Кон и.С. К проблеме национального характера.*

Необходимость тесной связи истории и психологии нигде, веро­ятно, не проявляется так отчетливо, как в исследовании пробле­мы национального характера. Проблема эта является комплекс­ной. Социологов и социальных психологов интересует в первую очередь, имеются ли между индивидами, принадлежащими к разным нациям и этническим группам, определенные эмпири­чески наблюдаемые психологические различия, и если да, то какова природа и степень этих различий. Историков же занимает преимущественно вопрос о происхождении этих предполагае­мых различий, а также, в какой мере можно ссылаться на них как на объяснение тех или иных особенностей исторического развития стран и народов. Очевидно, эти задачи взаимосвязаны. Однако, несмотря на большое число исследований, наука до сих пор не выработала общего решения этой проблемы. В настоя­щей статье я хочу лишь критически обозреть некоторые подходы к теме и методы ее эмпирического исследования (в особенности, используемые за рубежом), чтобы уточнить некоторые методоло­гические принципы.

1

Что такое национальный характер? В советской литературе этот вопрос рассматривается чаще всего в связи с общим определе­нием и признаками нации, в частности такими, как «общность психического склада нации» и «общность национальной культу­ры»¹⁴. Однако все эти термины весьма многозначны, и это ска­зывается на существе дела.

В своем первоначальном значении греческое слово «харак­тер» обозначало знак или символ, выражающий специфику ка­кого-нибудь явления; характерный — значит специфический. Позже оно стало обозначать определенную черту или совокуп­ность черт, отличающих одного человека от других. В новом «Философском словаре» характер определяется как «совокуп­ность устойчивых психических особенностей человека, которые зависят от его деятельности и условий жизни и проявляются в поступках»¹⁵. Но сразу же встает вопрос — идет ли речь об осо­бенностях так называемого открытого поведения, которое до­ступно нашему внешнему наблюдению, или о внутренней структуре личности, которая может проявляться в ее поведении, а может и не проявляться или во всяком случае проявляется по-разному? Кроме того, какие именно черты составляют характер? Одни психологи подчеркивают значение врожденных задатков человека (древние греки, например, фактически отождествляли характер личности с ее физическим темпераментом). Другие свя­зывают характер с физиологической конституцией организма. Третьи считают, что в основе характера лежат определенные инстинкты или типы нервной системы. Четвертые связывают его главным образом с приобретенными, усвоенными чертами и, го­воря о характере, имеют в виду направленность интересов, склонностей, установок и т. д.

Если рассматривать характер просто как совокупность ка­ких-то черт, то даже просто описать его практически невозмож­но, так как перечисление таких черт уходит в бесконечность. Современная психология поэтому рассматривает характер не как простую сумму черт, а как определенную целостную струк­туру. Однако вопрос о природе этой структуры остается спор­ным. В зависимости от своей мировоззренческой и общетеорети­ческой ориентации одни ученые сводят характер к структуре мо­тивов, другие — к структуре ценностных ориентаций, третьи— к структуре инстинктивных стремлений. Имеются и попытки соединения всех этих подходов. Так, в изданном ЮНЕСКО «Сло­варе общественных наук» «структура характера» (character structure) определяется как «объяснительное понятие, выводи­мое из привычных или значимых действий индивида и обознача­ющее взаимосвязанный ряд установок, ценностей, усвоенных мотивов, стремлений, эгозащитных механизмов и сложившихся путем обучения способов выражения импульсов»¹⁶.

Эта многозначность сказывается и на литературе о национальном характере¹⁷. Термин «национальный характер» не ана­литический, а описательный; он появился первоначально в лите­ратуре о путешествиях с целью выразить специфику образа жиз­ни того или иного народа. Один автор, говоря о национальном характере, подразумевает темперамент, особенности эмоцио­нальных реакций народа. Другой же фиксирует внимание на со­циальных ориентациях, нравственных принципах, отношении к власти, труду и т. п. А ведь это совершенно разные вещи.

Национальный характер подразумевает к тому же свойства не отдельного индивида, а целой человеческой группы, часто очень многочисленной. Эта группа имеет общую культуру, сим­волы, обычаи и т.п. Но можно ли из общности культуры делать вывод об общности (и специфичности) психического склада со­ставляющих нацию (народность, этническую группу) индиви­дов? Если одни западные социологи сводят проблему национального характера к психическим свойствам индивидов, то другие, наоборот, целиком отрицают применимость к его изучению пси­хологических методов. Например, Питирим Сорокин писал, что свойства разрозненных частей автомобиля не тождественны свой­ствам целого автомобиля как организованной системы; свойства человеческого организма как системы нельзя понять, изучая его отдельные органы или клетки. Точно так же и свойства социаль­но-культурной системы нельзя понять, ограничив себя изучением отдельных членов общества. На этом основании Сорокин считал психологическое исследование национального характера принципиально невозможным¹⁸.

