Внешняя политика и безопасность современной России - 1 - Хрестоматия - Шаклеина - 2002 - 544

различать линейно развивающуюся цивилизацию Запада и циклически развивающиеся цивилизации остального мира.

Сторонниками идеи множественности цивилизаций были такие гении первой величины, как Г. Лейбниц, И. Гете, А. Шопенгауэр, В. Гумбольдт, Ф. Ницше, Т. Манн, М. Хайдеггер. В русле той же немецкой историкофилософской традиции философ Г. Риккерт утверждал, что «историческая действительность не может быть логически правильно расположена в виде одной линии»2. Риккерт аргументировал свою мысль о множественности цивилизаций прежде всего на примере Китая, чья культура органически чужда западной.

В России второй половины XIX в., при господстве в основном западных воззрений на историческое развитие, начинает оформляться и представление о существовании восточноевропейской цивилизации3.

Множественность цивилизаций была блистательно обоснована в конце XIX — начале XX вв. французским мыслителем Э. Дюркгеймом. Эпохальное значение имело его умозаключение о невозможности определить «лишь один масштаб полезности или вредности социальных явлений», об абсурдности попыток установить критерии цивилизации. В монументальном труде «О разделении общественного труда» он выделил «социальные виды», по сути дела самодовлеющие цивилизации: «В ходе исторического развития теряется идеальное и упрощенное единство… Последовательный ряд обществ не может быть изображен геометрической линией, он скорее похож на дерево, ветви которого расходятся в разные стороны»4. XX век самым решительным образом способствовал пересмотру понятия «цивилизация». Кроме Дюркгейма, еще, по крайней мере три мыслителя — О. Шпенглер, А. Тойнби, Ф. Бродель — видели в ней черты конечности: подъем, развитие и упадок. Каждая цивилизация имеет характер особого рода культуры, считали они.

Первые «европессимисты», такие, как Шпенглер, усматривали начало явлений кризиса западной цивилизации в период сразу же после Великой французской Революции. Наполеон завершил героический период превращения западной культуры в цивилизацию. «Его назначение то же, что и Филиппа и Александра, водворивших на место эллинской культуры эллинизм… Когда цель достигнута и идея (т.е. все изобилие внутренних возможностей) завершена… тогда культура застывает, отмирает, ее кровь свертывается, силы ее надламываются — она становится цивилизацией. И она, огромное засохшее дерево в первобытном лесу, еще многие столетия может топорщить свои гнилые сучья. Мы наблюдаем это на примерах Египта, Китая, Индии и мусульманского мира… Будущность Запада не есть безграничное движение вверх и вперед по линии наших идеалов, тонущее в фантастически необъятном времени, но строго ограниченный в отношении формы и длительности и неизбежно предопределенный, измеряемый несколькими столетиями частный феномен истории, который можно на основании имеющихся примеров обозреть и определить в его существенных чертах»5. У Шпенглера «цивилизация» предстает обособленным от себе подобных и характерным внутренним единством организмом, в котором носители той или иной культуры переходят от этапа героических деяний к механическому функционированию, за которым ее ждет остановка, неизбежный распад и историческая смерть, как бы ни высоки были достижения этой цивилизации.

Идея неизбежной конечности западной цивилизации (как и всякой другой) вышла на авансцену общественного внимания современников после публикации

472 Россия и Запад: мир общечеловеческих ценностей или планетарнойразобщенности?

ярких и талантливых работ английского историка и социолога А. Тойнби. В ходе своей многолетней идейной эволюции он смягчил данное Шпенглером определение цивилизации как «неделимой целостности, состоящей из взаимосвязанных и взаимозависимых частей» (что превращает цивилизацию, по существу, в замкнутый организм), и дал ей более широкое и менее категоричное определение: «Цивилизации — суть целостности, чьи части соответствуют друг другу и взаимно влияют друг на друга»6. Страны Запада в совокупности исторических обстоятельств по идеям, по моральному климату соответствуют друг другу и вместе с тем оказывают значительное влияние на соседей. Если Запад, как цивилизация, влияет на окружающий мир, то и окружающий мир должен влиять на Запад. Речь идет прежде всего о близлежащей восточноевропейской цивилизации. Ее влияние, считал Тойнби, ощутимо лишь через оседающих в центрах Запада отдельных представителей восточноевропейских стран и их последующей (ментальной) и материальной активности. Основная же масса восточноевропейского населения (не говоря уже о более отдаленных цивилизациях) вполне очевидно не примыкает к Западу и уж по крайней мере не оказывает на него заметного влияния.

