Внешняя политика и безопасность современной России - 1 - Хрестоматия - Шаклеина - 2002 - 544

африканской культуре и т.п. Определенные отголоски этих процессов докатились и до наших берегов.

Сделав своего рода «прозрачными» границы национальных государств, глобализация вывела на авансцену общепланетарного масштаба целую плеяду новых действующих лиц (или «акторов», как говорят политологи), весьма разношерстных, со своими собственными интересами и целями. Это и экологические и правозащитные движения, и транснациональные корпорации, и террористические организации, и многие, многие другие, вплоть до отдельных политических, религиозных и иных лидеров (скажем, тот же Усама бен Ладен). Другими словами, глобализация резко увеличивает объем человеческой массы, вовлеченной в международные отношения, мировые дела, делает традиционную дипломатию лишь одним из механизмов международного общения, урегулирования спорных проблем и, если хотите, вообще политического менеджмента.

Как следствие, нынешняя картина мира оказывается крайне сложной по сравнению с еще недалеким прошлым, когда на мировой арене фактически действовали лишь несколько десятков национальных государств и межгосударственных организаций. У этих новых действующих лиц, особенно с учетом технологического уровня развития мира, появились возможности использовать их в своих узкогрупповых целях, что порождает новые угрозы политического терроризма, особенно опасные при использовании оружия массового уничтожения.

В этой связи, как уже было сказано выше, нередко возникает сомнение в том, что глобализация действительно является магистральной и долгосрочной тенденцией развития мира. Иногда звучат голоса, предсказывающие наступление нового мирового экономического кризиса, следствием которого будет конец глобализации и переход мира к экономической и иной автономизации регионов, чуть ли не к новой автаркии. На наш взгляд, ошибка, которую допускают сторонники этой точки зрения, в том, что они воспринимают глобализацию так, как она виделась в 70–80-х годах, а именно — как глобальную и универсальную. На самом деле процесс развития намного сложнее. Он никогда не идет ровно, «как Невский проспект» (используя известное сравнение). Глобализация — это лишь самый общий вектор мирового развития, своего рода равнодействующая самых разнообразных сил и тенденций. Что же касается конкретного региона или конкретного исторического периода, то здесь мы можем обнаружить и элементы регресса, в том числе и автономизации. Заметим, однако, что даже в средневе-

ковой Европе, с ее феодальной раздробленностью, мы все же можем проследить общий процесс глобализации, тогда — на религиозной основе. Сегодня такой основой все в большей степени выступают современные технологии и средства связи, которые крайне сложно разрушаются (их зона действия, правда, может сужаться) даже в условиях глобального экономического кризиса или вселенской катастрофы, если она, конечно, не приведет вообще к гибели цивилизации.

Действительно, наряду с глобализацией, а возможно, и как реакция на нее (что отражается в том, что развитие экономической интеграции нередко сопровождается политическим сепаратизмом10), мы нередко сталкиваемся с фрагмен-

тацией, дифференциацией мира, обособлением отдельных регионов, областей.

Как справедливо замечает директор СИПРИ А. Ротфельд, «отношения в современном мире определяются, с одной стороны, центробежными процессами (глобализацией или интеграцией), а с другой — центростремительными (фрагментацией, эрозией государств)»11.

Заметим в этой связи, что даже вроде бы неплохо внутренне интегрированная Западная Европа становится сегодня, по сути, единой Европой регионов. Однако эта специализация регионов, которую мы сейчас наблюдаем, вовсе не противоречит общему глобальному вектору. Более того, можно предположить, что различные регионы (а иногда и отдельные города) мира все больше будут специализироваться и образовывать финансовые центры (как, например, Сингапур), научно-технические (по примеру Силиконовой долины), рекреационные, туристические и другие центры.

