Червонюк В.И. Антология конституционных учений. Ч. 1

61

4. Аврелий Августин. Исповедь

[о вечном законе]

[…] Вечный закон – это такой закон, в соответствии с которым справедливо, чтобы все в наивысшей степени было упорядочено. Природа же не изобилует излишествами, как и не испытывает нужды в необходимом. Поэтому у человека нет какого-либо естественного закона.

5. Фома Аквинский. Сумма теологии

О вечном законе [О естественном и человеческом законе]

2. […] Закон направляет человека в его поступках к цели, как сказано выше. (I-II. 92.2). Но направление человеческих деяний к цели не совершается природой, как у неразумных тварей, которые стремятся к цели исключительно благодаря природному желанию. Ведь человек движется к цели разумом и волей. Поэтому у человека нет како- го-либо естественного закона.

2.Кроме того, чем больше у кого-либо свободы, тем менее он покорен закону.

Но человек свободнее всех остальных живых существ вследствие свободы решения, которой только он обладает среди других животных. Поэтому, если другие живые существа не подчиняются естественному закону, то и человек не подвластен какому-либо естественному закону.

Но против этого глоссарий поясняет фразу «когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают» (Рим. 2, 14) следующим образом: хотя у них нет писаного закона, они все же имеют естественный закон, благодаря которому каждый знает и понимает, что есть добро и что есть зло.

Отвечаю: как было сказано выше (1–11, 90,1), закон, являясь правилом и мерилом, может присутствовать в ком бы то ни было двумя способами: одним – как в том, кто правит и оценивает, другим как в том, кем управляют и кого оценивают. Насколько что-либо сопричастно правилу и мерилу, настолько оно управляется и оценивается. Поэтому, если все подвластное божественному провидению управляется и оценивается вечным законом, как явствует из сказанного (1-11,91,1), то очевидно, что все в той или иной степени сопричастно вечному закону. А поскольку он запечатлен в них, постольку они имеют и побуждение к собственным поступкам, и цель. Разумная же тварь более прочих [живых существ] подвластна божественному провидению. Ведь она сопричастна провидению, будучи провидицей как для себя самой, так и для других. Поэтому она сопричастна вечному разуму, от которого воспринимает естественную склонность к подобающему поступку и цели. И эта сопричастность вечного закона разумной твари называется естественным законом. Недаром Псалмопевец сказал: «Приносите жертвы правды» (Пс. 4, 6). И, словно его спрашивали, каковы труды справедливости, добавил: «Многие говорят: «Кто покажет нам благо?». В ответ, на этот вопрос он молвил: «Свет лица твоего лежит на нас, Господи» (Пс 4, 7), то есть свет естественного разума, с помощью которого мы различаем, что хорошо, а что плохо, относится к естественному закону и представляет собой не что иное, как печать божественного света на нас. Итак, очевидно, что естественный закон есть не что иное, как сопричастность вечного закона разумной твари […].

Статья 3. Существует ли человеческий закон

К третьей [статье] приступаем следующим образом. Может показаться, что человеческий закон не существует. Ведь естественный закон, как сказано (1–11, 91, 2), есть действие вечного закона. Но с помощью вечного закона все в наивысшей степени упорядочено, как говорит Августин. Поэтому для устройства всех человеческих дел достаточно естественного закона. Соответственно нет необходимости в том, чтобы существовал какой-либо человеческий закон.

62

Кроме того, закон, как сказано (1–11, 90,1), имеет значение мерила. Но человеческий разум не является мерилом вещей. Скорее наоборот, как утверждает [Аристотель] в «Метафизике». Поэтому никакой закон не может проистекать из человеческого разума.

Кроме того, мерило должно быть в высшей степени точным, как сказано в «Метафизике». Но продиктованное человеческим разумом касательно поступков обнаруживает неопределенность: «помышления смертных нетверды, и мысли наши ошибочны». Поэтому ни один закон не может происходить из человеческого разума.

Но против этого Августин различает два вида закона: один – вечный другой – временный, который он называет человеческим. Отвечаю: как сказано выше (I–II, 90,1), закон есть нечто, продиктованное практическим разумом. Следует учитывать, что в практическом спекулятивном разуме имеет место один и тот же процесс, ибо оба движутся от исходных посылок к заключениям, как доказано там же. Соответственно тому как спекулятивным разумом из недоказуемых.

А естественный закон не нуждается в обнародовании. Поэтому обнародование не является признаком закона.

