Givishvili_G_V_Ot_tiranii_k_demokratii_Evolyutsia_politicheskikh_institutov
.pdf6.3. Изоляционизм против теории |
343 |
|
|
низма и блистательного будущего. Имена апологетов идеи «явного предначертания» Фиске и Стронга, Барджесса и Мэхэна были у всех на устах. Ей отдавали дань сенаторы Лодж и Биверидж. Ею руководствовались президенты У. Мак-Кинли и В. Вильсон. Нации внушалась мысль, что политика изоляции уже не отвечает требованиям времени. Что в целях обеспечения традиционной свободы действий США должны выйти из тени и перейти к энергичной внешней политике.
Великий кризис начала 30-х годов поколебал веру американцев в созидательные возможности демократии, в то, что она в состоянии справиться с обрушившимся на нее бедствием. Этот удар был тем более чувствителен, что именно в годы кризиса хозяйственный потенциал Советов рос в невероятном, почти сказочном темпе. США нуждались в новом «мессии», способном вести «избранный народ» по ранее избранному пути, не сворачивая в сторону социальной революции, угрожающей политическим, экономическим и духовным традициям страны. Им явился господин Рузвельт (поклон в его сторону). Государственное управление экономикой и социальные реформы, предпринятые им, оказались спасительны не только для текущей ситуации, но и для идеи «явного предначертания». Поскольку 2-я Мировая война показала, что Америка — единственная демократия, способная консолидировать и возглавить демократии Старого Света в их противостоянии с фашистским и коммунистическим режимами. Что и дало ее политикам основание окончательно расстаться с изоляционизмом, принять теорию «явного предначертания» и толковать ее в духе глобалистской идеи «Pax amerikana» для всего Запада. Президент Г. Трумэн в 1945 г. провозгласил: «Хотим мы этого или не хотим, мы обязаны признать, что одержанная нами победа возложила на американский народ бремя ответственности за дальнейшее руководство миром». Ему в тот момент, по мнению Трумэна, угрожал вызов со стороны советского тоталитаризма.
Ведь он тоже оказался в стане победителей над фашизмом. И у него были свои планы в отношении того, в каком направлении следует далее развиваться миру, и кто должен возглавить это развитие. Вследствие того, что они прямо противоречили замыслам их союзников по антигитлеровской коалиции, разразилась холодная война (поклон в сторону Черчилля) — наследие или продолжение войны «горячей». Патовая ситуация, в которую попали обе противоборствующие стороны, подсказала демократическому президенту Дж. Кеннеди, что прямолинейный и «бескомпромиссный» антикоммунизм не имеет перспектив. Для усиления позиции идеи «явного предначертания» в американской внешней политике следует искать «обходные» пути. Как
344 |
Глава 6. Рождение и эволюция США |
|
|
критик стратегии «с позиции силы» и «доктрины освобождения», развивавшейся его предшественниками — президентами Г. Трумэном и Д. Эйзенхауэром, он предложил свою программу — «стратегию мира», ставшую основой политики «новых рубежей». Она оказалась весьма результативной, и при этом не отступающей от принципов «предначертания». При вступлении на пост президента Кеннеди говорил: «Пусть знает каждая страна, чего бы она нам ни желала, добра или зла, что мы заплатим любую цену, возьмем на себя любое бремя, пойдем навстречу любым трудностям, поддержим любого друга и окажем сопротивление любому недругу для того, чтобы обеспечить сохранение и успех свободы». И, следует признать, «голубь мира» сделал для усиления позиций США на мировой арене и глобалистских акцентов в их внешней политике больше, чем «ястребы войны» — Трумэн и Эйзенхауэр.
