Внешняя политика и безопасность современной России - 1 - Хрестоматия - Шаклеина - 2002 - 544

ные формы как моменты обретения историей ее подлинной полноты, как процесс восполнения и наполнения истории.

Третий шаг в развертывании нашей концепции — это описание уже не ядра, а отдельных, частичных параметров глобальной общности: ее организации (строение), состава, отношений, типа развития. По совокупности общих и частичных параметров эволюциюглобальной общности можно подразделить на три этапа:

•протоглобализация — от неолитической революции до Осевого времени;

•зарождение глобальной общности — от Осевого времени до эпохи Просвещения и индустриальной революции;

•формирование глобальной общности — последние 200 лет до конца нашего века.

Ныне, на рубеже второго и третьего тысячелетий, подходит к концу первая большая эпоха (включающая в себя все три упомянутых этапа) в истории глобальной общности и возникает возможность ее качественной трансформации

вусловиях, когда становится проблематичным само бытие homo sapiens. Переход к этой, второй эпохе глобальной общности может сопровождаться кризисом такого масштаба, с которым несопоставимы кризисы всех остальных времен: неолитической революции, Осевого времени, индустриализма, Чтобы представить себе сложность ситуации смены эпох, охарактеризуем вкратце тот аспект эволюции глобальной общности, который отражен в ее исторических типах.

ИСТОРИЧЕСКИЕ ТИПЫ В ИХ ДИНАМИКЕ

Понятие «исторические типы» характеризует особые формы, которые принимает глобальная общность в зависимости от того, какое начало доминирует в ее ядре и как меняется сам принцип доминирования. Добавив к этой характеристике, определяющей исторические типы, другие параметры — пространство, множественность форм и степень сложности, — можно выделить три больших исторических типа.

Первому, сложившемуся в период от Осевого времени до приблизительно конца XVIII века, свойственны: доминирование природного начала над социальным; множество локальных пространств и, соответственно, множественность формообразований, особенно в виде «мироимперий» (в терминах Фернана Броделя), простота этих локальных форм. Второй исторический тип зарождается в конце XVIII — начале XIX веков; для него характерны: безусловное доминирование социального начала, единая форма организации и ее относительная — «простая» — сложность. Этот тип в последние два десятилетия XX века сменяется новым, третьим, когда возвышение субъектного начала открывает возможность преодолеть принцип доминанты; этому типу присущи: планетарное (или общечеловеческое) пространство, множественность оргформ, сложность и даже сверхсложность организации глобальной общности как целого.

Оставив в стороне первый, обратимся ко второму и третьему, или — ус-

ловно — индустриально-модернистскому и информационно-глобалистскому

типам, акцентируя внимание на сдвиге от второго к третьему, происходящем в последние два десятилетия XX века. Я рассматриваю этот сдвиг примерно по десятку параметров (структура ядра, состав, отношения и пр.), что дает возможность достаточно полно судить о его векторе и глубине.

122Глобализация: сущность, нынешняя фаза, перспективы

Вядре исчерпание доминирующей роли социального начала, чье абсолютное преобладание было присуще индустриально-модернистскому типу, при-

вело к его реконструкции, а на уровне теоретического сознания нашло отражение в тяге к «несоциологической теории общества» (Ален Турен)23. Стали искать баланс начал социального и природного (идея и концепции устойчивого развития). Резко возросшая роль субъектного начала проявилась в стремлении миросознания выйти за пределы идеологии модернизма, в активизации поисков трансцендентности и новых морально-этических норм («духовная революция»). Возникли новые агенты, претендующие на роль носителей общечеловеческих норм и принципов, в лице и новых общественных движений, и резко активизировавшегося индивида, стремящегося стать «вселенским» человеком. Но одновременно все громче заявляют о себе агенты, деятельность которых базируется на сочетании социального и природного начал (этнические, родовые, языковые движения). Сложилась ситуация, которую обычно описывают как множественность агентов и акторов, а за ней теоретически проглядывают две перспективы: или расшатывание субъект-объектного членения в структуре ядра и превращение человечества в единого субъекта, когда общечеловеческую субъектность реализуют множество агентов, в том числе (и особенно) индивид; или сохранение этого членения и возникновение на его основе нового типа отношений, построенных на отчуждении человечества и человека, но не от материального бо-

