Внешняя политика и безопасность современной России - 1 - Хрестоматия - Шаклеина - 2002 - 544

ватные формы — прежде всего совместимые с интересами государств, которые до сих пор оставались лишьобъектами международного влияния.

Как долго может сохраняться подобный вектор развития? Ответить на этот вопрос захватывающе масштабная задача, встающая перед современными аналитиками международной реальности.

Примечания:

1Bull H. The Anarchical Society: A Study of Order in World Politics. — N.Y.: Columbia Univ. Press, 1995. — Ch. 1, 2. — P. 3-50, 36, 39.

2При обсуждении проблем синергетики среди отечественных журналов гуманитарного направления лидируют «Вопросы философии» (см. например, серию статей на эту тему в № 3 за 1997 год). Пионер в практическом использовании аналитических возможностей синергетики в отечественной политической науке — Марат Чешков (см.: Чешков М.А. Глобальный контекст постсоветской России: Очерки теории и методологии мироцелостности. — М.: МОНФ, 1999). Следует назвать также Леонида Бородина, работающего, однако, преимущественно на историческом материале.

3Ленин В.И. Что делать? — ПСС. — Т. 6.

4В подсознании звучит цветаевское возвышенно-трагическое «гетто избранничеств» (см.: Цветаева М. Поэма конца: Стихотворения. Поэмы. Драматические произведения // Соч. Т. 1. — М.: Художественная литература, 1980. — С. 393) и одновременно «снижающее» раннесоветское «лучше меньше, да лучше».

5Я употребляю этот термин безоценочно, как синоним слов «распространение»

и«расширение».

6В отечественной литературе проблематику глобализации начали обсуждать с отставанием по меньшей мере на 2–4 года от Запада. Сегодня на страницах российских изданий представлены по крайней мере три типа публикаций: переводные статьи иностранных авторов (фактически адаптированные варианты оригиналов), работы русских по происхождению авторов, постоянно работающих за рубежом, и публикации собственно российских исследователей, стремящихся посмотреть на глобализацию сквозь призму отечественных экономических и политических реальностей. Практически никто из российских авторов не решается оценивать глобализацию отрицательно. Однако в их публикациях отчетливо звучит мотив тревоги по поводу преувеличения положительных последствий глобализации для международных отношений и развития отдельных стран (см.: Володин А.Г., Широков Г.К. Глобализация: истоки, тенденции, перспективы // Полис, 1999. — № 5; Коллонтай В. О неолиберальной модели глобализации // Мировая экономика и международные отношения. 1999. — № 10). Впрочем, трезвокритический настрой при анализе глобализации и исследовании ее противоречивых последствий представлен и в доступных российскому исследователю западных работах

(см., напр.: Сох R.W. A Perspective on Globalization // Globalization: Critical Reflections / J.H. Mittelman (Ed.). Boulder; London: Lynne Rienner, 1997. — Р. 21-32; Mittelman J.H. The Dynamics of Globalization // Ibid. — P. 1-20.

7Sassen S. Losing Control?: Sovereignty in the Age of Globalization. — N.Y.: Columbia Univ. Press, 1996. — P. 31-33.

8Julius D. Globalization and Stakeholder Conflict: a Corporate Perspective. — Intern. Affairs, 1997. — № 3. — P. 453-455.

9Зонова Т.В. От Европы государств к Европе регионов? — Полис, 1999. — № 5.

10 Lauterpacht E. Sovereignty — Myth or Reality? — Intern. Affairs, 1997. — № 1. — P. 137-139.

11 Анклавно-конгломеративной структуре обществ посвящена наша с Андреем Виноградовым специальная работа (см.: Богатуров А.Д., Виноградов А.В. Модель равноположенногоразвития: Варианты сберегающегообновления. — М.: Полис, 1999. — № 4.).

12Layne С. Rethinking American Grand Strategy: Hegemony and Balance of Power in the Twenty-First Century? — World Policy J. — Summer 1998. — P. 8.

13Вполне показательна в этом смысле работа французского автора Ж.-М. Генно. Давая вполне объективный анализ противоречий современного развития, он, кажется, ничем так сильно не обеспокоен, как нарастающим, по его мнению, нежеланием Вашингтона разделить бремя лидерства с Европой (см.: Guehenno J.M. Globalization and the International System. — J. of Democracy, 1996. — № 4. — P. 30.).