Проблема, однако, заключается в том, что нередко процесс дифференциации выражается в крайней форме конфликтных отношений с применением силы. Их не избежала даже благополучная и цивилизованная Европа. В результате на смену угрозе глобальной войны пришли новые разновидности гражданских конфликтов и войн. Они плохо управляемы, поскольку, как правило, ведутся вне каких бы то ни было моральных и юридических норм и ограничений. Не случайно все чаще звучат сравнения современного мира со средневековой эпохой хаоса. Целые регионы, прежде всего конфликтные, становятся некими «серыми зонами», где экономическая или иная деятельность оказывается или вовсе невозможной, или крайне ограниченной. Одновременно наблюдается рост количества вновь образованных государств — часто слабых, неконсолидированных и нестабильных. Они-то чаще всего и становятся зонами возрождения архаичных

ипоявления новых гражданских конфликтов и войн, освящаемых лозунгами религиозного фундаментализма и агрессивного национализма и ведущихся с исключительной жестокостью. В результате всех этих процессов, как образно за-

мечает французский исследователь Ж.-М. Геено, глобализация не рассеивает тот «туман войны», о котором говорил еще К. фон Клаузевиц12.

Таким образом, в современном мире мы наблюдаем отчетливое действие по крайней мере двух противоположных тенденций — глобализации и связанных с ней процессов кооперации и интеграции, с одной стороны, и дезинтеграции, фрагментации, автономизации и т.п. — с другой. По образному выражению известного американского исследователя-международника Дж. Розенау, мир конца XX столетия характеризуется «фрагмегративностью» («fragmegrative» как одновременное действие фрагментации — «fragmentation» и интеграции — «integration»). Более того, для него эта «фрагмегративность» является своего рода знаковой чертой «новой эпохи», в которую вступает современный мир.

Зададимся вопросом: действительно ли «фрагмегративность» становится неотъемлемым качеством вновь складывающейся структуры мира? Что ж, все больше данных и факторов, которые оказываются в распоряжении представителей самых различных дисциплин — исследований международных отношений, мировой политики, сравнительной политологии, политической экономики и др., — подсказывают положительный ответ на этот вопрос.

Английский исследователь К. Бус полагает, что «взаимодействие между глобализацией и фрагментацией указывает на новый век, который, возможно,

будет больше похож на пестрое и беспокойное средневековье, чем на статичный двадцатый век, но учтет уроки, извлеченные из того и другого»13. Трудно сказать, так ли это, но подчеркнем, что современная «фрагмегративность» вряд ли является чертой «ставшего» мира, а характеризует скорее всего именно его переходность из одного состояния в другое и связана с ломкой прежних структур

ивыстраиванием новых. Выходя за рамки «национальных квартир» отдельных

государств, он становится похож скорее на развернутую сеть по типу Интернета со множеством узлов и сплетений, чем на «пестрое средневековье». Вот почему ведущий обозреватель «Нью-Йорк тайме» Томас Фридман в своей нашумевшей книге «Лексус и оливковое дерево» утверждает, что если символами холодной войны были стена, разъединяющая миры, а также «горячая линяя» между Москвой и Вашингтоном, позволявшая, по крайней мере, сверхдержавам до определенной степени контролировать развитие мира, то символом современной эпохи стал Интернет, при помощи которого все участники мирового сообщества «управляют» миром и вместе с тем никто не имеет всеобщего контроля над ним. В эпоху холодной войны традиционным вопросом о силе был следующий: «Какими боеголовками вы располагаете?» Сегодня этот вопрос звучит по-другому: «Насколько быстро работает ваш модем?»

В результате современный мир «перехода» оказывается миром кризисно-

го этапа развития, а поэтому и требует кризисного управления, причем не столько в экономическом, сколько в широком общеполитическом смысле14.

КРИЗИСНОЕ УПРАВЛЕНИЕ

Противоречивость и неравномерность глобализации современного мира как раз и характеризует болезнь «переходного возраста» цивилизации. Сегодняшний мир — плохо управляемый, мало предсказуемый, с высокой степенью неопределенности. Мир, где много действующих лиц. Мир со множеством взаимоувязок, взаимосвязей и взаимоуязвимостей. Мир, где экономика, экономическое развитие гораздо больше, чем раньше, вплетены в более широкий контекст социально-политических изменений. (В качестве курьезного примера заметим в скобках, что концерн «Мерседес» сегодня особое внимание уделяет машинам с повышенной защитой, бронированным кузовом и стеклами, исходя из нестабильности развития таких регионов, как Латинская Америка, Африка, территория бывшего СССР.) Сейчас для нас необходимо подчеркнуть важность именно политического фактора для определения стратегии экономического развития, пусть даже и отдельно взятого концерна.