гатства и природы, как это было раньше, а от самой реальности — путем создания виртуального мира средствами масс-медиа (Михаил Эпштейн)24. Оба варианта сформулированы чисто теоретически, при этом множественность агентов выглядит не переходным феноменом, а нормой будущего информационноглобалистского типа. В обоих случаях гипотетический сдвиг означает не только выход за пределы второго типа, но и движение к третьему.

Тип организации, присущий индустриально-модернистскому типу, — это разновидность системности, конституированной не элементами, а связями, или полисистема. Движение к третьему типу по данному параметру идет по линии усиления полисистемности, то есть не разрыва, как это наблюдалось в ядре, а преемственности, но не через замещение, а совмещение и даже совпадение. Вряд ли этот вектор может быть изменен какими-то автаркическими стратегиями или региональными блоками. Преемственность означает углубление, интенсификацию и разнообразие связей, но, не исключено, и качественно новую организацию. Такая возможность задана разнородностью состава, что и проявляется ныне. Поэтому возможно представить себе организацию информационноглобалистского типа не как полисистемную, а как совокупность, организованную по разным принципам — и системности, и несистемности; или как общность плюриорганизованную. В этом варианте сдвиг к третьему типу будет носить характер качественного изменения.

Относительно состава речь уже шла выше, и здесь достаточно подчеркнуть, что благодаря конституирующей роли связей, их гибкости и подвижности (потоки, сети, сети потоков) становится возможным такой состав, компоненты которого качественно разнородны и даже разнотипны; если они и соподчинены иерархически, в том числе по принципу первичности/вторичности, то это соподчинение ситуативное и функциональное, как и присуще полисистеме. Такой характер состава отличается от второго исторического типа нормативной однородностью и, следовательно, представляет собой качественный сдвиг, а не переходнуюформу.

Иначе говоря, принципиальная разнородность есть признак нормы, идеального информационно-глобалистского типа.

Отношения, формирующиеся в ходе данного сдвига, по нашей гипотезе, сохраняют характер неравенства, но сильно видоизмененного: информационная революция и «детерриторизация» капитала влекут за собой размывание оси Центр—Периферия, ибо разрушается сам принцип центризма в построении мироцелостности25. Соответственно вместо прежней дихотомии Север—Юг возникают новые формы неравенства, распадается и трансформируется такое мироисторическое образование, как общность развивающихся стран (бывший Третий мир). Наконец, претерпевает преобразования капиталистическая природа прежнего способа производства, открывая путь к новым формам отчуждения. Как видим, в этом случае преемственность отношений неравенства/отчуждения предполагает глубокий сдвиг в их природе.

В целом же анализ сдвига позволяет предполагать, что есть основания не для разрыва, а для преобразования второго типа в третий, а значит, и основания для некатастрофического хода глобализации.

Итак, глобальное-целое в новой фазе обретает вид все более разнородный, а общий облик глобализации начинает определяться активностью локальных субъектов или, точнее, локальных агентов и акторов, способных к реализации общечеловеческих интересов, ценностей и потребностей, или, еще точнее, их способностью совместить историю для своих локусов с историей для всего человечества. Если смена фаз выглядит детерминированным процессом, то трендовое движение на завершающем этапе формирования глобальной общности и ее нового типа — вероятностным: оно будет таким, каким его сделает активность локальных субъектов. Активизация последних относится и к постсоветской России, которой ныне предстоит, говоря словами Михаила Гефтера, развернуть синхронность в диахронность, не выпадая, однако, из логики синхронности, ставшей для России не столько угрозой или вызовом, сколько императивом ее развития.