1.Кроме того, закону надлежит, собственно, принуждать делать или не делать чтолибо. Однако исполнять закон обязаны не только те, в чьем присутствии он был оглашен, но и остальные. Поэтому обнародование не является признаком закона.

3.Кроме того, обязывающее действие закона простирается и на будущее, ибо законы имеют обязательную силу для дел в будущем, как говорят юристы (Cod. I, 14 [7]). Обнародование же обращено к современникам. Поэтому оно не существенно для закона.

Но против этого в «Декрете» (I, 4, 3) говорится, что «законы установлены, когда они обнародованы».

Отвечаю: как сказано выше (I–II, 90,1), закон налагается на других в качестве правила и мерила. Правило же и мерило устанавливаются через приобщение всех тех, кому должно по ним управляться и оцениваться. Поэтому для того, чтобы закон обрел обязательную силу (virtus), присущую всякому закону, следует приобщить к нему людей, которыми собираются управлять в согласии с ним. Такое приобщение (applicatio) происходит через ознакомление при обнародовании. Поэтому само обнародование необходимо для того, чтобы закон обрел свою силу.

Статья 3. Всякий ли закон выводится из вечного закона

[…] К третьей [статье] приступаем следующим образом. Может показаться, что не всякий закон выводится из вечного закона. Ведь есть определенный закон вожделения, как сказано выше (I–II, 91,6), который не выводится из божественного закона, являющегося вечным. К последнему относится благоразумие плоти, ибо Апостол говорит, что плотские помышления не могут подчиниться закону Божьему (Рим. 8, 7). Поэтому и всякий закон проистекает из вечного закона.

2.Кроме того, из вечного закона не может происходить никакая несправедливость, поскольку, как сказано выше (I–II, 93,2, ad 2), вечный закон [это такой закон], в соответствии с которым справедливо, чтобы все наивысшей степени было упорядочено. Но некоторые законы несправедливы, согласно Исаии (10,1): «Горе тем, которые постановляют несправедливые законы». Поэтому не всякий закон проистекает из вечного закона.

3.Кроме того, Августин говорит, что закон, написанный для управления людьми, правильно допускает многое, что божественное провидение карает (De lib. arb. I, 5). А замысел божественного провидения есть вечный закон; как сказано выше (I–II, 93,1). Поэтому даже не каждый правильный закон проистекает из вечного закона.

Но против этого Божественная мудрость говорит: «Мною цари царствуют и создатели законов постановляют правду» (Притч. 8,15). Замысел же божественной мудрости есть вечный закон, как говорилось выше (I–II, 93,1). Поэтому все законы проистекают из вечного закона.

Отвечаю: как сказано выше (I–II, 90, 1 и 2), закон есть некая причина, направляющая действия к цели. Поскольку все источники движения подчинены друг друг у, сила вторичного двигателя должна проистекать из силы первичного двигателя, ибо

63

вторичный двигатель неподвижен, если только его не движет первичный. Сходное мы наблюдаем у всех правителей: замыслы, относящиеся к управлению, верховный правитель направляет нижестоящим. План того, что должно быть сделано в государстве; переходит из повеления короля к его нижестоящим чиновникам, подобно тому как в ремесле идея искусного произведения от архитектора переходит к подмастерьям, работающим руками. А поскольку вечный закон есть план правления у верховного правителя, всякий план правления у нижестоящих правителей должен проистекать из Галечного закона. Но подобные планы нижестоящих правителей суть те или иные законы наряду с вечным законом. Поэтому все законы в той меpe, в какой они сопричастны подлинному замыслу [Верховного Правителя], выводятся из вечного з а- кона. Потому-то Августин и говорит, что в нововременном [человеческом] законе нет ничего справедливого и законного сверх того, что люди извлекли из вечного закона (De lib. arb. I). Итак, по первому [пункту] следует сказать, что вожделение имеет природу закона в человеке, когда является наказанием, установленным божественной справедливостью. И в этом отношении очевидно, что оно проистекает из вечного з а- кона. Но в той мере, в какой подталкивает к греху оно противостоит закону Божьему и не имеет природы закона, как говорилось выше (I–II, 91, 6).

По второму [пункту] следует сказать, что человеческий закон имеет природу закона постольку, поскольку соответствует истинному замыслу.