Тойнби допускал конечное слияние цивилизаций, но лишь в отдаленном будущем. Для наступления постцивилизационной стадии развития человечества должно произойти решающее сближение в области духовной культуры отдельных отрядов человечества. А это означает взаимопризнание и взаимопроникновение основных традиций и форм отвлеченной деятельности — от религии до литературы. Тойнби не видел иного пути к объединению человечества (поглощающему в своем синтезе невероятный по мощи вызов Запада), кроме как в длительном сближении цивилизаций, а не в решающей победе Запада над ними.

* * *

Если внешнему миру, в том числе России, еще долгое время придется иметь дело с энергичной западной цивилизацией — сосуществуя или сближаясь, это будет происходить не только на основе всемирно признанного гуманитарного потенциала Запада, но и на его «менее светлой», но стойкой черте: постоянном обращении к насилию. Этот компонент западной цивилизации (впрочем, как и многих других) прежде всего связан с теми этапами ее развития, когда основополагающие идеи (и их внедрение) получали приоритет над прагматизмом.

В истории Запада возобладание насилия на всеобъемлющем, массовом уровне случалось по меньшей мере трижды. В первый раз мы это наблюдаем во время Реформации и Контрреформации, когда противостоящие друг другу стороны навязывали свое видение божественного начала с невиданной жестокостью. Непримиримость, не видящая иного, кроме насилия, выхода из идейного спора, была продемонстрирована нарождающейся западной цивилизацией в огне религиозных войн. А. Тойнби назвал «несчастьем для человечества» победу в XVII в. протестантанизма на Западе7.

Во второй раз западная цивилизация продемонстрировала насилие в огромном масштабе во время Великой Французской революции и в последующих наполеоновских войнах. Снова идея (точнее, идеал) стала много важнее реальности, которую следовало к этому идеалу приспособить. Гильотина — символ этого периода и, одновременно, символ того, что даже век Просвещения имел свою темную оборотную сторону. Робеспьер и его соратники именно таким об-

разом интерпретировали волевое основание западной цивилизации, а Наполеон расширил рамки силового воплощения умозрительных идеалов до безбрежных географических пределов.

Потребовалось завоевать всю Европу и, дойдя до Москвы, бежать из нее, чтобы у почти покоренного континента возникли сомнения. При этом преобладало неизменное презрение к любым преградам. Воплощение идеала любым способом означало роковое насилие в огромном масштабе — опасная черта цивилизации Запада. В третий раз бескомпромиссное «горение за идею» опалило Европу в век идеологий — в XX в. Жертвы тоталитарных идейных систем предстают грустным итогом развития западной цивилизации. В ходе первой мировой войны Запад превратил науку в главный инструмент массового убийства, а в 1945 г., с изобретением ядерного оружия, и в самоубийство человечества. Без внезапно открывшегося нового лица Запада, встреченного Россией на линии германского пулеметного огня в 1914–1917 гг., не было бы конвульсий русской революции с последующей битвой с собственным историческим опытом.