* * *

Попробуем теперь ответить на те вопросы, которые возникли в связи с темой глобализации и которые имеют как теоретико-познавательный, так и поли- тико-практический интерес. При этом я буду исходить из изложенной выше концепции глобальной общности, полагая, что часто порицаемые «академические выкрутасы» могут быть полезны и даже необходимы.

•Исчерпала ли себя глобализация? Придерживаясь представления о глобализации как растущей взаимосоотнесенности всех компонентов человечества и необходимой составной части самоорганизующейся эволюции человечества, можно заключить, что данный процесс не может себя исчерпать, ибо он императивен.

•Обратима ли глобализация? По ее отдельным параметрам — да, но не как совокупный многомерный процесс, хотя ему и присущ, по выражению Владимира Коллонтая, пульсирующий характер.

•Стихиен данный процесс или управляем? Его стихийный характер поддается не столько управлению, сколько направлению через мировые институты с

определенными государственными функциями и через множественность взаимодополняющих способов управления26.

9Whose World Order?: Uneven Globalization and the End of the Cold War / N.N. Holm, G. Sorensen (eds.). Boulder; San Francisco; Oxford, 1995. — P. 89.

10См.: Martin W.C., Beitel M. Toward a Global Sociology?: Evaluating Current Conceptions, Methods, and Practices. — The Sociological Quart, 1999. — Vol. 39. — №1. — P. 131-143.

11Dolfus О. La mondialisation. — P., 1997.

12Frank A.G. World System: Five Hundred Years or Five Thousand? — Routledge, 1994.

13Wallerstein I. Unthinking Social Science: The Limits of Nine-Century Paradigms. Cambridge, 1991. — P. 139-145.

14Sachs I. Transition Strategy Тowards the 21st Century. — New Delhi, 1993.

15Appadurai A. Difference and Disjuncture in the Global Cultural Economy. — Public Culture, 1990. — Vol. 2. — № 2. — P. 1-24.

16Неклесса А. Геометрия экономики. — Мировая экономика и международные отношения, 1996. — № 10. — С. 70-97.

17См.: Chesnais F. La mondialisation du capital. — P., 1994. — P. 38.

18Этос глобального мира. — М., 1999. — С. 150-152, 160-164.

19Чешков М.А. Глобальный контекст постсоветской России: Очерки теории и методологии мироцелостности. — М., 1999. — С. 9-136.

20Кондратьев Н.Д. Основные проблемы экономической статики и динамики: Предварительный эскиз. — Социологос. — Вып. 1. — М., 1991. — С. 70-75,107.

21Именно в этом смысле мир, по В.И. Толстых, изначально глобален. См.: Этос глобального мира. — С. 8.

22Как часто изображают. См., например: Неклесса А. Конец цивилизации, или зигзаг истории. — Постиндустриальный мир... — Т. 1. — С. 31-74.

23Penser le sujet. — P. 45.

24Эпштейн М. Информационный взрыв и травма постмодерна. — Независимая газета. Книжное обозрение, 1999. — 4 апреля. — С. 3.

25См.: Chesnaux J. Modernite-monde. — P., 1989. — P. 62.

26Добавлю: и с более гибкой структурой мировосприятия. См.: Назаретян А.П. Интеллект во Вселенной. — М., 1991. — С. 166, 176.

как плодотворное взаимодействие частей (стран и народов, культурноисторических типов или цивилизаций), сведенных в некую целостную структуру, либо как форсированное стремление к доминированию одной или нескольких подобных «долей» мирового целого, использующих ресурсы системы в собственных интересах, иной раз серьезно понижая жизнестойкость общей структуры, либо даже как острый, антагонистичный конфликт всего и вся, «битва цивилизаций», способная привести к слому и гибели системы.

