Внешняя политика и безопасность современной России - 1 - Хрестоматия - Шаклеина - 2002 - 544

— дальнейшее развитие тенденций к глобализации поставит в принципиально новое положение, в том числе в системе МО, институт суверенного государства, и без того уже на протяжении нескольких десятилетий испытывающий нарастающие вызовы во внутренней и во внешней сферах. Не касаясь внутренних проблем (главная из которых сепаратизм), подчеркнем лишь, что появление транснациональных корпораций, миграция по миру огромных капиталов и спекулятивных средств уже давно создали для государства проблему его отношений с этими явлениями, не до конца решенную и поныне. Международные отношения последней трети XX в. перевели в практическую плоскость и проблему ограничения в необходимых случаях извне меры реального суверенитета государства. Глобализация идет здесь гораздо дальше: государство должно быть поли- тико-правовыми средствами вписано в миропорядок и нести ответственность, в том числе материальную, за его серьезные нарушения. Не исключено, что и платить своего рода налоги на поддержание такого миропорядка.

Выводы из последнего имеют весьма далеко идущий характер. В МО исторически господствовали межгосударственные отношения (МГО), в результате чего даже сами МО стали отождествляться с МГО, и «модель» системы таких МО приняла отчетливо выраженный двухмерный (плоскостной) характер: МО представлялись полем силовых связей и взаимодействий одинаковых по их природе единиц. Такое видение МО разделяют школы геополитики и «политического реализма». Однако во второй половине XX в. впервые возникает имеющая объективную природу иерархия государств по комплексу качественных признаков их развития, что уже означает придание былой плоскости третьего измерения. Затем явление глобализации перемещает на высшие этажи иерархии государств самые значимые процессы мирового развития, не только закрепляя этим становление третьего измерения системы ТИО, но и придавая ему (силой и значимостью идущих на этом уровне процессов) системообразующую роль. Эти качества проявились еще в системе «холодной войны»; но с распадом СССР они становятся ключевыми для формирования нового, будущего миропорядка.

Тем самым, во-первых, положено практическое начало процессу становления внутриглобальных отношений как отношений внутренних или по природе их более близких внутренним, чем международным, хотя во многом вырастающих из последних. Во-вторых, в системе внутриглобальных отношений межгосударственные отношения сохраняют (или даже увеличивают) свои объемы, место, значение; но перестают быть международными, становясь специфической частью внутренних (разумеется, это пока наметившаяся тенденция, а не свершившийся факт). И в-третьих, становление внутриглобальных отношений не пойдет прямолинейно хотя бы потому, что государства начнут все сильнее сопротивляться девальвации их суверенитета. Силы же, заинтересованные в укреплении глобалистского начала, будут, скорее всего, искать опоры во внутригосударственных сепаратизмах, а также в тех государствах, которые будут испытывать острую нужду во внешней поддержке своих правящих режимов, не имеющих необходимой им поддержки и опоры внутри.

В итоге международно-политическая глобализация будет, скорее, всего развиваться в сложной взаимосвязи с процессами локальных суверенизаций, равнодействующей чего станет, вероятно, укрепление тенденций к регионализации в отношениях между малыми и/или средними государствами; внутри крупных многонаселенных и многонациональных государств; а также между малыми

и/или средними государствами и регионами крупных государств. При этом социальная опора глобализации в современном мире имеет отчетливо западные происхождение и формы; все прочие окрашены в локальные цвета. Она западоцентрична по происхождению всех важнейших ее компонентов (знания, средства, технологии, структуры и т.п.) и американоцентрична по роли в ней экономики, национальной валюты и военной силы США.

На какие сроки может прийтись политически активная стадия подобной трансформации постсоветской системы МО и, следовательно, когда разумно ожидать появления устойчивых признаков миропорядка, наследующего нынешней, явно переходной системе?