точным, так или иначе по-новому самоопределяется в формирующейся системе международных отношений.

Иными словами, как следствие распада СССР и соцсодружества, а с ними и всего послевоенного миропорядка, система международных отношений вынужденно переустраивается на во многом совершенно новых началах. При этом принципиальной трансформации подвергается система в целом. Но и всем ее компонентам предстоит вписаться в заново формирующееся мироустройство, хотя каждая из ее частей должна будет пройти через собственное приспособление к меняющимся мировым реалиям. Поэтому становление новой системы международных отношений — не одномоментный акт, но процесс, основные характер и тенденции которогоужеопределились, однако до его завершения еще весьма далеко.

Определившимися компонентами постсоветской (этот термин, на мой взгляд, точнее других отражает суть свершившихся перемен) системы международных отношений на конец 90-х годов являются:

•текущие смысл и содержание международных отношений;

•формационная и цивилизационная основы миропорядка;

•его политико-организационный тип;

•политико-идеологические основы нового мироустройства.

Есть, конечно, и другие определившиеся компоненты; но для нашего анализа они представляются существенно менее значимыми и потому здесь не рассматриваются.

Главная, центральная из всех происшедших в мире перемен, как представляется, — вовсе не прекращение конфронтации (ракетные и ядерные вооружения никуда не исчезли, напротив, расползаются по планете, и конфронтация может вспыхнуть в любой момент, хотя и в иной ее конфигурации) или холодной войны (она имела свои неплохие стороны, о которых ниже). Важнейшие смысл и содержание новой, постсоветской системы МО — в историческом конце противостояния внутри еврохристианской цивилизации и переходе к открытой фазе противостояния западной части этой цивилизации и остального мира.

Еще во времена античности, в заочном споре Аристотеля и Платона, в общественно-политической практике Афин, Спарты и Рима сложилась, обрела теоретическое выражение дихотомия «личность или общество». Приоритет тому или иному началу органично и неизбежно влек за собой массу выводов и последствий для мировосприятия и мирообъяснения, способов хозяйствования и администрирования, для этики, политики, культуры, религии — всех сфер и сторон жизни будущей западной цивилизации. В новое и новейшее время спор этот достиг своей вершины в столкновении либерализма и коммунизма, христианства и атеизма как идеологий, в расколе мира еврохристианской цивилизации на собственные «Восток» и «Запад».

Неверно изображать дело таким образом, будто с распадом СССР и советской системы произошли «крах коммунизма» и соответственно «победа либерализма». На самом деле и в цитадели либерализма — в США, и в среде современных коммунистов (КПК; даже КПРФ) в целом противостояние «или… или…» сменилось компромиссом «и.., и…» — т.е. пониманием необходимости поиска и воплощения путей и форм гармонизации общественного и индивидуалистического начал.

В жизни это выражается давно свершившимся принятием практики государственного регулирования, социальных программ на Западе и относительно

недавним, но также свершившимся признанием частной собственности и рыночных методов коммунистами (особенно в Европе и в Китае). Конвергенция в сфере реального хозяйствования — факт и далеко зашедший процесс: «социально ориентированная рыночная экономика» стала общепризнанной концепцией и всеобщей мечтой на всех континентах земного шара, а экономика всем диктует законы и «технологии», зависящие от достигнутого уровня развития страны, а не от идеологических пристрастий или антипатий.

Былое противостояние в значительной степени преодолено и в сфере

идеологии. Две ветви христианства — западная и восточная, католическая и православная, — не примирились окончательно, но и не враждуют с былыми ожесточением и страстью, не настраивают друг против друга паству и часто даже вступают в диалог. Перестал быть воинствующим атеизм, и даже коммунисты допускают ныне в свои ряды верующих; а социально-экономические положения некоторых папских энциклик малоотличимы от позиций социалдемократии. Естественно, глубокие различия между названными идеологическими системами остаются; однако они уже не служат более водоразделом, неумолимо раскалывавшим Европу и весь еврохристианский мир на враждующие

ивзаимно непримиримые группировки. То, что когда-то было в Европе политической нормой, стало теперь уделом фанатиков.

