zagriazkina_tiu_red_frankofoniia_kultura_povsednevnosti-1

Таким образом, обнаруживается, что личное восприятие жизни полностью обесценивается, когда повседневность хотят поднять до ранга официальной хроники. Обыденный мир создается не только материальными, но и духовными ценностями, среди которых родной язык и стиль повседневного общения занимают далеко не последнее место, создавая ауру психологического комфорта.

Литература

Алефиренко Н.Ф. Лингвокультурология: ценностно-смысловое пространство языка: Учеб. пособие. 2-е изд. М., 2010.

Бахтин М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. М., 1965.

Вальденфельс Б. Повседневность как плавильный тигль рациональности // Социологос. М., 1991.

Волошинов В.Н. Марксизм и философия языка: основные проблемы социологического метода в науке о языке. Л., 1928.

Выготский Л.С. Педагогическая психология. М., 2008. Газданов Г. Вечер у Клер. Ночные дороги. СПб., 2006.

Загрязкина Т.Ю. Франция в культурологическом аспекте: Учеб. пособие. М., 2007.

Зайцев Б.К. Голубая звезда. М., 1989.

Китайгородская М.В., Розанова Н.Н. Продукты питания как социокультурные знаки // Язык. Личность. Текст: Сб. статей к 70-летию Т.М. Николаевой. М., 2005.

Козлова Н.Н. Современная западная философия. Словарь. 2-е изд., перераб. и доп. М., 1998.

Современная западная философия. Словарь. 2-е изд., перераб. и доп. М., 1998.

Тер-Минасова С.Г. Язык и межкультурная коммуникация. М., 2004. Толстой Л.Н. Анна Каренина // Соч.: В 2 т. Т. 1. М., 1957.

Шмелёв И.С. Как я стал писателем // Светлая страница. Калуга, 1995. Шмелёв И.С. Человек из ресторана // Соч.: В 2 т. Т. 2. М., 1989. Lefebre H. La vie quotidienne dans le monde moderne. P., 1974.

Maffessoli M. La conquête du présent. Pour une sociologie de la vie quotidienne. P., 1998.

Makine A. Le testament français. P., 1995.

Nora P. Le présent et la mémoire // le Fdlm. 1983. N 2. Rouzel J. Le quotidien en éducation spécialisée. P., 2004.

Вопросы и задания

1. Почему, на ваш взгляд, в ХХ в. обострился интерес к жизненному миру человека?

211

2.Как вам помогает (или мешает) родная речь в освоении иностранных языков?

3.Какой стиль речи создает впечатление психологического комфорта?

4.О какой стороне человеческой жизнедеятельности может рассказать такая сфера быта, как повседневная еда и посещение ресторана? Сравните поведение в ресторане представителей разных социальных категорий (по произведениям художественной литературы).

5.Может ли творчество преодолевать повседневность?

Маринин Оганес Викторович,

кандидат исторических наук, доцент кафедры региональных исследований факультета иностранных языков и регионоведения МГУ имени М.В. Ломоносова, e-mail: ov_marinin@mail.ru

«Между Россией и Францией идет война, но нет вражды…»

Marinine Oganes. « Entre la Russie et la France il y a une guerre, mais il n’y a pas d’hostilité »

L’article porte sur les particularités de la communication quotidienne des Russes d’une part et des Français de l’autre part lors du siège de Sébastopol, pendant la guerre de Crimée (la guerre d’Orient) de 1853—1856. Le phénomène de la « culture quotidienne » en temps de guerre exclut plutôt que sousentend une communication interculturelle entre les adversaires. Ceci rend encore plus intéressant le phénomène socioculturel du siège de Sébastopol, vu dans cet article comme facteur du rapprochement des camps adversaires plutôt que facteur de séparement. C’est un témoignage que « de franches batailles entre de dignes adversaires » n’ont pas provoqué la haine et la méchanceté entre de simples gens habillés en uniformes de soldats ou d’officiers.

Военное время предполагает изменения в сложившемся у личности и общества образе мыслей и оценок окружающей действительности. У народов всего мира существует ясное представление о том, что мундир меняет образ мыслей человека, особенно на линии фронта, когда смерть может настигнуть в любую минуту дня и ночи. Длительное пребывание на передовой вызывает у людей серьезные перемены в сознании, в том числе и поэтому командование периодически старается побывавшие в тяжелых сражениях войска отвести на тыловые позиции для переформирования и кратковременного отдыха.