И ясно, что в этом отношении он выводится из вечного закона. Но когда он откланяется от промысла, его называют несправедливым законом, и тогда он имеет природу не закона, а насилия некоего лица. Тем не менее даже несправедливый закон, поскольку он сохраняет определенное подобие закона в силу того, что был создан находящимся у власти, проистекает из вечного закона: ведь «всякая власть от Господа Бога (Рим. 13).

По третьему [пункту] следует сказать, что человеческий закон, как считается, допускает некоторые вещи, но не потому, что одобряет их, а в силу того, что не в состоянии направлять их [к цели). Многое из того, что не может направить человеческий закон, направляет закон божественный, поскольку многое подчиняется причине более высокой, нежели низкой. И то обстоятельство, что человеческий закон не вмешивается в вещи, которые он не может направлять, исходит из предначертанного вечного закона. Иначе человеческий закон освящал бы то, что вечный закон осуждает. Отсюда ясно, что человеческий закон выводится из вечного закона, но не может следовать ему до конца

[…].

6. Фортескью Джон. Похвала законам Англии.

Глава IX

[…] Второе, государь, что тебя тревожит, можно устранить с такой же легкостью. Очевидно, ты сомневаешься в том, обратиться ли тебе к изучению английского или же римского (гражданского) права, ибо о римском праве по всему миру разносится слава, как о наилучшем из всех прочих человеческих законов. Пусть тебя не смущает, государь, это мнение. Дело в том, что король Англии не может по своему произволу изменять законы своего королевства, потому что он господствует над своим народом не в силу одной лишь власти короля, но и в силу власти политической. Если бы он правил ими только, как король, он мог бы (сам) изменять законы своего королевства, облагать своих подданных тальей и прочими налогами без совещания с ними; именно такой способ правления имеет в виду положение [римского] права, согласно которому «Что угодно государю, имеет силу закона». Но совсем по-другому должен [поступать] король, управляющий своим народом политически, потому что он не может ни изменять законы сам без согласия своих подданных, ни отягощать подвластный ему народ против его желания необычными налогами, так что его народ, управляемый законами, принятыми по его желанию, свободно извлекает доходы из своего имущества и не подвергается вымогательствам со стороны короля или кого-нибудь другого; то же самое, впрочем, может

64

иметь место и под королевским правлением, пока король не превратится в тирана. О таком короле философ [Аристотель] говорит в третьей главе своей Политики: «для государства важнее, чтобы оно управлялось лучшим мужем, чем лучшими законами». Но так как не всегда случается, чтобы правитель был таким мужем, то св. Фома [Аквинский] в книге «О власти государей», которую он написал для кипрского короля, считает нужным стремиться к такому устройству королевства, при котором король не может по своей воле управлять народом как тиран; а это возможно только в том случае, если королевская власть ограничена политическим законом.

Глава XVIII

Теперь осталось только выяснить, являются ли статуты Англии хорошими или плохими законами. Ведь они проистекают не из одной лишь «воли государя, как это имеет место в отношении законов тех государств, которые управляются по-королевски, где иногда законы предусматривают выгоды только самого законодателя, причиняя большие потери и унижения его подданным. Статуты Англии не могут издаваться таким способом, поскольку они основываются не только на воле государя, но и на согласии всего королевства, так что они не наносят ущерб народу и не пренебрегают его выгодами. При этом предполагается, что необходимые мудрость и благоразумие [этих законов] обеспечиваются тем, что они издаются по совету не одного или какой-нибудь сотни благоразумных людей, но, как некогда в римском сенате, [по совету] более чем трех сотен выборных лиц, что могут точно подтвердить тебе те, кто хорошо знает организацию английского парламента, а также порядок и способ его созыва. И если статуты, изданные с такой торжественностью и благоразумием, вступив в действие не будут отвечать намерениям законодателей, то они могут быть немедленно изменены, но только с согласия общины и лучших людей королевства, которые принимали участие в их издании.

Теперь тебе должны быть ясны, государь, все особенности английских законов. И ты можешь сам определить, насколько они хороши, сравнивая их с законами других народов; и так как во всем мире ты не найдешь более совершенных, то ты неизбежно признаешь их не только хорошими, но и наилучшими [законами], какие только можно пожелать.