Не будем касаться очевидного — огромных бессмысленных жертв двух мировых войн, политических терроров в России и Германии, геноцида и варварского уничтожения целых народов. Обратимся к тем, кто еще «держал факел» западной цивилизации. Весной 1942 г. любимец Черчилля министр иностранных дел Великобритании Иден настаивал на избрании в качестве целей для бомбардировок в Германии городов с населением менее 150 тыс. человек, недостаточно охраняемых и с точки зрения военных целей второстепенных. «Я за бомбардировку рабочих районов в Германии, — говорил он. — Я последователь Кромвеля, и верю в пролитие крови во имя Бога»8. Террор стал рабом идеи. Западная цивилизация еще раз показала оборотную сторону своего гуманизма. Ее человек проявил фантастические способности не только в борьбе с природой, но и в отстаивании своих идеалов, часть которых была исторически ложной. Потенциал насилия, заключенный в западной цивилизации, самым непосредственным образом сказался на ее отношении

квнешнему миру. Приходится констатировать, что мировая вестернизация не создала мирного глобального порядка. Под поверхностным слоем единой науки, коммуникаций и технологии оказался шаткий фундамент, размываемый глубочайшими различиями в культурах вестернизированных народов. В эру «после идеологии» это различие неизбежно должно было выйти на первый план. Раньше принадлежность

киным цивилизациям была лишь вопросом отличия, родового пятна, ныне это уже вопрос сути, центральное звено мировоззрения не только стран, но и материков. Недаром на горизонте замаячил спор мировых религий.

Мы живем в период опасной неустойчивости, раздираемый лояльностью к своим странам, нациям, регионам, и одновременно — абсолютной технологиче- ски-информационно-идейной зависимости от передовых стран Запада.

Большую часть нашего века, начиная с Октябрьской революции 1917 г. в России, в основе международных конфликтов лежало столкновение идеологий. Соперничество между либерально-капиталистической идеологией и атакующими ее слева коммунистической, а справа фашистской идеологиями к концу века закончилось полной победой первой. В начале 90-х годов очень ненадолго возобладало представление о конце мировых конфликтов. Но представление о грядущей бесконфликтности оказалось глубоким заблуждением. В связи с этим можно заметить, что мы проходим некий водораздел: характер прежних конфликтов и конфликтов будущего меняется самым капитальным образом.

474 Россия и Запад: мир общечеловеческих ценностей или планетарнойразобщенности?

Современная определенная конфликтность, возникшая между прежними носителями противоборствующих идеологий — США и экс-СССР — объясняется тем, что и та и другая сторона ослабила роль иерархии в мировом раскладе сил, позволив внутренним конфликтным силам в разных государствах действовать как бы самостоятельно, без оглядки на Москву и Вашингтон, не боясь нарушить субординацию в своих «идеологических» лагерях.

Наличие этого фактора (разрушение иерархических основ идеологического противоборства) трудно отрицать. Сверхдержавы ослабили дисциплину, а международные организации, ООН в первую очередь, не создали условий для торжества народного «закона и порядка». Но дисциплинарный фактор, если и проясняет происходящее, не объясняет причин конфликтов, обрушившихся на мир в 90-е годы. Чаще всего в этом обвиняют национализм, поднявший (в условиях кризиса прочих видов идеологии) голову на всех континентах. «Дьяволов насилия» ищут в слепом этноцентризме, в национальном самоослеплении, в яростном повороте от идеологических к национальным ценностям. Нет сомнения, что тут действительно затронут из нервов происходящего: конфликты порождаются противостоящими этносами.

Но так обстояло дело и 100, и 50, и 10 лет назад. Идеология не помешала столкнуться СССР и КНР на Уссури, КНР и Вьетнаму, Англии и Аргентине, множеству молодых наций в Азии и Африке. Видно, все же не здесь лежит корень происходящего конфликтного ожесточения. Похоже, что его следует искать в иной плоскости, какой именно — это и есть основной вопрос современных дискуссий на межцивилизационные темы.

Примерно 500 лет назад Испания, Голландия, Франция, Великобритания Германия и США постепенно и попеременно становились лидерами мирового промышленного производства и товарообмена, индустриальных технологий. Мировая история стала, собственно, историей Запада, историей североатлантической зоны, утвердившей свое мировое лидерство во всех основных проявлениях человеческой деятельности. Остальной мир так или иначе сопротивлялся доминированию (и притягательности) этого технологического подъема Запада, но одна за другой мировые державы — Индия, Оттоманская империя, Китай и наконец Россия признали превосходство Запада. (Для России это произошло в 1990-1991 гг., когда она вступила в западную коалицию против Ирака и признала безальтернативность рыночной экономики.)

