zagriazkina_tiu_red_frankofoniia_kultura_povsednevnosti-1

4.

ФРАНЦИЯ И РОССИЯ: ЛИТЕРАТУРНЫЕ И ИСТОРИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ПОВСЕДНЕВНОСТИ

FRANCE ET RUSSIE : ASPECTS LITTÉRAIRES ET HISTORIQUES DE LA VIE QUOTIDIENNE

Афинская Зоя Николаевна,

кандидат филологических наук, доцент, зав. кафедрой французского языка для гуманитарных факультетов факультета иностранных языков и регионоведения МГУ имени М.В. Ломоносова, e-mail: afin-zn@mail.ru

О повседневности и преодолении повседневности

(по произведениям русских и французских писателей)

Жить — это только привычка.

А. Ахматова

Afinskaya Zoya. La quotidienneté et son dépassement (dans la littérature russe et française)

Cet article concerne certains aspects de la quotidienneté, tels que le rôle d’une langue étrangère dans l’éducation et la formation scolaire ; le confort du quotidien et les causes de sa destruction, la gastronomie française dans la culture russe.

Повседневность — одно из понятий актуальной цивилизационной тематики, которое подразумевает «целостный социокультурный мир, предстающий в функционированном обществе как естественное, самоочевидное условие человеческой деятельности»1. Интерес лингвокультурологов к обыденности

иобыденному языку особенно возрос вследствие развития этой тематики в философии, социологии (М. Вебер, Э. Гуссерль)

икультурологии (М. Бахтин о народной смеховой культуре, В. Волошинов о социологическом методе изучения языка). Вслед за Э. Гуссерлем, изучавшим бытие человека в настоя-

щем времени, многие исследователи активно обратились

1 Современная западная философия. Словарь. 2-е изд., перераб. и доп. М., 1998. С. 318.

191

к осмыслению «настоящего»1, «жизненного мира» (термин Э. Гуссерля — нем. Lebenswelt) — мира, окружающего ежедневно, ежечасно, ежесекундно человека: с одной стороны, его личная жизнь, быт, а с другой — его работа, общественные связи, жизнь в определенную историческую эпоху, в определенном социуме.

Повседневное стало актуальным объектом научного осмысления. «Оказалось, — пишет Т.Ю. Загрязкина, — что обыденные действия (их называют ритуалами) — то, как человек одевается, работает, общается с друзьями и коллегами, отдыхает, питается, — интегрируют его в группу, коллектив, этнос, нацию»2. То, что считалось обыденным, низменным в противовес возвышенному и социально престижному, стало привлекать пристальное внимание философов, культурологов, лингвистов (в языкознании эта тематика развивалась в ракурсе проблемы «человек и его язык», «народной культуры», «обыденной речи»).

С позиций теории социальной функции языка «общение житейское чрезвычайно содержательно и важно. С одной стороны, оно непосредственно примыкает к производственным процессам, с другой стороны, оно соприкасается со сферами различных оформившихся и специализированных идеологий»3.

Развивая идеи Э. Гуссерля, современный немецкий философ Б. Вальденфельс, теоретик повседневности, полагает, что это понятие подразумевает не только факты, но также и процесс, который получил название «оповседневнивание» и означает превращение чего-то нового, неизвестного, чуждого, непонятного, непривычного в «свое», «понятное», «привычное». По его мнению, это «запоминание выражений языка, разучивание гамм и аккордов, обращение с приборами, ориентация

вгородских кварталах или на открытой местности»4.

1 Понятие «настоящего времени» в его социологическом значении вы-

несено в заглавие монографии одного из исследователей повседневности: Maffessoli M. La conquête du présent. Pour une sociologie de la vie quotidienne. P., 1998.

2 Загрязкина Т.Ю. Франция в культурологическом аспекте: Учеб. пособие. М., 2007. С. 48.

3 Волошинов В.Н. Марксизм и философия языка: основные проблемы социологического метода в науке о языке. Л., 1928. С. 21.

4 Вальденфельс Б. Повседневность как плавильный тигль рациональности // Социологос. М., 1991.

192

Далее мы остановимся на лингвистических аспектах («выражения языка», восприятие родного языка и родной культуры) и некоторых культурологических символах (речевое поведение в сфере питания, город и городской ландшафт).