212

Меняются ранее сформировавшиеся представления о добре и зле, о пользе и вреде, о ценности или ненужности и предметов повседневного обихода, и моральных приоритетов. Фронтовик, человек, «понюхавший пороху», пришедший с передовых позиций, — это феномен военного времени, его представления о жизни, более ясные и простые, часто считаются в обществе наиболее верными и справедливыми, к его словам прислушиваются, он вызывает всеобщее уважение.

Но есть одно важнейшее ограничение — все эти утверждения верны только для «своих», в военное время отношение к противнику чаще всего однозначно негативное, без разделения на полутона — один плохой, другой совсем плохой, а вот этот — вообще очевидное чудовище. Действительно, когда на поле боя приходится стрелять в вооруженного человека, одетого в неприятельскую военную форму, нельзя думать о том, что у того, возможно, есть семья, что он до войны был прекрасным работником и уважаемым членом общества, поскольку тогда он успеет выстрелить в тебя первым. Необходимо, чтобы прошло много времени, для того чтобы бывшие на поле боя противники смогли посмотреть друг на друга другими глазами, чтобы в обществе сформировался иной, более терпимый (и более справедливый!) взгляд на обстановку и людей военного времени. И это задача не только конкретных людей, но и общества в целом, государственных институтов, образовательных учреждений, принципов внешней политики государства. Ожесточение душ и сердец свойственно войне, смягчение взглядов и справедливость оценок — задача мирного времени и, возможно, следующего поколения. Прекрасно помню, как мой дед, участник ожесточенных боев за Кавказ в 1942 г., хмурился и суровел, когда даже в 60—70-е гг. прошлого столетия разговор заходил на модные тогда темы сотрудничества с немцами, пусть и из Восточной Германии, хотя он прекрасно понимал «новые реалии», мог подолгу говорить о политике «разрядки международной напряженности» и т.д. Это сильнее меня, отвечал он на мои недоуменные вопросы «почему?» По мере изменения общества изменяются и реалии. Представители уже другого поколения наших соотечественников подчас до сих пор не могут спокойно относиться к словам «афганский» и «чеченский», так же как, например, для американца исполнены глубокого внутреннего смысла слова «вьетнамский» и «иракский», а для француза — «алжирский».

213

Как известно, у всякого правила есть исключения, которые только подтверждают правило. Об одном из редких исключений из вышеописанного правила и пойдет речь дальше. Середина XIX в. была ознаменована крупным военно-политическим потрясением всеевропейского масштаба — из религиозного спора о юридическом статусе и порядке финансирования «святых мест» в Турции («святых» — для представителей христианского, а не мусульманского вероисповедания) неожиданно для многих разгорелась Крымская (Восточная) война 1853—1856 гг. Вместо размеренных и взвешенных бесед дипломатов загрохотали пушки, начались сражения в нескольких местах европейской России и на Дальнем Востоке. Наиболее яркие страницы этой войны были написаны в Крыму, в частности у стен и оборонительных сооружений севастопольской крепости, которую русские защищали, а союзные англо-фран- цузские войска пытались захватить. Почти год длилась «севастопольская эпопея», лишь в сентябре 1855 г. в результате удачного штурма французскими частями ключевого звена обороны южной стороны Малахова кургана русские отошли из южной части города и закрепились на его северной стороне.

Историография Крымской войны огромна на разных языках мира, даже на страницах Интернета желающие могут найти необходимую справочную и фактографическую информацию. В связи с затронутой темой интересно другое: военные действия в Крыму, несмотря на всю их серьезность, людские потери, огромные сложности и финансовые затраты для обеих сторон, сразу же продемонстрировали целый ряд особенностей, которые до сих пор выделяют севастопольскую кампанию 1854—1855 гг. из ряда других военных действий. Во-пер- вых, явное нежелание союзников, англичан, французов, турок и сардинцев, несмотря на их военно-техническое превосходство, уходить с побережья, углубляться на территорию Крымского полуострова и тем более переносить военные действия во внутренние губернии России. Это придавало войне несколько несерьезный, «игрушечный» характер, союзники как бы говорили: «Мы тут пошумим немного, захватим пару крепостей, наведем свои порядки, докажем, что наши войска лучше снаряжены и подготовлены, и будем готовы к примирению». Во-вторых, практически с самого начала военного конфликта в Крыму противоборствующие стороны направили в Вену, столицу формально нейтральной Австрийской империи, своих дипломатических представителей для ведения