«Атомистический» (индивидуально-психологического) под­хода к социальным явлениям, в частности к национальному характеру действительно несостоятелен; чтобы понять характер народа, нужно изучать прежде всего его историю, общественный строй и культуру; индивидуально-психологические методы здесь недостаточны. Но это не снимает вопроса о том, что свойства целого должны быть так или иначе интегрированы в психике ин­дивида. Аналогии, проводимые Сорокиным, касаются взаимоот­ношений части и целого, элемента и структуры. Но отдельная личность не является элементом национального характера (элементами его могут быть частные социально-психологические ком­плексы, или синдромы). Отношение индивида к этнической группе есть отношение отдельного к общему, индивида к роду. Каждое дерево, принадлежащее к определенному виду, облада­ет своими неповторимыми индивидуальными особенностями, но оно вместе с тем несет в себе некоторые основные черты, харак­теризующие вид как целое. Это относится и к человеку. Разу­меется, социально-психологические свойству «заданы» не столь жестко, как биологические, и здесь гораздо больше всякого рода вариаций. Но все-таки, когда мы говорим, например, что такому-то человеку (имеется в виду определенный социальный ха­рактер) свойственны такие-то и такие-то черты, это значит, что они действительно присутствуют, хотя и в разной степени и в разных сочетаниях, у значительного числа индивидов, составля­ющих данный народ.

Располагает ли современное обществоведение сколько-ни­будь твердо установленными фактами такого рода или хотя бы приемлемыми методами их исследования? Если принимать за истину только то, что однозначно сформулировано, измерено, ко­личественно выражено, то ответ будет скорее отрицательным. Но отсутствие или, точнее, недостаток строго установленных фак­тов не означает принципиально отрицательного ответа на содер­жательный вопрос. Задолго до того, как таили иная социальная проблема становится предметом научного исследования, она ставится и осмысливается людьми на уровне, так сказать, обы­денного сознания. Представления, мнения, образы, существую­щие в обыденном сознании или по-своему обобщенные средства­ми искусства, конечно, не отличаются научной строгостью, и при ближайшем рассмотрении многие из них оказываются предрас­судками. Многие, но не все. Как бы то ни было, люди исходят из них в своей практической деятельности, они представляют собой своеобразную копилку народного опыта, которым не сле­дует пренебрегать. Как ни велика роль науки, она далеко не покрывает всего богатства и многообразия социального опыта. Долг ученых не отмахиваться от трудных проблем, ссылаясь на отсутствие адекватных методов исследования и верификации фактов, а тщательно изучать их, постепенно отсеивая недора­зумения и вымыслы от реальных знаний и проясняя тем самым сферу и направления будущих исследований.

2

В «донаучной» стадии своего мышления каждый знает, что люди, принадлежащие к разным народам и этническим группам, отличаются друг от друга своим темпераментом, культурой, нра­вами, обычаями. Пунктуальность, высоко ценимая немцами или голландцами, сравнительно мало значит в Испании и еще меньше — в странах Латинской Америки. Североамериканцы запро­сто зовут друг друга только по имени, но это вовсе не означает дружбы или интимной близости, которые такое обращение пред­полагало бы в Западной Европе. Национальные особенности ярко проявляются в искусстве, особенно народном. Не нуж­но быть тонким ценителем, чтобы отличить русскую мело­дию от итальянской или узбекской, украинский орнамент от индийского, английский юмор от французского. Люди обыч­но без особых затруднений перечисляют черты, типичные, по их мнению, для их собственного и для чужих наро­дов, и нередко (хотя далеко не всегда) подобные характери­стики и самохарактеристики совпадают, принимаются без возражений. Но, с другой стороны, все или почти все подобные характеристики крайне расплывчаты, субъектив­ны, а то и вовсе произвольны.

Именно эта расплывчатость оценок и описаний вызывает у многих исследователей возражения против самого понятия на­ционального характера. «Как будто сказано что-то конкретное, а по сути ничего не сказано. Какими словами можно определить русский национальный характер? Порывистый, горячий, добро­душный, искренний, смелый, вспыльчивый, широкий, прямой?.. На все перечисленные, положительные и отрицательные, эпи­теты имеют право претендовать все народы. Что, украинцы ме-, нее смелы и добродушны, чем русские? Укажут на склонность украинцев к юмору. Но кто станет отнимать склонность к юмо­ру у русских или у казахов, у туркмен? И вот можно растра­тить всю свою выдумку и изобретательность и так и не опреде­лить в точных терминах национальный характер ни русского, ни грузина, ни украинца, ни казаха, ни туркмена, ни сотен и сотен других народов-братьев, детей единой человеческой семьи»¹⁹.

