Внешняя политика и безопасность современной России - 1 - Хрестоматия - Шаклеина - 2002 - 544

Пример ФРГ, тонкий расчет Индии в обретении статуса ядерной державы и другие обстоятельства объясняют повышенный интерес в современном мире к стратегическому анализу. Интерес, объективно обусловленный возможностями, открывающимися со сменой эпох. И с другой стороны, вышесказанное объясняет «мелкотравчатость», или элементарную политическую ангажированность многих стратегических схем глобального развития. Показательно и то, что по сравнению с последним периодом «холодной войны» зачастую утрачивается и сам смысл стратегического анализа. Распад СССР произошел в период наивысшего могущества его стратегических ядерных сил и военной мощи в целом. Между тем институты стратегического анализа некоторых стран, в частности те, которые в последние годы были созданы практически во всех странах бывшего соцлагеря, это институты, принадлежащие министерствам обороны этих стран, занимающиеся главным образом военным анализом. Уже само по себе данное обстоятельство объясняет, почему эти научные центры пока не дали скольконибудь ярких (хотя бы «широко цитируемых») примеров серьезного анализа новой международной ситуации именно в плане многоуровненности и системности Большой стратегии, места и роли в ней военного фактора.

Следует признать, что адаптация к новым условиям проходит достаточно сложно и драматично, причем как в Восточной, так и Западной Европе. Европейская ситуация и, как минимум, политическая риторика изменились к началу XXI в. коренным образом. Идея строительства «единого европейского дома» ушла в прошлое, подчинившись в известной мере навязанному извне стремлению с помощью прежней блоковой системы закрепить геополитические сдвиги после окончания «холодной войны».

Получившие широкий резонанс в начале 90-х гг. концепция триумфа либерального интернационализма «конца истории», предложенная Френсисом Фукуямой, и концепция жесткого провиденциализма Самуэля Хантингтона, представленная в его книге «Столкновение цивилизаций», стали в основном примерами игры ума, своего рода экстремами политической мысли. А реальная политика в целом строится достаточно прагматически в стремлении, насколько возможно, избежать открытой масштабной конфронтации, используя для этого подчас откровенно бухгалтерский расчет с помощью МВФ, Лондонского и Парижского клубов. В наших отношениях с Западом фактически все свелось к минимальному сотрудничеству при сохранении «железного занавеса», политике ограничения как сотрудничества, так и соперничества. Идеи западной конфликтологии об «управляемости» и «низкой интенсивности» по сути приобрели универсальный характер. И это характеризует особенности распределения влияния в текущей глобальной ситуации.

То обстоятельство, что Россия поставлена в условия, когда ей приходится — и не в первый раз — осваивать бухгалтерский учет, можно было бы с точки зрения долговременных российских интересов в мировом сообществе только приветствовать. Проблема в другом — западные страны, по крайней мере на уровне текущих политических курсов, не могут выйти за рамки подобных соображений. Отсутствие, в частности, ясных перспектив урегулирования, неразрешенность и комплекс негативных последствий балканского кризиса ежедневно напоминают об этом. Ловля рыбы в мутной воде бывает какое-то время эффективной и даже может соотноситься с теми или иными схемами строительства «нового мирового порядка». Но это не одно и то же.

502 Внешняя политика России и изменение системности международных отношений

Формирование «нового мирового порядка» во всем мире неизбежно ассоциируется с США, где недавно произошла смена администрации. И сегодня многие эксперты рассуждают о том, как это может отразиться на наших отношениях с «глобальным лидером» и в какой степени затронет всю систему международных отношений. Обусловленность американоцентризма в российской политике, как и в стратегических расчетах подавляющего числа других государств, имеет под собой существенную объективную основу и не нуждается в доказательстве. Вопрос в другом — в сохранении здравого смысла и чувства меры. Просматривая многочисленные и максимально подробные суждения в российских СМИ и научных публикациях о ходе очередной избирательной кампании в США (как будто все российские олигархи непосредственно поддерживают республиканцев или демократов), складывается впечатление, что при всей разноречивости они едины в главном— имеет место эпохальное событие, закладывающее новую, долговременную, стабильную и просчитываемую тенденцию. Но этого каждый раз не происходит, поскольку США проводят на мировой арене прагматический двухпартийный курс. И расхождения по внутренним проблемам, а данное обстоятельство хорошо известно, гораздо существеннее, чем по внешним.