Идеологическое успокоение, конец политического и военного противостояния внутри еврохристианской цивилизации означают, что Запад и прежде всего США, вышедшие из противоборства внешне вроде победителями, отныне лишаются «внутреннего врага» в собственном доме и остаются один на один с прочим миром. При этом социальное и экономическое деление на «золотой миллиард» и далеко отстоящее от него большинство человечества практически почти совпадает с цивилизационным, этноконфессиональным, военнополитическим размежеванием современного мира на Запад (в широком смысле этого понятия) и остальные народы, цивилизации, страны. Граница между Центром и Периферией, постиндустриальным и существенно менее продвинутым мирами проходит по тому же водоразделу.

Все изложенное означает, что определились формационные и цивилизационные основы современного миропорядка. С формационной точки зрения это капитализм (частнособственническая формация; либеральная или же социально ориентированная рыночная экономика — все эти понятия означают по сути одно

ито же). Цивилизационно это складывавшийся на протяжении двух тысяч, но особенно пятисот последних лет, мир белого человека, по менталитету, культуре, политическим и общественным ценностям, образу жизни — всему.

Это не хорошо и не плохо — просто таковы реалии современности. Можно утверждать, что на данный момент современный мир — вершина развития западной (еврохристианской) цивилизации и ее влияния: по уровню достижений, масштабам деятельности, по значимости ее для всей жизни человека на Планете — как в добром, позитивном, так и в отрицательном смыслах.

Помимо прочего, такое положение означает, с одной стороны, резкий рост (по крайней мере, на определенный период) ожиданий, что Запад захочет и сможет эффективно сотрудничать с остальными государствами в решении неподъемных глобальных проблем. В конце концов, именно Запад (еврохристианская цивилизация, капитализм) во всех смыслах создал современный мир; следовательно, именно он в первую голову несет ответственность за все несовершенст-

ва, проблемы, пороки этого мира. С другой стороны, Западу с течением времени будет все сложнее оправдывать и удерживать фактическую привилегированность своего положения, особенно если в решении глобальных проблем не произойдет заметных изменений к лучшему.

Причем если раньше накопление таких проблем с натяжкой, но можно было объяснять «угрозой мирового коммунизма» или «происками империализма», то ныне убедительного объяснения пока не видно.

Теоретически с этой вершины открываются три пути. Стремление удержать выгоды и привилегии собственного положения рано или поздно обернется крахом и утратой достигнутого (в какие сроки и в каких формах это может произойти, — отдельный вопрос). Искренняя готовность подтягивать остальное человечество к достигнутым на Западе хотя бы нижним стандартам уже наталкивается на сильнейшее сопротивление среды (дикости, патриархальных форм и т.п.) и — что гораздо серьезнее, — на явные пределы несущей способности Планеты и, не исключено, диктуемую ими необходимость глубокого пересмотра сложившихся на Западе типов потребления, образа жизни и общественного устройства. Наконец, возможно такое закрепление качественного эволюционного отрыва Запада от прочего мира, когда проблема даже весьма относительного выравнивания уровней развития и качества жизни двух групп государств отпадет сама собой: реалии и их динамика, с одной стороны, и развитие представлений человека — с другой, сделают самоочевидными неосуществимость такой задачи и бессмысленность ее постановки. Более вероятной представляется пока вторая траектория; но остальные рано сбрасывать со счета. Первый («удержать привилегии») и третий («качественный отрыв Запада») имеют в современном мире принципиально новую и в высшей степени специфическую материальную опору.

Главным итогом XX века и всего развития цивилизации за все время ее существования стало пришедшееся именно на XX столетие становление техносферы как искусственной среды жизнедеятельности человека. В ведущих промышленно развитых государствах население не имеет практической возможности вернуться в случае социальной катастрофы к до-индустриальному образу жизни, не рискуя при этом еще большим углублением потрясений, расширением их масштабов, физическим вымиранием огромных масс людей. Индустрия и все с ней связанное сегодня — не дополнение к традиционному хозяйству и не просто средство обеспечения комфорта. Сочетание современных науки и техники, производства с необходимыми для него и им диктуемыми инфраструктурами, урбанизацией, коммуникациями создает особую среду обитания и активности человека — настолько искусственную, что меняется сама экология этой среды и, под ее влиянием, всей Планеты. Однако очаги этой искусственной среды распределены по миру неравномерно, а потому техносфера сложилась не в масштабах Планеты, но лишь в местах максимальной их концентрации. Поэтому представляется правомерным определять Центр современного мира как зоны с максимально выраженной искусственностью среды обитания и жизнедеятельности в них человека, а Периферию — как районы, где техноструктура отсутствует полностью или лишь зарождается.

