Givishvili_G_V_Ot_tiranii_k_demokratii_Evolyutsia_politicheskikh_institutov

регрессом, либо полным застоем. Очень своеобразный вид имеет третья стадия, возникшая две с половиной тысячи лет назад, и до сих пор сосуществующая со второй стадией. Она начиналась интенсивным ростом, который сменился относительно быстрым спадом, завершившимся гибелью античной цивилизации. Затем последовало повторное рождение или возрождение в Западной Европе ее политических, экономических и правовых идей, а также традиций ее мышления и сознания. Они, далее обрели материальное воплощение в виде современной западной цивилизации, которая прогрессивно эволюционирует со все нарастающей скоростью, превращаясь в явление глобального масштаба.

Далее — о дефинициях. По-видимому, ни у кого нет возражений, чтобы первую стадию определить как коммунизм. Господин Алексеев, вероятно, не согласится с тем, чтобы вторую стадию определить как социализм. С его замечаниями мы знакомы. Лично меня они не убедили. Я был бы рад, если бы он привел более веские аргументы, которые бы препятствовали нашему выбору. Наконец, последнее. Самая большая неопределенность связана с третьей стадией культурной (в широком смысле) эволюции. Определить ее как капитализм мешает то простое соображение, что экономический аспект составляет лишь одну сторону ее чрезвычайно многогранной сущности. Следовательно, навешивая на нее ярлык «капитализма», мы невольно очень сужаем, даже искажаем ее многозначное содержание. Тем более, что между временем рождения демократии, рыночных отношений и права до их повторного рождения — возрождения в Новое время прошло около двух тысяч лет, заполненных регрессивными подстадиями — эпохами Империи и феодализма, представляющими собой химеры. В каком смысле — химеры? В том, что есть естественные и есть противоестественные сочетания политических, хозяйственных и правовых институтов. Сочетание демократии с частной собственностью и правом представляется естественным, так как все они взаимозависимы и «равноправны». Но сочетание частной собственности с авторитаризмом и бесправием, или правом для избранных, противоестественно, так как одно противоречит другому, как, например, власть, стремящаяся подавлять рынок. Но найдите такое определение третьей эволюционной стадии, которое бы вмещало в себя и афинскую демократию, и римскую республику, и римскую империю, и феодализм, и демократию Нового времени. Задача не то, чтобы трудная, но мне кажется вовсе не выполнимая. Если у кого-либо есть соображения по этому поводу, прошу поделиться ими.

374Глава 7. Восток—Запад: подведение итогов

—Я начну с вопроса: что наиболее полно отражает характер этой третьей стадии, и что в наибольшей степени отличает ее от второй? — откликнулся на призыв Цицерон. — Мне представляется, что главное отличие состоит в отношении к личности, или к соотношению индивидуалистического и коллективистского начал в обществе. Образ существования последнего, признающего права человека во всей их полноте и не в ущерб коллективным интересам, я имел смелость в свое время назвать гуманизмом. Гуманизм, декларирующий фактическое

равенство прав индивида и общества, понятие гораздо более широкое, чем гуманность, представляющая собой лишь преимущественно нравственную категорию. Гуманизм включает в себя всю ту специфику общественного и индивидуального бытия, которая выражается в гармонии их отношений, не ущемляющей взаимные права и признающей взаимные обязательства. На мой взгляд, именно стремление к этой гармонии подвигло Солона к его реформам, или, точнее говоря, к той революции, которая продолжается по сей день. Даже современный капитализм, который принято позиционировать как царство индивидуализма, все больше приобретает гуманистические черты, ибо осознает, что рынок представляет собой не голую и беспощадную конкуренцию, а взаимодействие, направленное к получению наибольшей выгоды всем участникам рыночных отношений и общества в целом.

—Я поддерживаю данное предложение, так как считаю, что оно наиболее адекватно передает характер той глобальной цивилизации, которая видится близкой перспективой для современного человечества, — сказал Гроций.

—Хорошо, за неимением других предложений примем его, но оставим дверь открытой для дальнейшего обсуждения этой проблемы, — согласился Геродот. — Но, вероятно, мы сможем лучше ориентироваться в ней, если разберемся с ключевым вопросом о движущих силах процессов, происходивших в мире за последние 10 тысяч лет. Я даже готов уточнить вопрос следующим образом: можем ли мы думать, что за всеми значимыми явлениями и событиями, составившими мировую историю, стоят одни и те же силы? Нет или — да, и если — да, то каковы они?

7.2.Силы движущие и тормозящие культурную эволюцию

—Надеюсь, мой ответ удовлетворит Вас, если Вы будете так снисходительны выслушать мои соображения — сказал Юнг.

—Разумеется, я охотно предоставляю Вам слово, — немедленно дал согласие Геродот.