* * *

Триумф в мировой истории соседствует с попятным движением. В момент своего высшего торжества Запад, возглавляемый Соединенными Штатами, впервые, возможно, увидел конец непрерывной дороги возвышения, начатой с открытием Нового Света и феноменально быстрым овладением всей мировой торговлей в начале XVI в. Этот конец пути обозначился в результате кумулятивного действия трех факторов.

Во-первых, Запад ощутил ослабление той феноменальной силы, что вынесла его вперед еще столетия назад. Этой силой была трудовая этика. Всплеск в 80- е годы рейганизма-тетчеризма с его идеей мобилизации сил «свободного капитализма» не дал желаемого обновления. Напротив, и в Северной Америке, и в Западной Европе трудовая этика стала давать сбои. Политические деятели западных

стран, эти своеобразные фундаменталисты буржуазной трудовой культуры, способствовали тому, что их общества ушли как бы вовнутрь себя, замкнулись в рамках обыденности, законсервировались на достигнутом, испытывая при этом ностальгию по «старым добрым дням». (Опросы общественного мнения середины 90- х годов показывают, что, скажем, французы считают лучшим периодом своей жизни время де Голля — Помпиду, т.е. эпоху последнего цельного этапа очевидного материального роста.) Перейдя от эпохи трудовой этики к эпохе «гедонизма» (направление, провозглашающее удовольствие высшей целью человеческого существования), Запад впервые за 500 лет определенно начинает замыкаться на внутренних проблемах. Он принимает более жесткую политику в отношении развивающихся стран, уменьшает масштабы помощи Югу, в определенном смысле реанимирует на новой стадии своеобразный социал-дарвинизм.

Во-вторых, очевидным (после краха противостояния Восток-Запад) стал кризис концепции «мировой взаимозависимости», единой мировой деревни, не говоря уже о «единой мировой семье». Вопреки развитию мировых коммуникаций, общим учебникам и т.д. выявился непреложный факт: так называемая взаимозависимость на практике означает зависимость девяти десятых мирового населения от более удачливой его десятой доли, живущей в странах Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР). За последние десятилетия в ряды ОЭСР вступила из развивающихся стран одна лишь Мексика. Возможно, никто более остро не ощущает этого «пребывания за пределами» высокоразвитого сообщества, чем Восточная Европа (из этого региона в ОЭСР приняты лишь Чехия и Венгрия), склонная прежде всего объяснять свою «второсортность» прошлым засилием коммунистической идеологии. Таким образом, ощутив себя «там, где они реально есть», страны и группы стран стоят перед проблемой новой самоидентификации. Миф о взаимозависимости уступает место поискам «братьев по несчастью» (или коллег по совместному курсу, союзников по региональной интеграции и т.п. — как кому нравится).

В-третьих (и это, пожалуй, самое главное), в условиях оседания идеологической пыли все более проясняются нынешние основы международного бытия. В конце XX в. группирование интересов тех или иных стран происходит не на основе нацеливания против государства «X», не за государство «У», а вокруг факторов своей истории и географии, в нише своей культурно-исторической, цивилизационной общности.

Адекватная оценка состояния современной системы международных отношений не может быть дана в одной системе координат. Даже ради самого большого упрощения нельзя свести эту систему к одной плоской линии. Необходимы, как минимум, две такие линии — «вертикальная» и «горизонтальная». Первая исходит из качества технологически-экономического развития; вторая базируется на данных наиболее ценимого тем или иным социумом традиционного наследия. В первой системе главным параметром является степень участия в мировой научно-технической революции. Во второй — степень приверженности сложившемуся в данном социуме доминирующему стереотипу.

Рассмотрим обе указанные системы.

Согласно «вертикальному критерию» современное мировое сообщество состоит из трех типов государств: первый — высокотехнологичные, вторые — стремящиеся модернизировать свою экономику и третий тип — страны, охваченные исключительно национальной идеей. Собственно, это как бы три отдельных мира.