Глава XXXIV

Ты уже слышал выше, мой государь, что в римском праве главным является то положение, максима или правило, которое гласит: «То, что угодно государю имеет силу закона»; законы Англии не признают этого положения, поскольку государь [в Англии] господствует над своим народом не только как король, но и политически, в знак чего во время коронации он принимает присягу в том, что будет соблюдать эти законы. Некоторые короли Англии с неохотой приносили эту присягу, полагая, что из-за нее не могут править своими подданными по своей воле, как эта делают короли, обладающие абсолютной властью, которые правят своим народом на основании римского права и преимущественно на основании упомянутой выше его максимы так, что они меняют законы, издают новые, подвергают людей наказаниям, облагают своих подданных налогами по своему произволу и желанию и решают свои дела, как и где хотят. Вот почему эти твои предшественники попытались уничтожить политические узы, чтобы иметь возможность, как это делают другие [государи] властвовать над своим народом только покоролевски или, лучше сказать, неистовствовать; при этом они не понимали того, что власть короля в обоих случаях по существу одинакова, как это доказывается в вышеупомянутом трактате «О природе естественных законов», и того, что управлять народом политически означает не узы, а свободу для короля, так как [такое управление] обеспечивает безопасность не только народа, но и самого короля, а также освобождает его от немалых забот.

Глава XXXVII

Святой Фома [Аквинский] в книге, которую он написал для короля Кипра «О власти государей», указывал, что «король дан ради королевства, а не королевство ради короля». Из этого вытекает, что все могущество короля должно быть направлено на благо его

65

государства, которое состоит в основном в защите его [государства) от вторжения извне и в охране его жителей и их имущества от несправедливостей и грабежей со стороны их соплеменников. Поэтому короля, который не в состоянии осуществлять это, приходится признать бессильным. Но если он сам настолько подчиняется своим собственным страстям или [финансовой] нужде, что не может удержать свои руки от того, чтобы не обирать своих подданных, в силу чего он сам разоряет их настолько, что они не могут за счет своих средств ни существовать сами, ни поддерживать [его], то насколько же более слабым следует признать его в этом случае, чем тогда, когда он не в состоянии защитить своих подданных против несправедливостей, причиняемых им другими людьми?

Тем не менее все то [плохое], в чем, как видно из данных опыта, можно упрекать государя, который правит по-королевски, проистекает скорее не из-за недостатков закона, по которому он правит, но из-за отсутствия должной заботы, а также [из-за] небрежности такого правителя. Потому что сами по себе власть и достоинство [такого короля] ничуть не меньше достоинства власти короля, правящего политически, и, как я это ясно доказал в вышеупомянутом трактате «О природе естественных законов», могущество королей обоего рода – одинаково. Но практическое осуществление власти по-коро- левски настолько труднее и настолько более опасно для самого короля и его народа, как это ясно показано выше, что мудрый король не должен стремиться к замене ограниченной монархии абсолютной. Поэтому и вышеупомянутый святой Фома считал, что следует стремиться к тому, чтобы все страны мира управлялись политически.

7. Макиавелли Николо. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. Глава XXXVII.

О том, какие раздоры породил в Риме аграрный закон, а также о том, что принимать в республике закон, имеющий большую обратную силу и противоречащий давним обычаям города, - дело, чреватое многими раздорами

В хорошо устроенных республиках все общество – богато, а отдельные граждане – бедны. В Риме случилось так, что названный закон не соблюдался. Он либо с самого начала был сформулирован таким образом, что его каждодневно приходилось перетолковывать, либо настолько изменился в процессе применения, что обращение к его первоначальной форме оказалось чреватым многими раздорами, либо же, будучи хорошо сформулированным вначале, исказился затем от употребления. Как бы то ни было, в Риме никогда не заговаривали об аграрном законе без того, чтобы город не переворачивался вверх дном.

Названный закон имел две главных статьи. Одна из них указывала, что никто из граждан не может владеть больше, чем определенным количеством югеров земли; другая предписывала, чтобы поля, отнятые у врагов, делились между всем римским народом. Отсюда проистекало для Знати двоякое утеснение: тем из нобилей, которые имели больше земель, чем допускал закон (а среди Знати таковых было большинство), приходилось их лишаться; распределение же среди плебеев отнятых у врагов благ закрывало нобилям путь к дальнейшему обогащению. Поэтому, так как утеснения эти были направлены против сильных мира сего и так как, сопротивляясь им, последние уверяли, будто они отстаивают общее благо, нередко случалось, что весь город, как уже говорилось, переворачивался вверх дном.