Исторический опыт США показывает, что довольно часто новому президенту через какое-то время приходится объяснять своим избирателям, почему ему пришлось отказаться от целого ряда своих предвыборных обещаний или в значительной мере отступить от них. При этом сами эти изменения, естественно, в трактовке главы Белого дома, будут продиктованы высшими национальными интересами. Особенно данный подход характерен для сферы внешней политики. Свобода выбора внешнеполитических посылок кандидата в президенты на предвыборных митингах часто диктуется логикой борьбы и далеко не равнозначна мотивам выбора решений президента в Овальном кабинете Белого дома.

Если исходить из предвыборной риторики и первых официальных заявлений республиканцев, то видение внешнего мира у Дж. Буша и его команды — и так должно быть — несколько иное, чем у администрации Б. Клинтона. Конечно, 43-й президент США не является сторонником изоляционизма, однако слово «мультилатерализм» в его предвыборной трактовке было чуть ли не ругательным. Отсюда, например, проистекает критическое отношение к вопросу о ратификации Договора о всеобъемлющем запрещении ядерных испытаний, высокий приоритет сохранения доминирующей в мире военной мощи страны, что предполагает развертывание национальной ПРО. Но одновременно сохраняется обычный для республиканцев скептицизм по вопросу участия американских войск в интервенционистских акциях за рубежом, если это не продиктовано прямыми угрозами национальной безопасности США, и т.д.

Что касается политического почерка администрации Дж. Буша, то новые назначения на высшие внешнеполитические посты (Р. Чейни, К. Пауэлл, К. Райс, Д. Рамсфелд) вроде бы могут свидетельствовать об ориентации на «односторонность» с позиции силы. В этой связи сразу возникает несколько конкретных вопросов. Отдаст ли Буш приказ о возобновлении ядерных испытаний, санкционирует ли он официальный выход США из Договора по ПРО и вернет ли американские войска домой из Боснии и Косово? Если да, то каковы будут последствия этих шагов для всего мирового сообщества?

При положительном ответе по первым двум вопросам мир, казалось бы, ожидает новый виток гонки стратегических вооружений с непредсказуемыми

последствиями. Но это теоретически. Практически же, маловероятно. Почти ни у кого нет средств для новых сверхзатратных, глобальных стратегических систем. Речь скорее может идти об относительно дешевых, асимметричных и достаточно эффективных решениях (по крайней мере с точки зрения российских возможностей). Как представляется, проблема будет состоять не столько в «гонке», сколько в подрыве существующей и пока выгодной тем же США договорно-правовой системы, унаследованной от «холодной войны». С течением времени она неизбежно будет уходить в прошлое. Но выгодно ли США форсировать этот процесс за счет отказа от одних договоров и/или фактического несоблюдения других? Тем более что этим опытом могут воспользоваться и другие страны.

Китай, в частности, в этом случае может пойти по пути создания небольших, но эффективных — дорогостоящих «избирательных» — ракетных систем для поражения средств связи, управления, разведки и т.д. и одновременно нарастить относительно дешевые ядерные средства тотальной войны. Различные масштабные и супертехнологичные системы вооружений, открывающие возможность столь любезных американским теоретикам сценариев «контролируемого ядерного конфликта», непозволительны и просто не нужны.

Еще один пункт, например, европейской повестки дня — уход американцев с Балкан может спровоцировать новый военный конфликт на территории бывшей Югославии и, возможно, за ее пределами.