В этом калейдоскопе ситуаций, отражающих причудливые сочетания икономии (нисхождения идеального образа) и феноменологии истории, находятся истоки современных теорий Ф. Фукуямы и С. Хантингтона, соперничество которых — проекция длительной вереницы дискуссий между универсализмом и морфологизмом. Между панлогизмом Августина, Вико, Монтескье, Лессинга, Канта, Гердера, Гегеля, Маркса, Вебера, Ясперса, современными теориями универсальной модернизации (У. Ростоу и др.), социологией Парсонса — с одной стороны, и органицизмом Шеллинга, Рюккерта, Данилевского, Шпенглера, Тойнби, Гумилева, а также теорией «больших пространств» Ф. Листа, многоликой геополитической школой и, в определенной мере, концепцией мировэкономик Ф. Броделя — с другой.

Философия политики и экономики — не менее сложная и многоярусная область знания, оказалась в современном мире в весьма драматичном положении. Знамения времени — стремительная прагматизация, технологизация — не обошли стороной ни политическую, ни экономическую науку (в особенности повлияв, пожалуй, именно на их «мейнстрим»). Заметно определенное сужение их предметного поля, в результате чего подчас складывается впечатление, что задачи данных отраслей знания лежат сейчас не столько в области фундаментальной науки, сколько в сфере универсальных технологий и стратегий поведения в условиях ограниченности и противоречивости нашего постижения глубин социального космоса.

Этот дефицит «горизонта прогнозирования» особенно ощутим в переломные моменты истории, когда рушатся многие устоявшиеся догмы и стереотипы. Возможно, нынешняя трансформация мироустройства была бы гораздо лучше понята, если бы общественные науки смогли отказаться от сознательных и подсознательных претензий на статус чуть ли не естественнонаучных дисциплин, если бы они вспомнили о своих гносеологических корнях, осознав себя вновь частью политики и этики, т.е. обширной сферы целеполагания и «категорического императива» поведения (praxis) человека в мире. И одновременно — если бы они смогли использовать, умело транслируя на свой специфический язык, достижения «чистого разума» из других областей современного знания, в особенности тех, что связаны с осмыслением сложных, многомерных, полифоничных процессов, теории систем, кибернетики, синергетики, эволюционной теории, теории катастроф, теории динамического хаоса. Иначе говоря, если бы обсуждение фундаментальных социальных, политологических и экономических проблем велось в интенсивном взаимодействии с другими областями гуманитарного и естественнонаучного знания, с актуальными философскими и культурологическими дискуссиями.

* * *

Мир людей — сложный организм, развивающийся по своим внутренним законам. Основными принципами организации социальной системы мне представ-

128 ORDO QUADRO — четвертый порядок: пришествие постсовременного мира

ляются: антропный, диалоговый, изотропный (голографический) и принцип сохранения динамической целостности.

Антропный — ибо человеческая система, общество, нарушающее этот принцип, превращается в «археологический рай», своего рода ахронию, утрачивая историческое бытие. Кроме того, социосистема антропна и в другом смысле, являя собой некое подобие «большого (совокупного) человека» — Кол-Адама, Адама-Кадмона — и в своей внутренней архитектонике повторяя единую логику сложноорганизованных объектов, включая биологические.

Диалогична она — ибо ее бытие есть перманентный диалог доминантнооткрытой и доминантно-закрытой систем («европейского» и «азиатского» способов бытия, двух «полушарий» глобального социомозга).

Изотропна — поскольку структурно отличающиеся части содержат, тем не менее, всю совокупность «молекул» и кодов (включая антагонистичные), но, однако же, в существенно различной композиции и пропорциях.

Наконец, мир людей во всех своих трансформациях и проектах стремится все же к своеобразной икономии — воплощению полноты своего образа при сохранении динамической целостности, которая, собственно, и является его историей.