Построить законченную модель «эпохи», которая придет на смену прежней, сегодня вряд ли возможно по крайней мере по двум причинам. Во-первых, эта новая эпоха находится в процессе своего становления. Мы пока можем констатировать, используя метафору американского исследователя У. Зартмана, предложенную им, правда, в отношении урегулирования конфликтов, что «структуры созрели» для смены «эпох». В этом суть переходного периода, его же направленность во многом будет определяться теми решениями и действиями, которые будут предприняты участниками мирового сообщества на политической арене.

Мы вряд ли сможем изменить описанные выше глобальные характеристики современного мира, однако мы можем приспособиться к нему и тем самым

свести к минимуму возможные негативные последствия, смягчить их. Что же для этого необходимо? Мы должны признать, что в ближайшем будущем нас скорее ждет режим кризисного управления, причем не столько в экономиче-

ском, сколько в широком общеполитическом смысле.

Стало быть, резко возрастает значение политического менеджмента, причем на всех уровнях — глобальном, национальном, в рамках отдельных корпо-

раций, движений и так далее. Время любителей в политике уходит. Нужны по-

литики-профессионалы, и в том числе профессиональные политические аналитики, способные не только оценить всю многомерность — экономическую, политическую, социальную, культурную — современной общемировой, национальной, региональной и локальной ситуации, но и адекватно действовать в ней. И задача эта имеет не только прикладной образовательный, но и общестратегический характер. В конечном счете, от этого будет зависеть, сумеем ли мы найти адекватные ответы на все вызовы «переходного возраста» современного мира и найти свое место в его вновь формируемом социально-политическом и экономическом пространстве.

В этом смысле, разрабатывая новую внутриэкономическую и внутриполитическую стратегию России, мы со всей неизбежностью оказываемся перед дилеммой: мы должны либо вернуться к идее самоизоляции, опустить очередной «железный занавес» и тем самым пытаться «обезопасить» себя от внешних потрясений, либо считаться с внешними факторами, которые, похоже, все с большей силой будут влиять на наши внутренние процессы. К сожалению, третьего здесь не дано. Однако, похоже, что и первый путь — путь самоизоляции — скорее иллюзорен. Глобализация, тем более с ее современными темпами, безжалостна к тем, кто оказывается на периферии, делая их все беднее и нестабильнее.

Другое дело, что, выбрав второй путь, мы тем не менее можем поразному вписываться в общий процесс глобализации. Было бы неразумным, расточительным и бесперспективным пытаться слепо копировать конкретные траектории развития других, пусть в чем-то даже более успешных стран. Напротив, как это ни парадоксально, но приспособление и вписывание в глобализацию дает широкое поле для учета национальной специфики в различных областях и сферах, для развития уже накопленных ресурсов (технологических, духовных, культурных и иных), которые могут оказаться востребованными не только своей страной, но и другим миром.

Примечания:

1См.: «Космополис» (альманах), 1999.

2О «волнах демократизации». См.: Мельвиль А.Ю. Демократические транзиты (теоретико-методологические и прикладные аспекты). — М., 1999.

3См.: Дж. Сорос. Кризис мирового капитализма. — М., 1999.

4Валлерстайн И. Общественное развитие или развитие мировой системы. — Вопросы социологии, 1992. — № 1. — С. 86.

5Переосмысливая грядущее. Крупнейшие американские экономисты и социологи о перспективах и противоречиях современного развития. — Мировая экономика и международныеотношения, 1998. — № 11. — С. 5-26.

6Appadurai A. Modernity at Large: Cultural Dimensions of Globalization. Minneapolis, 1996. — Р. 19, 23.

7Ikenberry G.J. The Myth of the Post Cold War Chaos. — Foreign Affairs, May-June 1996. — Р. 79.

8South African Institute of International Affairs. Annual Report and Directory of Expertise, 1999–2000. — Johannesburg, 1999. — Р. 4.

