной России - 1 - Хрестоматия - Шаклеина - 2002 - 544

шагреневой коже. В границах этой области, этого относительно управляемого, если и не всегда уютного, мира ключевое значение имели и имеют вопросы об однополюсности и многополюсности, о соотношении доллара и евро как мировых резервных валют, о предпочтительном типе сообщества безопасности в Европе, о расширении НАТО на Восток. Но за ее пределами царит если не хаос, то, во всяком случае, некий иной порядок, бросающий «мировому острову», поли- тико-правовой ойкумене все более впечатляющие вызовы экономического, военного, культурного, демографического характера.

Когда я говорю о «мировом острове», я имею в виду организм современного мирового порядка, а отнюдь не область европейской христианской культуры, на почве которой он действительно стал расти и формироваться, начиная, условно, с Вестфальского мира 1648 г. Зерном этого организма является не христианское учение как таковое, а развившееся в оплодотворенной христианством европейской культуре секулярное представление о принципиальной политической возможности мирного сосуществования верований и культур. Оценивать данное представление отвлеченно не имеет сегодня смысла, поскольку оно вошло в состав культуры, модифицировав его и в нем растворившись. Надо признать, однако, что оно довольно существенно изменило в XVIII–XIX вв. общий характер европейской колониальной экспансии, а в XX в. сумело дать радикальным коммунистическим режимам (сперва — советскому, через несколько десятилетий, в иной парадигме, — китайскому) благовидный предлог, чтобы вначале свернуть с курса на лобовое столкновение с «мировым империализмом», а затем и врасти в организм миропорядка в качестве его своеобычных, но неотъемлемых частей. Проблема в том, что в основе современного мирового организма — не только определенное представление, но и поддерживающая его воля, причем отождествляемая скорее не с силой, а со своего рода витальной энергией. Именно она заставляла всех считаться с оформляющим и направляющим ее представлением. И именно дефицит такой энергии, а не недостаток идей или силы самой по себе, — главная причина размывания «мирового острова». В хаос (по крайней мере, с точки зрения веками выработанных логики и норм самой ойкумены) погружается его собственная периферия — те области Земли, те государства и культуры, которые, так или иначе, зависели от него либо примыкали к нему в поддержании мирового порядка. На практике — с позиции Запада и на его нынешнем языке — речь идет о «вызовах», которые бросают бывшие колонии, а также формальные и неформальные доминионы великих империй старого и нового типа: в первую очередь исламский мир, но одновременно, в несколько ином смысле, и Латинская Америка, и Тропическая Африка. И все чаще (особым образом и пока еще со знаком вопроса) — Россия в ее постсоветских границах как непредсказуемая периферия Европы и Евразии.

Четвертый узел. Перспектива развития Азиатско-Тихоокеанского региона, азиатская часть которого (а живет здесь примерно половина населения земного шара) никогда, строго говоря, не была составляющей «мирового острова» и либо беспокоила его (опиумные войны, «боксерское» восстание, русскояпонская война), либо оставалась относительно нейтральной в отношении главных, системообразующих явлений, происходящих на самом «острове» или на его границах. Лишь во время второй мировой войны события в указанном регионе входят в действительный резонанс с европейскими и мировыми и стано-

вятся их неотъемлемой частью. «Стабильность» в регионе (т.е., на самом деле, относительная периферийность этой части мира с точки зрения международной безопасности) обеспечивалась в послевоенный период усмирением и включением в зону американского влияния главного регионального «дебошира» XX в. — Японской империи — и существованием двух коммунистических империйпобедительниц — СССР и КНР. Лихорадившие мировое общественное мнение войны в Корее (1950–1953 гг.) и во Вьетнаме (1964–1975 гг.) с прямым или косвенным участием великих держав, не говоря о колониальных и постколониальных конфликтах, а также о столкновениях 1960–1970-х годов по периметру китайских границ или о непрямом участии Китая в различных конфликтах преимущественно в Азии, должны все же оцениваться в ретроспективе и возможной перспективе развития региона.