Но вот пример эффективности, в частности, во внешнеполитической сфере, американской двухпартийной системы, основанной на прагматизме, гибкости и, вместе с тем, верности исходным принципам. Последнюю точку в этой необъявленной войне между двумя мирами поставил президент-республиканец Р. Рейган. Причем руководствовался он идеями, прямо противоположными высказанным Кеннеди. Объявив СССР «империей зла», выдвинув план «Стратегической оборонной инициативы», позже названной программой «звездных войн», он втянул своего идейного оппонента в непосильную для него гонку вооружений. Одновременно он инициировал резкое понижение цен на сырую нефть, катастрофически уменьшив приток спасительных нефтедолларов, на которых держалась экономика СССР. Тем самым он обескровил и деморализовал своего антагониста, поспособствовав не только идеологическому поражению марксизма, но и физическому распаду его империи. Которая, впрочем, сама стояла на грани развала вследствие не только экономических причин, но и своей внутренней национальной политики.
На этом позвольте завершить свой обзор американской демократии в ее внутреннем и внешнем по отношению к миру проявлении. И благодарю за то, что были снисходительны ко мне, позволив терзать ваш слух так долго. Надеюсь, президент Рузвельт укажет на ошибки и неточности, допущенные мною, — сказал Токвиль.
—Вы не оставили мне шанса сделать это. Но может быть найдется кто-нибудь кроме меня, кто найдет изъяны в Вашем сообщении, — ответил улыбаясь Рузвельт.
—Вы практически не затрагивали тему холодной войны между США и СССР. Вместе с тем, как мне помнится, Перикл дал нам по-
6.3. Изоляционизм против теории |
345 |
|
|
нять, что идеологические противоречия между демократической и авторитарной системами родились не в XX в. , а 25 веков назад, в частности послужив причиной Пелопонесской войны. Считаете ли Вы, что с распадом СССР острота противоречий между блоками спáла? — задал вопрос Аристотель.
—Простите, но я не вижу большого смысла ворошить золу сгоревшего костра. Тем более, что сегодня разгорается новый костер, и мне интересно (несмотря на то, что все мы остаемся сторонними наблюдателями), посмотреть, как будут тушить его, — ответил Токвиль.
—У меня есть небольшой комментарий к Вашему обзору, — сказал Алексеев. — Если бросить ретроспективный взгляд на прошлое и взглянуть на настоящее американской внешней политики не через розовые очки, не трудно будет заметить, что она ничем, по существу, не отличалась и отличается от классического империализма. Американцы всего лишь перехватили инициативу или подхватили эстафету из рук пришедшей в упадок и одряхлевшей Британской колониальной системы. Сначала их практика ограничивалась доктриной Монро, теперь она включает в себя весь мир. Но как прежде, так и теперь она преследует все ту же цель — постоянное расширение рынков и получение доступа к источникам разнообразных ресурсов. Разумеется, методы, используемые США для установления контроля над зависимыми территориями (рынками) значительно тоньше, «демократичней», нежели те, к которым прибегали англичане. Хотя, с другой стороны мотивы, по которым вели и ведут они войны во Вьетнаме, в Ираке и Афганистане мало чем отличаются от колониальных войн Испании, Франции и Англии.
—Не забудьте добавить — и России в ее Романовской и советской версиях, — заметил Токвиль.
—Пусть так, но это прошлое России. Я же говорю не только о прошлом, но и о настоящем Америки, — не отступал Алексеев.
—Как Вы думаете, кому в истории сопутствует удача, а кому — нет? — вмешался в дискуссию Локк. — Очевидно, тому, чьи частные интересы в данный исторический момент совпадают с интересами развития мирового сообщества. Нет сомнения, колониальные войны, которые велись европейцами, были несчастьем для тех, кого колонизовали, но… вот тут то и таится вся хитрость… и несомненной удачей для их потомков. Сегодня жителей Перу не подавляет тирания инков. Современные мексиканцы живут в мире со своими соседями, не затевая с ними войн, чтобы затем вырезать сердца у пленных противников, как это было в обычае у ацтеков. Китайцы и индийцы впервые в своей многотысячелетней истории не вымирают гигантскими массами от го-
346 |
Глава 6. Рождение и эволюция США |
|
|
лода и болезней, их уже не угнетает и не унижает беспросветная нищета и убожество. Только в самые последние десятилетия жители Ближнего Востока познали комфорт и множество материальных благ, неведомых и недоступных их дедам. А африканцы почти окончательно порвали с рабством, в котором они веками томились не только у белых рабовладельцев, но и у своих единокровных царьков. Поэтому нет причин ставить американцам в вину их убеждение в их призвании изменять мир к лучшему. Если сегодня нет никого, кроме них, кто мог бы взять на себя весьма ответственную миссию впереди идущего, то не думаю, что они достойны порицания за проявляемую ими инициативу. Вместе с тем, только очень наивный человек может думать, что социальный, экономический и политический прогресс человечества может быть «бесплатным». Платить надо за все, тем более за прогресс.
