Givishvili_G_V_Ot_tiranii_k_demokratii_Evolyutsia_politicheskikh_institutov

многие из них могли бы переметнуться в стан врага, нанеся нам смертельный удар изнутри. Война показала, насколько я был прав, сколько предателей желало нам гибели. Им я тоже сочувствую, точнее, сочувствую их памяти. Тем более, что цели, ради которых были принесены в жертву их родичи, оказались недостигнуты: СССР более не существует.

Кто такие либералы? Это те, кто под либерализмом понимают свободу безнаказанно грабить и обворовывать свой народ, а также глумиться над достоинством нации. Это те, кто сначала развалили великую страну, а затем навязали ей политико-экономическую систему, не имеющую ничего общего ни с лучшими образцами современной буржуазной демократии, ни с современным развитым капитализмом. Это те, кто способствовал всесилию и всевластию чиновничьесиловой орды, разлагающее влияние которой на нацию сравнимо с моральным насилием над ней татаро-монгольского ига. Это те бездарные и безответственные, но наглые и жадные дельцы из политиканов, олигархов и бюрократической элиты, которые, хорошо осознавая, что унизили Россию, и, пытаясь отвести от себя ответственность, приказывают своим лакеям — продажным СМИ и растленным «фабрикантам общественного мнения» лаять на меня. Они изо всех сил стараются очернить меня, чтобы хоть чуточку обелить себя, показать, что во времена моего правления было еще хуже, гораздо хуже. Выставляя меня чудовищем, они лгут, стараясь вытравить из памяти народа целых 70 лет истории России, и все то добро, что было при большевиках. Они наивно думают, будто, обливая меня грязью, сами морально очищаются. Они пытаются изобразить из меня пугало, чтобы списать с себя хотя бы часть преступлений, совершенных ими против своей страны.

Кого я имею в виду, когда говорю о русских верхоглядах? Тех, кто не способен формировать собственное мнение о чем бы то ни было более или менее спорном, и безоглядно доверяет мнению авторитетов, сколь бы поверхностный характер эти авторитеты не носили. Как ни странно, среди них много близорукой интеллигенции, не способной за деревьями видеть леса. Они честны, но крайне наивны, и с готовностью становятся в позу негодования, когда рассуждают о цене неизбежных жертв, принесенных на алтарь социализма. Они как флюгеры: их сознание повернуто туда, куда дует ветер «общественного мнения», которое создается его хитроумными, хорошо чувствующими конъюнктуру манипуляторами.

Кем является в глазах русского человека Александр Невский? Защитником православия от католической экспансии — всего лишь. Тем

чем очевидны — с помощью Крыма они надеялись получить рычаги шантажа и давления на нас. Эта крымская «Палестина», прими на свою землю лишившееся своих корней европейское еврейство, и будь она опекаема американским еврейством, стала бы для нас Троянским конем империализма. Поэтому я спрашиваю: о чем думали Михоэлс и Фефер, подписываясь под подобным обращением к Молотову?

В том, что советское еврейство слишком быстро начинает ощущать себя неотъемлемой частью всемирного еврейства, способствующего реставрации в СССР капитализма, я сполна ощутил в 1948 г., когда в Москву в качестве посла государства Израиль прибыла Голда Меир. Ее визит в московскую синагогу на еврейский Новый год был восторженно встречен двадцатью тысячами прихожан. Следующий ее визит в синагогу был приурочен к празднику Судного дня (Йом кипур). В этот раз на богослужении присутствовало до 30 тысяч прихожан. А главный раввин произнес молитву: «На следующий год — в Иерусалиме». О чем это говорит? О предательстве частью советских евреев основ марксизма? Нет, о том, что эта часть никогда не принимала для себя заповеди социализма и была органически чужда ему. То есть пресловутый конь капитализма не только мог оказаться в Крыму. Он уже находился среди нас — советских граждан. Ибо даже великие чистки 1937–1938 гг.viii не выполнили своей задачи — полностью очистить советскую землю от сорняков буржуазного духа. В то время как одни евреи строили социализм, другие хоронили его. Это и было той их проблемой, в которой они запутались так, что не могли решить сами — кому симпатизировать: социализму или капитализму. А расхлебывать последствия их сомнений и противоречий пришлось мне. Вот почему для них не обругать Сталина, все равно, что отрицать холокост. Вот почему они принципиально не желают судить обо мне беспристрастно и объективно и возглавляют идеологическую травлю моего имени. Это тем более странно, что мы строили социализм строго следуя букве и духу теории пролетарской революции их соотечественника Карла Маркса. Все, что я делал, было реализацией его программы, объявленной в «Манифесте». Я ни на йоту не изменял его заветам. Почему же они предъявляют счет мне, а не ему?