Трудность подобных характеристик связана не только с тер­минологической нечеткостью (все народы обладают чувством юмора, однако юмор их качественно различен, эти различия мы интуитивно схватываем, но выразить в строгих понятиях не всегда можем), но — и это особенно важно — с тем, что они яв­ляются частью того самого практического процесса социального взаимодействия, обобщением которого претендуют быть.

Человеческое восприятие вообще сильно зависит от предше­ствующего опыта или ранее выработанной установки к объекту. Ленинградский психолог А. А. Бодалев²⁰ предлагал группе из 58 взрослых испытуемых поочередно словесно воссоздать облик человека, фотографию которого им только что показали. Перед показом одной и той же фотографии одной группе испытуемых было сказано: «Сейчас вы увидите портрет героя», а другой — что на снимке изображен преступник. Это существенно сказалось на восприятии. Вот как воспринимается одна и та же фотогра­фия: «Этот зверюга понять что-то хочет. Умно смотрит и без отрыва. Стандартный бандитский подбородок, мешки под глаза­ми, фигура массивная, стареющая, брошена вперед» (установ­ка—преступник). «Очень волевое лицо. Ничего не боящиеся глаза смотрят исподлобья. Губы сжаты, чувствуется душевная сила и стойкость, выражение лица гордое» (установка—ге­рой). Заданная установка целиком определила индивидуальное восприятие в 35,3% случаев.

При оценке тех или иных качеств другого человека (напри­мер, роста) имеет значение, как оценивает индивид те же самые свои собственные качества. Так, среди обследованных А. А. Бодалевым людей был человек, который, согласно принятой в ан­тропологии рубрикации длины тела, относился к низкорослым (158 см). Однако в словесном автопортрете он назвал свой рост средним, и, соответственно, других людей низкого роста он также причислял к средней категории.

Еще сложнее обстоит дело в общественной психологии, где индивид часто вообще не может непосредственно проверит» внушенные ему представления и где сказывается различие вос­питания, культурной и социальной среды. Монтень писал по по­воду распространенных в его время взглядов на «варварские» народы: «... я нахожу... что в этих народах, согласно тому, что мне рассказывали о них, нет ничего варварского и дикого, если только не считать варварством то, что нам непривычно. Ведь, го­воря по правде, у нас, по-видимому, нет другого мерила истин­ного и разумного, как служащие нам примерами и образцами мнения и обычаи нашей страны»²¹.

Эта склонность рассматривать и оценивать явления и черты чужой культуры, чужого народа сквозь призму культурных традиций и ценностей своей собственной этнической группы называется в социологии и этнологии этноцентризмом.

Однако слово этноцентризм имеет не одно, а по крайней ме­ре два самостоятельных значения. Во-первых, оно обозначает тот элементарный, всеобщий факт, что отправным пунктом восприятия и оценки чужих обычаев, нравов и т. д. является опыт своей собственной этнической группы; речь здесь идет не об определенной системе взглядов, а скорее о некотором неосо­знанном чувстве, которое окрашивает наши восприятия и пред­ставления.

Во втором значении этноцентризм обозначает предпочтение образа жизни собственной этнической группы всем остальным. Это — взгляд, что свое, «наше» является самым лучшим, превосходит все остальное. Такой взгляд, хотя он и часто встречается, отнюдь нельзя назвать всеобщим. Бывают случаи, когда люди не только не считают свою культуру, нравы, обычаи самыми лучшими, но, напротив, обнаруживают нечто вроде комплекса неполноценности, благоговея перед всем чужеземным.

В условиях развитого межнационального обмена преоблада­ет система дифференцированных оценок, когда одни черты соб­ственной этнической группы и ее культуры оцениваются положи­тельно, а другие — отрицательно. Например, в 1959 г. Институт общественного мнения Гэллапа проводил обследование в Афи­нах, Хельсинки, Иоганнесбурге, Копенгагене, Амстердаме, Дели, Нью-Йорке, Осло, Стокгольме, Торонто, Западном Берлине и Вене. Были поставлены вопросы: какой народ имеет самый вы­сокий культурный уровень, у кого самая лучшая кухня, где са­мые красивые женщины, у какого народа сильнее всего разви­та национальная гордость?

Что касается кухни, оказалось, все опрошенные предпочита­ют свою собственную национальную. Самые красивые женщины, по мнению западноберлинцев, — шведки, по мнению венцев — итальянки, по мнению датчан — немки; в остальных странах от­дали предпочтение своим собственным женщинам. Греки, гол­ландцы, индийцы, американцы, норвежцы, шведы, немцы и ав­стрийцы сочли наиболее высоким культурным уровнем свой собственный. Финны, отвечая на этот вопрос, отдали предпоч­тение Соединенным Штатам и Дании, а жители Южно-Африканской Республики и Канады поставили выше себя Великобрита­нию. Что касается национальной гордости, пальму первенства получила Англия, только греки, индийцы и американцы назвали сами себя, а финны — шведов²². Из результатов этого опроса для нас важен лишь один вывод: очевидно, что люди в принци­пе способны критически отнестись к своей национальной куль­туре и положительно оценить что-то чужое.