—Обычно причинно-следственные связи ищут, прежде всего, в хронологии. Признано, что из двух, взаимно обусловленных событий, предшествующее является причиной последующему. Если же события взаимно независимы, то временное соотношение между ними может быть каким угодно. Я полагаю, мы, наконец, можем констатировать, что три эволюционные стадии, о которых много говорилось сегодня, так четко группируют в строгом хронологическом порядке каждая свои события и культурные (в широком смысле) феномены, что сомнение в их существовании отпадает. Последовательности и закономерности их появления таковы, что исключают всякое подозрение в том, что они не миф. Следовательно, мы можем смело браться за поиски механизмов и движущих сил, порождающих эти волны эволюции. Если я ошибаюсь, пусть меня поправят, — сказал Юнг.

—Пожалуй, Вы правы. Многие ее частные детали еще требуют уточнения, изучения, сопоставления, но в целом, окидывая взором последние несколько тысяч лет, можно считать, что основные контуры наиболее выдающихся событий видны достаточно определенно, — заметил Геродот.

—В таком случае, я продолжу, — сказал Юнг. — Историкиматериалисты все события в мире берутся объяснять так называемыми потребностями. Так вот, очевидно, что первую волну эволюции Homo не могли вызвать никакие особые, специфические потребности, якобы присущие предшественнику человека. Его потребности ничем не отличались от таковых, свойственных не только гоминидам, но всем вообще млекопитающим. Следовательно, этот аргумент мы смело можем отбросить. Но что тогда остается? Теперь известно, что первым звеном, выводящим человека из царства животных, явилось прямохождение, освободившее руки для изготовления примитивных, но эффективных орудий охоты. Другим звеном можно считать приручение огня. Третьим — резкое увеличение объема мозга, связанное с успехами предка человека в способах добывания мясной пищи. А что объединяет все эти звенья? Специфика поведения, не свойственная ни одному животному, прежде всего проявившаяся в прямохождении. Она и подвела нашего пращура к той черте, за которой мы видим уже вполне сформировавшегося человека, обладающего речью. Речь, порождающая воображение, способность моделировать в голове окружающий мир и общаться с себе подобными, передавая самые тонкие нюансы этих взаимоотношений, вот что явилось последним штрихом к портре-

только нервные, но и двигательные, перцептивные (чувственные), эндокринные и прочие механизмы или системы организма влияют на его поведение, а также сами претерпевают модификации под влиянием последнего. Таким образом, все, что относится к индивидуальному и коллективному поведению животных сегодня более или менее изучено. Остаются не вполне ясными два вопроса.

Первый — что является движущей силой (перводвигателем — в терминологии Аристотеля) того или иного инстинкта, кто именно осуществляет свою власть над организмом? В 1950 г. я отвечал на него расплывчатой формулировкой — «энергия специфического действия, проявляющаяся под воздействием спускового механизма». Сегодня принято считать, что формирование наследственного аппарата и генетической памяти организмов, и, следовательно, контроль их поведения осуществляет молекула ДНК. Но откуда взялась у нее та фантастическая «жажда жизни», которая, фактически, двигала всю биологическую эволюцию на протяжении трех с лишним миллиардов лет, а теперь приступила и к культурной эволюции. Что именно кроется за той поражающей воображение сложностью, энергией и изобретательностью, с которой она выполняет свою «миссию»? И главное — в чем, в конечном счете, состоит эта «миссия»? Не в том ли, чтобы всеми способами и средствами неограниченно расширять свое жизненное пространство во всех сферах и средах Земли, включая космическое пространство? Можно ли думать, в этой связи, что бесконечная экспансия

— ее конечная «стратегическая цель»? А это ее стремление, которое реализуется с помощью совокупности «энергий специфического действия» — инстинктов и есть «перводвигатель» жизни? Я предпочитаю, отвечать на все эти вопросы утвердительно. Если у кого-либо есть иные мнения, прошу поделиться ими.

Перейдем к второму вопросу. Он касается группового поведения людей. Здесь почти все окутано плотной завесой тайны. (Индивидуальное поведение довольно успешно и плодотворно решает наука психология). Прежде всего, потому что не известно, завершилась ли эволюция Homo sapiens, или нет. Принято считать, что его «возраст» составляет 50–70 тысяч лет — мгновение по геологическим масштабам. Между тем, современные расы образовались всего 20–40 тысячелетий назад. А сегодня происходит их интенсивное смешивание. Культурные круги возникали и гибли столетиями и тысячелетиями. А сегодня они играют новыми красками и оплодотворяют друг друга. Многие языки и их диалекты появились на свет всего несколько веков назад. А сегодня они продолжают меняться, активно взаимодействуя между собой.