По-видимому, ближайшие 10–15 лет (условно до 2010–2012 гг.) просто слишком короткий срок, чтобы в мире успели произойти новые радикальные сдвиги (гипотетически даже распад КНР не дал бы в эти годы миросистемного эффекта, сравнимого с тем, которым отозвалась ликвидация СССР). Нынешний постсоветский миропорядок будет в ряде его аспектов эволюционировать, но в основном и главном останется, видимо, узнаваем. Альтернатива капитализму, его идеям и ценностям пока даже не просматривается. Как бы ни ограничивался объективно суверенитет государства, альтернативы ему как институту также не видно. Никакие культура или сочетание культур не смогут заменить собой даже за десятилетия то, что западная цивилизация наработала за две с лишним тысячи лет. Ни одна страна или группа государств не сумеют приобрести потенциалы, по всем основным направлениям и комплексно (а не по одному и в изоляции от иных) соизмеримые с потенциалом США. В самих США тенденции постимперской энтропии (если и когда они проявятся) не успеют развиться в такой степени, чтобы поставить под угрозу и тем более изменить в значимо худшую сторону относительные вес и позиции США в мире.

Однако система МО/МГО будет в этот период эволюционировать. Наиболее вероятным направлением такой эволюции представляется реагирование отдельных компонентов и системы в целом на то, что с течением времени будет все более восприниматься как консервация статус-кво в мире, выгодная лишь успевшим преуспеть. Особую роль в стимулировании таких процессов может сыграть глобальный кризис, аналогичный кризису 1929–1932 гг., вероятность которого растет, судя по всему, не по дням, а по часам.

В более отдаленной перспективе (явные признаки и тенденции— за пределами 2015 г.; достаточно далеко продвинувшиеся явления и процессы— за пределами 2025 г.) постсоветская система МО неизбежно должна будет измениться просто в силузаконовразвития, нотакжеипопричинам, отчастизримымужесейчас. Это:

•объективная невозможность для США неопределенно долгое время сохранять в неприкосновенности первооснову своего лидерства в мире — роль доллара в мировой экономике;

•завершение эпохи «мира белого человека», когда основные социальноисторические изменения были связаны со сменой формаций, и начало долгого, видимо, этапа, когда центр тяжести исторических перемен смещается в цивилизационную сферу (не вытесняя вовсе, но дополняя формационные факторы);

•выживание экологически целостного мира требует созидания его политической целостности, что изменит систему МО (в противном случае природа найдет массу способов отбросить назад зарвавшегося человека и его неадекватные образы жизни и хозяйствования);

•сопротивление становлению такой целостности «аукнется» резким торможением мирового развития, что тоже изменит систему МО (но в другом направлении и с иным качеством);

•дальнейшее закрепление и развитие техносферы потребует повышения надежности ее функциональных подсистем, а поскольку таковыми оказываются целые государства, тотакжеприведетвтомчислекизменениюсистемМО/МГО.

Если высказанное выше в общем и целом верно, то критическим оказывается отрезок примерно с 2012 до 2025 гг.: на эти полтора десятилетия придется, повидимому, разворот постсоветской системы МО от прошлого к будущему (подобно тому, как ялтинско-потсдамская система развернулась на рубеже 60-х гг. от политического засилья итогов Второй мировой войны к началу ракетно-ядерной конфронтации и всему тому, что определяло далее ее эволюцию до конца 80-х гг.).

Можно выделить несколько групп противоречий, способных иметь центральное значение для эволюции МО/МГО в первые два десятилетия XXI в. Это,

впервую очередь, все сильнее заявляющее о себе противоречие между США, с одной стороны, и теми наиболее динамично растущими странами и группировками государств, что могут претендовать на качественно новый вес в составе группы стран-олигархов или вхождение в нее. До какого предела потерпят США такой рост; каким образом и какими средствами станут они устанавливать его количественные и, главное, качественные рамки; какие государства, как и в какие сроки смогут вырываться за эти пределы?

Растущее значение будет приобретать разрыв между потребностями управления сферой МО, особенно на глобальном уровне, и дефицитом средств такого управления (включая дефицит готовности принять его). В создаваемый дефицитом вакуум, особенно в ситуации обострения противоречий внутри олигархической группировки ведущих государств, может устремиться стихия, знающая один регулятор — силу. «Столкновение цивилизаций» потребовало бы предварительно какого-то их организационного оформления, создание которого меняло бы положение института государства в системе МО и во внутристрановой сфере и, вероятнее всего, натолкнулось бы на явное и скрытое сопротивление большинства государств, сломить которое можно было бы только ставкой на наиболее фанатичные силы этноконфессионализма (религиозные, национал-патриотические и/или как-то сочетающие религиозную ортодоксию с национализмом).