9Дж. Сорос. Указ, соч. — С. XX.

10См.: R. Suter Holitscher. The Paradox of Economic Globalization and Political Fragmentation: Secessionist Movements in Quebec and Scotland. — Global Society, Vol. 13, 1999. — № 3 (July). — Р. 257-286.

11Rotfeld A. The Global Security System in Transition. — «Космополис» (альманах), 1999. — С. 17-27.

12Guehenno J.-M. The Impact of Globalization on Strategy. — «Survival», Vol. 40, 1998–1999 (Winter). — № 4.

13Бус К. Вызов незнанию: теория МО перед лицом будущего. — Международные отношения: социологические подходы. — М., 1998. — С. 324.

14См.: «The Globalization of World Politics: An Introduction to International Relations». — N.Y., 1997; Th. L. Friedman. The Lexus and the Olive Tree: Understanding Globalization. — N.Y., 1999.

народного общества (world international society), по-прежнему четко отделяя его от совокупности всего «остального», что составляет международную систему.

Вэтой статье я в значении Буллова мирового международного общества буду пользоваться выражением мировое общество, а вместо международной системы писать международное сообщество. Первая замена сделана, чтобы облегчить русским читателям восприятие. Вторая — содержательна. Булл видел международные отношения сквозь призму системности, что для 60–80-х годов было характерным и новаторским. Но к 90-м такой подход перестал казаться единственно соответствующим достигнутому уровню методологии знания — во многом благодаря тому, что в науку о международных отношениях проникли понятия и логика синергетики, чьи подходы не укладывались в системное видение. Поэтому я стараюсь не употреблять расширительно слово «система», тем

более что видение международных отношений как системы, если не рассматривать их как глобальный конгломерат, по меньшей мере неполно2.

Для западных политиков концепция Булла, ставшая достоянием читающей публики в 1977 году, но по достоинству оцененная только в пору перестройки, конечно же, не официальный «догмат веры». Но идеи ученого, а еще более их последующие переосмысления остаются едва ли не ключевыми для понимания смысла сегодняшнего мирополитического процесса и основного противоречия современных международных отношений.

Несомненно, самого Булла занимала прежде всего не структура современного ему мира, а правила поведения государств на международной арене и то, как эти правила действуют (в тех случаях, когда они на самом деле действуют). Взаимоотношения мирового общества и международного сообщества были для него вторичны, и уж совсем мало его волновал вопрос о перспективах и методах «преподавания» этих правил государствам, которые по каким-то причинам (еще?) не вошли в круг индустриальных демократических стран. В последних Булл видел немного идеализированный прообраз мирового общества, его ячейку

вмеждународном сообществе, из которой на весь остальной мир распространяется благотворное влияние, в частности постепенно распространяются нормы международного права.

Вэтой картине мира страны-носители сознания мирового общества составляли меньшинство. Однако они принадлежали к демократической традиции и потому представляли собой передовую часть международного сообщества, обладали не только военно-техническим и экономическим, но и моральным превосходством. Естественно, что для мыслителя либеральной школы ценность этой традиции была самодостаточной и сомнению не подлежала. Подобная интеллектуальная ситуация, может быть, нормальна для западного сознания, избалованного десятилетним победоносным шествием либерализма. Однако она озадачивает в России, где здоровое аналитическое сознание привыкло беречь в себе способность к сомнению и аллергично по отношению к истинам, не подтверждаемым историческим и страновым опытом. Русского читателя превосходная по стройности мысли и абсолютно антитоталитарная концепция Булла обескураживает некоторыми своими логическими параллелями. Мировое общество невольно воспринимается как «авангард международного сообщества» — это до

трагикомизма сходно с тем, как в работах Ленина незабвенная коммунистическая партия фигурирует в роли революционного авангарда рабочего класса3. Как Ленин не считал нужным поднимать весь класс до уровня авангарда, так и

Булл — к его чести — не настаивал на расширении мирового общества до масштабов всего сообщества наций.