Вместе с тем, всем евреям присуща общая черта — неблагодарность. Они осознают, но гонят от себя это признание, не хотят признавать, что не будь моей доброй воли, на карте мира не существовало бы государства Израиль. Как в случае, если бы СССР проиграл войну, так и в случае, если бы я не дал своего согласия на его образование. Говорят, что при этом я руководствовался надеждой превратить его в сателлита СССР. Только плохо знающие меня люди могут поверить, что я

Георгиевскому трактату, утвержденному в годы правления Екатерины Великой, она сама добровольно вошла в состав России, а теперь винит

еево всех своих бедах, — был ответ.

—Но хорошо ли Вам знаком этот упомянутый Вами трактат? — допытывался Гроций.

—Какое это имеет отношение к делу? — недовольно спросил Сталин.

—Подозреваю, что знакомство с ним у Вас поверхностное. Вы позволите, я процитирую несколько положений из него, а Вы их прокомментируете? — настаивал Гроций.

—Будь по Вашему, — с неохотой согласился Сталин.

—В его артикуле первом говорилось, что царь грузинский именем своим, наследников и преемников своих: «навсегда отрицается от всякого вассальства, от всякой зависимости от Персии или иной державы и сим объявляет перед лицом всего света, что он не признает над собой и преемниками своими иного самодержавия, кроме верховной власти и покровительства ее императорского величества (е. и. в.) и ее высоких наследников и преемников престола всероссийского». В артикуле втором указывалось, что в ответ на это признание е. и. в. «дает свое императорское ручательство на сохранение целости настоящих владений его светлости царя Ираклия Теймуразовича, предполагая распространить таковое ручательство и на такие владения, кои в течение времени приобретены и прочным образом за ним утверждены будут». В артикуле шестом утверждалось, что е. и. в. обещает именем своим и преемников своих «светлейшего царя Ираклия Теймуразовича и его наследников и потомков сохранять беспеременно на царстве Карталинском и Кахетинском. Власть, со внутренним управлением сопряженную, суд и расправу и сбор податей предоставить его светлости царю в полную его волю и пользу, запрещая своему военному и гражданскому начальству вмешиваться в какие либо его распоряжения». И, наконец, в артикуле втором на десять торжественно провозглашалось, что «сей договор делается на вечные времена. Но ежели что-либо усмотрено будет нужным переменить или прибавить для взаимной пользы, оное да возымеет место по обоюдному соглашению». Что Вы на это скажете — «по обоюдному соглашению»? — заключил Гроций, обращаясь к Сталину.

—Что это типичное соглашение, заключаемое между верховным сюзереном и его вассалом, при котором вассал сохранял все права на свой феод, в данном случае именуемый Грузией.

—Совершенно верно. И это соглашение в корне противоречило тому, что сотворили наследники Екатерины. Император Павел I подпи-

полагали. И что на нем неизбежны временные неудачи, потери и даже локальные поражения. Но, в конечном счете, ему нет альтернативы, потому что он синоним социальной, имущественной и правовой справедливости. Он, безусловно, с лихвой восполнит потерю современной России и продолжит свое победоносное шествие, ручательством чему служат успехи Китая, Кубы и некоторых других стран Латинской Америки. Капитализм возводился сотни лет, социализм же — меньше века. Он еще слишком молод, у него все впереди. Российский социализм потерпел поражение из-за дураков. Но ошибки будут учтены, и он возродится, войдя полноправным членом во всемирный союз социалистических государств.