Врусском общенародном языке, в обычной речи чаще употребляется однокоренное прилагательное повседневный (о наряде, костюме, о заботах) и его синонимы — обычный, обыкновенный, обыденный, заурядный, привычный, будничный и

др. Существительное повседневность не отмечено лексикографами как единица основного словарного фонда, что, по сути дела, подтверждает его терминологическую природу, его употребление в специальной сфере, каковой стала социология, социолингвистика.

Всловарях французского языка также на первом месте стоит прилагательное quotidien (de chaque jour; qui se fait, revient tous les jours). Существительное le quotidien имеет первое значение «ежедневная газета», и только вторым значением указывается «быт» — la vie quotidienne.

Если исходить из более употребительного синонима habitude (привычка, обыденность), то можно обнаружить ана-

логичные понятия, близкие по смыслу с обыденностью, повседневностью: coutume, pratique, routine, cheminbattu, cliché, règle générale.

Повседневность, как справедливо отмечает французский

психолог Ж. Рузель, организуется вокруг таких действий, как se lever, faire sa toilette, déjeuner, partir à ses affaires, manger, participer à des loisirs etc1. Эти действия-концепты лежат в основе любого учебника по французскому языку, в разделе «Мой день», где описываются самые банальные ситуации.

Примечательно, что французские лексикографы относят к категории повседневности такие понятия, как mode, vogue, которые в русской культуре соотносятся с чем-то необычным, выходящим за рамки «обыкновенного». Это свидетельствует о том, что представление о «жизненном мире» достаточно субъективно и отличается, видимо, не только на коллективном (лексикографические данные), но и на индивидуальном уровне, в чем можно убедиться, обратившись к произведениям художественной литературы.

1 Rouzel J. Le quotidien en éducation spécialisée. Paris, 2004.

193

1. Город как воспоминание и место социализации личности

Но ни на что не променяем пышный Гранитный город славы и беды, Широких рек сияющие льды, Бессолнечные, мрачные сады

Иголос Музы еле слышный.

А.Ахматова

На крутом берегу, здесь, где древняя крепость Таруса, — Берег русской земли…

В.И. Фатющенко

С социологической точки зрения город в современной культуре представляет собой важнейшую сферу социализации личности, будучи центром образовательной, экономической, политической жизни. В городе отдельный индивид учится жить в обществе, осознает свою национальную и культурную идентичность, более того — город, по мнению социологов, формирует идентичность: « La ville est le lieu grâce auquel la vie des gens s’organise, se relie à celle des autres et acquiert un carac- tère social. La ville est le lieu grâce auquel la socialisation travaille les identités... »1

Париж стал для русских эмигрантов в послереволюционную эпоху новым местом жительства. Они покинули родные места, «берега русской земли», которые — в большинстве своем — не хотели «ни на что променять», но силою обстоятельств им пришлось обживать новые места, новые кварталы, улицы, дома. В Париже много улиц носят названия, посвященные русской истории (boulevard Sébastopol) и русским историческим личностям (pont Alexandre III). Но для русских эмигрантов начала XX в. памятными местами становились не топонимы с русскими названиями, а французские Пасси, Монтрей, Пон-де-Севр.

Ориентация (обживание) в городских кварталах незнакомого города или на просторах незнакомой местности рассматривается феноменологами (Б. Вальденфельс, А. Лефевр,

М.Маффесоли)2 как один из видов «оповседневнивания» чу-

1 «Город — место, благодаря которому жизнь индивидов организуется, объединяется с жизнью других людей и приобретает общественный характер. Город — это место, благодаря которому социализация вырабатывает

идентичность…». — Пер. З.А. (Isin E.F. Lavillecommelieudusocial // Droit de cité. 2009. N 1).

2 Lefebre H. La vie quotidiennе dans le monde moderne. P., 1974; Maffessoli M. Op. cit. P., 1998.

194

жого жизненного пространства. Обыденная жизнь, проведенная среди привычных городских кварталов (или деревенских просторов), «просачивается» и внедряется в наше сознание настолько естественно и незаметно, что это явление долгое время ускользало от внимания исследователей. Однако, попав в фокус психоанализа, обыденная жизнь и поведение человека в привычной для него атмосфере приобрели особый интерес. Вслед за Фрейдом Л.С. Выготский1, изучая психопатологию обыденной жизни, отмечал, что частая забывчивость, когда мы забываем названия некоторых улиц и имен, имеет отнюдь не случайный характер, это строго детерминированное социальными и психологическими причинами явление. Память избирательна, но ландшафт детства, как правило, четко отпечатывается в воспоминаниях, связанных со значительными для индивида событиями.

