Тема III. Фонетические процессы древнерусского языка письменного периода, не связанные с падением редуцированных

План

1. Переход [e] в [o] (3-я лабиализация).

2. История звука [Ý].

3. История шипящих и [ц].

4. История заднеязычных согласных.

5. История аканья.

6. Редукция до нуля безударных гласных полного образования на конце слова.

1. Переход [e] в [o] (3-я лабиализация)

Переход [e] в [o] происходил в положении после мягкого согласного перед твердым (t’et > t’ot), при этом мягкость согласного сохранялась: в’еду - в’ол, вес’елье - вес’олый, л’енок - л’он, п’есец - п’ос, кл’еновый - кл’он.

Предполагают, что косвенной причиной этого фонетического процесса явилось падение редуцированных, когда в пределах одного слога оказались гласный переднего ряда [e] и твердый согласный, под влиянием которого и происходила аккомодация гласного - лабиализация - и переход [e] в [o]: [н’ос]. (Ср. лабиализацию [*e] в поздний общеславянский период в в.сл. сочетаниях *telt > *tolt > *telet) В положении перед мягким согласным [t’] гласный [e] сохраняется: [д’ен’, в’ес’, пл’ет’, п’еч’]. Если же [о] звучит на месте [е] перед мягким согласным или на конце слова, то это не фонетический процесс, а явление морфологической аналогии, например, весёленький, тётя, плечо, лицо, всё, твоё (подробнее см. ниже).

Переход [е] в [о] возник до разделения древнерусского языка, но развивался не одновременно во всех диалектах. (Хотя это явление было свойственно большинству говоров древнерусского языка, но некоторые, например, рязанские, тульские, пензенские его не знают.)

Раньше всего [е] изменился в [о] в северно-русских говорах и в говорах, легших в основу украинского языка (XII-XIII вв.). Переход t’et > t’ot осуществлялся здесь независимо от ударения: [в л’осу, в’осна, н’осу, б’ору] (так называемые ёкающие сев.русские говоры). В украинском языке результаты этого процесса сохранились лишь после шипящих и [j]: чоловiк, жона, чорний, чотирi, жовтий, вчора, чобiт, мойого, твойого. В остальных случаях произошло отвердение согласных (это были согласные вторичного смягчения) перед [е]: [вэсэ]лий, [зэлэ]ний.

В южно-русских говорах [е] переходит в [о] позднее, после развития аканья (не ранее XIV в.), и осуществляется лишь под ударением, т.к. в безударном положении в акающих говорах [о] не произносится: [м’од, л’од, л’ож]а.

Таким образом, если определять хронологические рамки 3-ей лабиализации в древнерусском языке, то начало изменения [е] в [о] надо отнести к периоду не ранее XII века, когда смягчились полумягкие согласные (к. XI в.), т.к. переход осуществлялся и после вторично смягченных согласных, и уже утратились редуцированные (2-ая половина XII в.), поскольку в [о] переходил и гласный [е] из [ь] в сильной позиции.

Памятники отражают лабиализацию преимущественно после исконно мягких согласных (шипящих и [ц’]) с к. XII в., а особенно с XIII в. Например: блажонъ, съкажомъ, чорный, пришолъ, жонка, купцовъ. Реже - после мягких согласных вторичного смягчения, например: рубловъ, озора, гостомо, на сомъ Поморьи, Елеона, Фодор, Семон (новг., двинск. грамоты). Эта редкость объясняется отсутствием специальной буквы. Буква ю (йотированная о) была уже занята, обозначала [’у] после мягкого или [jу]. Были попытки изобразить [’о] с помощью ьо, ео, ио, о, но в последнем случае после вторично мягких согласных могла возникнуть путаница: вол [вол - в’ол], нос [нос - н’ос].

Для церковнославянского кириллического алфавита, который использовался на Руси до н. XVIII в., особый знак для обозначения [’о] после мягкого согласного был не нужен: буква е стала использоваться и в этой функции. Всего она получила 5 функций: для обозначения звуков [е] и [о] после мягкого, [je] и [jo] - селу, села [c’ола], ель [jел’], елка [jолка]; а кроме того, ее еще использовали и для обозначения начального [э] в заимствованных словах. В XVIII в. разные авторы пытались обозначать [’о] диграфами ио, jо, iо. Но Ломоносов в «Российской грамматике» эти способы не утвердил. В 1797 г. в Альманахе «Аонида» Карамзин предложил букву ё, которую используют и теперь, но лишь в учебниках для начальных классов, в словарях и в том случае когда могут возникнуть омонимы, типа все - всё. Для обозначения [о] после шипящих в современной орфографии употребляется как буква е, так и о, например, ключом, шов, шорох, но черт, шепот, хотя для различного написания нет достаточных оснований (см. и другие орфограммы). Так что, можно сказать, и в современном русском литературном языке 3-я лабиализация отражается непоследовательно.