В задачу настоящей статьи совсем не входит оценка внутри- и внешнеполитических «свершений» коммунистических держав. Надо признать, однако, что само их существование как бы, используя язык библиографов, «изымало из оборота» мировой политики неопределенно большое число потенциальных поводов если не для мировой, то просто для крупномасштабных войн, — обстоятельство, вполне оценить которое можно лишь post factum. Ослабление, а затем распад

СССР, потерпевшего поражение в Афганистане, создали существенно новую, во многом непредсказуемую ситуацию не только в Центральной Азии, но и во всем исламо-азиатском регионе. Насколько серьезную геополитическую роль сыграют противоречия, порождаемые завидно быстрым, но далеко не во всем гармоничным экономическим ростом Китая, а также внутренние проблемы этой многосоставной страны, покажет будущее. Вообще, узел АТР является своеобразным «фактором Икс» мировой политики. Если противоречия, образующие другие три узла, более или менее очевидны, равно как и различные сценарии их разрешения, то логика последнего во многом латентна, а развитие событий здесь непредсказуемо. АТР бросает вызов «мировому острову» и своим прогнозируемым специалистами хозяйственным, техническим и военным развитием, и своей на сегодняшний день гипотетической нестабильностью (в пользу того, чтобы принимать ее в расчет, — лишь логика «от противного»: а чем, собственно, данный регион принципиально отличается от всего остального мира?), и любой возможной комбинацией этих двух факторов. Как бы то ни было, в настоящее время регион, похоже, перестает быть по преимуществу периферией ойкумены (кто в этом сомневается — пусть взглянет на только что построенное весьма впечатляющее здание МИД КНР в Пекине) и обретает в мировой политике постоянную субъектность. Вопрос только — какого именно рода. И именно на этот вопрос, как представляется, не способны пока ответить ни политики и теоретики самого региона, ни внешние наблюдатели7.

Все четыре узла противоречий затрагивают, конечно, Россию — и как вчерашнюю сверхдержаву, сохранившую некоторые из важных своих атрибутов, и как страну, в силу ряда причин оттесняемую на край ойкумены, и как государство, чья политика или простое географическое положение делают его вольным или невольным участником процессов, увязанных в те или иные узлы. Можно выделить несколько императивов внешней и внутренней политики России в ее нынешнем состоянии, связанных с основными мировыми узлами противоречий.

Первый императив. Еще буквально вчера было модно рассуждать о том, будет ли мир XXI в. однополюсным, или многополюсным, и предстоит ли России иг-

рать в нем роль одного из полюсов. К большому сожалению, учитывая вероятную динамику демографических и экономических показателей, в ближайшие десятилетия наша страна и по тем, и по другим будет отставать от мира в целом, и конечно, сильно проигрывать основным «моторам» демографического и экономического роста (при том что состав первых и вторых в значительной степени не совпадает). Все детальные долгосрочные прогнозы ненадежны, поэтому достаточно указать порядок цифр. В 1989 г. население России составляло 2,9% мирового, в 1999 г. (по оценкам) — составляет 2,4%, в2010 г. — будет составлять — 1,9%8.

В 1985 г. Россия произвела 4% мирового ВВП и находилась по этому показателю на шестом месте в мире, в 1995 г. — менее 2% мирового ВВП (11 место), а к 2000 г. должна оказаться уже в третьем десятке стран. Доля России в мировом экспорте: 1985 г. — 3% (9 место), 1995 — 1,6% (17 место)9.

В обозримом будущем и население России, и доля ее ВНП в мире составят от 0,3 до 2,0% — коридор, в который входят и сегодняшние показатели. Можно спорить о конкретных цифрах внутри коридора и даже о его границах (они и так сознательно расширены, особенно верхняя), — дело не в том. Главное — порядок цифр в любом случае таков, что не внушает особого оптимизма в отношении геополитических и геоэкономических перспектив. Все же, что говорилось выше о сегодняшнем «вооруженном мире» и о вероятных тенденциях его развития, не позволяет надеяться и на то, что военный потенциал страны — с учетом его вероятной динамики и развития мира в целом — хотя бы автоматически законсервирует status quo. Из сказанного следует, что стратегическая задача России на данный момент — оптимизировать, используя все возможности и ресурсы, свое положение в мире, несмотря на неблагоприятные внешние и внутренние стартовые условия и на довольно разочаровывающий для страны прогноз развития мировой системы. Необходимо отдавать себе отчет в том, что неудача в этом отношении может поставить под вопрос если не суверенитет страны как таковой (не говоря уже о совсем пессимистических, но не вовсе невероятных сценариях распада государства), то, во всяком случае, ее роль субъекта мировой системы. Практическая — и практически выполнимая — задача сегодня состоит не в том, чтобы пытаться непременно стать (остаться?) одним из полюсов мировой систе-