Итак, какова альтернатива? Естественно — переговоры, хотя бы «буферного» характера, ибо весь предыдущий опыт свидетельствуют о неэффективности волюнтаризма в стратегической сфере. В этом смысле важно, что в окружении Буша-младшего достаточно опытных «переговорщиков», перешедших к нему в наследство из бывшей команды его отца. Например, «балканский вопрос» США, по-видимому, попытаются решить за счет «компромисса»: американцы остаются на Балканах при условии, если Европа возьмет на себя большее бремя по финансированию американского воинского контингента. А поскольку в качестве главного «победителя» в «балканской комбинации» обычно считается Германия, и не только у нас в стране, то подразумевается, что ей скорее всего и придется «раскошелиться».

Военный и военно-политический послужной список всех без исключения ключевых членов внешнеполитической команды Буша наводит на мысль, что доминантой дипломатии США становится политика с позиции силы. Это, конечно, не означает ослабление рычагов финансово-экономического давления. Немаловажно также, что как раз люди с профессиональной подготовкой и личным опытом, которые характерны для состава новой команды Белого дома, должны отдавать себе отчет, что военные решения не носят универсального характера и ограничены в своих возможностях, имеют разнообразные масштабные и долговременные негативные последствия. Поэтому силовое давление должно скорее осуществляться посредством всех составляющих национальной мощи США, чем принципиальным повышением уровня использования военной силы.

Однако пока республиканцев не было в Белом доме, мир сильно изменился. На месте старой системы координат периода «холодной войны» с однозначными военными угрозами и ясными противниками сформировался новый глобализирующийся пока не совсем понятным образом мир, с перспективами сотрудничества и одновременно угрозами нового типа. В этих условиях опыт урегулирования международных проблем военным или военно-политическим путем

504 Внешняя политика России и изменение системности международных отношений

оказывается все менее адекватным основным угрозам и геополитическому пасьянсу XXI в. Экономическая и финансовая дипломатия, в том числе на многосторонней основе, в целях оказания влияния на те или иные страны, стабилизации или, напротив, дестабилизации рынков, формирование региональных экономических блоков, снятие таможенных барьеров на путях развития мировой торговли товарами и услугами, борьба с трансграничными угрозами (наркотики, терроризм, распространение ОМУ, отмывание «грязных денег» и др.) позволяют решать более сложные проблемы по сравнению с тем, что достигается приказом о бомбардировке Белграда (конечно, в «гуманитарных целях») или нанесением удара по базам международных террористов высокоточными ракетами.

В этой связи уместно напомнить выступление М. Олбрайт на слушаниях в сенате в январе 1997 г. при утверждении ее кандидатуры на пост госсекретаря США. Она заявила, что американцам следует быть не «зрителями» и даже не «актерами», а «творцами истории современной эпохи». Заниматься подобным «творчеством», по ее мнению, Вашингтону следовало — и данный подход был реализован — с помощью военной силы и дипломатии. Так что принципиально нового в риторике команды Буша пока нет, если не считать, что о дипломатии почти не говорится вообще, чтобы уже совсем не повторять тезисы демократов дословно.

С другой стороны, жизнь показывает, что «республиканским ястребам» порой лучше удавалось высиживать «голубиные яйца». И в этой связи не следует также забывать, что именно первые месяцы становления наших отношений с новой администрацией чрезвычайно важны. Желательно найти баланс между вопросами, вызывающими расхождения, и теми, которые открывают перспективы конструктивного взаимодействия. И тем более контрпродуктивно и опасно искусственно обострять ситуацию, когда объективно в этом нет ни смысла, ни необходимости. Между тем именно это и происходит в российских СМИ, большинство из которых по сути некорректно прокомментировали, например, выступление директора Центральной разведки США Дж. Тенета в сенатском специальном комитете по разведке. Ежегодный доклад разведывательного сообщества США, в этом году он озаглавлен «Всемирная угроза — 2001 год: национальная безопасность в меняющемся мире», конечно, заслуживает оценки и комментариев. Однако в некоторых сообщениях российских СМИ чуть ли не утверждалось, что имеет место резко негативная переоценка России, что Россия стоит в докладе в одном ряду и смысловом контексте со «странами-изгоями» (как можно перевести их американское определение на русский язык) — Ираком, Ираном и Северной Кореей. Между тем это не так. Маловероятно, что подобная «систематизация» может быть даже в закрытой части доклада, поскольку комплекс и характер проблем существенно отличны. Да и в целом «разведывательные оценки» в отношении именно России довольно традиционны. С учетом специфики новой администрации и т.д. в основном пропущены лишь свойственные прошлым докладам рассуждения относительно — более близких демократам — «демократических ценностей». Что касается КНР, то здесь даже при отточенности формулировок, просматриваются более заметные «подвижки».