Знать терпеливо и хитро оттягивала применение аграрного закона, либо затевая войну вне пределов Рима, либо противопоставляя Трибуну, предлагающему аграрный закон, другого Трибуна, либо, сделав частичные уступки, выводя колонию в то самое место, которое подлежало разделу. Так случилось с землями Антия. Когда в связи с ними возникла тяжба об аграрном законе, в Антий были посланы из Рима колонисты, которым предоставлялись названные земли. Говоря, что в Риме с трудом отыскались люди, согласившиеся отправиться в упомянутую колонию, Тит Ливий употребляет примеча-

66

тельное выражение: оказалось, что имеется множество плебеев, которые предпочитают желать благ в Риме, нежели владеть ими в Антии.

Лихорадочная жажда аграрного закона некогда столь сильно мучила город, что римляне стали вести войны на отдаленных землях Италии или же вообще за ее границами. После этого лихорадка сия на некоторое время, по видимости, прекратилась. Произошло это потому, что земли, которыми владели враги Рима, не находясь под носом у плебеев и располагаясь в местах, где их трудно было возделывать, оказались для плебеев менее желанными. Поэтому же и римляне стали по отношению к своим врагам менее жестокими, и когда они все же отрезали земли от их владений, то отдавали эти земли под колонии. Так что, в силу названных причин, аграрный закон находился под спудом вплоть до времени Гракхов. Именно Гракхи снова извлекли его на свет и тем погубили римскую свободу. Ибо к тому времени сила противников аграрного закона удвоилась. Поэтому он разжег между Плебсом и Сенатом столь сильную ненависть, что она вылилась в потоки крови и вооруженные столкновения, выходившие за рамки нравов и обычаев цивилизованного общества. Так как должностные лица не могли с ними справиться и так как на магистратов не надеялась больше ни одна из группировок, враждующие партии стали прибегать к собственным средствам и каждая из них обзавелась главарем, который бы ее защищал.

[…] К основным законам демократии принадлежит и тот, в силу которого власть издавать законы должна принадлежать только народу. Однако есть тысячи случаев, когда бывают необходимы постановления сената; часто полезно даже испробовать закон, прежде чем установить его окончательно. Конституции Рима и Афин отличались в этом отношении большой мудростью. Определения сената имели там силу закона в продолжение года и обращались в постоянный закон только по воле народа.

8. Гоббс Т. Левиафан

Глава XIV. О первом и втором естественных законах и договорах

Что такое естественный закон (law of nature). Естественный закон, lex naturalis, есть предписание, или найденное разумом (reason) общее правило, согласно которому человеку запрещается делать то, что пагубно для его жизни

или что лишает его средств к ее сохранению, и пренебрегать тем, что он считает наилучшим средством для сохранения жизни.

9. Монтескье Ш.-Л. О духе законов

Книга первая. О законах вообще

Глава I. О законах в их отношениях к различным существам

Законы в самом широком значении этого слова суть необходимые отношения, вытекающие из природы вещей; в этом смысле все, что существует, имеет свои законы: они есть и у божества, и у мира материального, и у существ сверхчеловеческого разума, и у животных, и у человека. Те, которые говорят, что все видимые нами в мире явления произведены слепою судьбою, утверждают великую нелепость, так как что может быть нелепее слепой судьбы, создавшей разумные существа? Итак, есть первоначальный разум; законы же – это отношения, существующие между ним и различными существами,

ивзаимные отношения этих различных существ.

[…]Прежде чем стать действительными, разумные существа были возможны, следовательно, возможны были отношения между ними, возможны поэтому и законы. Законам, созданным людьми, должна была предшествовать возможность справедливых отношений. Говорить, что вне того, что предписано или запрещено положительным законом, нет ничего ни справедливого, ни несправедливого, значит утверждать, что до того, как был начерчен круг, его радиусы не были равны между собою. Итак, надо признать, что отношения справедливости предшествуют установившему их положительному закону. Так, например, если