Разрыв между беднейшими и наиболее богатыми странами сам по себе вряд ли станет угрозой для любого будущего миропорядка. Он, однако, может сыграть роль порохового погреба в случае, если противоречия между государст- вами-«олигархами» побудят отдельные из последних пойти на более широкое использование в борьбе с конкурентами средств и методов манипулирования некоторыми процессами мирового развития.

На всю обозримую перспективу процессы мирового развития, эволюции МО и МГО будут оставаться по их природе и протеканию преимущественно стихийными (отход от стихийности требует наличия соответствующих знаний и практических возможностей, чего в данных сферах нет). Поэтому прогнозирование их эволюции на базе моделей прагматически-рационального типа будет, скорее всего, недостаточным и должно быть дополнено оценкой факторов иррационального порядка, а также прогнозами эволюции сознания и мышления; основных линий развития человеческой психики; центральных направлений и те-

чений политико-идеологических процессов (такие прогнозы выполнимы в принципе уже на сегодняшнем уровне знаний).

Глубочайшие перемены, произошедшие на протяжении XX столетия в образе жизни и хозяйствования наиболее развитой части планеты, не могут не отразиться на политической организации мира. Накапливаясь по ходу века, эти перемены и их значение очень долго отодвигались на задний план, затмевались действительно крупными или только казавшимися таковыми событиями, явлениями и процессами международной жизни: мировыми, локальными, гражданскими войнами, национально-освободительными движениями, идеологической борьбой, ракетно-ядерной конфронтацией, иллюзиями социальнополитического, конфессионального, технократического порядков.

Ликвидация СССР, вызвавшие ее и вызванные ею перемены в мире враз осыпали эти истлевающие одежды мировой политики, сшитые по моде далекого исторического прошлого. На авансцену международной жизни выходят действительные проблемы современного мира:

•его относительная (и абсолютная?) перенаселенность, усугубляемая неравномерным распределением населения по странам, регионам и центрам техноэкономического развития планеты;

•непропорционально быстрое увеличение в общем населении планеты доли социальных категорий, по объективным причинам менее всего способных интегрироваться в техносферу;

•необходимость осознания целостности техносферы, значения ее для сохранения жизни на планете, поддержания ее нормального функционирования, а для этого — надежной энергообеспеченности;

•необходимость определения и установления нового баланса между человеком, техносферой и естественной средой, что требует объединения этих компонентов в рамках общей системы управления; все более острая потребность изменения образов жизни и хозяйствования на планете, которое позволило бы отодвинуть дальшеугрозу исчерпания жизненно важных невозобновляемых ресурсов.

Эти проблемы можно затушевывать идеологическими догмами и политическим лицемерием. Но неспособность человека и государств хотя бы начать осознанно решать их по существу неизбежно приведет в действие стихийные механизмы саморегуляции мирового развития, которые в складывающихся условиях объективно должны будут снизить — и существенно, — антропогенную нагрузку на Планету, а значит, резко и надолго затормозить темпы и изменить качество мирового развития. Если такие механизмы окажутся «включены», их масштабы и содержание проявятся также ближе к концу первой четверти XXI в., добавив свое влияние в формирование следующего миропорядка.

За пределами 2025 г. игнорировать проблемы народонаселения, глобальной организованной преступности, экологии, регулирования мировой экономики и, вероятно, многие иные станет невозможно. Это потребует развития глобального политического процесса, который уже не сможет опираться на роль и возможности одних лишь США, и который объективно объектом и предметом регулирования будет иметь институт государства в его взаимосвязи с системами международных и внутриглобальных отношений. «Трехмерность» международной жизни станет самоочевидной, необходимость для государства вписываться в глобально-социальные отношения — императивной. Статус (а с ним и возможности) государства в мировом сообществе будут, вероятно, производны от места

страны в системе жизнеобеспечения техносферы, от типа и содержания выполняемых по отношению к ней функций.

Возможные под влиянием перечисленных факторов траектории изменения постсоветской системы МО/МГО включают как минимум две принципиально разные модели и набор вариантов в каждой из них.