Еще сравнительно недавно общее состояние системы международных отношений выводилось из свойств составляющих ее элементов, т.е. политических курсов и ряда характеристик независимых государств, тех или иных международных, транснациональных организаций. Теперь же все большее значение приобретают уже новые сущностные особенности взаимодействия институциональ-

ных систем мировой политики — ООН, НАТО, ЕС, ОБСЕ, ВТО, МВФ и др., их влияние на ее отдельные элементы и на происходящие в них изменения. В практическом плане учет таких взаимодействий имеет важное значение при решении вопроса о выборе направлений, средствах и формах внешнеполитической активности, о нации-государстве как практически единственном базовом еще недавно элементе, определяющем структурные характеристики международной системы. Очевидно, что приоритет суверенности и нерушимости границ все больше подменяется западными демократиями абсолютизацией принципов тех или иных гуманитарных прав. Правда, на сегодняшний день лишь в той мере, в которой их это не затрагивает. Отсутствие единого видения системы безопасности и политика двойных стандартов приводят к тому, что и система приоритетов в международной политике для разных стран и регионов выглядит более разноречиво, чем обычно, поскольку иерархия ключевых международных приоритетов подразумевает некую общепризнанную системность, может формироваться только в согласованной системе координат.

На переломном этапе эпох, с позиций прежде всего долговременного планирования, возникает еще один вопрос: может ли международная система в своем развитии рассматриваться как заведомо линейная (соответственно, позволяющая экстраполировать прежний опыт на определенную перспективу) или в большей степени ей присущи нелинейные связи со всеми вытекающими отсюда последствиями. Это тем более важно, что распад — как традиционно было бы считать — «биполярной и статичной» системы глобальной стабильности отнюдь не привел к ситуации, когда мировая система, новые параметры ее стабильности могут быть описаны простым сочетанием большего числа парных отношений. Хотя теоретически в новой, современной «парадигме европейского мышления» свойства частей, в частности контуры политических курсов стран, по крайней мере в отдельных случаях, преимущественно выводятся из динамики целого, т. е. международной системы.

Интеллектуальный контекст современной политической жизни, новой системности в значительной мере формируется под воздействием феномена глобализации. Если внимательно присмотреться к отечественным публикациям и оценкам в целом различных аспектов международных отношений и внешней политики России, то мало найдется таких, в которых не присутствовали бы прямо или косвенно идеи глобализации. И тем не менее вопрос о том, в чём суть глобализации и популярности самой идеи, какие проблемы возникают и какие перспективы открываются перед нашей страной, в этом смысле во многом остаётся открытым. Универсальных и общепризнанных формулировок глобализации на сегодняшний день нет. И это вполне объяснимо, во-первых, чрезвычайно комплексным и масштабным смыслом процессов, ассоциирующихся с глобализацией. Во-вторых, тем, что очевидная пропагандистская нагрузка в интерпретации, прежде всего развитыми странами Запада, содержательной стороны и алгоритма решения проблем мирового развития вусловиях «глобализации» и не предполагает такой возможности.