67

существует общество людей, то справедливо, чтобы люди подчинялись законам этого общества; если разумные существа облагодетельствованы другим существом, они должны питать к нему благодарность; если разумное существо сотворено другим разумным существом, то оно должно оставаться в той же зависимости, в какой оно находилось с первого момента своего существования; если разумное существо причинило зло другому разумному существу, то оно заслуживает, чтобы ему воздали таким же злом, и т. д. Но мир разумных существ далеко еще не управляется с таким совершенством, как мир физический, так как, хотя у него и есть законы, по своей природе неизменные, он не следует им с тем постоянством, с которым физический мир следует своим законам. Причина этого в том, что отдельные разумные существа по своей природе ограниченны и потому способны заблуждаться и что, с другой стороны, им свойственно по самой их природе действовать по собственным побуждениям. Поэтому они не соблюдают неизменно своих первоначальных законов, и даже тем законам, которые они создают сами для себя, они подчиняются не всегда, Неизвестно, находятся ли животные под управлением общих или каких-нибудь особенных законов движения. Как бы то ни было, они не связаны с богом более близкими отношениями, чем остальной материальный мир; способность же чувствовать служит им лишь для их отношений друг к другу, к другим существам и к самим себе. В свойственном им влечении к наслаждению каждое из них находит средство для охраны своего отдельного бытия, и это же влечение служит им для сохранения рода. Они имеют естественные законы, потому что соединены способностью чувствовать и не имеют законов положительных, потому что не соединены способностью познавать. Но они не следуют неизменно и своим естественным законам; растения, у которых мы не замечаем ни чувства, ни сознания, лучше их следуют последним. Животные лишены тех высоких преимуществ, которыми мы обладаем, но зато у них есть такие, которых нет у нас. У них нет наших надежд, но нет и наших страхов; они, подобно нам, умирают, но не сознают этого; большая часть их даже охраняет себя лучше, чем мы себя, и не так злоупотребляет своими страстями, как мы. Как существо физическое, человек, подобно всем другим телам, управляется неизменными законами; как существо, одаренное умом, он беспрестанно нарушает законы, установленные богом, и изменяет те, которые сам установил. Он должен руководить собою, и, однако, он существо ограниченное; как всякое смертное разумное существо, он становится жертвою неведения и заблуждения и нередко утрачивает и те слабые познания, которые ему уже удалось приобрести, а как существо чувствующее, он находится во власти тысячи страстей. Такое существо способно ежеминутно забывать своего создателя – и бог напоминает ему о себе в заветах религии; такое существо способно ежеминутно забывать самого себя – и философы направляют его законами морали; созданный для жизни в обществе, он способен забывать своих ближних – и законодатели призывают его к исполнению своих обязанностей посредством политических и гражданских законов.

[…] Силы отдельных людей не могут объединиться, пока не пришли к единству их воли; это последнее единство и есть то, что, опять-таки по прекрасному выражению Гравина, называется гражданским состоянием. Закон, говоря вообще, есть человеческий разум, поскольку он управляет всеми народами земли; а политические и гражданские законы каждого народа должны быть не более как частными случаями приложения этого разума. Эти законы должны находиться в таком тесном соответствии со свойствами народа, для которого они установлены, что только в чрезвычайно редких случаях законы одного народа могут оказаться пригодными и для другого народа. Необходимо, чтобы законы соответствовали природе и принципам установленного или установляемого правительства, имеют ли они целью устройство его, – что составляет задачу политических законов, – или только поддержание его существования, – что составляет задачу гражданских законов. Они должны соответствовать физическим свойствам страны, ее климату холодному, жаркому или умеренному, – качествам почвы, ее положению, размерам, образу жизни ее народов – земледельцев, охотников или пастухов, – степени свободы, допускаемой устройством государства, религии населения, его склонностям, богатству, численности, торговле, нравам и обычаям; наконец, они связаны между собой и обу-

68

словлены обстоятельствами своего возникновения, целями законодателя, порядком вещей, на котором они утверждаются. Их нужно рассмотреть со всех этих точек зрения. Это именно я и предполагаю сделать в настоящей книге. В ней будут исследованы все эти отношения; совокупность их образует то, что называется Духом законов. В этом исследовании я не отделяю политических законов от гражданских, так как, занимаясь исследованием не законов, а Духа законов, который заключается в различных отношениях законов к различным предметам, я должен был сообразоваться не столько с естественным порядком законов, сколько с естественным порядком этих отношений и предметов. Я начну с рассмотрения тех отношений, в которых законы состоят к природе и принципу каждого правительства, уделяя особое внимание изучению этого принципа, ввиду того что он оказывает решающее влияние на законы. И если мне удастся установить этот принцип, я покажу, что законы вытекают из него, как из своего источника. Затем я перейду к рассмотрению других, по-видимому, более частных отношений.

10. Руссо Ж. Ж. Об общественном договоре.

О Законе

Но когда весь народ выносит решение, касающееся всего народа, он рассматривает лишь самого себя, и если тогда образуется отношение, то это – отношение целого предмета, рассматриваемого с одной точки зрения, к целому же предмету, рассматриваемому с другой точки зрения, – без какого-либо разделения этого целого. Тогда сущность того, о чем выносится решение, имеет общий характер так же, как и воля, выносящая это решение. Этот именно акт я и называю Законом.