Рассмотрим проблему обыденности в ракурсе влияния города на формирование идентичности, опираясь на примеры из прозы русских писателей, оказавшихся в вынужденной эмиграции после революции 1917 г. во Франции.

Тема «вживания в чужую среду», нахождение в новом городском «ландшафте» (названия парижских кварталов, улиц, станций метро) отражена в творчестве Б.К. Зайцева (1881— 1972). Франция, куда писатель переехал, эмигрировав из России, на долгие, почти 50 лет (с 1922 по 1972 г.), так и не стала для него не только родным, но даже вторым домом. Подводя итоги своему творчеству, он с горечью замечал, думая о своих соотечественниках: «…пережив, претерпев, мы живем по чужим странам, жизнию, никак не героической, все, как можем, продолжаем свое»2 (43). «Свое» для писателя — это прежде всего родной язык и выраженная им родная культура. Прожив бóльшую часть своей жизни во Франции, Зайцев так и не научился хорошо говорить по-французски, не приобрел настоящих друзей среди французов. Напротив, он постоянно мечтал о том, чтобы сохранить на чужбине свой родной язык и привычный образ московской жизни, который он хотел установить в своем новом окружении, и восклицал: «Мне хочется переучить всех французов, пусть по-русски говорят» (43). Отчуждение из-за незнания языка и как следствие невозможности обыденного общения тяжело переживается эмигрантом.

1 См.: Выготский Л.С. Педагогическая психология. М., 2008. С. 340—341. 2 Зайцев Б.К. Голубая звезда. М., 1989 (в круглых скобках указываются

страницы этого издания).

195

Как предчувствие грядущих испытаний предстает великолепный Париж, столица Европы, в рассказе под пророческим названием «Изгнание»: «Как и многим, Париж показался мне лучше его обитателей. Есть величие в этом сухощавом, трудовом и очень мужественном городе. Он — для людей крепких и не мечтательных, но он имеет свое, ни на что не похожее. Есть в нем площади мирового значения, есть места, где можно чувствовать Революцию, Наполеона; есть священные мансарды — кельи Руссо и Бальзаков. Весь же склад и дух жизни тут суровее, пустее, чем у нас. Здесь абсолютно все знают, чего хотят, — хотят осуществимости и среднего, и добиваются его, при труде и усердии. Власть, деньги, наслаждения определяют здешнюю жизнь с черствостью, которой не знаем мы. Потому мы тут всегда в загоне и всегда побежденные. Потому, с другой стороны, нам дышать здесь нелегко. Чтобы быть принятым гением здешней жизни, надо с молодых лет назначить себе размер ренты, которую хочешь получать к старости, и на этом построить бытие» (107). Париж поражает писателя не столько великолепием исторического прошлого, запечатленного в архитектуре, сколько своей буржуазной атмосферой.

Переехав в Париж, Зайцев из-за отсутствия достаточных средств нашел квартиру в одном из рабочих кварталов, откуда не был виден парадный фасад Парижа, в районе, где селилось большинство русских эмигрантов.

У писателя, жившего на Родине в достатке, появилось осознание своей бедности и понижения социального статуса, отторжения от привычной социальной среды: «Мы же — преддверие разных заводов, мастерских угольных складов. Мы второй сорт, пригород…». Такое же впечатление от города, где предстояло обустраивать свой быт заново, ломая коренным образом свои привычки, оставил Г. Газданов: «…я не знаю ничего более унылого и пронзительно печального, чем рабочие предместья Парижа…»1 (184—185).

Улицы парижского предместья поражают Зайцева своей унылой некрасивостью — «фабричные трубы, заводики, склады, кое-где пустыри да зелень». Эти кварталы напоминают о бедных московских районах, о которых писатели знали из литературы, но никак не представляли свою жизнь в них. «До-

1 Газданов Г. Вечер у Клер. Ночные дороги. СПб., 2006 (в круглых скобках указываются страницы этого издания).