214

переговоров о возможных условиях заключения мира. Ход этих переговоров был неровным, они очень зависели от результатов военных сражений в Крыму, но ни одна из сторон не посчитала для себя выгодным их досрочное официальное завершение. Таким образом, Венские конференции 1854—1855 гг. плавно переросли в Парижский мирный конгресс 1856 г., который и подвел окончательный итог общеевропейской войне. Наконец, в-третьих, в общественном мнении России и Франции

ввоенное время не был сформирован «образ врага». СанктПетербург и Париж даже на официальном уровне регулярно обменивались лояльными и почти дружескими жестами, которые были совершенно не характерны для двустороннего дипломатического общения в военное время, тем более что Франция была важной частью антирусской военно-полити- ческой коалиции европейских держав. Одним из ярких примеров этого было послание министра иностранных дел Российской империи графа К.В. Нессельроде французскому императору Наполеону III, в котором было признано, что война между двумя государствами есть, а вражды между русским и французским народами нет1. Цитата именно из этого письма вынесена в качестве заглавия настоящей статьи. Министр озвучил не только свою позицию, но и взгляды нового российского императора Александра II. Лишь формальное продолжение войны помешало самому российскому государю написать Наполеону III, тем более что тот сам проявил эту инициативу, выразив в феврале 1855 г. свои соболезнования

всвязи с кончиной Николая I. Более чем странный жест со стороны главы государства, которое вело тяжелую и весьма финансово затратную войну, главной причиной которой многие современники считали этого недавно почившего государя России! Министр Нессельроде имел, таким образом, все основания подчеркнуть нетрадиционный, особый характер двусторонних взаимоотношений в военное время. Самое интересное, что эти жесты «высокой политики» были не просто прекрасно сформулированными внешнеполитическими формулами, активно использующимися для реализации поставленных целей, они опирались на реальные события на крымском театре военных действий.

1 См.: Маринин О.В. Дипломатическая деятельность России на завершающем этапе Крымской войны. Парижский мирный конгресс 1856 года. М., 2009. С. 56.

215

Прежде чем перейти к дальнейшему изложению материала, хотелось бы еще раз уточнить авторскую позицию. Крымская войны была огромной трагедией для десятков и сотен тысяч жителей России, Турции, Франции, Англии, Сардинии, косвенно пострадали многие подданные Австрии, Пруссии, Швеции и других стран мира, включая Северо-Американские Соединенные Штаты. Все основные участники войны имели свои внешнеполитические интересы, чаще всего связанные с агрессией, которые пытались защитить и реализовать различными военными и политическими способами. Итоги войны зафиксировали изменившееся реальное соотношение сил между великими европейскими державами, сформировали новые политические и военные коалиции в Европе. Крымская (Восточная) война имела важные внутриполитические последствия для стран-участниц. Так, в России общество и правящие круги вплотную подошли к осознанию необходимости соци- ально-экономических преобразований, чему были посвящены реформы 60—70-х гг. Все это так, но это не меняет того важного факта, что в Крыму в годы военных столкновений под Севастополем сформировался интереснейший социокультурный феномен, связанный с взаимовосприятием русских и французов.

Основой для наблюдений автора послужили исторические материалы современников и участников севастопольской обороны, а также свидетельства очевидцев с русской и французской сторон, приведенные в новейших исследовательских работах.

Российское общество середины — второй половины 50-х гг. XIX в. с особой остротой восприняло противоречивые события этой войны, так как они совпали с важнейшими обстоятельствами их жизни — ростом экономических трудностей, сменой императора на престоле, определенным ослаблением политического режима (начало «Александровской оттепели»), нарастанием ожиданий реформ, усилением крестьянских волнений и т.д. В то время события войны казались едва ли не решающими во всех этих процессах, о чем свидетельствуют слухи о якобы добровольном уходе императора Николая I из жизни, который не смог или не пожелал пережить позора военных поражений в Крыму, частичное увязывание в общественном мнении неблагоприятных итогов войны с нежеланием некоторых слоев помещичьего дворянства расставаться с привычным образом жизни и хозяйствования и пр. Немало

216

ярких и страстных работ было написано еще во время войны и в первые последовавшие за ее окончанием годы представителями основных течений в общественно-политической жизни России, в том числе славянофилами и западниками. Вероятно, не было и не могло быть ни одного общественного и государственного деятеля, который не счел бы необходимым высказаться в печати или на страницах памятных записок на высочайшее имя по основным вопросам влияния недавно оконченной войны на будущее страны. Эти работы известны, некоторые из них до сего времени не утратили своего исторического и дидактического значения (например, труды Аксакова, Погодина, Чичерина).