мы, а в том, чтобы эта система, в т. ч. некоторые ее полюса (реальные субъекты), складывалась и/или функционировала в обозримом будущем не без дейст-

венного участия России. Именно здесь — развилка, расхождение двух стратегий. Одна из них ведет к изоляционизму (такому же вековому кошмару российской внешней политики, каким была, например, для Германии война на два фронта или для Британии — слишком обязывающая вовлеченность в континентальные дела), перенапряжению сил, общей деградации и, возможно, распаду. Вторая — к разумной достаточности внешнеполитических и оборонных усилий, рациональной интеграции в существующие и потенциальные правовые, экономические, оборонительные пространства, продуманному использованию в своих интересах различных балансов и дисбалансов сил.

Не исключено, что для сегодняшнего мира вообще более характерны (может быть, временно) не союзы, «фронтально» противостоящие друг другу и между собой потенциально враждующие, а многомерные «переливающиеся» коалиции, участники которых, подобно театральным примадоннам, дружат друг против друга по тому или иному поводу, в том или ином сочетании. И даже если в наши дни в Вашингтоне, Брюсселе или Пекине придерживаются ино-

го взгляда на мировой порядок, для России он может оказаться небесполезным. В любом случае ей сегодня в первую очередь нужны (и это принципиально важно, учитывая зыбкий еще характер новой государственности) не воспоминания из сравнительно недавней истории и не бюрократический, по сути, «выбор» между различными структурами и формами безопасности, а точное понимание своих действительных интересов. В самом общем виде они просты и конкретны: российские границы и российские жизненные интересы должны быть гарантированы и защищены на западе, на востоке, на юге и на севере. (Вопрос о средствах достижения подобной цели отнюдь не лишен смысла, но он вторичен.) В интересах России совместно с Европой, Китаем, а также большинством членов ООН препятствовать подрыву авторитета Совета Безопасности. В интересах России совместно со всеми, кто в этом тоже заинтересован, препятствовать расширению военного присутствия в Восточной Европе НАТО, одновременно поощряя политизацию последнего. В интересах России совместно с США и, вероятно, с Японией и другими странами региона, в т.ч., конечно, КНР, выстраивать в АТР надежную систему, гарантирующую долговременную безопасность и т.п.

Второй императив. Россию традиционно любят называть «мостом» между Западом и Востоком. Воздерживаясь от оценки такого суждения в историческом плане, замечу лишь, что нынешняя РФ имеет меньше оснований претендовать на роль такого потенциального «моста», чем Российская империя или

СССР. И не потому, конечно, что страна стала более закрытой — ее открытость сейчас в некотором смысле уникальна, — а по некоторым другим причинам. Появление на Западе нового мощного притягательного экономического центра (ЕС) одновременно с раскрытием нашего малонаселенного и сравнительно слаборазвитого Дальнего Востока в сторону быстро развивающегося и демографически разрастающегося АТР является в современных условиях не столько началом строительства гигантского континентального «моста» или, тем более, какой-то интеграции ЕС — АТР через Россию и включая ее, сколько испытанием страны «на разрыв» — по крайней мере в экономическом отношении. В то же время изза распада СССР важные транзитные пути Запад-Восток и Север-Юг уже идут или способны в обозримом будущем пройти в обход территории нашего государства, те же, которые чисто географически могут быть проложены по ней, по ряду причин оказываются экономически неконкурентоспособными. Опасность тотальной дезинтеграции России в связи с ростом этнокультурного или обычного регионального сепаратизма нередко, на мой взгляд, преувеличивается. Не рассматривая отдельные «казусы» на окраинах, в любом случае не делающие погоды, следует признать, что российских регионов слишком много, каждый из них по отдельности слишком слаб, а крупнейшие регионы с явной этнокультурной спецификой находятся чересчур далеко от окраин, чтобы примитивный сценарий самороспуска России выглядел реалистичным. Другое дело — перспектива такого развития, при котором Запад и Восток России начнут «отворачиваться» друг от друга в силу явной уже сегодня экономической и растущей культурной, в т.ч. и этнокультурной, обособленности. Подобный поворот событий может уже спровоцировать и всеобщий распад государства. На сегодняшний день внутренняя интеграция России является первоочередной внутри- и внешнеполитической задачей, также требующей немалых жертв, к которым общество должно быть готово. В этом же контексте следует рассматривать и чрезвычайно бо-