«Двухмерная» модель: при сохранении былого, преимущественно межгосударственного содержания международных отношений дальнейшая эволюция нынешней постсоветской системы МО может пойти по пути:

(a)ее трансформации в более жесткую авторитарную и отказа даже от показной олигархичности. Это могло бы сигнализировать о начале фазы, предшествующей подрыву экономического здоровья США, а тем самым их места и роли в мировых экономике и политике;

(b)эволюции в сторону большей олигархичности при расширении числа государств-олигархов до 10–12 и росте вероятности появления серьезных трений

и разногласий между самими олигархами; (с) постепенной демократизации системы МО, если и когда в политиче-

ской борьбе с другими государствами-«олигархами» США как первые среди равных почувствуют необходимость все более опираться на ведущие развивающиеся государства.

«Трехмерная» модель: при постепенном усилении тенденции к трансформациичастиМОвовнутриглобальные отношенияцелостного ивзаимосвязанного мира с вычленением в них политических МГО как специфической области, эволюция постсоветскойсистемыМОможетизбратьиныесодержаниеинаправленность:

(d) резкая и достаточно продолжительная «анархизация» МО в целом и/или отдельных региональных их подсистем в случае быстрого («обвального», посткризисного) распада лидирующей роли США в современной или слегка трансформированной системе МО/МГО;

(е) становление (с опорой на вес, роль и возможности США и НАТО) абсолютно необходимых самим США и Западу в целом механизмов глобального регулирования, обладающих достаточно высокой степенью надежности обеспечения желаемых результатов, а потому способных де-факто ограничивать при необходимости суверенитет практически всех иных участников систем МО/МГО;

(f) расширение сфер международной жизни и системы МО таким образом, что МГО, не теряя своего значения, будут постепенно все более оттесняться с того монопольного положения, которое они до сих пор занимали, образуя объект и предмет регулирования системы внутриглобальных отношений.

Авторитарная, моноформационная система МО, с которой Планета входит в XXI век, в долговременной — за пределами 12–15 лет — перспективе не может измениться. Проблема не в том, состоятся ли такие изменения; но в сроках их начала; в формах, которые они примут; и — специально для России — в заблаговременном выборе стратегии национального развития: приспосабливаться ли к тому миру, что есть сегодня, будет завтра и был вчера, т.е. к миру прошлого; или же строить стратегию национального развития и линию ее международного обеспечения в расчете на мир будущего, который еще только рождается из взаимодействия традиционных тенденций международной жизни с новыми, в том числе потенциально новыми и исключительно важными по их потенциальным последствиям. В том и другом подходах есть свои преимущества, опасности и риски.

* * *

В отечественных рассуждениях о грядущем месте России в мире четко обозначились и доминируют на протяжении всех 90-х гг. две крайности, которые можно обозначить «Россия — великая держава» и «Россия — гиблая страна». Сторонники первой полагают, что из смутного времени перестройки и либеральных реформ Россия выйдет возрожденной и упрочит свое положение великой державы или даже сверхдержавы в мире. Дай-то Бог; однако ни одна из объективных тенденций мирового и отечественного развития не указывает пока в этом направлении, а погоня за «великодержавностью» как таковой способна сделать окончательно и необратимо неконкурентоспособными в мире российские экономику, общество и государство.

Адепты второй, крайне пессимистически оценивая внутренние состояние

инаправленность развития страны, исходят из того, что никому в мире Россия и ее ресурсы не нужны, все ниши в мировой экономике заняты1, а потому будущее страны — в средней части «третьего мира», не выше. Но природные богатства России рано или поздно будут востребованы мировой экономикой вследствие общего истощения невозобновляемых ресурсов планеты. Принципиально важно, однако, произойдет ли это в условиях, когда государство и страна будут нужны собственным народу и его элитам, а не только внешнему миру; или когда отчуждение между обществом и государством, народом и элитами зайдет настолько далеко, что в грязи на дороге будут валяться не только российская власть, но и территория с ее ресурсами. Между тем элиты России вели себя в XX в. так, будто были и остаются уверены в своей способности существовать и благоденствовать без страны и народа.

Упроблемы востребованности российских ресурсов внешним миром есть

иеще одна грань: сейчас, после тридцати с лишним лет жизни на нефтедоллары, уже бесспорно, что любое проедание национальных ресурсов, будь то нефти, газа или чего угодно еще, само по себе способно обречь страну только на прозябание, нарастающее отставание и зависимость от внешнего мира, и ни на что иное. Достойное место в мире, в чем бы оно ни выражалось, может быть результатом лишь созидательных усилий. Не случайно Центр современного мира образуют промышленно развитые страны, а не те, кто получает хорошие доходы от энергоэкспорта. К тому же зависимость техносферы от импорта энергоресурсов вынудит ее взять под более жесткий контроль страны-экспортеры.