Но даже признание того, что чужой народ в каком-то от­ношении стоит выше своего собственного, предполагает наличие определенной шкалы ценностей, согласно которой и осуществля­ется это сравнение. Кроме того, важна не столько оценка от­дельных качеств, сколько восприятие народа (культуры) как це­лого; даже признавая превосходство других этнических групп во многих конкретных отношениях, в целом люди обычно пред­почитают все-таки свой собственный народ. И это вполне есте­ственно. Как справедливо подчеркивает в этой связи Б. Ф. Поршнев, само осознание себя в качестве общности, как некоего «мы», уже предполагает соотнесение (и в этом смысле — противопоставление) этого «мы» какому-то «они»²³. Это соотнесение не всегда означает враждебность (это зависит от исторических условий), но всегда предполагает фиксацию различий. Так обсто­яло дело не только в филогенезе (первобытный этноцентризм).

Социальные психологи Уоллес Э. Ламберт и Отто Клайнберг²⁴ провели большое межнациональное исследование об от­ношении детей II разных народов к иностранцам. Оказалось, что 6-летние дети десяти из этих народов склонны представлять себе иностранцев прежде всего по их отличиям (действительным или мнимым) от собственной этнической группы. Напротив, 10-ти и 14-летние дети улавливают у иностранцев не только раз­личия, но и сходства с собой. Отчасти это связано с системой существующих в любом данном обществе стереотипов. Постулированное различий между «мы» и «они» является для ребенка необходимым средством этнической идентификации. Отчасти же эта тенденция соответствует общей закономерности интеллекту­ального развития ребенка. Ламберт и Клайнберг ссылаются в этой связи на выдающегося советского психолога Л. С. Выгот­ского, который считал, что осознание сходства требует более развитой способности обобщения и концептуализации, чем осо­знание различия; осознание сходства предполагает обобщение или понятие, охватывающее ряд сходных объектов, тогда как осознание различий возможно и на чувственном уровне.

Трудность состоит не в том, чтобы оценить отдельный эле­мент чужой культуры или отдельную характерологическую черту, а в том, чтобы понять их символическое значение в рамках оп­ределенного социального целого. Именно здесь возникает боль­ше всего недоразумений²⁵ .

Шведский путешественник Эрик Лундквист рассказывает, как однажды на Новой Гвинее после удачной охоты он, обгры­зая косточки дичи до половины, бросал их затем старому тузем­ному вождю, который обгладывал их начисто, а затем разгры­зал и сами кости. Присутствовавший при этом друг Лундквиста — европеец — возмутился: «Ты обращаешься с ним, как с со­бакой!.. Швырять ему кости! Это же унизительно для него! А еще сам постоянно проповедуешь, что мы должны обращаться с ту­земцами по-человечески, так, словно они белые»²⁶. Однако у па­пуасов не такие обычаи, как у европейцев. Поделиться, своей едой считается у них высшим проявлением дружеских чувств; поэтому в том, что ему давали, как мы бы выразились, объедки, старый вождь усматривал не обиду, а знак дружеского расположения.

Европейца, впервые попавшего в Японию, поражает и даже шокирует, что японец улыбается не только тогда, когда ему ве­село, но и когда ему делают выговор или когда он сам сообща­ет ему печальную весть, например известие о смерти ребенка. Неопытный человек расценивает это как проявление наглости, цинизма или бездушия. На самом же деле улыбка просто имеет здесь иное символическое значение: она призвана смягчить тяжелую ситуацию, подчеркнуть готовность справиться с ней и т. д. Понять это многообразие символов, жестов, реакций не так-то легко.

Иногда разные этнические группы приписывают друг другу один и тот же обычай. Например, в нашей стране и во Франции, когда человек уходит из гостей не прощаясь, это называется «уходить по-английски». В Соединенных Штатах и Англии тот же самый обычай называется «to take French leave», т. e. «уйти по-французски».