—Превосходно сказано. Я надеюсь, господин Локк убедил Вас в том, что лавры мирового лидера достаются тому, чей субъективный и, можно сказать даже, «шкурный» интерес оказывается востребованным пусть не прямым, пусть косвенным образом, но объективным ходом истории. Разумеется, априори невозможно угадать произойдет ли это счастливое совпадение интересов или нет. Я, например, утверждаю, что СССР не состоялся, в частности, потому, что навязывал миру тупиковую модель, несовместимую с его дальнейшим развитием. Но на то и существует историческая наука, чтобы разбираться в совершившихся фактах и дать им соответствующую оценку, — заметил Рузвельт.
—Советую не обольщаться способностью историков делать ка- кие-либо далеко идущие выводы или оценки, — сказал Геродот.
—Вы сомневаетесь в их компетентности? — спросил Рузвельт.
—Вовсе нет, — отвечал Геродот. — Я имею в виду их принципиальную установку, их метод анализа, совершенно исключающий синтез как конечный пункт исследования. Дело в том, что два века назад прежде единая семья историков раскололась на две группы: на «полноценных» (профессиональных — как они себя называют) историографов и «неполноценных» (подразумевается — дилетантов) историософов. Первые строго ограничивают свою задачу сбором фактов прошлого. Вторые считают, что полученные знания следует обобщать, находить причинно-следственные связи между событиями, определять движущие силы происходивших процессов и использовать эти новые знания в прикладных, в том числе, прогностических целях. Поэтому, обращаясь к терминологии естествознания, первых я назвал бы «голыми» экспериментаторами, вторых — «чистыми» теоретиками. Впрочем, я думаю, что это разделение искусственное, и настанет вре-
6.3. Изоляционизм против теории |
347 |
|
|
мя, когда теория и практика исторических исследований — историософия и историография сольются в единую дисциплину — историологию.
—А каких позиций придерживаетесь Вы? — задал вопрос Чер-
чилль.
—Если учесть, что это противоестественное противопоставление возникло сравнительно недавно, то ответ очевиден: я просто историк.
—Тогда давайте, не откладывая дело в долгий ящик, попытаемся охватить единым взором все представленные нам сегодня факты и мнения. Иными словами, давайте приступим к подведению итогов нашей затянувшейся дискуссии. Я полагаю, сегодня было сказано довольно, чтобы сформулировать некоторые ключевые положения, которые будут приняты во внимание большинством присутствующих. Вероятно, я не ошибусь, если вынесу на первый план вопрос о схеме мировой истории, — заключил Рузвельт.
Глава 7
Восток—Запад: подведение итогов
7.1. Схема мировой историиxiii
7.1.1. Политическая история
—На нем «поломали зубы» все историософы, — заметил Геродот.
—Схем было предложено великое множество. Но ни одна из них не удовлетворила историографов. В данном случае я принимаю их позицию. Чтобы вы могли сами оценить причины отторжения ими предложенных моделей, я готов дать представление о них в насколько возможно кратком виде.
—Сделайте одолжение, — сказал Черчилль.