лезненную проблему развития Калининградской области. Внутренняя интеграция, по крайней мере не менее важная для нашей страны, чем интеграция в сложившиеся экономические пространства, должна стать ключевым элементом национальной стратегии выживания и развития в XXI в. В интересах России — все те союзы и формы международного сотрудничества, которые способствуют внутренней, особенно экономической, интеграции и препятствуют любым попыткам ее подорвать или поставить под вопрос.

Третий императив. Особая внешне- и внутриполитическая проблема для России связана с ее имперским и советским прошлым, а если конкретнее, то, в первую очередь, с взаимоотношениями с бывшими частями Российской империи и СССР, включенными ныне в сопредельные с РФ независимые государства. Специфика отношений России с этими странами объясняется длительной принадлежностью к единому государственно-правовому, экономическому и лингвистическому (русский язык — как государственный и как lingua franca) пространству, а также проживанием на территориях новых суверенных государств значительных русских меньшинств. Между тем бывшие республики Советского Союза вызывают в последнее время повышенное внимание со стороны некоторых западных держав и институтов, стремящихся оторвать их от России в экономическом и культурном плане или даже противопоставить их ей политически. За этим стремлением кроются не только узкопрагматические интересы экономических субъектов, но и отчасти дорациональное желание отодвинуть как можно дальше на северо-восток limes Запада, Европии, ойкумены, «космоса», отказав, наконец, «хаотической», «неевропейской», «незападной» России в праве считаться их составной частью. При определении своей политики России следует, соответственно, учитывать следующие обстоятельства.

Во-первых, надо исходить из того, что невозможно по мановению волшебной палочки повернуть вспять процесс национально-этнического самоопределения, идеологически начавшийся еще в Российской империи и доведенный при большевиках до квазигосударственного завершения.

Во-вторых, отношения с «новыми соседями», как и с любыми субъектами международного права, должны, разумеется, строиться на строго правовой основе, корректируясь в соответствии с изменением международно-правовой реальности по мере юридически выверенного и политически обоснованного решения задачи восстановления правопреемства РФ. Рано или поздно России неизбежно придется давать юридическую оценку событиям 1917 г. и определяться с природой своего государственно-правового строя с этой точки зрения. Чрезвычайно важно, чтобы государственно-правовые процессы находились в согласии, своего рода «симфонии», с международно-правовыми10.

В-третьих, сегодня очевидно, что система экономических и политических отношений на постсоветском пространстве все еще не сложилась. «Беловежская» модель СНГ, закрепленная в конце декабря 1991 г. в Алма-Ате, потерпела явную неудачу в той мере, в какой речь могла идти о «втором издании» Советского Союза (может быть, немного в других границах), но на более мягких основах. Сочетание объективных обстоятельств и субъективных внутриполитических стимулов подталкивает сегодня Россию к выстраиванию на западном, восточном (среднеазиатском) и южном (кавказском) направлениях различных систем отношений со своими ближними и дальними соседями. Если на западном, европейском направлении сочетание экономических, психологических, культурных,

геостратегических императивов безусловно стимулирует максимально глубокую специализированную интеграцию России, Белоруссии и Украины при одновременном максимально возможном практическом (не обязательно идеологическом и психологическом) сближении с другими странами Европы, с «дальним зарубежьем», то на других направлениях дело обстоит несколько по-иному. На восточном и на южном направлениях главным сейчас является формирование системы союзнических обязательств, обеспечивающих, прежде всего, военную и внутреннюю безопасность России, а также ее экономические интересы в регионе в обмен на помощь со стороны РФ в экономическом развитии, в государственном и военном строительстве. В данном случае, как, впрочем, и в других, важен результат, а не то, достигается ли он на основе многостороннего сотрудничества или совокупности двусторонних связей. Иными словами, выстраивание отношений нашей страны на разных направлениях может создать асимметричную систему взаимных обязательств, в центре которой будет Россия. Сегодня этому препятствует не столько чье-то разрушительное вмешательство, сколько отсутствие возможностей, а отчасти и четкого плана у самой РФ. Разумеется, на первом месте здесь стоит ограниченность ее экономических возможностей и лишь на втором — политических и военно-технических.

