Givishvili_G_V_Ot_tiranii_k_demokratii_Evolyutsia_politicheskikh_institutov

Таким образом, критерии развитости демократии определяются по степени соответствия той или иной политической системы указанным требованиям. Ее особенности, делающие ее антиподом автократии, состоят в том, что она:

•размывает и нейтрализует разнообразные идеологические и религиозные предрассудки, в отличие от автократии, которая их консервирует и закрепляет;

•есть реализующий себя в творчестве сгусток энергии, мысли, интересов многих, в то время как автократия зиждется на пороках меньшинства и апатии большинства;

•в высшей степени пластична, способна адаптироваться к требованиям времени и изменяющимся условиям, что не свойственно автократии;

•есть естественное состояние развивающегося общества, тогда как автократия — естественное состояние застойного общества.

Демократия как политическая система не в состоянии в одиночку противостоять автократии в силу того, что на стороне последней — «энергетическая яма» или сверхустойчивое состояние общества, о котором говорил уважаемый Локк. Чтобы ей выдержать противодействие автократии, она должна опираться на поддержку со стороны своей естественного союзника — капитализма, который ведь тоже есть демократия, но в хозяйственной сфере, приверженная частной собственности и рынку. Ибо они оба производные единого феномена — индивидуального инстинкта, берущего реванш за его вытеснение социальным инстинктом в ходе становления цивилизации. Точнее говоря, демократия и капитализм не столько «возвращают долги» автократии и социализму, сколько восстанавливают свои «права» таким образом, чтобы дополнять социальный инстинкт, сохраняя баланс между ним и индивидуальным инстинктом. Кроме того, их объединяет признание необходимости конкуренции в производственной и политической сферах. Вот почему интересы демократии и капитализма переплетаются и совпадают, способствуя высвобождению политической и экономической энергии общества.

Что я имел в виду, когда говорил об открытости демократии поступательному развитию? То, что, возникнув вместе с Homo sapiens, она была не только чувствительнейшим индикатором состояния взаимоотношений индивидов в обществе. Она совершенствовалась вместе с этими взаимоотношениями. Проследив за ее эволюцией, мы можем сказать, каковы они были и как изменялись на протяжении больших отрезков времени. Так, в частности, можно думать, что в эпоху, пред-

циями, демократия в огромной степени расширила круг своих «подданных», свой электорат. Несомненной потерей можно считать то, что теперь к занятиям политикой допускалось лишь ограниченное число граждан, представлявших (в той или иной мере) интересы собственные, своих социумов, групп и корпораций. Иначе говоря, участие большинства граждан в политической жизни общества носило лишь ограниченный и косвенный характер. Более того, под влиянием либерального капитализма laissez-faire демократия часто совершенно пренебрегала интересами социальных низов и женщин. Но та же демократия оставила последним возможность бороться за свои права и интересы всеми доступными и завоеванными с помощью реформ легальными средствами, которыми те и воспользовались. Так что к началу ХХ в. она распространила свой суверенитет над большинством граждан Запада, за исключением темно- и краснокожего населения США. Другим несомненным пороком демократии этого периода следует признать подчинение ее принципов интересам эгоцентричного национал-либерального капитализма, что, в конечном счете, привело к образованию колониальных империй и ожесточенной борьбе между ними за мировые рынки ресурсов и сбыта продукции. Политическую систему этой эпохи я позволю себе именовать национальной демократией.

Тогда же обнаружилось, что в эту борьбу включились еще две силы — старая как цивилизации идея национализма (в лице фашизма) и новоиспеченная идея классовой борьбы. С победой над этими «адвокатами» социального инстинкта демократия получила передышку и возможность расширять свою территорию за счет других стран и континентов. Кроме того, признав социальную ответственность своих институтов перед обществом, она постепенно устанавливает контроль над неограниченной свободой рыночных отношений, которые даже в наши дни часто пренебрегают интересами слабо защищенных и малоимущих слоев населения. Таким образом, она становится реальным защитником чаяний всех без исключений групп социума. Если ей при этом удастся преодолеть сопротивление ислама, она станет явлением всемирного масштаба. И тогда ее можно будет определить как глобальную демократию. Это я о перспективах.

— Вы все время говорите о приверженности развитию и прогрессу, как о достоинстве демократии, и насколько могу судить, имея в виду, главным образом, удовлетворение ненасытных материальных потребностей. Что Вы скажете о духовных ценностях — сказал Алексеев.