196

рогой мой, — с сочувствием обращался к писателю московский приятель, — ты поселился на Растеряевой улице… Глеб Успенский, совершенно Растеряева улица!» (418). Новые места проживания свидетельствуют о резком понижении социального статуса эмигрантов, они воспринимаются как напоминание о той бедности, из которой они вырвались у себя на Родине, или о которой некоторые из них даже не подозревали. Окружающая тусклая архитектура — это явный символ краха привычного и достаточно благоприятного уклада жизни. Новые адреса становятся предвестниками безрадостного быта и причиной психологической подавленности — тяжело переносить свою бедность, но еще тяжелее переживать бедность своего близкого окружения.

Зайцев вспоминает свое калужское детство, «свой берег русской земли»: «За спиной ранец, в сердце тоска, в голове латинские предлоги. Девятнадцатый век! Калуга…» (417). Его Родина, его «жизненный мир» остались навсегда в прошлом. Перед ним, как и перед всеми эмигрантами, вставал вопрос: как выжить в новом пространстве, осознавая утрату своего, привычного, жизненного пространства, где не только люди, но и улицы и дома создавали ауру комфортной обыденности. В Париже стены, не будучи родными, не защищают — человек чувствует себя вырванным из привычной жизни, не имея никаких опор.

Для Зайцева Париж — это только факт топонимии или географии, связанный с адресами своего места проживания. В парижских улицах ему виделись московские кварталы, каждая улица всплывала в памяти только в связи с теми русскими, которым выпало на долю завершить там свой творческий и жизненный путь. Топонимия становится «местом памяти» о русских писателях, представляя духовную ценность только с этой точки зрения. Поездка в Версаль напоминает Зайцеву об А. Бенуа: «Помню оживленное, почти восторженное лицо Александра Николаевича, — пишет Б.К. Зайцев, — показывающего нам Версаль как свое имение, где он знает и любит каждый закоулок, каждый гвоздь» (480). Улица Пасси напоминает о Бальмонте, который называл ее парижским Арбатом. На улице Colonnel Bonnet, недалеко от rue Passy, жили Мережковский и З. Гиппиус, на rue Jean Bologne — М.А. Осоргин. «Тоже недалеко, на углу Raynouard и Chernoviz, заседал в пятом этаже Илюша Фондаминский, всем помогал, всех устраивал, ми-

197

рил, был каким-то премудрым Соломоном “Современных записок” (вблизи гнездившихся на rue Vineuse). За спиною же у нас rue Scheffer, где тихо процветало замечательное книжное сокровище. Павел Николаевич Апостол собирал его десятки лет… Еврейское происхождение не мешало ему некогда служить в Париже по министерству финансов (Императорскому русскому). Но Гитлер взглянул иначе. В последний раз видели мы Павла Николаевича в некоем убежище Ротшильда за Лионским вокзалом — пленником немцев (кажется в 1943 году). Он от них и погиб, и супруга его, и библиотека, погиб также Илюша» (502). Война тоже вызывает в памяти имена русских эмигрантов. Франция не заменила ему «берег русской земли».

Город фактического проживания не вытесняет из памяти эмоционально окрашенный ландшафт, тем более не может радикально изменить жизненный мир писателя. Обыденная жизнь — это не тусклая ткань бытовых ситуаций, почтовых адресов, телефонных номеров, актуальных событий и проблем, в нее вплетены непроизвольные воспоминания, которые обывателя превращают в личность.

Иное дело город как место работы русских эмигрантов, ставших рабочими на заводах, шоферами такси в Париже. Им пришлось осваивать новую профессию, забыв про свой прошлый жизненный опыт, изучать новый язык, новые коммуникативные навыки. Для них Париж не делился на «русскую зону», как называл Б. Зайцев места проживания русских писателей, и город для французов. Город помогал выжить в сложной ситуации, не оставляя места для ностальгических воспоминаний.

Герой романа Г. Газданова «Ночные дороги» — шофер такси, русский эмигрант. Благодаря своей профессии он быстро освоил топонимику Парижа — центральные, великолепные авеню и маленькие, удаленные от центра улицы. Их названия прочно вошли в его быт: avenue Henri Martin, avenue Foch, Champs de Mars, rue de Belleville, Porte de Clignancourt и др.