—Я рассмотрю их с двух сторон, — продолжил Геродот. — Вопервых, со стороны формы и направления или развертывания исторического процесса, постулируемого ими. Во-вторых, со стороны содержания и хронологии происходивших изменений, описываемых ими. Что касается первого пункта, то в нем доминируют представления о трех направлениях — «прогрессивном», «циклическом» и «регрессивном». Они восходят к Гесиоду с его мифологическим толкованием прошлого. В его «Теогонии», например, где излагается «священная» (сакральная) история, используется прогрессивная концепция. Развитие «неземного» мира идет от «низших» божеств к «высшим», от «диких» титанов к «цивилизованным» богам-олимпийцам. Напротив, в «Работах и днях», повествующих о «земной» (профанной) истории людей, дается регрессивная модель. Она сформулирована в форме известной схемы пяти веков — золотого, серебряного, бронзового, века героев и железного века, к которому Гесиод относил свое время. Наконец, в обоих случаях — как божественной, так и человеческой истории
7.1. Схема мировой истории |
349 |
|
|
— присутствует циклическая модель в виде смены поколений богов и людей.
В дальнейшем «трехвекторный» подход Гесиода по отношению к земной истории пользовался большой популярностью у моих соотече- ственников-современников. На них останавливаться я не буду. Опущу также исторические труды Платона, Аристотеля (жест в его сторону) и Полибия. Ибо акцент в них делается не столько на историю как таковую, сколько на политологию, занимающуюся вопросами «правильности» или «неправильности» тех или иных форм правления, которыми изобиловала реальная политическая жизнь их времени. К собственно истории вернулись римляне — Варрон, Лукреций Кар, Цицерон (жест в его сторону), Флакк, Витрувий, Плинии Старший и Младший. Все они в том или ином виде отдали дань как линейному — восходящему или нисходящему, так и циклическому направлению. Раннее христианство в лице Тертуллиана, Аврелия Августина и Фомы Аквинского породило своеобразное статичное или вневременное представление об истории мира. Оно преобладало до эпохи Возрождения. Последняя вернулась к Гесиодовой традиции рассмотрения хода истории в трудах Макиавелли (жест в его сторону), Бруно, Кампанеллы, Френсиса Бэкона. В тенденцию рассматривать всемирную историю как сугубо прогрессивное явление вдохнул новую жизнь век Просвещения — Вольтер, Тюрго и Монтескье, Юм и Смит, Кондорсе и Кант.
Но вот настал XIX век. Горизонт науки расширился настолько, что помимо традиционных естественнонаучных дисциплин целое семейство социальных наук (экономика, социология, политология, психология, антропология и т. д.) обрело статус самостоятельных областей знания. И если прежде исторический анализ был неотъемлемым элементом их теоретических построений, то теперь им стали пренебрегать. Строго очерчивая поле своих исследований, формируя собственный язык и методы структурно-функционального анализа, они отказывались от некогда модного «исторического» подхода, выводили историю из круга своих интересов. Что оставалось тем, кого попрежнему вдохновляли разгадки тайн прошлого? Подчиниться требованиям времени: точно также четко обозначить свои приоритеты — предмет и методы своих исследований. И в свою очередь заявить, что отныне всякая попытка осмысления прошлого с целью создания его целостного «портрета», выявления движущих сил и единых закономерностей исторического бытия несовместима с историей как наукой, получившей статус историографии. Этой позиции дается такое «стандартное» объяснение.
350 |
Глава 7. Восток—Запад: подведение итогов |
|
|
Дескать, по мере углубления в прошлое современный теоретический аппарат становится все менее пригодным для анализа менявшегося общества. Поэтому, начиная с некоторого момента, для рассмотрения исчезнувшей реальности необходимо разрабатывать соответствующие ей другие схемы, модели и концепции. В сущности, в идеале для каждой эпохи должны существовать свои социология, экономическая наука, политология и т. д. А так как ни одна группа представителей современной науки не интересуется ни фактами, ни интерпретацией изменений, происходивших более чем 100–200 лет назад, то эту работу должны выполнять историки. Ясно, что этот идеал не может быть реализован ни при каких условиях — человечество не может позволить себе роскошь тратить столько ресурсов на изучение исчезнувших реальностей. Следовательно, историки неизбежно должны довольствоваться исследованиями не всемирной историей в ее целостности, а лишь ее частными проявлениями в том или ином пространственновременном континууме. И ни в коем случае не стремиться соединять ничем, якобы, не связанные фрагменты в единую панораму.