396Глава 7. Восток—Запад: подведение итогов

—Если под последними Вы подразумеваете привычку при каждом удобном случае обращаться к богам с молитвами, то в таком контексте никакого прогресса, признаюсь, не предвидится, — сказал Цицерон. — Я не понимаю, каким образом в этом деле можно совершенствоваться. Ибо все мыслимые и немыслимые способы обратить на себя внимание божественных сил тысячекратно испробованы миллионами верующих во всем мире. Как я вижу — без каких-либо заметных результатов. Прогресс, который я имею в виду, заключается в процессе отдаления человека от животного фундамента, возвышения его рационального начала над иррациональным, его сознательных импульсов над бессознательными, его разума над инстинктами. Он происходит не как разрыв одного с другим не как противопоставление, а, в отличие от диалектики Гегеля-Маркса, как дополнение одного другому, эволюционно нового эволюционно старому. Причем он совершается головой и руками меньшинства ради благосостояния всех.

—Хорошо, но почему мы должны держать двери для прогресса открытыми? Почему бы нам не согласиться с тем, что развитие, не знающее пределов, может, в конце концов, грозить человечеству гибелью? Если обратиться к эволюции, то можно видеть, что некоторые виды успешно существуют уже десятки и миллионы лет практически без изменений. Почему бы нам не последовать их примеру, и перестал бросаться в опасные авантюры прогресса? — продолжал допытываться Алексеев.

—Потому что, во-первых, не дремлет наш социальный инстинкт,

— отвечал Цицерон. — Он не позволит нам оставаться на месте ни при каких обстоятельствах. Он будет стремиться превратить человечество в гигантский муравейник. А наше бездействие поможет ему парализовать нашу волю. Это неминуемо обречет нас на неизбежное и фатальное вырождение, на возвращение к атрибутам животного царства: на существование на грани жизни и смерти с предельным напряжением истощающихся сил. Во-вторых, даже если социальный инстинкт удастся подавить (чем? кем?) и современная цивилизация продержится некоторое время, опять-таки пренебрегая развитием, ее коллапс неизбежен. Он будет называться глобальной экологической катастрофой необратимого действия. Ведь наш первобытный предок, не имея под рукой никаких механизмов, одним своим существованием уже провел ее впечатляющую «репетицию». Наша технологическая цивилизация спровоцирует вторую катастрофу, о последствиях которой нельзя думать без содрогания.

У этой проблемы есть и другой аспект. В условиях, когда технологии все больше теснят природную среду, человечество не может по-

зволить себе роскошь существовать в виде многополярного, раздираемого противоречиями мира. Сегодня природа взывает к нам с требованием объединять усилия по предотвращению губительных последствий пренебрежения ее интересами. Она требует у всех стран унификации законодательства и подходов к решению насущных для нее глобальных проблем. И то и другое немыслимо без сотрудничества и консолидации всего мирового сообщества. Следовательно, сама природа толкает его в объятья демократии.

—Действительно, технологическое развитие и демография подвели нас к черте, перейдя которую мы рискуем нашим общим будущим, — подтвердил его слова Черчилль. — Но вот что хотелось бы мне знать. Вы упоминали о приверженности демократии развитию и совершенствованию или самоочищению. За счет чего присуще ей это качество? Что, на Ваш взгляд, придает ей эту способность?

—Мне представляется, что видеть в демократии производную одного только индивидуалистического инстинкта, не вполне корректно,

—сказал Цицерон. — Ибо «голый» индивидуализм слишком эгоцентричен, чтобы считаться с правами и интересами окружающих. Я полагаю, демократия есть более тонкий инструмент… в руках гуманизма. Так как именно для гуманизма средоточие всего, что есть на свете

—не Я любимый, а человек вообще. Вспомните максиму Протагора, гласящую: «Человек есть мера всех вещей, существующих, что они существуют, не существующих, что они не существуют». Признание того, что человек есть мера суждений и истины, поступков и деяний — вот что главное в гуманизме как явлении культурной эволюции в широком смысле. Признание того, что центром и ключевым субъектом для человека является не его собственная персона, его социум, класс, нация, государство или бог, а сам человек в моём, твоём, во всех окружающих нас лицах. Социум, класс, нация, государство, религия, мировоззрение вообще — вторичны, первичен человек. А для того, чтобы он оставался таковым, необходимо сохранение разумного баланса интересов между человеком как индивидом и человеком как суммой индивидов. Вот почему сущность демократии как политической системы полнее и лучше всего выражается понятием «гуманизм». Но не в его необоснованно и крайне зауженном, а в предельно широком контексте.

Под этим углом зрения демократия представляет собой лицо гуманизма в сфере политических и социальных отношений, признающих равенство прав каждого индивида и исключающих его дискриминацию по какому бы то ни было признаку. Гуманизм — это уважительное отношение к человеку и его достоинству, а через него — ко всему человечеству. И в этом смысле он тождественен демократии. Гуманизм

демократию будущего уместно определить как демократию гуманистическую.