Этнические стереотипы, воплощающие присущие обыденно­му сознанию представления о своем собственном и чужих наро­дах, не просто суммируют определенные сведения, но и выражают эмоциональное отношение к объекту. В них своеобразно сконденсирована вся история межнациональных отношений. Уже простое описание тех или иных черт содержит в себе определен­ный оценочный элемент²⁷. То, что применительно к собственно­му народу называется разумной экономией, применительно к другим может именоваться скупостью. То, что «у себя» характе­ризуется как настойчивость, твердость характера, у «чужака» называется упрямством. Один и тот же психологический комп­лекс, в зависимости от отношения к его носителю, может назы­ваться и непосредственностью, и беззаботностью, и безответсвенностью. Здесь сказывается все, вплоть до текущей политиче­ской конъюнктуры. Вот характерный пример. В ФРГ дважды, в 1963 и 1965 гг., исследовалось отношение к Франции и фран­цузам, причем результаты заметно отличались друг от друга. Мнения о легкомыслии французов и их склонности к наслаждени­ям высказали в 1965 г. 28% опрошенных, по сравнению с 14% в 1963 г., «национализм» признали типичным 19% (в 1963 г.— только 4%), положительные же качества, даже самые традици­онные, например шарм, любезность и т. п., наоборот, «умень­шились». Откуда такая перемена? Просто ухудшились франко-германские отношения, началась антифранцузская кампания в прессе ФРГ—«и вот вам результат!»²⁸.

Наука о национальном характере (этнопсихология) никак не может основываться на подобных образах. Напротив, одной из главных ее задач является критический анализ представлений обыденного сознания. Характерна та осторожность, с которой всегда относился к этой проблеме В. И. Ленин. Когда на III конгрессе Коммунистического Интернационала итальянский социалист Лаццари заявил: «Мы знаем психологию итальянского народа»,—Ленин заметил: «Я лично не решился бы этого утвер­ждать о русском народе...»²⁹.

3

Какие же методы исследования применяются в немарксистском обществоведении? Изучение национальной психологии стоит на стыке нескольких различных дисциплин. Поэтому и методы его разнообразны и связаны с традициями разных научных школ. Этнографический подход, наиболее традиционный по свое­му характеру, кладет во главу угла наблюдение и описание быта и нравов разных народов. Психологический подход ставит целью проникновение «внутрь» личности с помощью различных тестов, интерпретации снов, символов и т. п. Историко-культурный под­ход отправляется от анализа культурного символизма, произве­дений народного творчества и исторических данных. На практике все они, конечно, переплетаются. Каковы же в принципе воз­можности и границы отдельных методов?³⁰

Начнем с традиционного этнографического наблюдения. Эт­нографические описания детально фиксируют обычаи, взаимо­отношения людей друг с другом, их поведение в семье, способы разрешения конфликтов, отношение к власти и т. д. Применение современной техники (фото- и киносъемка скрытой камерой, звукозаписывающие устройства и т. д.) позволяет сделать эти описания весьма детальными и точными. Ценный материал мож­но получить, исследуя детские игры, которые своеобразно вос­производят отношения в семье, нормы поведения и. ценностные ориентации, принятые в окружающем обществе. Поскольку дети более непосредственны, сравнительное изучение их игр дает бо­гатейший материал о соответствующих обществах.

В последние годы специальному исследованию стали подвер­гаться также позы и жесты, типичные для различных этнических групп. Известно, например, что итальянцы и евреи отличаются оживленной жестикуляцией. Однако изучение этой жестикуляции показало, что еврейская и итальянская жестикуляция суще­ственно различны, и отсюда ученые пытаются делать некоторые выводы о различии соответствующих национальных характеров.

Непосредственное наблюдение является ценнейшим источ­ником информации о национальном характере, хотя оно сопря­жено и с определенными трудностями. Во-первых, присутствие постороннего наблюдателя влияет на поведение людей, которые уже не могут чувствовать себя свободно и естественно. Чтобы избежать этого, наблюдатель должен длительное время жить в этой этнической группе, сродниться с нею. Вторая трудность непосредственного наблюдения состоит в том, что фиксировать все проявления поведения невозможно, да и бессмысленно. Если же прослеживать только какую-то определенную линию поведения, скажем, определенные жесты или определенную си­стему взаимоотношений, то можно исказить картину целого. На­конец, третья, самая большая сложность состоит в интерпрета­ции наблюдаемых жестов, поступков и т. д. Ведь все они имеют смысл лишь в контексте определенной, специфической культу­ры. Один и тот же жест может иметь разное символическое зна­чение в разной культурной среде (вспомним вышеприведенный случай с Лундквистом).

Чтобы интерпретировать любые жесты, поступки, поведение людей, нужно хорошо знать их символическое значение; забве­ние этого обстоятельства порождает в этнографической литера­туре многочисленные недоразумения, когда на основании опре­деленного поведения людей делается вывод о присутствии или отсутствии у них тех или иных качеств, а потом выясняется, что это поведение или эти жесты имеют совершенно не тот смысл, который приписали ему этнографы, исходя из норм своей собст­венной культуры.