Надо особо подчеркнуть, что усиление России как центрального элемента (в том смысле, что она в силу хотя бы географического положения оказывается в центре многомерной и асимметричной системы связей) нисколько не противоречит укреплению государственности бывших советских республик или, по крайней мере, обретению ею более системного характера. Эти процессы не обязательно взаимосвязаны, и уж во всяком случае зависимость между ними не обязательно обратно пропорциональна. Что касается более долгосрочной перспективы, то безусловно следует различать многостороннюю интеграцию (например, по типу нынешнего ЕС) в историко-геополитических рамках бывших Российской империи и СССР в сочетании с двусторонней и воссоединение того, что в нынешних условиях может более или менее безболезненно отождествляться с Россией. Необходимо отметить, что две названные возможности соотносятся друг с другом отнюдь не без проблем. Поспешные попытки образовать некие реальные «союзы» могут оттолкнуть других партнеров по СНГ. Чтобы этого не произошло, подобные объединения, если их вообще удастся создать, должны интерпретироваться как особые, а не как парадигматические случаи. В наших интересах выстраивать сегодня внутри «постсоветского» пространства (с учетом внешних влияний) такие же сложные балансы, как и в мире в целом. В частности, сотрудничество России с некоторыми западными странами и институтами иногда оказывается полезным при решении проблемы русских меньшинств в странах Прибалтики.

В целом же России требуется, ничего не разрушая, строить свои отношения с ближайшими соседями поверх тех иллюзорных, инерционных сообществ, которые были или паллиативами, или выполняли более не нужные функции в уже не существующем мире. Они, безусловно, не должны мешать России конструировать реальные, гибкие системы союзов, двусторонних и многосторонних обязательств в собственных правильно понятых интересах. Только в контексте решения этих задач могут сегодня рассматриваться проблемы СНГ и только в связи с ними Россия может осторожно приступить к развязыванию узлов, оставленных ей в наследство новой и новейшей историей.

Четвертый императив. Российским властям необходимо умело распорядиться своим внешнеполитическим наследством — как тем, что досталось от

СССР, так и тем, которое было приобретено в последние годы на волне энтузиазма в связи с начавшимися в нашей стране демократизацией и рыночными реформами. Следует бороться за сохранение роли ООН и ее Совета Безопасности, ОБСЕ, а также места в них России при всех возможных вариантах реформы данных организаций. Это, однако, возможно лишь при разумном дозировании твердости и дипломатической гибкости, направленной на недопущение изоляции России, на преимущественное использование тактики разнообразных «ветокоалиций» в СБ ООН и ОБСЕ. Похоже, практика временных альянсов, ограниченных рамками решаемой задачи, оптимально отвечает духу эпохи локальных конфликтов. Точно лавируя, вступая в ситуационные, но также и долгосрочные специализированные коалиции (вовсе не обязательно имеющие характер формальных союзов), Россия способна выполнять вместе со своими партнерами весьма полезные для нее и для всего мирового сообщества функции «адвоката», «цензора» и «трибуна» для тех, кто может стать объектом недостаточно продуманной или уравновешенной политики отдельных ведущих государств или международных организаций.

Сказанное (с необходимыми уточнениями) относится, конечно, и к перспективам партнерства России с США и ЕС, а также с двумя сообществами безопасности — НАТО и ЗЕС, — отношения между которыми неизбежно будут несколько диалектичными. В любом случае развитие партнерства с западными сообществами безопасности, ориентированное на придание им более политического характера и на повышение статуса России как партнера, — задача не менее приоритетная, чем сдерживание расширения НАТО на Восток.