Крайности минимально вероятны именно потому, что обозначают пределы диапазона возможных состояний системы, явления, процесса. Нам не известны исследования, авторы которых взяли бы на себя нелегкий (и политически неблагодарный) труд проанализировать «серую зону» между названными крайностями. Между тем именно в ней будет, скорее всего, располагаться реальная траектория развития России и ее роли и места в мировой системе.

Априори можно утверждать, что весомость России в мире XXI в. определится социальной и экономической эффективностью внутренних трансформаций, а знак ее весомости (плюс или минус) — наличием и содержанием моральной компоненты этих преобразований. Отдача от будущего места России в мире также во многом, если не в главном определится внутренним подходом: будет ли Россия, как прежде, приносить свои человеческие и материальные ресурсы на алтарь завоевания, удержания некоего умозрительного «места в мире» (как бы и

чем оно ни определялось), или же вопреки своей исторической наследственности постарается извлечь максимум пользы из своего фактического положения в мире, каким оно сложится, для нужд и целей национального развития. Не место красит… и страну тоже, но страна — место. Можно ли считать «недостойным» место в мире тех государств, которые, не обладая особым статусом, ядерным или просто внушительным обычным потенциалом, этап за этапом упорно поднимаются по лестнице социально-экономического роста, развития?

Постановка задачи «поиска места в мире» поднимает целый ряд неизбежных вопросов. Нужно ли искомое место в неких конкретных, осознаваемых целях (и каких именно), или же как самоцель, своего рода национальный полити- ко-психологический комплекс? (Заметим, что на этот вопрос не отвечает в России никто из адвокатов такого поиска.) В любом случае, какими критериями оценивается искомое место; по каким признакам можно судить о мере продвижения к нему, его достижении (сегодня РФ формально великая держава, постоянный член Совета Безопасности ООН, экономический лидер СНГ; но ясно, что адвокатам поиска всего этого недостаточно)? Наконец, какой России и в каком мире? Совершенно очевидно, что при прочих равных условиях (объемы ВВП, экономическая и политическая стабильность, размеры военного потенциала, пр.) социально-политическое качество России как общества и государства определит отношение к ней мира: будет ли Россия демократией или деспотией, какими окажутся в ней положение человека, уровень и качество его жизни и т.д. Очевидно и то, что отношение внешнего мира к России будет определяться во многом характером самого этого мира: будет ли он построен на силе или утверждении международного права, станут в нем доминировать тенденции интеграции и сотрудничества или, напротив, сепаратизма и конфликта, и т.д.

Иными словами, поиск места в мире, не подкрепленный весьма конкретными и практическими, объективно измеримыми указаниями на то, о чем именно идет речь и насколько реально достичь желаемого, — такой поиск опасно смахивает на новую идеологизацию внешней и внутренней политики, угрожает снова сделать страну и общество, усилия и благополучие народа, национальную безопасность России заложниками идеологических химер и ничем не обоснованных амбиций.

Альтернатива такому положению — вписывание России (путем сочетания внутренних реформ, укрепления государства, дальновидной и прагматической внешней политики) во внутриглобальные отношения и мировую экономику исключительно в целях национального развития. При таком и только таком подходе применимы объективные критерии желаемого и фактического места страны в мире, меры продвижения к нему, цены прогресса в целом, его отдельных компонентов и стадий. Объективное состояние России к концу XX в. и особенно его эволюция на протяжении 90-х гг. стимулируют пока скорее новые утешительные иллюзии, лихорадочную смену приступов величия и самобичевания, нежели прагматический подход к проблеме места и роли страны в мире. Не вдаваясь в количественные и иные оценки этого состояния, отметим лишь, что от оппозиции до правительства все политические силы и все эксперты едины в констатации наличия в стране глубокого и затяжного системного кризиса, существенного ослабления ее обороноспособности и вытекающих отсюда тревожных перспектив, усугубляемых опасным ростом внешней задолженности, нагнетанием социальных проблем и сокращением населения страны. Но было бы неверно оцени-

вать лишь внешнюю сторону сложившегося в РФ положения, опуская содержание происходящих процессов.