Второй источник информации — анализ личного, биографиче­ского материала (изучение автобиографий представителей раз­ных этнических групп, их личной переписки, дневников и т. п.). В личных документах раскрываются мотивы поведения и внут­ренние переживания, которые не всегда можно уловить, наблю­дая только открытое поведение. Однако и этот метод сопряжен с большими трудностями: во-первых, встает вопрос, насколько искренним был автор автобиографии, дневника, переписки и т. п.; во-вторых, насколько типичны его переживания для данной этнической группы как целого, поскольку в каждой группе, не­сомненно, имеются люди самого различного образа мыслей, на­строя чувств и т. д.; в-третьих, та же проблема интерпретации, сложность расшифровки социально-культурных символов, о ко­торой уже говорилось выше.

Сравнительно новый метод, получивший особенно широкое распространение под влиянием психоанализа,—это интерпретация снов, видений, фантазий и т. д. Подобно интимным документам, сны отражают воспринятые человеком внешние условия, но одновременно выражают его бессознательное, то, что не осоз­нано им самим.

Существует два способа изучения снов. Коллективный под­ход предполагает сбор данных о содержании снов многих чле­нов данного общества, с последующей их классификацией, ана­лизом и статистическим обобщением. Индивидуальный подход состоит в том, чтобы истолковать содержание снов определенно­го лица в контексте его личной биографии, дополняя информа­цию, полученную из рассказа о снах, другими данными. Первый подход позволяет выделить типичное содержание снов и фанта­зий, преобладающих в той или иной этнической группе, устано­вить, какие сны типичны для людей разного возраста, пола, се­мейного положения и т. п.

Однако интерпретация снов и фантазий носит, еще более субъ­ективный характер, нежели интерпретация биографических дан­ных. Как правило, сны интерпретируют, приписывая им определенное символическое значение (латентное содержание) по схеме, предложенной Фрейдом. Но, даже если оставить в сторо­не вопрос о справедливости общей теории Фрейда, очень многие сформулированные им символы типичны прежде всего для за­падноевропейской культуры определенного периода, их нельзя экстраполировать на все человечество (во всяком случае, делать это нужно крайне осторожно). Если даже в рамках одной и той же культуры истолкование снов содержит в себе очень много субъективного и произвольного, то тем более сомнительна пра­вомерность использования этой процедуры как средства про­никновения в психический склад других народов. Он вызывает недоверие и критику со стороны многих видных ученых.

Значительно важнее и надежнее в научном отношении так называемые проективные тесты.

Проективная техника употребляется в психологии для того, чтобы определить и по возможности измерить такие стремления и установки, которые невозможно вывести из фактов открытого поведения. Имеются два главных проективных теста.

Тест Роршаха, названный так по имени его создателя швей­царского психиатра Германа Роршаха, состоит в том, что испытуемому предъявляется десять карточек, всегда в одном и том же порядке, на которых изображены чернильные пятна оп­ределенной конфигурации. Испытуемый должен сказать, что он видит в этих пятнах, а экспериментатор записывает его ответы. отмечая одновременно, сколько времени потребовалось для обдумывания. После того как испытуемый заполнит все десять карточек, экспериментатор обычно беседует с ним, чтобы выяснить характер его реакции, мотивы ответов и т. п. Эти карточки проверялись на многих тысячах людей, поэтому известно, какой тип характера тяготеет к каким ответам, Сопоставление данных, полученных в этом эксперименте, с другими материалами позво­ляет сделать вывод о некоторых внутренних, скрытых тенден­циях испытуемого. При этом заключения экспериментатора основываются не только и даже не столько на содержании отве­та, сколько на общей манере восприятия, тщательности различе­ния форм, мотивах выбора ответов, на том, воспринимает ли испытуемый данный ему объект как целое или же фиксирует внимание на каких-то отдельных его деталях, на каких именно, почему и т. п. Сам процесс анализа, очень сложен и предполагает большую и длительную тренировку.

Тест тематической апперцепции, или ТАТ³¹, состоит в том, что испытуемому показывается серия рисунков, изображающих различные сцены или ситуации человеческой жизни. От него требуется рассказать, что вызвало изображенную сцену, описать мысли и чувства участвующих в ней людей и сказать, каким будет результат этого эпизода. Предполагается, что, сочиняя рас­сказ на основании двусмысленной картины, человек невольно проецирует собственные переживания.