дивидуальных инстинктов. Угадать с помощью интуиции или точного расчета время наступления и характер их сдвига, значит стать на путь

кславе, — сказал Лоренц.

—Не будет ли ошибкой признать, что на бессознательном уровне поведение людей определяют инстинкты, на подсознательном — психология и на сознательном — мораль, этика, мировоззрение? — задал вопрос Юнг.

—Вероятно, не будет — был ответ.

—В таком случае, принимая во внимание, что поведение «семейства Адама и Евы» едва ли отличалось утонченностью, можно предполагать, что главное место в их жизни занимали инстинкты. Следовательно, появление sapiens вызвал небольшой сдвиг в инстинктах (вероятно первого уровня), контролирующих поведение Homo, — сказал Юнг. — Перейдем теперь ко второму эволюционному скачку. Известно, что неолитическая революция произошла всюду, где имелись растения и животные, поддающиеся одомашниванию, которых можно было не только непосредственно употреблять в пищу, но и хранить длительное время, а также возобновлять их запасы, расширяя, тем самым, пищевой рацион. Спрашивается, почему так неравномерно по регионам Земли происходило рождение городской культуры. На берегах Средиземного и Черного морей с глубокой древности существует масса благодатных мест для развития сельского хозяйства. Но почему-то иберийцы и галлы, фракийцы, даки и скифы отнюдь не брали пример с соседей — греков, финикийцев и египтян и не спешили образовывать собственные цивилизации. Среди коренных италиков римляне одни смогли создать устойчивое государственное образование. Майя и инки создавали свои цивилизации, казалось бы, в совершенно не пригодных для этого ареалах, вдали от моря или полноводных рек — первые в джунглях, вторые — высоко в горах среди племен, далеко отставших от них в своем развитии. Поэтому ясно, что неравномерность темпа культурной эволюции и на этом этапе следует объяснять не «потребностями», а разнообразием специфики общественного поведения народов, поднявшихся над их прежним «коммунистическим» существованием.

Но это поведение контролировалось уже не одними инстинктами первого уровня, но также и массовой психологией или инстинктами второго уровня. Если же поинтересоваться тем, чем инстинкты второй эволюционной волны отличались от таковых в первой фазе эволюции, то, вероятно, ответ будет таков. При «коммунизме» доминировали инстинкты, способствовавшие преимущественно индивидуалистическому поведению членов групп, при «социализме» — инстинкты, способ-

Что ее стимулировало? «Потребности»? Полная чушь! Физиологические потребности греков ничуть не отличались от таковых, например, у персов. Что же отличало первых от вторых? Вспомним, как все начиналось у греков. Сначала они не пожелали терпеть над собой власть царей. Едва ли не каждый греческий полис, изгнав своего царя, превращался в республику. (Подробности протекания этого необыкновенного в древнем мире события остаются для нас тайной). Афиняне на этом не остановились. Они отвергли над собой власть рода. Разделив родовую землю на частные наделы, они породили, таким образом, частную собственность и рыночные отношения. (Которых, отмечу, прежде не существовало. Точнее говоря, в Месопотамии и Древнем Китае их худосочные ростки изредка ухитрялись вспарывать асфальт АСП, но каток авторитарной власти быстро стирал память о них). Но вот афиняне окончательно «возомнили о себе» — они отказывались мириться с властью и влиянием аристократии. И тогда Солон и его последователи «изобрели» демократию, заменившую собой республиканское правление. Все три действа были вызваны одним — стремлением расстаться с прежними традициями неравенства. Ибо афиняне видели себя иначе, чем их окружение и, в частности, те же персы или спартиаты. Они ощущали себя свободными людьми, обладающими стремлением к правовой, политической и экономической независимости, а также чувством собственного достоинства. На этом основывалось их общественное сознание, того требовало их коллективное мышление.

Объяснить этот колоссальный по своим последствиям переворот, совершившийся в головах афинян, материальными причинами категорически невозможно. Остается думать, что здесь свою роль сыграл реванш, который индивидуалистический инстинкт попытался взять у инстинкта общественного. Но этот реванш привел не к поражению одной из сторон за счет торжества другой, а к достижению разумного компромисса или, как принято говорить сегодня, равновесия в «балансе сил» между противоборствующими сторонами. Однако удерживать равновесие в течение длительного времени бывает гораздо сложнее, чем находиться в более устойчивом неравновесном состоянии. Тем более, когда «перемирие» оказывается крайне зыбким и хрупким. Поэтому первая демократия прискорбно скоро уступила натиску авторитарной власти, выступавшей «от имени» социального инстинкта, который, как выяснилось, не думал уступать своих доминантных позиций. Последний повел наступление против нее по нескольким направлениям.

Об одном из них поведал Ликург, представивший, если помните, спартанское общество как, фактически, муравейник, полностью сти-