—Будем надеяться, Ваши слова оправдаются, — сказал Рузвельт.

7.4.Власть и нравственность

—К сказанному следует, вероятно, добавить, что гуманистическая демократия требует унификации понятия о нравственности таким образом, чтобы оно перестало рассматриваться с позиций частных культурных, религиозных и идеологических традиций, и обрело статус общечеловеческих нормативов, принятых всем мировым сообществом. Ведь в настоящее время существует великое множество самых разнообразных и часто диаметрально противоположных представлений о том, что нравственно, и что аморально. Их детальный разбор увел бы нас далеко в сторону. Но рассмотрение вопроса морали в политике, я полагаю, было бы уместным, — сказал Руссо.

—Может быть, Вы сочтете возможным развить свою мысль, — предложил Рузвельт.

—Хорошо, я рискну, — сказал Руссо. — Начну с некогда милого моему сердцу «естественного», или коммунистического человека. Судя по тому, что рассказали нам уважаемые этнографы, для них этого понятия не существовало вовсе. Его чувства были грубы и бесхитростны. Им двигали, главным образом, голод, страх и либидо. Его поведение дисциплинировалось жёсткими запретами-табу, культами и обрядами. Его не мучила совесть, ему неведомы были колебания, сомнения и раскаяние. И лишь изредка его охватывало сожаление в случае неудачи затеянного им предприятия. Поэтому можно думать, что понятие о нравственности — довольно позднее «изобретение» культуры. Оно возникло с появлением цивилизации — разделением труда, социальной иерархии, властных институтов.

Сегодня мы слышали то, как древние цари — Хаммурапи, Тутмос, Ашока и иже с ними представляли себе долг правителя. Следование ему и признавалось нравственным для представителей верховной власти в авторитарных цивилизациях. Что касается «низов», то их мораль формировали складывавшиеся местные культурные обычаи и религиозные традиции, которые и определяли сумму новых запретов и нормативов отношений между людьми. Это не значит, однако, что одно противоречило другому. Мораль «верхов» принимала во внимание мораль «низов», но считалась с ними лишь в той мере, в какой находила для себя удобным. Иначе говоря, политика оставалась вне сферы нрав-

дурного. Так что для его морального совершенствования требовалось немалое время, которым не располагала античная демократия. Но это совершенствование должно было быть связано не с движением вспять,

кавторитарным режимам, в которых нравственность «низов» поддерживалась свирепыми обычаями, а «верхи» были свободны от их соблюдения. Нравственный прогресс в реальности был обязан движению

кдемократии Нового времени.

Вних роль сикофантов и демагогов играют четвертая власть — СМИ, бдительно следящие за моральным климатом, царящим в коридорах власти, а также политические партии. А аналог остракизма можно видеть в избирательной системе и процедуре импичмента. Один из самых успешных демократических политиков США конца ХХ в. Билл Клинтон был вынужден уйти в отставку после громкого скандала сексуального характера, разразившегося благодаря СМИ. По приговору суда в 2011 г. Моше Кацав — бывший президент Израиля (2000–2007) семь последующих лет должен будет провести в тюрьме. Он был признан виновным в том, что, будучи министром туризма, а затем труда (1988–1999), принуждал к интимным связям своих секретарш. Правда, едва ли не за каждым «изнасилованием» следовало повышение «изнасилованных» по служебной лестнице. Тем не менее, как только одна из них в 2006 г. выдвинула против него обвинение в имевшихся в прошлом сексуальных домогательствах, дело против тогда еще «первого гражданина государства» стало набирать «обороты», завершившиеся приговором суда, совершенно немыслимым в странах с авторитарным режимом. Ричард Никсон досрочно прекратил исполнение обязанностей президента США после того, как был уличен в Уотергейтском скандале и подвергся импичменту. Поэтому, у меня есть все основания повторить известную аксиому: демократия способна самоочищаться, и тем отличается от автократии. Тем не менее, политика и сегодня и всюду остается средой общественной деятельности, граница между моралью и безнравственностью в которой наиболее зыбка в силу подверженности политиков разнообразным искушениям, устоять перед которыми бывает тем труднее, чем больше благ они сулят. Или, иначе говоря, демократия не позволяет себе злоупотреблять властью, тогда как автократия допускает любое злоупотребление ею.

Демократия вообще предоставляет гораздо больше соблазнов для честолюбивых людей любого социального статуса или имущественного положения, чем авторитарные режимы. Ведь она предоставляет гражданам свободу: умножения собственности посредством рыночных отношений, ее использования по собственному разумению, «делания» политической карьеры, а также самовыражения самыми разнообраз-