В самом общем виде термин «глобализация» подразумевает и дает соответствующую трактовку следующих моментов:

• поддержание высоких темпов технологического и экономического в целом развития требует решения задач на таком уровне глобальной интеграции, который принципиально несовместим с решением задач с позиций традиционных пока для большинства стран национальных экономик;

506Внешняя политика России и изменение системности международных отношений

•нежелание или неумение найти свое место в приобретающей новые параметры структуре мирового производства и рынка неизбежно приводит к необратимому отставанию, к увеличению разрыва с наиболее передовыми странами (естественно — Запада);

•глобализация как бы открывает принципиально новые возможности кризисного регулирования, если не предотвращения масштабных и длительных кризисов вообще, и тем самым не дает оснований рассчитывать, что очередной мировой экономический кризис в очередной раз снивелирует исходные позиции разных стран перед следующим экономическим подъемом экономики и общественного развития в целом;

•поскольку предметом труда, как следует из оценок многих экспертов у нас в стране и за рубежом, становится в первую очередь знание, а объектом — сознание (особенно в условиях возрастающей роли виртуальной реальности, ассоциируемой в первую очередь с информацией, Интернетом), то традиционные предпосылки и некоторые промышленные показатели экономического развития как бы теряют свое значение и тем самым уравнивают стартовые конкурентные позиции самых разных стран, что было невозможно в условиях индустриального общества. «Демократическая платформа» здесь другая — как бы получается, что равенство не столько в исходной ресурсной базе, сколько в мозгах. Правда, затем из этого многие специалисты выводят не сближение уровней, а дальнейший отрыв одних стран от других. И здесь «своя диалектика», поскольку реально и, говоря более строго, речь идет скорее о возможности воздействия на массовое сознание.

В результате складывается ситуация, когда, с одной стороны, очевидна идейная направленность многих современных трактовок тезиса о глобализации с позиций и интересов западных стран. С другой — имеются объективные основания говорить о развитии все большего числа процессов, внешне наблюдаемые проявления которых приобретают действительно глобальный масштаб и оказывают воздействие на все возрастающее число сфер общественной жизни. Конечно, виртуальный мир не решит проблему ресурсов, например, питьевой воды в XXI в. Но создать о проблеме то или иное представление в рамках формирования глобального информационного пространства он может. Управляя потоками спекулятивных финансовых капиталов — еще один из наиболее заметных и реальных атрибутов глобализации — можно содействовать решению или, напротив, усугубить ту же проблему питьевой воды.

Вышесказанное представляет собой еще один пример, иллюстрирующий формирование новой системности в мировой политике. И это обстоятельство ставит перед Россией сложнейшую задачу выработки и осуществления политики соответствующих организационных изменений процесса принятия внешнеполитических решений. Именно в нынешних условиях сложной российской и динамичной глобальной действительности разработка и реализация адекватного этим реалиям стратегического курса приобретает особо важное значение.

Выработка четкого стратегического курса представляется необходимой прежде всего потому, что в условиях нестабильности переходного периода Россия в гораздо большей степени подвержена рискам со стороны глобализирующегося мира, чем его выгодам. Среди дополнительных проблем, порождаемых для России процессом глобализации, следует выделить в первую очередь уже упоминавшуюся эрозию Вестфальской системы международных отношений, основанной на примате суверенитета государств. В сложившихся условиях, когда го-

сударственный суверенитет и производные от него принципы территориальной целостности и невмешательства во внутренние дела утрачивают свой абсолютный характер, среднесрочная динамика развития мира порождает новые вызовы для России — для ее федеративного устройства, для ее единства и для ее выживания как целостного независимого государства, наконец. Косовский прецедент становится в этой связи для России наглядным уроком. Опасность внешнего вмешательства во внутрироссийские конфликты (прежде всего на Кавказе) становится ощутимо реальной и требует адекватного ответа с нашей стороны — своего рода «гибкого реагирования». Но это отдельный вопрос.