Сравнивая типичные результаты тестирования представите­лей разных этнических групп, психологи получают возможность делать определенные заключения о специфике соответствующих культур или характеров. Однако интерпретация проективных тестов представляет большие трудности и содержит в себе мно­го субъективного даже в рамках одной и той же культуры, а тем более когда приходится иметь дело с людьми, принадлежащими к совершенно другой культуре и исходящими из другой системы ценностей. Эмиль Оберхольцер, который впервые попытался при­менить тест Роршаха к исследованию индейского племени алор, говорил потом, что он просто не знал, как вообще оценивать полученный материал: какой ответ надо считать оригинальным, а какой — обыденным; что считать большой, а что — малой де­талью в свете специфического восприятия этих людей и т. п. Рисунки Теста тематической апперцепции тоже рассчитаны на определенную культурную среду, и изменение этой среды неми­нуемо сказывается на результатах. Правда, в последние годы делаются серьезные попытки выработать так называемые меж­культурные тесты³², однако это дело очень трудное.

Вспомогательное значение имеет анализ рисунков людей, особенно детей, принадлежащих к разным этническим общно­стям. Обычно предлагается нарисовать фигуру человека, мужчины, женщины, ребенка и т. д. Анализ этих рисунков,— кто изо­бражается, какие части тела изображены наиболее детально, какие аспекты подчеркиваются, а какие смягчаются и т.д., — позволяет судить об особенностях восприятия и установок того, кто рисует. Но снова возникают трудности интерпретации: во-первых, различия разных культур (один и тот же знак может символизировать качественно разные явления); во-вторых, остается открытым вопрос, выражают ли особенности рисунка ин­дивидуально-личностные особенности художника или же стан­дартное восприятие этнической группы.

До сих пор шла речь о таких методах, при помощи которых фиксируются психологические установки и переживания отдель­ных индивидов. Задача при этом состоит в том, чтобы от дан­ных, характеризующих индивидов, принадлежащих к этнической группе, подойти к пониманию культуры всей группы как целого. Но существует и противоположный подход: от культуры (обще­ства) к индивиду.

Одним из важнейших методов такого исследования является анализ фольклора, устного народного творчества. Древние ле­генды и сказания позволяют не только понять историю народа, но и уяснить характер его чаяний, идеалов, систему его мораль­ных и социальных ценностей, тип героев, которые фигурируют в этих сказаниях, очень многое говорит об общем духе народа и т. д. Эпос отражает и систему воспитания детей, и отношение к власти, и отношение к труду, и взаимоотношения между муж­чиной и женщиной, т. е. самый широкий спектр общественных отношений. Однако интерпретация этих данных также может быть различной. В зарубежной этнологии имеется три разных подхода к изучению фольклора.

Первый подход заключается в том, что содержание любого фольклора интерпретируется в духе психоаналитического сим­волизма, по методу Фрейда или Юнга. Исследователей этого типа мало интересует конкретное социально-историческое содер­жание изучаемых образов и сюжетов. Они видят в них лишь символическое обозначение некоторых фундаментальных пси­хологических комплексов или типов характера. Само собой по­нятно, что ценность подобных исследований целиком зависит от степени обоснованности исходных позиций автора. А они-то как раз не столько доказываются, сколько постулируются.

Второй подход, значительно более объективный, предпола­гает параллельное исследование нескольких культур, с после­дующим количественным обобщением, в виде определенной си­стемы шкал и статистических корреляций. Например, фольклор нескольких этнических групп изучается с точки зрения того, ка­кие там преобладают способы воспитания детей либо насколько у них проявляется та или иная ценностная ориентация (допу­стим, стремление к личным достижениям)³³. Затем, сопоставляя формализованные результаты, делают вывод о том, что в твор­честве одного народа личные достижения имеют большее значе­ние, чем в творчестве другого народа, а отсюда — заключение относительно особенностей характера той или иной этнической группы.

Наконец, третий подход, вероятно наиболее традиционный, хотя отнюдь не утративший своего значения, — это более или ме­нее интенсивный анализ исторических преданий, фольклора ка­кого-то одного определенного общества с тем, чтобы получить синтетический образ культуры и психологического склада соот­ветствующего народа. Правда, делать выводы о характере на­рода только на основании его исторических легенд и преданий крайне рискованно. ,

Во-первых, необходимо учитывать фактор времени и социаль­но-исторические сдвиги. Фольклор может отражать ценностные ориентации, которые господствовали на прошлых этапах разви­тия этого общества, но уже не соответствуют его нынешнему состоянию. Как отмечает А. Ф. Анисимов, если в ранних сказа­ниях, например в нивхских сказках (настунд), «герои как бы безлики, слиты с общей массой рода и племени, даже безымян­ны, то в чукотских сказаниях они резко индивидуальны, отделе­ны от рода, нередко стоят над ним»³⁴. Это различие явно отра­жает социальную дифференциацию общества.

Во-вторых, необходимо считаться с тем, что фольклорные мо­тивы очень часто повторяются в различных обществах, распро­страняясь методом заимствования, передачи, диффузии. Прав­да, заимствование сюжетов обычно сопровождается их более или менее значительной трансформацией, и изучение изменений в трактовке одного и того же сюжета у разных народов тоже помогает понять господствующие ценности и установки соответ­ствующих этнических общностей.