Всовременной системе МО России номинально принадлежит место великой державы (по итогам Второй мировой войны, все менее актуальным, и по признаку обладания ядерным оружием), а также символическое место (но не реальное право голоса) в G8. Однако по всем объективным параметрам (кроме объемов накопленного ядерного оружия) Россия — развивающаяся страна, притом даже не входящая в группу наиболее развитых из развивающихся. На протяжении 90-х годов она все более закрепляется в этом своем качестве. По существу, только сохранение на всю обозримую перспективу ядерного оружия и/или способность заменить или дополнить его реально применимыми средствами угрозы сравнимого или более высокого качества могут удержать за Россией даже нынешние номинальные места в системе МО.

Характер и общую направленность внутреннего развития РФ можно считать объективно определившимися, но субъективно еще не осознанными и даже отрицаемыми. «Точка возврата» во внутренних преобразованиях пройдена: в России нет и на обозримую перспективу не просматривается социальных сил, хотя бы теоретически способных развернуть страну назад или, напротив, двинуть ее качественно по-новому вперед. В то же время: (а) характер преобразований не определяется потому, что такое определение никак не вписывалось бы в текущие интересы элиты и режима. Ни одному из используемых ярлыков фактическое развитие не соответствует (хотя несет в себе частные признаки каждого); (б) необратимость перемен по сравнению с советским прошлым не означает безальтернативности дальнейшего развития: в рамках свершившихся преобразований возможны разные траектории предстоящей эволюции; (в) в отсутствие определения развития и социальных сил, заинтересованных и способных называть вещи своими именами, развитие в обозримой перспективе обречено и дальше носить преимущественно стихийный характер.

ВРоссии происходят не реформы (это лишь политический ярлык, равно дезориентирующий аналитиков, публицистов и практиков), но глубокая качественная трансформация. Определяющими ее сущность и направленность признаками являются следующие:

— произошло спровоцированное элитой и в интересах элиты отстранение партии-церкви от власти и становление светского государства. Процесс этот принял форму ликвидации СССР;

— сохранение и даже укрепление безусловного доминирования коллективной собственности как формационной основы и господства государства над обществом как политико-правовой основы устройства самого государства, экономики и политики;

— происходит выдвижение на господствующие позиции класса госбюрократии и формирование своего рода «коллективистского псевдодемократического неофеодализма»;

— переходный характер нынешних порядка и режима, диктуемый отсутствием психологической и даже правовой легитимности у уже свершенной приватизации, высокой вероятностью очередного передела собственности и одновременно необходимостью избежать его срыва в неконтролируемые стихийносиловые формы в масштабах страны.

В совокупности все это означает скорее мутацию и эволюцию системы коллективистской собственности, чем исторический возврат России в формацию частнособственническую. Частная собственность вернулась в Россию как явление; но по ее положению и масштабам она пока еще очень далека от того, чтобы всерьез и на длительные сроки определять что-либо в экономике, обществе, государстве. Кризис августа 1998 г. показал предельную уязвимость крупнейших частных состояний в отношениях с государством.

Объективное состояние страны диктует комплекс первостепенных долговременных задач на стыке внутреннего развития России и ее взаимодействий с внешним миром, слабо зависящий от того, какие политические силы будут находиться у власти в РФ в тот или иной период. Основные из этих задач — сохранение страны; удержание эффективного контроля над ее территорией, ресурсами, экономикой; преодоление сопротивления тех внешних сил, что не заинтересованы в становлении сильной и влиятельной в мире России и активно противодействуют ее возрождению.

Процессы, запущенные ставкой на ликвидацию бывшего Союза, не исчерпают себя, пока не завершатся расчленением самой РФ или не будут абортированы политически. Поэтому задача сохранения страны предполагает удержание целостности государства территориально, но еще более содержательно: формула «суверенитет в суверенитете» может привести к положению, когда в междуна- родно-правовом смысле территориальная целостность РФ будет соблюдена; но содержательно страна окажется фактически поделенной на замкнутые, отгороженные друг от друга экономическими и таможенными барьерами анклавы.