Эрозия Вестфальской системы нашла свое развитие и в кризисе ЯлтинскоПотсдамской системы мира, сложившейся после Второй мировой войны. Закрепленная Хельсинкским Заключительным актом 1975 г. эта система основана на принципе нерушимости сложившихся государственных границ в Европе. Сейчас же система границ на континенте, в том числе и российских границ, уже не признается многими незыблемой и начинает ставиться под сомнение. Более того, усиление вмешательства мирового сообщества во внутренние дела государств на фоне распада СССР и СФРЮ лишь дополнительно провоцирует отход от принципа нерушимости существующих границ, что также крайне опасно для России.

Еще одной важнейшей составляющей мирового развития на современном этапе является так называемая «третья волна» демократизации, охватившая многие государства, в том числе и Россию. Несомненно, эта тенденция несет в себе огромный положительный заряд для России, но при этом создает для нас и дополнительную ловушку, когда любое отступление России (истинное или мнимое) от «западных демократических стандартов» представляется для мирового общественного мнения a priori внушающим угрозу актом. А это, в свою очередь, создает удобный предлог для нагнетания антироссийской риторики в мире, попыток маргинализации и карикатуризации нашей страны в мировой политике. Все это для нас крайне опасно.

Экономический и финансовый аспекты глобализации показали серьезную зависимость России от мировых рынков, от динамики их развития. Кризис августа 1998 г. помимо внутрироссийских причин был вызван и обрушением других «нарождающихся» рынков в глобальном масштабе.

Проблемы для России может вызвать и неравномерность глобализации в мире. С ослабленной экономикой, пока неудавшейся структурной реформой и предельно низким уровнем гражданского самосознания Россия рискует оказаться отнюдь не среди протагонистов глобализации и, соответственно, не получит дополнительных выгод от ее процесса. При сохранении уровня наших нынешних «достижений» вполне реален сценарий, когда Россия представляется скорее объектом, а не субъектом глобализации, что принесет нашей стране лишь ощутимые издержки.

Все более активное появление и утверждение так называемых «новых актеров» в мировой политике также может стать вызовом для России. Самостоятельный выход на мировую арену негосударственных «актеров» (неправительственные организации, крупные компании, отдельные регионы, частные лица) в сегодняшних российских условиях может стать скорее минусом, чем плюсом для интересов России, поскольку на данном этапе у государства отсутствует необходимая стратегическая гибкость для того, чтобы использовать эти вновь открывающиеся каналы для продвижения общероссийских интересов. Напротив, значительная часть «российских негосударственных актеров» в мировой поли-

508 Внешняя политика России и изменение системности международных отношений

тике вольно или невольно становится тем, образно выражаясь, «кривым зеркалом», через призму которого недостатки современной России проявляются еще более отчетливо.

Обобщая вышеизложенное, следует признать, что тенденции глобализации в условиях слабости экономики и очевидной до недавнего времени неэффективности управления в России, могут стать серьезным вызовом национальным интересам нашей страны. Вот почему перед российской политикой должны быть сформулированы конкретные задачи по исправлению данной ситуации.

Итак, какие задачи стоят перед российской внешней политикой в условиях затянувшегося системного кризиса общества и смены эпох.

1. Совершенствование процесса принятия, координации и контроля за исполнением решений по различным аспектам внешнеполитической деятельности России. В условиях перестройки государственного аппарата — это сверхсложная в практическом плане задача. В настоящее время в той или иной форме непосредственно в процесс внешнеполитической деятельности вовлечены десятки субъектов. Это Президент Российской Федерации и Управление Президента РФ по внешней политике в Администрации Президента, Совет Безопасности, Правительство, различные межведомственные комиссии, целый ряд министерств и ведомств, включая Министерство иностранных дел в первую очередь. Имеется и соответствующий Указ Президента РФ «О координирующей роли Министерства иностранных дел Российской Федерации по единой внешнеполитической линии Российской Федерации». В соответствии с п. 1 Указа МИДу вменяется в обязанность «способствовать согласованному взаимодействию органов исполнительной власти с органами законодательной и судебной власти с тем, чтобы участие этих органов, их должностных лиц в международной деятельности обеспечивало соблюдение принципа единства внешней политики и выполнения международных обязательств Российской Федерации». Этот Указ за № 375 подписан 12 марта 1996 г. Но до сих пор оставляет открытым принципиальный вопрос о том, насколько эффективно МИД может совмещать собственные ведомственные интересы с интересами других заинтересованных министерств и ведомств в качестве координирующего органа (уместно вспомнить итоги «самокритики» советского периода), не говоря уже о том, что для координации нужны и соответствующие реальные полномочия.