В-третьих, трудно сказать, являются ли те или иные темы, повторяющиеся в фольклоре, отражением типичных черт реаль­ного поведения людей или же выражают только .их стремления или защитные реакции.

Наконец, последнее по счету, но не по важности: в условиях классового общества различные эпические произведения могут выражать интересы и настроения различных общественных клас­сов. Забвение этого обстоятельства, внеклассовый подход к эпо­су порождает ошибки и извращения в его истолковании.

Не меньшее значение, чем изучение народного эпоса, имеет интерпретация различных видов национального искусства — изо­бразительного искусства, музыки. Живописи и т. д. То, что в любом виде искусства, как профессиональном, так и, в особенности, народном, проявляются характерные особенности народа, его психического склада — истина достаточно старая. «Посмот­рите,—писал Гоголь,—народные танцы являются в разных уг­лах мира: испанец пляшет не так, как швейцарец, шотландец, как теньеровский немец, русский не так, как француз, как азиатец. Даже в провинциях одного и того же государства изменя­ется танец. Северный русс не так пляшет, как малороссиянин, как славянин южный, как поляк, как финн: у одного танец гово­рящий — у другого бесчувственный; у одного бешеный, разгуль­ный — у другого спокойный; у одного напряженный, тяжелый — у другого легкий, воздушный. Откуда родилось такое разнооб­разие танцев? Оно родилось из характера народа, его жизни и образа занятий. Народ, проведший горделивую и бранную жизнь, выражает ту же гордость в своем танце; у народа бес­печного и вольного та же безграничная воля и поэтическое само­забвение отражаются в танцах; народ климата пламенного оста­вил в своем национальном танце ту же негу, страсть и рев­ность»³⁵. Какие темы освещаются в искусстве, как трактуются различные стороны общественной и личной жизни, какова сим­волика художественных образов — все это представляет собой некоторую целостность, расшифровка которой очень многое го­ворит нам о характере народа, создавшего соответствующее ис­кусство. Особенно ценно при этом комплексное изучение, когда берутся параллельно живопись, музыка, скульптура, архитекту­ра, литература и прослеживаются общие черты, выражающиеся. в различных видах искусства.

Однако интерпретация национальных особенностей искусства представляет не меньшие трудности, чем интерпретация проек­тивных тестов или других индивидуально-психологических све­дений. Во-первых, как справедливо замечает М. С. Каган, «из­вестный «национальный ореол» может быть свойствен многим элементам формы во всех видах искусства, но интенсивность и определенность этого «ореола» далеко не одинаковы. Мы пре­красно представляем себе, например, отличие интонационного строя русской песни и итальянской, отличие мотивов украин­ского орнамента и узбекского, отличие пластических структур в армянском и китайском зодчестве, но мы не знаем, что такое «русский рисунок», «немецкий колорит», «испанская перспекти­ва», «английские пропорции», «итальянская архитектоника», «грузинская композиция», «украинская гармония», лишь в ред­ких случаях печать национального своеобразия задевает эти грани художественной формы»³⁶.

Во-вторых, довольно трудно сказать, какие именно психоло­гические особенности стоят за теми или иными элементами художественной формы. Это можно было бы сделать только в том случае, если бы эстетический анализ особенностей художествен­ного творчества того или иного народа был поставлен в четкую связь с особенностями его психологии, изученными точными психологическими методами. Но таких методов до сих пор не существует. Поэтому интерпретация национальных особенностей искусства, как и характеристика психического склада того или иного наряда, большей частью сводится к отдельным более или менее общим замечаниям, впечатлениям, образам, не отливаясь в строгие научные понятия.

Ценным инструментом этнопсихологии является сравнитель­ное языкознание. Строй языка теснейшим образом связан с глу­бинными психическими процессами. Напомним, что, согласно не­которым данным, иероглифическое письмо вовлекает в работу несколько иные зоны коры головного мозга и в несколько иной взаимозависимости, чем письмо фонетическое³⁷. Многое может дать также изучение грамматических форм. «Логика в своих основных начертаниях общечеловечна, грамматика националь­на», — пишет Р. А. Будагов³⁸.

Короче говоря, современная наука с разных сторон подхо­дит к исследованию национального характера, и она действи­тельно располагает большим эмпирическим материалом об эт­нических различиях. Однако интерпретация этих данных остав­ляет желать много лучшего. Все ученые сходятся на том, что различные этнические группы обладают большей или меньшей психологической спецификой. Но как только доходят до объяс­нения этой специфики, мнения расходятся. В немарксистском обществоведении существуют три главные интерпретации нацио­нального характера (психического склада нации): биологиче­ская и социально-историческая.