Впрочем, я вижу, что нам всем трудно находить общий язык, и было трудно с самого начала. И я уже давно пребываю в недоумении относительно того, что меня держит здесь. Думаю, что ничего. Мы с вами, как видно, придерживаемся противоположных мнений по слишком широкому кругу вопросов. В связи с чем, считаю свое пребывание в этом высоком собрании излишним, — с этими словами Сталин поднялся с кресла, обернулся к присутствующим спиной, махнул рукой и сказав. — Желаю всем достижения единодушия, — стал не спеша удаляться.

—Юбилей не удался. Нам будет его не хватать, — с огорчением констатировал Рузвельт.

—Этого следовало предвидеть. С тех пор как мы лишились общего врага, наши позиции почти по всем пунктам различались слишком радикально, чтобы мы могли достичь консенсуса хотя бы по одному из них. Тем не менее, я хочу воздать ему должное и повторить то, что уже имел случай высказать, — сказал Черчилль. — России очень повезло, что когда она агонизировала, во главе ее оказался такой жёсткий военный вождь. Человек безгранично смелый, властный, прямой в действиях и даже грубый в своих высказываниях. Однако он сохранил чувство юмора, что весьма важно для всех людей и народов, и особенно для больших людей и великих народов. Сталин также производил на меня впечатление своей хладнокровной мудростью, при полном отсутствии каких-либо иллюзий. Я счастлив, что заставил его поверить в то, что мы будем верными и надежными союзниками в самой страшной в истории войне. И когда однажды Хрущев при мне стал говорить о Сталине в духе его доклада на ХХ съезде партии, я сделал ему замечание, посоветовав ему больше никогда не критиковать подлинного героя своей страны, внесшего неоценимый вклад в победу, ибо она находится перед ним в долгу. И это мое суждение о нем не единоличное. В энциклопедии Британика, например, о нем говорится, что «взяв Россию,

фундаменте. Чем выше вертикаль, тем в более мощной бюрократической опоре она нуждается. Но как заставить ее двигаться, чтобы одновременно с этим сохранять хотя бы иллюзорное социальное и имущественное равенство? Пряник как стимул не работает. Остается только кнут. Только он способен подстегнуть чиновничество. Именно эту специфическую особенность социализма и уловил Сталин. Тем более, что с тех пор, как большевики взяли всю полноту власти в свои руки, он мог собственными глазами наблюдать как охотно они образовывали тот бюрократический аппарат, на котором держалась их идеология. Поэтому Сталину пришлось прибегнуть к репрессиям, очищая аппарат от бюрократической накипи, которая тормозила развитие, как он полагал, нового общества.

В этом смысле его репрессии отличались от репрессий Ленина тем, что второй подавлял волю к сопротивлению и деморализовал представителей всех, как он считал, классов-паразитов, именно — бывшей аристократии, предпринимателей, духовенства, «гнилой» интеллигенции, кулаков и так далее. Сталин не столько довершал эту чистку, затеянную Лениным, сколько направлял удар против нового «паразитирующего элемента» — соратников Ленина, потерявших вкус к дальнейшему энергичному движению вперед. Чтобы они не погубили плоды добытой ими же победы. Давно было замечено, что «рыба гниет с головы». Подтверждение этому эмпирическому правилу Сталин видел на каждом шагу, всюду, где место представителей традиционных «верхов» занимали выходцы из «низов». Поэтому не только из стремления к единовластью, но также чтобы пресечь начавшееся еще при жизни Ленина перерождение большевистской верхушки, вкусившей сладость вседозволенности, Сталин изрядно «прополол» старую гвардию революционеров. Советский дипломат-женщина Коллонтай бывшая аристократка, имея перед глазами пример собственного мужа, бывшего матроса Дыбенко и обобщая свой опыт общения с другими героями Гражданской войны, говорила мне следующее. Очень часто приходится наблюдать, как то самое лицо, которое в момент революции проявило себя как герой, совершая подвиги самоотверженности и храбрости, в период мирного строительства выявляет себя совсем с другой стороны, оказывается мелким, трусливым человечком, карьеристом, себялюбцем, способным на поступки, которые, казалось бы, совершенно не могут быть свойственны революционному герою. Заметьте — она говорила об этом как о явлении не единичном, случайном, из ряда вон выходящем, а как массовом, обыденном, она говорила

— «очень часто».