476 Россия и Запад: мир общечеловеческих ценностей или планетарнойразобщенности?

Первая группа — постиндустриальные страны Северной Америки, Западной Европы и Восточной Азии общаются преимущественно между собой; они освободились от традиционализма и быстрыми шагами удаляются от нацио- налистически-традиционалистского большинства мира. Их усилия направлены на создание системы образования своего населения, развитие инфраструктуры, занятие конкурентоспособных позиций на рынке информатики, микроэлектроники, биотехнологии, телекоммуникаций, космической техники, производства компьютеров. Экономическое соревнование определяет для этих стран все, оно является здесь путем выживания, поднятия жизненного уровня, социальной стабильности, политической значимости. Их идеологическое знамя — рынок и либеральная демократия, способность спокойного восприятия перемен; модернизация здесь становится константой национальной жизни. Главные битвы этого мира происходят на раундах ГАТТ (ныне Всемирная торговая организация, ВТО), в процессе введения торговых ограничений, квот, тарифов, субсидий своей промышленности. В эту группу государств входит чуть больше десятой доли человечества, но на нее приходится более двух третей мировой экономики. Главный происходящий здесь процесс — укрепление трех блоков: Европейского Союза, Североамериканской зоны свободной торговли (НАФТА) и восточноазиатской группировки. От того, сохранятся или нет мирные отношения между этими тремя центрами, зависит степень эволюционности глобального развития.

Вторая мировая группа государств включает в себя те, в которых уже появились признаки существования высокотехнологичного производства. Но при этом сохраняется огромная масса населения, живущего согласно ценностям традиционного общества, местной культуры, исконной религии, и в этом смысле каждая страна этой группы заключает в своем социуме острый внутренний конфликт между социально-техническими инновациями и традиционными ценностями. Характерная особенность этих обществ — возникновение периодических социально-экономических кризисов, эмоциональный конфликт исконных начал и тех, что тяготеют к модернизации жизни. Здесь существуют лишь элементы демократии и рынка; эти страны, а в них входит более половины человечества, далеки от экономической и политической стабильности.

Над проблемами модернизации бьются государства Восточной Европы, Латинской Америки, Азии. Трагедия этих стран заключается в том, что обе «правды» их существования имеют законное, морально обоснованное право на жизнь: стремление к интенсивной рекультуризации, переходу к ценностям постиндустриальных обществ есть неизбежная необходимость, но и защита традиционных основ, производных от культурно-исторического развития, есть также потребность бытия. Способность сосуществования обеих этих основ, мирного взаимодействия этих элементов остается единственным залогом дальнейшего успешного развития этих стран без социальных бурь, на их пути от традиционного общества к более стерильному миру потребления и производства.

В политической и экономической жизни этих стран выбор стратегий и тактик чрезвычайно велик: автаркический изоляционизм, слепое обращение к худшим видам социал-дарвинизма, сознательная ставка на выживание сильнейшего — таковы варианты возможного. Некоторые страны в этом ряду сделали ставку на индустриализацию без демократизации общества, другие, напротив, начали с демократизации и забыли обо всем остальном. Различия в развитии отдельных регионов, создание отдельных анклавов высокой технологии, с одной

стороны, и компрадорского хозяйства — с другой, посреди моря традиционного общества, сильная социальная несправедливость, растущий разрыв между верхним слоем и основной массой населения, отсутствие среднего класса могут привести к невиданным взрывам в этих странах, к дезинтеграции, к гражданским войнам, которые в условиях современной всемирной вооруженности могут повлечь за собой самые трагические последствия. Эта постоянная нестабильность препятствует сближению первой группы стран со второй.

Именно в эту вторую группу стран входит Россия.