История — синергетический процесс самоорганизации человеческого сообщества во времени и пространстве. Это мир дальних устремлений человека, окутанных повседневностью бытия История — пространство напряжения человеческих сил и гения, преодоления господства внешней и внутренней природы над личностью. Организация и дивергенция социального космоса проявляются как суммарный результат действий совокупного человечества, пытающегося с максимальной полнотой выразить свою суть, свой потенциал через последовательное воплощение частей (креодов) единого процесса. То есть через реализацию — с теми или иными потерями — идеального образа истории, осуществляя, таким образом, телеологический замысел, исторический промысел.

В своем становлении человеческий универсум проходит сквозь череду устойчивых, базовых состояний системы: исторических эпох (при рассмотрении диахронного, временного аспекта) или цивилизаций (при синхронном, пространственном анализе системы). Эти эпохи: Протоистория (аморфное состояние), Древний мир (процесс интеграции системы), Великие империи/интегрии (гомеостаз доминантно-закрытой системы), Средневековый мир (кризисное состояние индивидуации, при котором система распадается на сообщество «коллективных субъектов»), эпоха Нового времени (формирование доминантно-открытой системы) и, наконец, наиболее интересное состояние — Новый мир (существование общества в виде устойчивой, но неравновесной, диссипативной структуры) Как видим, у истории есть свой «шестоднев», свои шесть эпох творения.

Но в то же самое время в человеческом мире потенциально (а иногда и активно) присутствует особое, «ночное» состояние — последовательного саморазрушения, катастрофической деградации системы (Мир Распада), код своеобразной антиистории. Этот код, однако, получает возможность не подспудной или локальной, а полномасштабной реализации лишь в последнем «колене» истории, когда именно высшее состояние свободы личности позволяет реализовать проект тотального «слома истории», ее падения с достигнутых высот, обращения человеческого сообщества в рваный калейдоскоп неоархаики и «ничто».

Смены эпох (фазовые переходы) — подобно неспокойному состоянию пограничных поясов цивилизационных разломов (областей столкновения культур) — сопровождаются хаотизацией социума, периодами смуты, нередко занимающими продолжительное время, исчисляемое десятками, а то и сотнями лет. Иначе говоря, между «историческими материками» порой зияют провалы темных веков. Грядущий Новый мир, повторюсь, носит устойчивый, но не равновесный характер, его устойчивость во многом базируется на колоссальном количестве накопленных цивилизацией ресурсов, их перманентном перераспределении (что и является источником динамической устойчивости неравновесной, диссипативной структуры). Но данный строй и довольно уязвим, содержа в себе фермент тотальной деструкции (турбулентность и хаос — сближающиеся понятия). Человечество вплотную приближается к водовороту Мира Распада, где история течет как бы в обратном направлении.

Этой мрачной перспективе, впрочем, противостоит другая вероятность (в ветхозаветной эсхатологии намеченная у пророков Исаии 2, 2-4 и Михея 4, 1-3; а в христианской теологии — у Лактанция, Бонавентуры и Николая Кузанского) — гипотетическая возможность, балансирующая, впрочем, на грани милленаристских ересей, реализации в будущем «седьмого дня истории». Или, по определению профессора П. де Лобье, осуществление в рамках истории «цивилизации любви» (выражение, введенное в свое время в оборот папой Павлом VI1), отменяющей на земле раздор и ненависть.

Все же, завершая историю, человечество оказывается, скорее всего, на пороге великого водораздела: в условиях обретенной наконец-то предельной земной свободы оно совершает свой ультимативный исторический выбор. Два зерна столь различных версий историософии — свобода-для страстей (воля, liberty) и свобода-от них (свобода, freedom} прорастают здесь деревьями с могучей кроной. Иначе говоря, конец истории очерчивает два принципиально различных модуса жизни, разводя внешне единое человечество по двум асимметричным метафизическим пространствам бытия. И, таким образом, окончательно выводит его за пределы исторического круга.