2.На сегодняшний день интерпретация проблемы сохранения глобального статуса России и приоритетов в международных делах фактически решается на путях рассмотрения вопроса о соотношении наших интересов на Западе и на Востоке. Проблема носит во многом надуманный и искусственный характер ввиду геостратегического положения страны и ее исторической, культурной традиции как евразийской державы. Активизация политики на одном направлении не должна рассматриваться как альтернатива неудачам на другом направлении. Совершенно очевидно, что сама постановка вопроса в таком ключе является проявлением региональной ментальности: ориентироваться на Запад в ущерб интересам на Востоке, или наоборот, означает автоматическое придание стране регионального статуса, что противоестественно. Более того, из восточного азимута нашей политики уже пора выделить южный (в географическом смысле), или исламский — в цивилизационном.

3.В ближайшие годы одним из наиболее сложных (помимо КНР) в плане концептуального оформления дипломатических усилий будет по-прежнему ев-

ропейский вектор российской политики. Во многом это объясняется заинтересованностью России в западных технологиях и кредитах, в более широком цивилизационном плане — доминированием западных критериев развития общества, прогресса в целом. Немаловажно и такое обстоятельство, как очередные радикальные геостратегические сдвиги у западных границ России, Так, в XX в. страны Центральной и Восточной Европы обретали независимость трижды: после Первой мировой войны, после Второй и после окончания «холодной войны». Характерно, что каждый раз на гребне крушения одной системы и в период образования новой, страны региона обладали всеми качествами субъектности в европейской политике. Определенный драматизм ситуации заключается в том, что именно через Центральную и Восточную Европу проходила и проходит граница основных геополитических сдвигов, что препятствует внутренней консолидации региона. Сейчас, по мере того как страны ЦВЕ интегрируются в трансатлантические и европейские структуры, происходит их стабилизация, но одновременно они вынуждены отказываться от значительной части своего суверенитета во внешнеполитической, военной и экономической сферах, что не может не сказываться на их взаимоотношениях с Россией.

4.В июне 1999 г. Европейский совет в Кельне принял «Общую стратегию Европейского союза в отношении России». Осенью того же года в России принимается ответный документ. Принципиальная разница между двумя документами состоит в следующем. Уже заголовок первого раздела российского документа содержит главную установку: «придание партнерству Россия — Европейский союз стратегического характера», в то время как в общей стратегии «ЕС — Россия» последняя рассматривается в качестве объекта стратегического интереса, а это, естественно, не одно и то же.

За последние десять лет фразеология стратегических отношений приобрела самое широкое толкование и во многом утратила смысл с точки зрения норм русского языка. В этой связи хотелось бы отметить, что стратегическое партнерство, о котором так часто говорится в нашей стране в отношении целого ряда государств, означает просто наличие стратегических интересов или определенные отношения в стратегической сфере. Строго говоря, стратегическое партнерство у России — только с Белоруссией.