Третью группу составляют те государства, где традиционалистский национальный элемент решительно преобладает. Местные общества предпочли традиционные ценности своего исторического пути — религию, образ жизни, моральные предпочтения, все особенное, что отличает данный этнос от прочих. Национализм в этих странах является главным мотивом любых общественных движений и изменений. Границы, флаг, сакрализация традиций, религий, предпочтение «испытанного прошлого» сомнительным по своим результатам инновациям — вот основы существования этих стран, в которых насчитывается не менее трети населения земного шара. Стиль взаимоотношений в таких обществах — смесь националистическо-религиозной экзальтации во внутренней жизни и соображений классического баланса сил во внешней политике. Присоединение к мировому рынку выглядит опасным, демократизация грозит уничтожением святынь. Страны этого типа существуют на всех континентах, но в основном это страны Ближнего Востока, Африки, части Южной Азии и Латинской Америки.

Согласно «горизонтальному критерию» главной причиной общей неста-

бильности международной обстановки в настоящее время является «фундаментализм» — обращение новых индустриальных стран, посткоммунистических государств, развивающихся держав и формирований пауперизированного четвертого мира к исходным ценностям, к родовым обычаям и религиозным устоям, поколебленных могучим ростом Запада, но теперь, в условиях его поворота к собственным внутренним проблемам. В странах ОЭСР на первый план общественных забот встало сохранение здоровой семьи, моральных ценностей, борьба с грозящей обществу безработицей, с экологическими угрозами. В успешно развивающихся новых индустриальных странах всемерна поддержка семье, религии, почти кастовой структуре. В странах прежнего социализма и большинстве развивающихся стран очевиден выход вперед национальных религий. Беднейшие страны льнут к родовымукладам или к опирающимся на сугубо исконную среду вождей.

Мир как бы отпрянул к своим основам. И это могло бы породить новую гармонию, если бы коренные основы у каждого субъекта мирового сообщества не были бы столь разными. Прежде это различие камуфлировалось идеологическими одеждами, ныне камуфляж отброшен, и культурное, традиционное, т.е. цивилизационное отличие целых регионов другот друга, обнажилось со всей очевидностью.

* * *

Настало время определить первые результаты этого «отлива истории», обнажившего не пестроту мира (что было очевидно всегда), а фундаментальные различия в основных мировых цивилизационных сообществах. Назовем (вслед за С. Хантингтоном) шесть таких сообществ — западная, латиноамериканская, восточноевропейская, исламская, индуистская, буддистско-конфуцианская.

478 Россия и Запад: мир общечеловеческих ценностей или планетарнойразобщенности?

Страны, входящие в эти сообщества, как бы забыли о необходимости интеграции наряду с хозяйством также и культуры, и упорно стремятся сохранить цивилизационную дистанцию, ставя непроходимые преграды на пути сближения. На этих-то рубежах и вспыхивают основные конфликты современного мира.

Интересно проследить за внутрицивилизационными тенденциями. Эй-

фория победы в холодной войне продолжалась на Западе недолго. Войны в Персидском заливе, Югославии, Сомали подстегнули внутренние интеграционные тенденции. Ответом на враждебность внешнего мира после краха коммунизма стала, по одну сторону Атлантики, программа интенсивной и экстенсивной эволюции Европейского Союза, по другую — создание Североамериканской зоны свободной торговли. Еще четыре европейские страны — Швеция, Финляндия, Австрия и Норвегия — постучались в ЕС (первые три стали его членами с 1 января 1995 г.; что касается Норвегии, то референдум, на котором большинство населения высказалось против вступления в ЕС, пока снял этот вопрос с повестки дня). При этом Европейский Союз активно начал укреплять рубежи своей группировки. Шенгенские соглашения довольно резко ограничили доступ в ЕС. Против гаитян, кубинцев, китайцев и представителей других развивающихся стран, стремящихся покинуть свои пределы, вышла Береговая охрана США — страны эмигрантов. Запад «ощетинился», стремясь отгородиться от внешнего мира новыми въездными правилами. Цель этого очевидна: ограничить въезд на Запад представителей Африки, Азии, Восточной Европы и Латинской Америки. Официальная мотивировка наиболее прозрачно звучит в британском законодательстве: «Ради избежания ситуации культурного противостояния». Раньше речь шла, с одной стороны, о враждебной идеологии, тоталитарных режимах, экономических соображениях, а с другой — об экуменических ценностях, глобальном альтруизме швейцеровского толка и благотворительности в духе матери Терезы. Сейчас проблема названа открыто: культурная несовместимость.