Следующий период роста интереса и внимания в общественном мнении России к событиям Крымской войны относится уже к 1870—1880 гг. Этому способствовали несколько факторов. Во-первых, в 1871 г. на международной конференции в Лондоне Европа была вынуждена согласиться с односторонним заявлением России о том, что она более не считает себя связанной ограничительными статьями Парижского мирного договора 1856 г., в частности касавшимися «нейтрализации» Черного моря. Дипломатическая удача подобного масштаба усилила интерес к событиям со стороны тех, кто сам не участвовал в них, но хотел бы узнать больше. Во-вторых, на Балканах и на Кавказе ощущался рост напряженности, усиливалось противоборство Российской и Османской империй, вновь «запахло порохом», что увеличивало интерес к предыдущей Восточной войне. В-третьих, в 1872 г. возник повод. Как известно, к 200-летнему юбилею со дня рождения Петра Первого в Москве по инициативе ряда научных обществ была открыта так называемая Политехническая выставка. При подготовке раздела о Севастополе в рамках исторического отдела выставки Севастопольский музей заказал В. Маковскому и И. Прянишникову картины на сюжеты Крымской войны (сделаны они были в одном размере масляными красками на картоне). В настоящее время они находятся в богатейших запасниках Государственного исторического музея. Кроме того, по поручению наследника-цесаревича великого князя Александра Александровича в 1872 г. был составлен и опубликован сборник воспоминаний севастопольцев о Севастопольской обороне. В основу его легли рукописные воспоминания оставшихся к тому времени в живых участников боев под Севасто-

217

полем, в основном офицеров, командиров среднего звена1. Эти тексты были специально написаны для сборника, а не собраны из числа уже известных и опубликованных. Именно в этих воспоминаниях участников севастопольской обороны имеются очень интересные и важные для настоящей статьи сведения.

Первое, что бросается в глаза при чтении этих очень искренних и часто наивных рассказов, это свидетельство простых человеческих отношений между солдатами и офицерами русского и французского войска. Взаимоотношения с англичанами рассматриваются совершенно иначе, значительно холоднее и всего несколько упоминаний. О турках и сардинцах не удалось найти вообще ни единого свидетельства. Французы видятся русским воинам двояко. Безусловно, это противники, они методично обстреливают день и ночь укрепления Севастополя, чем наносят защитникам крепости огромные потери, они предпринимают вылазки и штурмы южных стен, метко стреляют, храбры в сражении, — но это вообще характеристика нации. А индивидуальные зарисовки полны эмоций и подробностей, например «болтливы», «отходчивы», «гостеприимны». Неожиданно ярко проявился религиозный мотив взаимоотношений. Например, при описании последствий неудачного штурма Севастополя в феврале 1855 г. неназвавшийся младший офицер Камчатского полка записал, что у французов были большие потери, русские получили приказ подобрать на поле сражения французских погибших и предать их земле. Было организовано официальное погребение, на которое специально из Севастополя был вызван католический священник. «Французов хоронили с почестью, взвод русских воинов от нашего полка назначен был для погребения, трижды выстрелил и этим отдал последний воинский долг павшим в брани», — свидетельствует очевидец2. Знали о церемонии и во французском лагере, на неприятельских батареях было много зрителей, русским было известно о желании французов принять в ней участие, но причин отказа им в этом не сообщили, «вероятно, не вышло на это соглашения начальства», простодушно записал автор этого очерка, признав тем самым, что у него и его товарищей положительное реше-

1 Сборник рукописей, представленных Его Императорскому Высочеству государю наследнику цесаревичу о Севастопольской обороне севастопольцами. СПб., 1872. Репринт. М., 1998.

2 Там же. С. 14.