* * *

Истоки почти двухтысячелетней цивилизации Большого Модерна (Modernus) коренятся в христианском сознании. Христиане еще на заре новой цивилизации называли себя moderni, отличив, таким образом, свою общность от людей предшествовавшего, ветхого мира — antiqui. Порожденная этой исторической общностью социальная галактика обладает своей оригинальной архитектоникой, содержит сложную траекторию исторического полета.

История имеет внутренний ритм. Причем ее длинные волны иной раз на удивление точно совпадают с границами миллениумов или значимых их частей (половин), обладающихсобственнойкартографиейисторическогопространстваивремени2.

Предыдущий fin de millenium, начало второго тысячелетия — также весьма непростой рубеж в истории цивилизации. Это было время грандиозной феодальней революции, децентрализации власти, распространения кастелянства и баналитета, аграрного переворота, демографического взрыва, начала трансевропейской экспансии, преддверья урбанистической цепной реакции, формирования бюргерства… Это была также эпоха появления новой социаль-

130 ORDO QUADRO — четвертый порядок: пришествие постсовременного мира

ной схемы земного мироустройства: трехсословного мира Адальберона Ланского и Герарда Камбрезийского — и параллельно, концепции Божьего мира, клюнийской реформы — и в то же самое время распространения эгалитарной, еретической модели, в которой социальная горизонталь и функциональное единство сословий исподволь вытесняли духовную вертикаль. И, наконец, это был период раскола Universum Christianum — универсального пространства спасения, — что представляется более точным определением события, нежели привычное «раскол Церквей».

Распавшийся незадолго до рубежа тысячелетий земной круг империи Каролингов был в последующем частично заменен более локальным универсализмом Священной Римской империи германской нации. В начале второго тысячелетия Византийская империя, достигшая к этому моменту, кажется, пика могущества («золотой век» Македонской династии), сталкивается с новой и, как показало будущее, смертельной угрозой — турками-сельджуками.

Меняется в тот период не только пространство цивилизации, но и ее отношение ко времени. Субстанция времени начинает активно вторгаться в повседневную жизнь человека, все более точный счет становится сначала экзотической, а затем устойчивой частью быта: в начале второго тысячелетия новой истории появляются механические часы, а с XIV–XV вв. башенные часы распространяются по Европе, превращаясь в своего рода символ западноевропейского города.

Середина второго тысячелетия — тоже значимый рубеж в истории цивилизации: это время зарождения так наз. современности, мира Модерна (Modernity), формирования новой социальной, политической, экономической, культурной семантики миропорядка. В ту эпоху произошла историческая смена вех, утвердился новый, гуманистически ориентированный мир, где падший человек становится «мерой всех вещей». А широкое распространение огнестрельного оружия к концу XV в. существенно изменило характер военных действий (переход к линейной тактике их ведения). Тогда же произошло крушение остатков Восточной Римской империи (1453) и появление на подмостках истории иного спутника западноевропейской цивилизации — Нового Света (1492).

После драматических событий Черной смерти (1348–1349), Столетней войны (1337–1453), окончания Реконкисты (1492) уходит в прошлое универсальный, не особенно считавшийся с границами государств способ жизни, и в Европе утверждается мировосприятие, проникнутое духом земного обустройства бытия, а также непривычного ранее патриотизма. Вместе со стремлением к снятию феодальных препон и развитием внутреннего рынка новое состояние общества прямо ведет к возникновению такого основополагающего института современности, как суверенное нация-государство, этого фундамента социальной конструкции Нового времени и соответствующей системы международных отношений (зафиксированной позднее, после Тридцатилетней войны, Вестфальским миром 1648 г.). Трансформируется и духовная, мировоззренческая основа европейского жизненного уклада, что отчетливо проявляется в возникновении протестантизма.

Меняется в тот период и календарный счет, символически знаменуя рубеж новой жизни и нового времени. Календарная реформа Григория XIII (1582) очертила пространство западноевропейской версии христианской культуры, укрепив его растущую автономность.