Принятие нормативных актов в Европе происходит в рамках основных институтов (КЕС, Совет Европы и Европарламент). И принятые решения, соответственно, подпадают под юрисдикцию Суда ЕС. Документ ЕС (на что обратили внимание многие российские эксперты) по процедуре его одобрения на самом деле оказывается в большей мере рамочным политическим заявлением, чем юридически обязывающим документом, т.е. фактически это лишь своего рода декларация о намерениях. Обращает также внимание на себя то, что венский Евросовет рекомендовал принять четыре «общих стратегии» в отношении России, Украины, Средиземноморья и Западных Балкан. Сам факт наличия четырех стратегий предполагает, что курс взят на оформление различных подходов. Соответственно, рамки для России могут и скорее всего будут отличаться на практике от политики в отношении стран другого «рамочного измерения». Одновременно это иллюстрирует непопулярный на Западе тезис о перспективах субрегионализации Большой Европы.

5.Оценка характера взаимоотношений РФ со странами субрегиона Центральной и Восточной Европы, этого, еще недавно казавшегося весьма приори-

510 Внешняя политика России и изменение системности международных отношений

тетным для нас (пусть иногда относительно), но самостоятельным регионом Европы, заслуживает особого внимания и по другим соображениям. Сейчас достаточно трудно говорить о хорошо оформленной программе действий на этом направлении, по крайней мере со стороны российского МИДа, хотя на сегодняшний день вполне очевидна задача нейтрализации негативных пластов нашего общего прошлого. Вместе с тем с конца 2000 г. можно констатировать определенную «систематизацию» деятельности на этом направлении. О позитивном сдвиге в нашей восточноевропейской политике свидетельствует, в частности, недавний визит министра иностранных дел И. Иванова в Чехию в ходе турне по ряду европейских стран.

Что касается вопроса о целесообразности вычленения ЦВЕ в отдельное направление российской внешней политики, то данное мнение представляется несколько спорным хотя бы в силу того, что три страны этого региона уже являются членами НАТО. В условиях, когда традиционные региональные формирования (типа Вышеградской группы) оказались не в состоянии реализовать себя, и учитывая то, что процесс расширения альянса не завершен, так же как не завершен процесс самоидентификации большинства стран ЦВЕ, речь может идти — и, собственно уже идет, — скорее о нарабатывании в России новых форм и направлений сотрудничества с европейскими институтами, на членство в которых претендуют страны ЦВЕ и на вхождение в которые ориентируется и Россия. Определенно можно говорить и о целесообразности активизации взаимоотношений с некоторыми из этих стран собственно по линии двусторонних отношений.

Новая Россия должна открыть перед странами Центральной и Восточной Европы такую перспективу, которая позволила бы им избежать роли вечного Санчо Пансы западного или восточного патронов. Но реально можно говорить именно о перспективе, поскольку пока доминирует натоцентризм. Со своей стороны странам ЦВЕ предстоит изжить провинциальный синдром, избавление от периферийности и вызванных этим комплексов, что подчас находит выражение в агрессивно-компенсаторном радикализме, проявляющемся подчас в демонстративном противопоставлении себя России, как простом, но эффективном (со времен «холодной войны») средстве сближения с Западом.

6. Сохраняет свою актуальность вопрос о роли отдельных международных организаций в деле формирования российской внешней политики. Политика расширения НАТО подвела черту под многими внешнеполитическими дискуссиями в России относительно смысла и содержания ее отношений с Западной Европой. В свою очередь оценки лорда Джадда ситуации в Чечне напомнили о традиционных интересах Великобритании на Кавказе; в широком плане — поставили для некоторых, если вспомнить дискуссии в Думе, вопрос о целесообразности членства России в тех или иных международных организациях, хотя каждый конкретный вопрос о членстве следует рассматривать отдельно. В итоге же стало просто очевидным, что сам факт вступления в организацию для России не должен являться самоцелью, поскольку издержки многих обязательств плохо соотносятся в ряде отношений с текущими российскими реалиями.

Для ряда политиков были развеяны иллюзии по поводу равноправной субъектности России в международных делах, что, правда, тоже небесспорно. Вопрос о том, как и почему он мог возникнуть в такой постановке, заслуживает отдельного и также строго конкретного рассмотрения. Даже членство в ОБСЕ, с которой, как сейчас видно, были связаны многие надежды и проблемы россий-