В определенный период русского языка переход [е] в [о] перестал быть живым процессом. И этот период можно определить с помощью относительной хронологии. Вспомним, что [ж’, ш’, ц’] в древнерусском языке были исконно мягкими и отвердели поздно. При этом перед [ж] и [ш], которые отвердели в XIV в., переход [е] в [о] еще наблюдается, ср.: и[д’ош], моло[д’ож]и, [л’ож]а, [jож]ик. Но перед [ц], отвердевшим только к XVI в., перехода нет: отец, конец, молодец. Значит, в XIV в. переход был живым процессом, раз он происходил перед новыми твердыми согласными – [ж, ш], а в XVI в. уже нет. И в иноязычных словах, заимствованных позже, [е] в [о] не переходит: патент, газета, момент, берет.

Кроме заимствованной лексики, в некоторых группах слов современного русского языка при наличии всех необходимых условий (позиция t’еt), также отсутствует переход [е] в [o], другими словами, наблюдаются «отклонения» в переходе. В каких случаях эти отклонения встречаются и как их можно объяснить?

1. В словах с исконным звуком [Ý]. Как известно, звук [е] в русском языке может восходить к древнерусскому [е], [ь] или [Ý]. В [о] переходил [е] из [е] и [ь], например, жена-жён, сестра-сестёр, пенёк, тёмный. Но [е] из [Ý] оставался без изменения, например: др.р. бÝлыи > белый, др.р. мÝхъ > мех. Это объясняется тем, что в эпоху, когда переход был живым фонетическим процессом, [Ý] еще отличался от [е], поэтому в русском языке нет перехода в [о] в словах, типа хлеб, свет, лес, серый, дело, мел, нет, колено и т. д.

2. В словах старославянского и церковнославянского происхождения. Старославянский и церковнославянский языки не знали перехода [е] в [о]. Поэтому в словах, пришедших в русский язык из старославянского через церковнославянский, сохраняется [е], например: небо, крест, пещера, перст, надежда. В то время как в собственно русских словах того же корня звучит [о]: нёбо, перекрёсток, Печора, напёрсток, надёжный. Хотя буква е передавала и [’о], под влиянием церковнославянского произношения требовалось читать как написано, поэтому переход [е] в [о] отсутствует и в более широком круге книжных слов, особенно это характеризовало поэтическую речь XVIII-XIX вв. В соответствии с разработанной М.В. Ломоносовым теорией «трех штилей», отсутствие перехода [е] в [о] является характерной чертой высокого стиля. Ср.: «На холмах пушки, присмирев, прервали свой голодный рев» (А. Пушкин). «Когда в товарищах согласья нет, на лад их дело не пойдет» (И. Крылов).

3. В лексике так называемого «второго полногласия»: первый, зеркало, верх, верба, смерть, четверг, церковь. Перехода в подобных словах нет и не могло быть, так как [р] долгое время сохранял мягкостьв старомосковском нормированном произношении и до сих пор еще сохраняет ее в просторечии, в первую очередь, перед губными и заднеязычными согласными. Мягкость [р’] была следствием развития 2-го полногласия после падения редуцированных. Перед твердыми переднеязычными [р’] отвердел раньше, поэтому в отдельных словах переход все-таки наблюдается, например, зёрна, твёрдый, чёрный, мёртвый, мёрзнуть.

4. В словах с суффиксами -ск- < -ьск-, -н- < -ьн-, -ств- < -ьств- также нет перехода: женский, деревенский, полезный, любезный, деревня (ср. простореч. дерёвня), учебный, душевный, медный, земство. После утраты редуцированного в суффиксе согласный корня долго сохранял мягкость, приобретенную во время вторичного смягчения: ме[д’]ный, душе[в’]ный.