Латиноамериканский регион пытается имитировать интегрирующийся Запад. Лидер— Бразилия— активноосуществляетохранусвоейиндустрииотимпорта.

Складывается впечатление, что эта цивилизация (ибероязычная, католическая, с хрупкими демократическими традициями) смирилась со своей «второй» ролью, что так наглядно было продемонстрировано на Фолклендах и, разумеется, на мировых рынках. Эта цивилизация питает слабые надежды на расширение НАФТА на юг, активно маневрирует, привлекая японские и западные капиталы, по существу обреченно соглашаясь на роль второразрядного партнера Запада.

Восточноевропейская цивилизация, в которой Россия мечется в поисках места, достаточно быстро обнаружила, что коммунизм не был единственной преградой на ее пути в направлении Запада. Православие, коллективизм, иная трудовая этика, иной исторический опыт, отличный от западного менталитет, противостояние элиты и народных масс — все это и многое другое смутило даже стопроцентных западников в России, увидевших трудности построения рационального капитализма в нерациональном обществе, свободного рынка в атмосфере вакуума власти и отторжения конкурентной этики. Не только Россия, но и полтора десятка государств восточноевропейского цивилизационного кода, оглушенные переменами, ищут пути выживания, во многом ощущая общность судеб.

Мусульманская цивилизация также продемонстрировала определенную солидарность внутри себя (исключения хорошо известны), создавая внешние границы своего мира на Ближнем Востоке (Палестина, Голаны), в Европе (Бос-

ния, Чечня), Азии (Пенджаб и Халистан), в Африке (юг Судана и Нигера). Вот подлинные фронты 90-х годов.

Индуистская цивилизация обратилась к собственному фундаментализму в ходе кровавых столкновений с мусульманами. Впервые на наших глазах в Дели едва ли не самая космополитическая партия Индийский национальный конгресс превращается в воинственный лагерь индуизма, готовый противостоять буддизму на юге и востоке, исламу на западе и севере страны. При этом ни отсутствие единого языка, ни различная степень экономического развития не раздробили Индию, поскольку в пользу сохранения работали цивилизационные факторы — религия, народные традиции, общая история. Фундаментализм индусов сказался в довольно неожиданной интенсификации их воинственности, разработке и модернизации религиозного учения, мобилизации масс страны, которая через 15 — 20 лет будет самой населенной державой планеты.

Буддийский мир именно в наши дни обнаружил потенциал сближения, группирования в зоне Восточной Азии на основе конфуцианского трудолюбия, почитания властей и старших, стоического восприятия жизни, т.е. на очевидно открывшейся фундаменталистской тяге. Поразительно отсутствие здесь внутренних конфликтов (при явном социальном неравенстве) — регион лелеет интеграционные тенденции, создавая фантастический сплав новейшей технологии и традиционного стоицизма. При этом обнаруживается исключительный рост самосознания, поразительное отрешение от прежнего комплекса неполноценности.

Итак, мир, еще пять лет назад делившийся на «первый», «второй» и «третий, принял новую внутреннюю конфигурацию — не Север — Юг, как ожидалось, а шесть цивилизационных комплексов, сложившихся за многие столетия до социальных идеологий и переживших их.

Естественно, мир не был готов к подобному возрастанию значимости религий и традиционных ценностей. Основные субъекты мировой политики продолжают действовать, исходя из привычных представлений. Перед их глазами иной опыт. Первая мировая война была попыткой геополитической революции Германии, вторая мировая война — отражением национал-социалистической революции правых сил в Европе и Азии, холодная война явилась многолетним противостоянием коммунизма и либерального капитализма. Запад был потрясен всеми тремя грандиозными испытаниями, но вышел из них победителем. Все его структуры готовы к подобным испытаниям, но они не готовы к новым вызовам эпохи — региональному самоутверждению основных мировых цивилизаций (которые певцы западного капитализма давно словесно утопили в «постиндустриальной эпохе», «технотронном буме», «информационной цивилизации», «научно-технической революции», а восточные посткоммунисты — в«новом политическом мышлении»).