Техносфера предоставляет «золотому миллиарду» и элитам соответствующих стран огромные, многочисленные и разнообразные выгоды, главными из которых являются сами образ и качество жизни в этой части мира. Естественно желание удержать эти достижения, при необходимости силой. В случае уси-

ления в международной жизни тенденций конфликтов, сепаратизма, хаоса может и, вероятно, будет усиливаться силовая компонента (военная, финансовоэкономическая, иная) в отношении мирового Центра к мировой Периферии.

Рассуждая о третьем из обозначенных выше путей, мы вступаем в сферу философии мирового развития. Тем не менее представления современной науки крайне трудно (если вообще возможно) увязать с идеями и мечтаниями о том, что материальный прогресс цивилизации призван всего-навсего удовлетворять растущие потребительские запросы индивида. Развитие до сих пор носит стихийный характер; следовательно, его конечные результаты (а) незапрограммированы; (b) не могут ограничиваться целями нижних системных уровней, коль скоро есть высшие, более сложные; и (с) вписываются в систему «Человек- Планета-Вселенная», а не в одну лишь систему глобального развития и/или международных отношений. С этой точки зрения отрыв Запада в качестве развития, становление техносферы, медленное подчинение ей всей остальной деятельности человека на Планете, не исключено, объективно подготавливают человечество к наступлению того времени, когда невозобновляемые ресурсы Земли исчерпаются, и человечество с вершин обретенного технического могущества должно будет выплеснуть во Вселенную споры своей цивилизации в надежде, что они сумеют где-либо прижиться, или вернуться к примитивному образу жизни в биологической природе либо даже погибнуть. Таким образом, картина Ноева ковчега, спасающего основы будущей жизни, может обрести неожиданную во всех смыслах материализацию; борьба за право и привилегию оказаться представленными на Ноевом ковчеге — стать частью мировой политики уже через несколько десятилетий.

Политико-организационный тип постсоветской (ведущей отсчет с распада

СССР) системы международных отношений можно в категориях современных социальных наук (в отличие от политических лозунгов момента) охарактеризовать как зародышево-авторитарный (бесспорное доминирование, но не господство Центра, в нем — Запада, а в нем — США), закамуфлированный под олигархический (G7/G8 или даже G15 — не суть важно). Это тип еще зарождающийся, не оформленный до конца, потому что ни США, ни даже Запад в целом не управляют всем ходом мировых экономики, политики, развития. Но это и тип уже зарождающийся, потому что объективное положение Запада в мире и США в пределах самого Запада, а также отношений по формуле Центр-Периферия предполагают известную их структурированность по вертикали, иерархичность, авторитарность. Происходящее в 90-е гг. усиление роли НАТО и все более откровенное стремление США и НАТО поставить Североатлантический союз выше международного права, ООН и ее Совета Безопасности также бесспорно указывают в направлении нарастающего авторитаризма. Закамуфлированный под олигархический, но не олигархический в чистом виде потому, что в группе G8 резко различаются вес и возможности США, с одной стороны, и всех прочих участников группы, с другой. Равенство же политических прав пяти постоянных членов Совета Безопасности ООН (иной возможный состав группы олигархов) все более компенсируется размыванием веса и роли СБ и ООН в целом по сравнению с G8 и НАТО.

Авторитарность постсоветской системы международных отношений зримо контрастирует с парадоксальным демократизмом предшествующей системы. В условиях советско-американской конфронтации и ядерного паритета на глобальном

уровне мировой политики в течение примерно трех десятилетий существовала ситуация «стратегического пата», когда чаша весов не склонялась зримо ни в одну сторону. Этот пат дал возможность и политическую нишу развитию целого ряда процессов, объективнодемократическихпосодержаниюинаправленности.