Он справедливо полагал, что и в международном сообществе между странами может быть много общего — например, стремление снизить вероятность войн, чтобы избежать потерь. Но лишь в мировом обществе, настаивал Булл, государства спаяны глубокой приверженностью единым стандартам этики и морали. Войны как таковые, считал он, утрачивают в такой ситуации смысл; они противоречат общему настрою государств мирового общества уважать в отношениях между собой свободу, демократию и мир как ценности для каждого и условия процветания для всех. Отсюда знаменитый романтический вывод: демократии (по определению) не воюют между собой (не могут, не предназначены для того, чтобы воевать).

Булл в самом деле не помышлял об «экспорте мирового общества», то есть о его взрывном распространении на весь мир, хотя в принципе чего-то подобного не исключал. Идея мировой пролетарской революции была ученому, повидимому, слишком отвратительна, и он постарался уберечь свою схему от вульгарного прозелитизма. Да и в целом дух его работы был преимущественно оборонительным: постулируя избранность демократических стран, даже если она была избранностью меньшинства, как ценность, автор стремился отграничить «авангард» мира от его «арьергарда»4.

Самозащитный пафос Булла соответствовал духу первой половины 70-х годов с естественным для западного интеллекта шоком от поражения США во Вьетнаме (1973), с одной стороны, и дерзкой «нефтяной атаки» арабских стран на Запад (1973–1974) — с другой. На таком фоне идея мирового общества подчеркивала ценность консолидации развитых стран: демократии, не воюющие друг с другом и рожденные для сотрудничества, представали залогом благоденствия — прежде всего для «мирового общества», а также и всех остальных стран.

Хотя до перестройки Булл не дожил, его идеи, похоже, «оплодотворили» целое поколение писавших о глобализации. Поскольку обстановка изменилась, их интерпретации утратили оборонительно-мобилизующий настрой оригинала. Многообразные теории глобализации приобрели настолько отчетливые черты наступательности, что ассоциируются сегодня не с «гетто избранничеств», а с призраком «мировой либеральной революции» — зеркального отражения коминтерновской химеры всемирной пролетарской революции, перекодированной сообразно реалиям конца XX века.

Мировое общество, которое исходно мыслилось как привилегированный клуб цивилизованных стран, после распада СССР и разворота постсоциалистических государств к сотрудничеству с Западом стало почитаться безальтернативной перспективой всего человечества. Разумеется, если оно не вознамерится во вред себе же остаться за порогом райской обители индустриальных и постиндустриальных культурности и благополучия. Из вполне искренних побуждений странам международного сообщества стали предлагать поскорее «подрасти» до уровня мирового общества. При этом им, с одной стороны, сулили помощь и поддержку, а с другой — попугивали тем, что рано или поздно глобализация «все равно неизбежно» приведет к их поглощению сверхмощной экономической машиной Запада. Международное сообщество стало выглядеть внешней оболочкой разбухающего ядра мирового общества, которую ему предстояло неминуемо заполнить.

Так из синтеза исходной идеи мирового общества и наслоившихся на нее концепций глобализации на Западе выросла новая интеллектуальная парадигма и этико-теоретическая платформа международных отношений. Концепция «расширения демократии», которую весной 1993 года огласил помощник президента США по национальной безопасности Энтони Лейк, сыграла роль полити- ко-идеологического обрамления, рассчитанного на практическую реализацию этой платформы. Начало переговоров о расширении НАТО в 1997 году и параллельное распространение европейских интеграционных структур на Восток стали рубежными событиями — начало осуществляться то, что предначертали тео-

ретики. Экспансия5 мирового общества на планете стала главной тенденцией международной жизни 90-х годов. В Восточной Европе, на постсоветском пространстве, кое-где в Азии, вообще всюду, где можно, начали культивировать слабые и неустойчивые посттоталитарные плюралистические режимы рыночной ориентации. Каждый из них претендовал на звание демократического.