Задача контроля над территорией, ресурсами, экономикой имеет два аспекта: внутренний и внешний. Во внутреннем отношении это проблема дееспособности и эффективности федеральной власти на всей территории РФ, тесно связанная с задачей сохранения страны. Следует заметить, однако, что фактический контроль над ресурсами, экономикой и территорией не обязательно должен носить формальный государственный характер, и что во многих случаях контроль неформальный способен оказаться намного действенней. Во внешнем плане это предотвращение установления контроля иностранных государств и финансово-экономических группировок над российскими территорией, ресурсами и экономикой через механизмы международных финансово-экономических отношений или иными путями.

Преодоление сопротивления внешних сил, не заинтересованных в становлении сильной и влиятельной в мире России, — задача, роль и значение которой могут легко быть прослежены на опыте большинства развивающихся стран. Включение средней по экономическим масштабам страны (а Россия именно такова) в мировую экономику неизбежно происходит через противоборство двух групп интересов в самой этой стране: компрадорских и национальных. Первые связаны главным образом с внешними капиталами и интересами; победа компрадоров всегда и везде заканчивается разграблением страны и перечеркивает перспективы ее качественного развития. Победа же национальных интересов чаще всего ведет к различным формам протекционизма, самоизоляции и тоже консервирует отставание. Оптимальная линия восходящего развития страны требует тонкого политического и финансового балансирования на стыке интересов национальных и глобальных, и потому она всегда результат большого искусства.

Применительно к России как ядерной державе с теоретически огромными практическими возможностями есть еще одна, значительно более важная грань проблемы в ее отношениях с Центром мировых экономики и политики: это во- енно-стратегическая и политическая нагруженность процесса интеграции постсоветской России в мировое хозяйство. Поскольку СССР прекратил существование самостоятельно, а не вследствие нанесенного ему извне поражения, объективно для Запада, и прежде всего для США, на первом месте стоят задачи их собственной безопасности (т.е. демонтажа бывшего советского, ныне российского ядерного потенциала и гарантии против возрождения СССР, особенно в неокоммунистической форме, равно как и гарантии военно-экономической слабости России на случай прихода к власти в ней любых экстремистских сил). Такое поведение Запада не признак его враждебности к России, но проявление нормального стремления перестраховаться против любых мыслимых, тем более реальных угроз. Этот военно-политический пейзаж дополняют проблемы вхождения новой России в мировую экономику. По понятным причинам Запад заинтересован в открытии российского рынка для своих капиталов, технологий, товаров и услуг в гораздо большей степени, нежели в открытии собственных, и без того высококонкурентных рынков для России. Открытие российского рынка предполагает его организацию на нормальных для современного мира принципах, а ради этого — поддержку политических перемен внутри России. Выход же России на мировые рынки объективно означает, что она пытается втиснуться в мировую экономику и социальную стратификацию государств и элит, все «ниши» в которых уже давно сформировались, плотно заселены и добротно оборудованы обитателями для обороны от аутсайдеров.

Само собой разумеется, что Россия наталкивается при этом на широкое и вязкое противодействие на всех уровнях. И это тоже нормально для системы конкурентных рыночных отношений. С учетом изложенного, позиция Запада по отношению к России в 90-е гг. именно такова, какой она логически и должна быть: помощь (политическая, материальная, иная) России в уходе от советского наследия (места и роли КПСС; от самого СССР, от централизованной плановой экономики; от ядерной и обычной военной мощи); помощь в предотвращении опасных социальных дестабилизаций, способных вернуть к власти силы прошлого; помощь и поддержка в открытии российского рынка мировому (но не наоборот). И не более. За все остальное российским государству, бизнесу, элитам предстоит очень долгая и напряженная политическая и экономическая борьба. Запад упрекнуть здесь не в чем: все это тоже нормально для современного мирового рыночного хозяйства.

Думается, дилемма России не в том, останется ли она великой державой, преуспеет в очередной модернизации на пути догоняющего развития, вытянет в лотерее Истории долгожданный счастливый билет — или потерпит во всем этом неудачу. Опыт России доказывает, что задачи великодержавности можно и легче выполнять не для народа, а за его счет. Центральная и самая серьезная дилемма России — то, что в целостный глобализирующийся мир, где правят экономика и финансы, она входит, внутренне не готовая к конкуренции на тех уровнях и в тех сферах, что определяют местоположение государств в иерархии современных мировых экономики, политики, развития. При этом не готовая в самой опасной для нее сфере: в качестве ее социальной и политической элит, в степени их (не) компетентности, в их политической и корпоративной разобщенности, в трагическом