И уж, конечно, Россия не должна пренебрегать теми возможностями (сколь ограниченными они бы ни были или не казались), которые открываются вследствие ее членства в международных организациях или партнерства с ними. Много говорится об объективных и субъективных трудностях во взаимоотношениях между Россией и ЕС, о дискриминационных мерах, применяемых к импорту из РФ (антидемпинговые процедуры, квоты, технические барьеры в торговле и т.д.) При этом не всегда принимают во внимание наличие оборотной стороны медали — например, того обстоятельства, что Россия сегодня зачастую не «выбирает» даже те ограничительные квоты, которые ей уже выделены ЕС (по стали, в частности, недобор на одну пятую). Еще удивительные позиции Россия в отношении Совета Европы, в который так долго стремилась попасть и с таким трудом была принята наша страна. Речь в данном случае не идет о дипломатии, делающей, кажется, все, что в ее силах, чтобы связи с СЕ сохранялись и развивались. Однако межфракционные разногласия в Государственной думе, причем не по принципиальным, а исключительно по эгоистически-партийным вопросам, блокируют формирование полноценного российского представительства в этой организации и мешают России претендовать на занятие высоких постов в ее руководстве. Что еще существеннее, само членство России в Совете Европы (и, соответственно, в Европейском Суде) сегодня под угрозой в связи с отказом нашего парламента принять закон, отменяющий смертную казнь, — непременное требование к странам-членам СЕ. Сегодня России приходится выбирать между трудной интеграцией в Европу, где нас не особенно и ждут, и отстаиванием самобытности любой ценой — что, не исключено, будет встречено кое-кем в са-

мой Европе с тайным вздохом облегчения. Одиозность конкретного выбора не должна скрывать его всеобщего характера. В данном случае мы сталкиваемся с иллюстрацией обстоятельства, имеющего универсальное и решающее значение для определения структуры наших внешнеполитических возможностей, по сути — еще с одним императивом.

Смысл пятого императива состоит в том, что, вопреки господствующему предубеждению, внешняя политика сегодня несравненно важнее для граждан России, несравненно ближе к жизненным интересам страны, чем это было на протяжении последних десятилетий, когда советская дипломатия пыталась быть в мире «на каждой свадьбе женихом и на каждых похоронах — покойником». С другой стороны, сама внешняя политика не может быть эффективной и, следовательно, практически полезной для страны и ее граждан без подкрепляющих ее внутриполитических усилий, без постоянной переоценки собственных целей, возможностей и того, что обычно называют ценностями, без, если угодно, понятных гражданам жертв во имя безопасности и международной значимости государства. Нередко бывает, что жертвы, кажущиеся чрезмерными, начинают восприниматься в качестве приемлемых, когда осознаются как спасительные, и спасительными — именно тогда, когда проходит первоеощущение их явной чрезмерности.

Примечания:

1Горбачев М.С. Годы трудных решений. Избранное, 1985-1992 гг. — М., 1993. — С. 259.

2Саати Т., Кернс К. Аналитическое планирование. Организация систем. — М., 1991. — С. 99, 119).

3Иванов П., Халоша Б. НАТО и интересы национальной безопасности России // «МЭ и МО», 1997. — № 9. — С. 42-43.

4Подробнее см.: Салмин А.М. Союз после Союза. Проблема упорядочения на- ционально-государственных отношений в бывшем СССР // «Полис», 1992. — № 1-2. —

С.35-36.

5Страус А. НАТО. С Россией или без нее? // «Международная жизнь», 1998. —

№4. — С. 59.

6Иногда для описания формирующейся системы безопасности в Европе используется другая метафора: «четвероногая безопасность» или, говоря словами бывшего германского министра иностранных дел К. Кинкеля (1995 г.), — «система четырех опор». Речь идет о системе ЕС (общее ядро) — ЗЕС (европейская опора НАТО) — НАТО (стержень оборонительной системы) — ОБСЕ (инструмент превентивной дипломатии). Очевидно, однако, что как бы ни описывать эту систему в чисто структурном аспекте, вариантность развития отношений между НАТО и ЗЕС сохраняются.

Неготовность нести сколько-нибудь крупные человеческие потери как реальный фактор внешней политики — не исключительно американская особенность. В беседе с автором настоящей статьи ведущий британский дипломат старшего поколения утверждал, что сегодня именно по названной причине участие в конфликте типа Фолклендского было бы немыслимо для любого британского правительства Вероятно, это так, но не следует забывать и о чрезвычайной гибкости индивидуальной и коллективной психологии. Тезис о неготовности жертвовать собой людей, привыкших к определенному уровню благосостояния, высказывался накануне войны в Югославии и даже перед началом чеченской кампании в качестве серьезного аргумента в пользу невозможности или потенциальной ограниченности данных конфликтов.