Когда я говорю, что предмет законов всегда имеет общий характер, я разумею под этим, что Закон рассматривает подданных как целое, а действия – как отвлеченные, но никогда не рассматривает человека как индивидуум или отдельный поступок. Таким образом, Закон вполне может установить, что будут существовать привилегии, но он не может предоставить таковые никакому определенному лицу; Закон может создать несколько классов граждан, может даже установить те качества, которые дадут право принадлежать к каждому из этих классов; но он не может конкретно указать, что такие-то и такие-то лица будут включены в тот или иной из этих классов; он может установить королевское Правление и сделать корону наследственной; но он не может ни избирать короля, ни провозглашать ка- кую-либо семью царствующей, – словом, всякое действие, объект которого носит индивидуальный характер, не относится к законодательной власти.

Уяснив себе это, мы сразу же поймем, что теперь излишне спрашивать о том, кому надлежит создавать законы, ибо они суть акты общей воли; и о том, стоит ли государь выше законов, ибо он член Государства; и о том, может ли Закон быть несправедливым, ибо никто не бывает несправедлив по отношению к самому себе; и о том, как можно быть свободным и подчиняться законам, ибо они суть лишь записи изъявлений нашей воли. И еще из этого видно, что раз в Законе должны сочетаться всеобщий характер воли и таковой же предмета, то все распоряжения, которые самовластно делает какой-либо частный человек, кем бы он ни был, никоим образом законами не являются. Даже то, что приказывает суверен по частному поводу, – это тоже не закон, а декрет, и не акт суверенитета, а акт регистратуры. […]

Законы, собственно, – это лишь условия гражданской ассоциации. Народ, повинующийся законам, должен быть их творцом: лишь тем, кто вступает в ассоциацию, положено определять условия общежития. Но как они их определят? Сделают это с общего согласия, следуя внезапному вдохновению? Есть ли у Политического организма орган для выражения его воли? Кто сообщит ему предусмотрительность, необходимую, чтобы проявления его воли превратить в акты и заранее их обнародовать? Как иначе провозгласит он их в нужный момент? Как может слепая толпа, которая часто не знает, чего она хочет, ибо она редко знает, что ей на пользу, сама совершить столь великое и столь трудное дело, как создание системы законов?

69

[…] Высшее предназначение законодателя как раз и состоит в том, чтобы согласовывать в законе частные воли, выдавая ее в качестве равнодействующей. Сам по себе народ всегда хочет блага, но сам он не всегда видит, в чем оно. Общая воля всегда направлена верно и прямо, но решение, которое ею руководит, не всегда бывает просвещенным. Ей следует показать вещи такими, какие они есть, иногда – такими, какими они должны ей представляться; надо показать ей тот верный путь, который она ищет; оградить от сводящей ее с этого пути воли частных лиц; раскрыть перед ней связь стран и эпох; уравновесить привлекательность близких и ощутимых выгод опасностью отдаленных и скрытых бед. Частные лица видят благо, которое отвергают; народ хочет блага, но не ведает, в чем оно. Все в равной мере нуждаются в поводырях. Надо обязать первых согласовать свою волю с их разумом; надо научить второго знать то, чего он хочет. Тогда результатом просвещения народа явится союз разума и воли в Общественном организме; отсюда возникнет точное взаимодействие частей и, в завершение всего, наибольшая сила целого. Вот что порождает нужду в Законодателе.

11. Екатерина II.

Выписки из шести томов Блакстона, толкователя англицких законов

На что закон есть, не для чего новый составить. Будет закон вреден, тогда закон поправить и переменить не запрещается.

Мы себе честь и славу нашего царствования ставили в том, чтоб законами давать течение и силу и за равный долг почли правосудие, милосердие и исполнение законов и сохранение Греко-российской веры в целости, покровительствуя всех подданных Российского скипетра.

12. Гельвеций Клод Адриан. О человеке

Раздел IX. Глава IV. Об истинных причинах изменений законодательств наро-

дов

Следует ли считать многочисленные изменения в различных формах правления результатом непостоянства людей? Я знаю одно: по отношению к обычаям, законам и предрассудкам приходится жаловаться не на непостоянство человеческого духа, а на упорный консерватизм его.