218

ние этого вопроса не вызвало бы возражений. Еще один любопытный факт приведен в воспоминаниях отставного гвардии полковника Г. Чаплинского: он указал, что на Пасху 1855 г. «неприятель вел себя пристойно, стрелял изредка, больше из ружей»1. Примечательные факты, особенно с учетом того, что в то время причиной для начала военных действий в 1853 г. считали неразрешенный мирными средствами спор между русской православной и французской католической церквями о правах и преимуществах в «святых местах».

Еще одна важная тема, которая прослеживается на страницах различных воспоминаний севастопольцев, — это милосердие и общение с солдатами и офицерами французской армии. Неоднократно было указано, что после тяжелых боев

споля сражения выносили «без разбору» русских и французских раненых и убитых. В летний зной, в условиях недостатка питьевой воды, «ходили с водой не только к своим раненным, но и к французам»2. Во время осады эгоизм и личные расчеты уступали место состраданию и любви к ближнему. О первых попытках встретиться и поговорить с французами авторы воспоминаний сообщают после неудачного для союзников штурма Севастополя в начале июня 1855 г. Для уборки убитых и раненых 8 июня было объявлено перемирие. «Множество офицеров с обеих сторон вышли к цепи рассмотреть поближе друг друга. Французы в этот раз были необщительны и нелюбезны. Сурово глядели они из-под бровей, неудачный штурм щемил их самолюбие. Понемногу, однако, они разболтались, сознавая, что в этот раз военное счастье им не послужило… Начальник дивизии князь Урусов разговорился с дивизионным генералом Реньо де Сен Жан д’Анжели. Солдаты сходились скорее — жали друг другу руки, набивали вместе и закуривали трубочки и объяснялись как умели. Один французский офицер пошел наивно смотреть укрепления Малахова кургана, но саперный офицер остановил его, заметив, что любопытство не допускается, тогда тот возразил, что у них укрепления осматривать не мешают. “У нас тоже. Не запрещается,

сусловием, сначала это укрепление надо взять, а потом уже осматривать”»3.

Новым толчком для усиления личных контактов между русскими и французскими военными стали события конца

1 Там же. С. 124.

2 Там же. С. 27.

3 Там же. С. 140—141.

219

1855 — начала 1856 г. Тогда после объявления перемирия в крымских войсках начали усиленно распространяться слухи о приближающемся заключении мира. Русский офицер записал в воспоминаниях: «В феврале начали поговаривать об окончании войны. 19 февраля назначен был день перемирия. Французы к нам в лагерь первые пожаловали, явились безоружные и возвестили нам, что непременно скоро состоится мир; мы потому начали верить им, что они явились к нам не как враги, а пожаловали как гости, как друзья. Впоследствии, когда мы узнали совершенно о мире, то и нам начальство разрешило навещать их лагерь. Ничего себе, французы, по-видимому, народ добрый и угостительный, в долгу оставаться не любят»1. Весьма примечательно, что в русский лагерь пришли французы, а не англичане или турки. Складывается такое впечатление, что, по мнению севастопольцев, это было бы невероятное событие. И на французов-то сначала посматривали с некоторым недоверием, а уж на кого-то другого и подавно, возможно, что и в лагерь не пустили бы!

Наконец, несколько необычно даже для своеобразных условий севастопольской кампании выглядит эпизод, относящийся ко времени удачного штурма французами Малахова кургана. Как уже упоминалось, это была доминировавшая на местности возвышенность, ключевой пункт русской обороны. Русские очень долго буквально цеплялись за каждый куст и холм, а французы столь же отчаянно пытались его захватить. И вот после пятичасового боя башня Корниловского бастиона (ее обороняли 30 русских солдат, 4 офицера и 2 юнкера) была захвачена отрядами зуавов, что предрешило исход сражения за южные укрепления Севастополя. Читаем в воспоминаниях: «По особому ходатайству маршала Пелисье о необыкновенной их храбрости все 4 офицера награждены государем (Александром II) Георгиевскими крестами 4 степени»2. Уверен, что найти подобный факт в анналах военной истории было бы крайне непросто, если вообще возможно. Представляется весьма любопытным в этой связи еще один факт. Известно, что в успешной атаке на Малахов курган решающую роль сыграли подразделения зуавов — элитных частей легкой пехоты французских колониальных войск, набранных из жителей Северной Африки и отличавшихся очень колоритной много-

1 Там же. С. 36.

2 Там же. С.173.

220