Ликвидация колониализма, появление в ООН десятков новых членов, заметно возросшие политические вес и роль стран «третьего мира» в ООН и международных отношениях, Движение неприсоединения, «группа 77», целая плеяда региональных организаций — все это стало возможно и получило политическое значение только в ситуации пата. Нередко США и/или СССР поддерживали соответствующие процессы, надеясь таким образом обеспечить себе дополнительные тактические, стратегические преимущества во взаимном соперничестве. Каковы бы ни были мотивы двух сверхдержав, объективным итогом их действий и созданного ими миропорядка стала глубокая демократизация мировой политики и международных отношений на протяжении 60-80-х гг. Если бы не эта демократизация и не мера достигнутой ею глубины, мирный самораспад одной из сторон в обстановке ядерной конфронтации СССР иСША оказался бы невозможен.

С распадом СССР и становлением постсоветской системы МО сразу же интенсивно пошли процессы ограничения, усечения степени ранее достигнутой демократизации МО. Фактически зависла в воздухе (если не в вакууме) ОБСЕ. ООН столкнулась с финансовым кризисом и необходимостью поиска для себя новой роли в изменившемся мире. О претензиях НАТО и США уже сказано выше. Начавшаяся под занавес 90-х гг. полоса финансовых кризисов в странах- «витринах», даже независимо от причин этого кризиса, показала каждому государству «третьего мира» всю меру его реальной финансово-экономической зависимости. У нынешней волны де-демократизации МО есть множество объективных причин, что доказывает серьезность и долговременность этого явления. Не исключено, что мы сталкиваемся со своеобразным проявлением циклических колебаний мирового политического процесса между временными преобладаниями авторитарного и демократического начал (к этому аспекту проблемы мы еще вернемся немного ниже).

Техносфера тяготеет к формированию концентрических кругов ее обеспечения и в этом смысле объективно подкрепляет как наличие четко выраженного авторитарного начала в системе международных и межгосударственных отношений (МО/МГО), так и сочетание этого начала с демократическим. Стихийно складывающаяся организация мировой Периферии по отношению к Центру (собственно техносфера; страны — наиболее реальные претенденты на скорое вхождение в нее; страны, жизненно необходимые как источники энергоресурсов

исырья и/или как наиболее емкие рынки для ее функционирования; страны, функции которых в отношении техносферы могут исполняться другими; страны, безразличные для существования и жизнедеятельности техносферы) носит отчетливо выраженный иерархический характер. С другой стороны, всякое производство (как в узком, так и в широком смыслах этого понятия) по природе требует сочетания авторитарного и демократического начал, что и может быть основой цикличности развития мирового политического процесса.

Необходимы, однако, как минимум три оговорки: (i) в рамках авторитарной модели МО/МГО США — лидер центральной ее части, а не модели в целом,

ибудут оставаться в этом качестве до тех пор, пока их принимает в таком качестве сама центральная часть, т.е. 15-20 наиболее развитых стран мира; (ii) под-

держание техносферы — непременное условие выживания мира в обстановке осложняющегося экологического, демографического и ресурсного положения; поэтому кризис места и роли США потребовал бы повышенного внимания к задачам сохранения техносферы и ее жизнеспособности; (iii) обеспечение техносферы энергией и функциональная надежность этого обеспечения — ключевая практическая и политическая проблема как техносферы, так и системы МО/МГО на всю обозримую перспективу.

Политико-идеологические основы постсоветской системы МО и формирующегося миропорядка определяются не мифической «победой над коммунизмом» (он остался в Китае, где живет каждый пятый человек на планете), но отсутствием в современном мире и западной его части реальной левой альтернативы. Западный, под его влиянием и остальной мир идеологически поклоняются социал-реформизму или либерализму, ценностям и идеалам Просвещения либо в той или иной степени дискутируют с ними, отрицают их. Практически же нынешний мир в техносферной его части ушел неимоверно далеко от времени и общества, давших жизнь как названным воззрениям, ценностям, так и их отрицанию. Там же, где техносферы сегодня нет и перспективы ее появления неопределенны, мир как бы «не дошел» еще до сознания и представлений европейских Реформации и Просвещения.

Идеологии всех партий всех частей политического спектра — от либералов до коммунистов, — выстроены на идеях и ценностях, рожденных эпохой Просвещения. Все основные из этих партий хотя бы раз испробовали себя во власти и как минимум в этом отношении являются партиями статус-кво. Нигде не возникло нового видения современного мира и, на этой базе — новых политических стратегий и программ решения его проблем. Это дает основания утверждать, что политический спектр современного мира (включая компартии) смещен в сторону консерватизма и реакции. Особенно патологический характер такое смещение, отсутствие нового целостного видения современности и ее проблем и, как следствие, дефицит подлинно левой альтернативы приняли в пореформенной России, все заметные политические партии которой по западным критериям должны быть отнесены в спектр от правоконсервативных до реакционных.