Некоторые топонимы известны во всем мире (Латинский квартал, Лионский вокзал, Елисейские поля) и не исчезают в русской орфоэпии из речи шофера «под натиском» новых французских реалий. Этот город стал для рассказчика не просто новым адресом, а местом его работы, поэтому его связывают с ним не только (и не столько) эмоции, но и рациональные рабочие отношения. Статус эмигранта, но уже достаточно

198

прочно вписавшегося в новую для него ситуацию, обнаруживается в его языке, когда парижские адреса звучат то по-фран- цузски, то по-русски: boulevard Sébastopol, бульвар Севастополь, Севастопольский бульвар. Париж меняет его идентичность.

Париж для Газданова, также как и для других русских писа- телей-эмигрантов, лишен ореола величия и великолепия, но, в отличие от многих, не из-за ностальгических воспоминаний о родных берегах — этот город стал обычным (привычным, обыкновенным, будничным) местом работы. Повседневная работа, вовлекая каждого человека в суету, в заботы, житейские проблемы, в поиски их решения, стирает из памяти многое из прошлой жизни. Город для таксиста — это прежде всего дороги, маршруты, которые навязаны «другими», а не постоянные места ностальгических прогулок.

Процесс ассимиляции, «врастания» в иную культуру проявляется в речевом поведении: шофер такси вынужден освоить бытовую речь, чтобы соответствовать своей профессии, и через язык происходит его «примирение» с чужой культурой. Повседневность, используя метафору Б. Вальденфельса, «переплавляет» не только рациональность, но и ностальгические воспоминания, внося определенный психологический комфорт в жизнь эмигранта. Зайцевские адреса в Париже становятся «местом памяти» для всех исследователей его творчества — именно их хочется увидеть, подышать их воздухом, понять быт писателя-эмигранта. Париж Газданова интересен прежде всего как некая карта маршрутов таксиста, которая может рассказать о наиболее значимых передвижениях по городу его обитателей.

Быт, работа оказывают решающее значение на формирование «места памяти» каждого человека. Как писал Л.С. Выготский, «в конце концов воспитывает только жизнь…»1 Обретение нового социального статуса, благодаря в том числе и профессии, меняет жизненный мир, изменяет характер обыденности, насыщает повседневность другими значащими реалиями и другим языком. Глубинный слой сознания хранит воспоминания детства и юности, но активная включенность в чужую культуру наслаивает новые впечатления, которые создают новые «места памяти».

1 Выготский Л.С. Указ. соч. С. 392.

199

2.Французская кухня в русском быту

ив русском речевом поведении

Казалось бы, что нет ничего более обыденного и повседневного, чем питание или названия продуктов и блюд. Между тем

вэтой области речевого поведения раскрываются многие особенности социокультурной сферы жизни. Эти объекты повседневности, ставшие стереотипами «пищевого» речеповедения

вязыковом сознании, «нередко перерастают в определенные образы, с помощью которых человек передает свои представления о разных сторонах жизни — о бедности и богатстве, о праздниках и буднях, о “своем” и “чужом”, о “хорошем” и “плохом” и т.п.»1.

Французская кухня стала в дореволюционной России обязательным атрибутом жизни зажиточных слоев населения, для которых посещение французского ресторана становилось явлением если не повседневного быта, то достаточно регулярным событием. Как отмечает Т.Ю. Загрязкина, в России представление о престижности знания французского гурманства «формировалось параллельно с проникновением французского языка и культуры в XVIII — начале XIX в., когда учитель французского языка и французский повар появлялись в дворянских домах одновременно»2. Знание французского языка и тонкостей французской кухни служило «лакмусовой бумажкой», позволявшей сразу определять социальный статус человека, и объектом юмора, что не раз отразилось на страницах русской прозы.

Мир замоскворецких обитателей начала ХХ в., всех кого можно было отнести к типичным представителям московских жителей, — облеченный в обыденные слова, наполненные особой душевностью и теплотой, — ярко запечатлен в рассказах И.С. Шмелёва. Между тем речь героев Шмелёва состоит не только из коренной русской лексики — в ней звучат и иностранные, по преимуществу французские, слова. Так, в речи официантов встречается много «обрусевшей» французской лексики, которую можно рассматривать как профессиональный жаргон и профессиональную терминологию. Они с удовольствием предлагают московским купцам названия француз-

1 Китайгородская М.В., Розанова Н.Н. Продукты питания как социокультурные знаки // Язык. Личность. Текст: Сб. статей к 70-летию Т.М. Николаевой. М., 2005. С. 596.

2 Загрязкина Т.Ю. Указ. соч. С. 59.

200