5. Нет перехода и в ударных приставках без- и не- : бездарь, бестолочь, неслух, невод, немощь, недоросль, нехотя и под. Здесь сыграла свою роль морфологическая аналогия - сохранение единства морфемы.

Кроме перечисленных групп слов с «отклонениями» в переходе, следует учитывать те случаи, когда [е] переходит в [о] без фонетических условий, по аналогии, для которой имется несколько оснований. Во-первых, влияние родственных слов, то есть словообразовательнаяаналогия: ве[с’ол]ый - ве[с’ол’]енький, зе[л’он]ый - зе[л’он’]енький, [п’ос] - [п’ос’]ик, гор[шок] - гор[шоч’]ек. Во-вторых, выравнивание основы внутри парадигмы склонения или спряжения одного слова, то естьформообразовательная (морфологическая) аналогия: клён, клёна, клёну, клёном, на клёне, берёза, на берёзе; несёшь, несёт, несём, несёте, везёте, плетёте. В-третьих, в результате влияния твердого варианта склонения на мягкий, приунификацииокончанийв одном типе склонения: а) тв. пад. ед.ч. сущ. 1 скл. - землёй, свечой, судьёй, как рекой, водой, женой; б) им.-вин. пад ед.ч. сущ. ср. р. 2 скл., типа плечо, лицо, зверьё, жильё, как окно, село; в) окончании местоимений и кратких прилагательных ср. р., например, твоё, моё, всё, свежо, как оно, то, высоко. (В скобках заметим, что такой переход чужд украинскому языку: [моjэ, плэчэ].)

В результате аналогии [о] может появиться ив словах с исконным [Ý], например: звёзды, гнёзда, сёдла, приобрёл из др.р. звÝзды, гнÝзда, сÝдьла, приобрÝлъ, возможно, что по аналогии с формами вёсны, сёла, привёл. Есть и другой взгляд на такие случаи. Изменение [Ý], как и все фонетические процессы, происходило неодновременно по разным говорам. В московском говоре, легшем в основу литературного языка, [Ý] держался долго, но на других территориях [Ý] совпал с [е] раньше и именно там (до XV в.) перешел в [о].

Каковы же были последствия 3-й лабиализации для фонетической системы русского языка?

В результате перехода [е] в [о] увеличилось число позиций, в которых твердые и мягкие согласные находились бы в одинаковых условиях - перед гласным непереднего ряда. Вспомним: в древнерусском языке до 2-й половины XI в. перед гласными нереднего ряда [а] и [у] могли находиться только исконно мягкие согласные (сонорные, шипящие и [ц’]), причем шипящие и [ц’] были представлены в системе только как мягкие фонемы, а сонорные [р’, л’, н’] могли быть еще и твердыми [р, л, н]. И только для сонорных (исконно мягких и твердых) существовали одинаковые позиции - перед [а] и [у]: [кон’у - окну, кон’а - окна, вол’а, вол’у - вола, волу, бур’а, бур’у - кара, кару], то есть [н’а - на, н’у – ну, л’а – ла, р’а - ра] – 2 позиции для 3-х пар согласных. После смягчения полумягких согласных и утраты особой фонемы < ä > переднего ряда (во 2-й половине XI в.) вторично смягченные согласные стали употребляться перед [а] (непереднего ряда), как и твердые согласные, ср.: [п’а]ть – с[па]ть, [м’а]л – [ма]л, [с’ад’ь] – [сад], [в’а]л – [ва]л и т.д., т.е. в позиции перед [а] по призаку твердости-мягкости стали противопоставляться еще 6 пар согласных. После падения редуцированных во 2-й половине XII в. мягкость согласных перестала зависеть от качества гласного, таким образом, прибавилась третья позиция с равными условиями для твердых и мягких согласных - на конце слова: [кон’ – окон], [вес’ – вес], [сып’ – осип]. В результате перехода [е] в [о] к XIV в. исконно мягкие сонорные и согласные вторичного смягчения оказались перед [о] (гласным непереднего ряда), как и исконно твердые согласные (4-я позиция): ко[н’ом] – [нов], за[р’ой] – [рой], зем[л’ой] - [лов], [с’ос]тры – [сот]ы, [в’ос]ны – [вос’]емь и т.д. Как видно из примеров, происходило постепенное освобождение признака мягкости согласных от позиционных условий, от качества соседствующих с ними гласных, и 3-я лабиализация - еще один шаг к закреплению фонемного статуса мягких соглаcных.