II

Экспансия мирового общества в сферу международного сообщества не была, разумеется, плодом одних лишь мыслительных упражнений теоретиков и конъюнктурных побуждений политиков. Ее фундаментом служили как материальные, так и виртуальные новации, обобщаемые в обыденном политологическом дискурсе расплывчатым и неточным словом «глобализация»6. В литературе 90-х годов оно в различных сочетаниях обозначало по меньшей мере восемь основных тенденций и явлений:

1)объективное усиление проницаемости межгосударственных перегородок (феномены «преодоления границ» и «экономического гражданства»7);

2)резкое возрастание объемов и интенсивности трансгосударственных, транснациональных перетоков капиталов, информации, услуг и человеческих ресурсов;

3)массированное распространение западных стандартов потребления, быта, само- и мировосприятия на все другие части планеты;

4)усиление роли вне-, над-, транс- и просто негосударственных регуляторов мировой экономики и международных отношений8;

5)форсированный экспорт и вживление в политическую ткань разных стран мира тех или других вариаций модели демократического государственного устройства;

6)формирование виртуального пространства электронно-коммуникацион- ного общения, резко увеличивающего возможности для социализации личности, то есть для непосредственного приобщения индивида (пассивно или интерактивно), где бы тот ни находился, к общемировым информационным процессам;

7)возникновение и культивирование в сфере глобальных информационных сетей образа ответственности всех и каждого индивида за чужие судьбы, проблемы, конфликты, состояние окружающей среды, политические и иные события в любых, возможно, даже неизвестных человеку уголках мира;

8)возникновение «идеологии глобализации» как совокупности взаимосвязанных постулатов, призванных обосновать одновременно благо и неизбежность тенденций, «работающих» наобъединение мираподруководствомего цивилизованного центра, подкоторымтакилииначеподразумеваютсяСШАи«группасеми».

Простой обзор проявлений глобализации позволяет подразделить их на материальные (объективные) и виртуальные (манипуляционные). К первым относится все, что касается реального движения финансовых потоков и его обеспечения, трансферта технологий, товаров и услуг, массовых миграций, строительства глобальных информационных сетей и т.п. Ко вторым — содержательное наполнение этих сетей, распространение определенных ценностей и оценочных стандартов, формирование и продвижение предназначенных международному общественному мнению психологических и политико-психологических установок. Очевидно, глобализация — это не только то, что существует на самом деле, но и то, что людям предлагают думать и что они думают о происходящем и его перспективах.

Последнее уточнение важно. В самом деле, если материальные проявления глобализации не вызывают сомнений, так как их ежечасно подтверждает жизненная практика, то ряд «выводов», формально апеллирующих к материальной стороне глобализации, не кажутся ни безупречными, ни единственно возможными вариантами понимания действительности. Во всяком случае, в той мере, в какой позволяют судить опыт и анализ ситуации на пространстве новых государств в зоне бывшего СССР, и в частности в России. К такому же эффекту приводят и размышления о необходимости анализировать международные отношения выходя за рамки системного взгляда на реальность.

В российской политико-интеллектуальной ситуации наиболее сомнительными кажутся три постулата теорий глобализации:

•кризис и устаревание государства,

•модернизация и вестернизация как естественный результат глобализации,

•«демократическая однополярность» как предпочтительный способ самоорганизации международной структуры.

III

В отечественной традиции идея отмирания государства хорошо известна по трудам коммунистов и левых социал-демократов, которые позаимствовали представление о возможности заменить старое государство «свободно самоуправляющимися» сообществами граждан из западноевропейских источников. Правда, с победой советской власти в России и возникновением «реального социализма» гипотезу отмирания государства отодвинули в неопределенное будущее. Важнейшей национальной задачей стало считаться укрепление социалистической державы, как то было при Романовых применительно к империи. Ситуация принципиально не менялась до конца 80-х годов, когда Михаил Горбачёв вынужденно и боязливо приступил к реформе государственной системы — изменению отношений компартии с государством и модификации основ советской федерации.

Попытка отказаться от презумпции ценности государственнического начала окончилась для СССР плачевно. Правда, лично Борису Ельцину игра на антигосударственнической волне принесла успех. Она позволила ему прийти к верховной власти в результате «отделения» Российской Федерации от СССР. Смутные годы всеобщей суверенизации и кризисов самоопределения (в частности, чеченская война 1994-1996 годов), нестабильности государственных институтов по инерции проходили под знаком отрицания «старого» государства. Это оборачивалось отрицанием государства вообще и единого государства в частно-