Сколько требуется иногда времени, чтобы раскрыть глаза народу на ложную религию, гибельную для национального счастья! Сколько требуется времени, чтобы отменить закон, часто нелепый и противоречащий общественному благу!

Чтобы произвести подобные перемены, недостаточно быть королем, – надо быть мужественным и просвещенным королем и, кроме того, находить поддержку в благоприятных обстоятельствах.

Свидетельством против мнимого непостоянства народов является извечность, так сказать, законов, обычаев, прав Китая.

Предположим, что человек в действительности так непостоянен, как это утверждают, – его непостоянство обнаружилось бы в течение его жизни. Действительно, почему законы, которые почитались дедом, сыном, внуком, законы, выдержавшие в течение шести поколений испытание так называемого легкомыслия людей, стали бы вдруг подверженными этому легкомыслию […].

Я знаю, что законы, по внешней видимости полезные, но в действительности вредные, рано или поздно отменяются. Почему? Потому, что в известный промежуток времени должен появиться просвещенный человек, который, будучи поражен несоответствием этих законов общему счастью, передаст свое открытие добросовестным умам своего века.

Открытие это вследствие медленного распространения истины передается от человека к человеку и становится общепризнанным лишь в следующем поколении. Старые законы тогда отменяются. Но отмена их есть результат не непостоянства людей, а здравости их ума.

70

Наконец, некоторые законы признаны дурными и недостаточными, но их держатся по привычке. В этом случае достаточно малейшего предлога, чтобы уничтожить их, и ничтожнейшее событие доставляет этот предлог. Можно ли сказать то же самое о действительно полезных законах? Нет, ни в одном обширном и цивилизованном обществе не отменили законов, карающих за воровство, убийство и т. д. […].

О государи, сделайте ваших подданных счастливыми! Заботьтесь о том, чтобы внушать им с детства любовь к общему благу; убедите их в превосходстве ваших законов на примерах истории всех времен и бедствий всех народов; докажите им (ведь нравственность доступна логическим доказательствам), что ваше управление наилучшее из всех возможных, – и вы навсегда наложите узы на их мнимое непостоянство.

Если государство Китая при всех своих недостатках еще существует, и притом в неизменном виде, то что могло бы уничтожить то правительство, при котором люди были бы максимально счастливыми? Только завоевания или бедствия народов изменяют форму правления.

[…]Всякое мудрое законодательство, гармонически объединяющее частные интересы с общественными и основывающее добродетель на выгоде отдельного индивида, несокрушимо.

Но возможно ли такое законодательство? А почему нет? Горизонт наших идей расширяется с каждым днем, и раз наука о законодательстве, подобно другим наукам, участвует в прогрессе человеческого ума, то почему следует отчаиваться в будущем счастье человечества? Почему народы, все более просвещаясь с каждым веком, не сумеют достигнуть когда-нибудь всей полноты счастья, на какое они способны? Мне трудно было бы отказаться от надежды на это.

[…]Для чувствительной души счастье людей представляет самое приятное зрелище. Рассматриваемое в перспективе будущего, это дело совершенного законодательства. Но если бы какой-нибудь смелый ум решился дать план его, то со сколькими предрассудками пришлось бы ему бороться! Сколько, могут сказать, предрассудков пришлось бы ему уничтожить и сколько опасных истин разоблачить!

13. Гольбах. Естественная политика, или беседы

об истинных принципах управления. § XXV. Общие выводы

[«Хорошие законы»]

[…] Хорошими являются только те законы, которые соответствуют природе общественного человека и обязывают его выполнять свой долг по отношению ко всем другим членам общества; нравственность – это осознание указанных обязанностей; добродетель состоит в том, чтобы приносить пользу обществу; общество должно обеспечить благосостояние тем, кто ему полезен; оказываемая им помощь и доставляемые им преимущества – основа его власти над гражданами; никакая власть не может быть справедливой, если целью ее не является благо людей.

14. Бентам Иеремия. Принципы законодательства

Глава III. Правила перенесения законов

1.Никакой закон не должен быть изменен, никакой обычай уничтожен без какойнибудь специальной причины.

Законодатель должен быть в состоянии указать какую – нибудь положительную выгоду, которая явится результатом изменения.

2.Изменение обычая, противоречащего нашим нравам и чувствам, без всякого другого основания, кроме этого противоречия, не должно считаться благодетельным […].

3.Во всех безразличных вещах политическая санкция должна оставаться нейтральной: предоставьте действовать авторитету моральной санкции.