Новые конфликты, споры на межцивилизационной почве имеют ряд особенностей, выделяющихся из ряда богатого на насилие нашего века. Главная особенность заключается в наличии огромной базы поддержки как у инициатора конфликта, так и у его жертвы, поскольку с обеих сторон так или иначе задействованной оказывается гигантская цивилизационная зона. В предвосхитившем новый тип конфликта споре вокруг Фолклендских островов (уже в 1982 г. выходившем за привычные рамки противостояния Восток — Запад и Север — Юг) вне зависимости от теоретической казуистики на стороне Аргентины встал весь латиноамериканский мир, а на стороне Великобритании — весь Запад. Именно так, в соотношении сил Латинской Америки и могучего Запада, был решен этот локальный кон-

480 Россия и Запад: мир общечеловеческих ценностей или планетарнойразобщенности?

фликт. Здесь важно отметить эту особенность — поддержку, которую оказывают друг другу родственные цивилизационные системы. Противостояние может осуществляться в форме не просто вооруженного конфликта двух сторон, но в противопоставлении стилей жизни, систем ценностей, которые в обстановке почти истерической запальчивости с величайшим трудом поддаются урегулированию. Возможный переход вооруженного конфликта в тотальный из-за традиционных и религиозных убеждений этносов — вот знамение конца века. Когда происходят такие цивилизационные катаклизмы, как распад Югославии, где в той или иной мере затронутыми оказываются ткани трех цивилизаций — восточноевропейской, западной и исламской, суждения о причинах кризиса, причинно-следственной связи (и, конечно же, о виновниках) становятся весьма сложными. Даже не вдаваясь в детали, можно достаточно отчетливо представить себе, скажем, позицию Ватикана, Анкары и Москвы в боснийском конфликте на всех его стадиях.

В условиях противостояния с коммунистическим Востоком Запад мог рассчитывать на идейную солидарность (или нейтральность) большинства членов ООН. Но не теперь, не в условиях подъема фундаментализма. Может быть именно поэтому более эффективным орудием для Запада на международной арене становится Североатлантический блок, чья военная организация отменила географические ограничения на радиус своих действий. Как носитель гуманитарной помощи, как форум межцивилизационного диалога, ООН, видимо, сохранит свое значение, но как «гаситель конфликтов» — едва ли. В этом нетрудно убедиться, взглянув на предлагаемый список новых постоянных членов Совета Безопасности — во главе ее в будущем встанут представители различных цивилизаций, и они быстро освоят роль защитников родственных им ценностей, что неизбежно изменит характер ныне жестко прозападной организации. В историческом развитии таких стран, как Россия (у которых сложилась ярко выраженная особенность: высшие слои общества в большинстве своем отождествляют себя с Западом, в то время как основная масса населения находится в ином цивилизационном поле), возможен один из двух вариантов: либо западные ценности войдут в «генетический код» большинства населения, либо правящая элита заменит свой иноцивилизационный комплекс. «Обрезание бород» в стиле Петра I уже невозможно. Эпоха массовых средств коммуникаций делает цивилизационную самозащиту гарантированной. Насилие в данном случае оборачивается против себя. Судьба таких разделенных стран, как Алжир, достаточно печальна. Все это ставит под удар такие грандиозные планы недавнего прошлого, как строительство «единого европейского дома», большой Европы от Атлантики до Урала (или шире — от Калифорнии до Дальнего Востока), не говоря уже о «планетарной деревне», единой мировой цивилизации и т.п.

* * *

Окончание холодной войны стало завершением одной из мировых трагедий и, увы, началом новых испытаний для человечества. 50-летнее мировое противостояние, эта всепоглощающая ось мировой политики, оказалось на самом деле гигантской ширмой, за которой скрывались подлинные конфликты.

Казалось бы, крушение Берлинской и прочих стен вызовет огромный прилив центростремительных сил, подлинную взаимозависимость в рамках одной технологической цивилизации. Но все обернулось иначе. Крушение двухполюс-