Начиная с рубежа 80-х гг., на роль интегративного видения современного мира и прежде всего отношений человека с природой де-факто выдвигается идеология устойчивого развития (sustainable development). Неосуществимая в буквальном смысле, ибо она не дает видимой альтернативы западному способу хозяйствования, съедающему Планету в прямом смысле слова, эта идеология резче разделяет между собой развитые промышленные страны (техносферу, Центр) и развивающиеся (Периферию): первые видят в устойчивом развитии способ ограничить нарастающие ожидания и требования «третьего мира»; вторые — способ закрепить Запад на обязательствах реально и существенно содействовать развитию стран и экономик менее благополучной части современного мира. Но в том и другом случаях идеология устойчивого развития не сформулировала пока ни цельного видения мира первой трети XXI в., ни путей движения к нему.

Отсутствие левой альтернативы обедняет спектр находящихся в политическом обороте идей, видимых путей решения современных внутристрановых и международных задач; делает все более вероятным длительный период скольжения по пути традиционных подходов и политического консерватизма, чреватый взрывоопасным накоплением нерешаемых проблем и противоречий, в том

числе (если не в первую очередь) в системе МО. Вкупе с моноформационностью современного мира подобная политико-идеологическая его «однопартийность» может быть провозвестницей процессов, во многом аналогичных тем, что так хорошо знакомы россиянам по их личному и социальному опыту.

Между тем в мире наличествуют как минимум три важнейших отличия по сравнению даже с серединой XX столетия. Глобализация означает, что все страны (каждая в своей мере), хотят они того или нет, втягиваются в отношения и зависимости (экономические, экологические, технологические, иные) существенно более мощные, нежели сами государства, и тем самым встраиваются в структуру целостного взаимозависимого мира. Как следствие, если исторически внутренние потенциал и возможности государства выступали главным фактором положения данной страны в мире, то теперь все чаще и сильнее положение страны в иерархической структуре целостного мира определяет внутренние потенциал и возможности государств, и в особенности ведущих. Если раньше естественные преграды и территориальные масштабы страны могли служить достаточно весомым фактором ее безопасности, защищая от вторжений, то теперь страна может оказаться в жесточайшей экономической зависимости от внешних сил, не теряя при этом политической независимости и не подвергаясь военному вторжению.

Глобализация как явление не тождественна интернационализации — последняя существует с древнейших времен и означает вынесение во внешнюю, международную сферу явлений и процессов, бывших ранее сугубо внутренними. Глобализация возникла во второй половине XX в. и означает как минимум две вещи: (i) распространение некоторых явлений и процессов на весь земной шар; (ii) обретение отдельными субъектами мировых экономики и политики способности действовать в масштабах всего земного шара. Нет необходимости подчеркивать, что обе эти тенденции исходят из Центра и направлены к Периферии.

Международно-политические последствия глобализации включают, наряду со многими менее существенными:

—появление единственного государства (США), способного действовать глобально и имеющего глобальные интересы одновременно во всех важнейших сферах: в экономике, политике, военном деле, науке и технологиях. Ближайшие

кСША по уровню развития страны и группировки обладают глобальными способностями и интересами в одной-двух, но никак не во всех сферах. Тем самым в МО/МГО ставится проблема лидерства США и одновременно конкуренции за выход в область глобальных возможностей и закрепление в ней;

—с нарастанием объема связей и отношений глобального типа и уровня неизбежно обостряется проблема их регулирования. Причем для США эта проблема оборачивается такой гранью, как обеспечение способности США не просто влиять на те или иные стороны мировых экономики и политики (это они давно могут делать), но управлять направленностью и ходом именно глобального развития как наиболее для них важного. Для стран — потенциальных «олигархов» важнее всего было бы обеспечить относительно демократический характер такого управления. Для остальных государств первостепенной задачей становится ограничение эгоизма и произвола наиболее дееспособной части современного мира средствами, которые были бы совместимы с сохранением и развитием техносферы, поскольку без опоры на ее научные, информационные, технологические, материальные достижения и возможности решение проблем мира первой половины XXI в. цивилизованным образом окажется невозможно;