7 См., напр., подборку статей в журнале «Foreign Affairs», 1997. — March/April. —

Р.18-44, 61-92, 104-117, а также любопытные обобщающие публикации в пекинском

журнале «International Strategic Studies» (орган Китайского института стратегических ис-

следований): Commentator. New Trends in the Current International Strategic Situation. — ISS, 1997. — № 1. — Р.1-10; Huang Zhengij. The Irresistible Multi-polarity of the World. — ISS, 1997. — № 4. — Р.1-5; Xiong Guangkai. Gearing Towards the International Security Situation and the Building of the Chinese Armed Forces in the 21st Century. — IS, 1998. —

Р.1-8, а также весьма интересную публикацию: Кюзаджан Л.С. Тихоокеанский вектор внешней политики России // «Полития», 1998. — № 1. — С. 136-145.

8Подсчитано по: Юрков Ю. Прогноз численности населения Российской Федерации до 2010 года // «Вопросы экономики», 1997. — № 1. — С. 99-107; Население мира. Демографический справочник. (Сост. В.А. Борисов). — М., 1989. — С. 6, 10.

9Сравнительный анализ места России в рейтингах по ВВП и по доле в мировом экспорте // «Вопросы экономики», 1997. — № 5. — С. 149.

10Подробнее о легитимации и правопреемстве см. дискуссию «Россия на путях правопреемства» // «Полития», 1998. — № 1. — С. 59-115.

А.И. УТКИН

РОССИЯ И ЗАПАД:

МИР ОБЩЕЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ЦЕННОСТЕЙ ИЛИ ПЛАНЕТАРНОЙ РАЗОБЩЕННОСТИ?

Автор продолжает тему, вызвавшую горячую дискуссию в среде политологов и историков после публикации летом. 1993 г. в журнале «Форин афферс» статьи профессора Гарвардского университета С. Хантингтона «Столкновение цивилизаций?»1.

Любое явление, имеющее начало, имеет и конец. Завершенность, конечный характер такого исторического феномена, как цивилизация, не сразу стали достоянием Запада. Понятие «западная цивилизация» в Европе XVIII в., века Просвещения, трактовалось как всеобщий абсолют, высшая ступень развития человечества. Понадобилось немало кризисов (включающих войны), проявления стойкости со стороны незападных культур (частично выдержавших натиск Запада), прежде чем лучшие умы Запада признали существование в мире иных цивилизаций и определили их как совокупность свойств того или иного общества, расположенного на определенной территории и в конкретный исторический период.

Возможно, первым скептиком, выразителем сомнений во всеобщей приложимости ценностей одной цивилизации к конкретной ткани другой был шотландский философ и поэт Р. Фергюсон, поставивший в работе «Очерк истории гражданского общества» (1767 г.) вопрос о сложности — и даже невозможности — перенесения культурного опыта одной цивилизации на неподготовленную для этого опыта иную культурологическую почву. Логика подобных рассуждений разрушала пирамидальную европоцентрическую систему, давая простор сопоставлению, сравнению, взгляду на другие мировые сообщества, отличные от западных, как на полноценные.

Ощутимый удар по прямолинейному восприятию прогресса нанес И. Гердер, возглавивший в XVIII в. философскую и политологическую мысль Германии в противовес главенствовавшему в конце XVIII в. прогрессизму французских просветителей А. Тюрго и Ж. Кондорсе, которые задавали тон в западноевропейской философии. Гердер считал примитивными представления о механическом приросте человеческих знаний как движущей силе истории. Источник исторического развития он видел в столкновении противоположных культурных принципов. Гердер был убежден в невозможности уподобления одного народа другому, некорректности сопоставления различных эпох. Он настаивал на органическом, уникальном качественном своеобразии различных цивилизаций и считал невозможным оценивать одну культуру в рамках другой.

Развитие подобных взглядов мы наблюдаем и у английского позитивиста Г. Спенсера, выделявшего по меньшей мере два вида цивилизаций: ориентированную на внутреннюю среду, на удовлетворение потребностей общества европейскую цивилизацию и милитаризированные цивилизации Востока. Буквально вторя ему, английский историк и социолог-позитивист XIX в. Г. Бокль призывал

Опубликовано: США: экономика, политика, идеология. — 1997. — № 3. —

С. 73-83.