У этой позиции есть два слабых места. Во-первых, если признать, что культурная эволюция есть продолжение и развитие эволюции биологической, то необходимо будет согласиться с тем, что и она происходит благодаря: а) неким фундаментальным механизмам, единым во всем эволюционном процессе, с одной стороны, и, кроме того, с другой б) механизмам специфическим, частным для каждого культурного «вида» и времени. И, следовательно, было бы ошибкой говорить о том, что прошлое, настоящее и будущее ничто не связывает. Не будь этих связей, не существовало бы и упорядоченного космоса, именуемого историей, а на ее месте была бы какофония — хаотическая мешанина разрозненных и обрывочных псевдофактов.
Вторая слабость историографической концепции состоит в следующем. Задача любой науки, в том числе социальной, состоит в том, чтобы углублять знания, могущие быть использованными в практической жизни. Из этого ряда дисциплин выбивается лишь космология, на которую это требование как будто не распространяется. Но и то лишь постольку, поскольку объект ее исследования не оказывает на наш мир никакого ощутимого физического воздействия. Так вот, за этим одним исключением всякое подлинно научное знание не является бессмысленным только в силу того, что обладает прогностической ценностью. Палеонтология, геология, археология, например, также имеют дело с исчезнувшими реальностями. Но добываемые ими знания не лежат мертвым кладом памяти, а активно используются либо непосредственно (геология), либо опосредовано, в частности, для реконструкции ме-
7.1. Схема мировой истории |
351 |
|
|
ханизмов, породивших эти реальности (палеонтология, археология). Наука не стоит ни гроша, если пренебрегает своим долгом искать при- чинно-следственные связи происходящих или происходивших в прошлом явлений и благодаря этим благоприобретенным знаниям раскрывать нам глаза на то, что ждет нас впереди, если сегодня поступать так или иначе, и не предпринимать того или другого.
Это очевидное соображение историографы парируют следующим образом. Они заявляют, что все до сих пор созданные историософские схемы, претендующие на роль универсальных моделей, страдают однобокостью и некорректностью. И, следует признать, с этим доводом трудно не согласиться. Я, таким образом, обращаюсь теперь к анализу второго заявленного выше пункта, связанного с содержанием и периодикой исторических изменений. Я не буду касаться моделей, созданных в древности и средневековье и даже в век Просвещения. Имеющиеся у их авторов сведения о прошлом слишком часто носили либо крайне поверхностный, либо фантастический характер. Что же касается концепций, созданных за последние 100–200 лет, то некоторые из них заслуживают упоминания. Сразу оговорюсь, что они исходят из признания тех же трех видов («прогрессивного», «регрессивного» и «циклического» или «спиралевидного») направления исторического движения, которые обсуждались нами выше. Что же до содержания явлений прошлого, то вне зависимости от автора той или иной схемы, они страдают одним общим недостатком. Априори и произвольно выделяя какую-либо ключевую, доминантную, на их взгляд, сторону общественного бытия, которая, якобы, составляет базис и движущую силу для всех прочих сторон, они далее под ее особенности подстраивают всю свою обобщенную модель. Так, например, внимание одних фокусируется на культуре в узком смысле (Форстер, Шпенглер), других — на религии (Тойнби), третьих — на государстве (Гегель), четвертых — на политическом устройстве общества (Вико), пятых — на экономике (Смит, Маркс), шестых — на научно-техническом прогрессе (Ясперс, Тоффлер) и т. д. Иначе говоря, происходит обратное тому, что следовало бы делать. Именно, прежде изучить целостную динамику мирового процесса во всей совокупности его проявлений и составляющих бытия, и лишь затем строить и проверять гипотезы о движущих силах истории.
Обоснованность претензий историографов к конструкциям такого рода может быть проиллюстрирована на примере исторического материализма. Я искренне сочувствую советским историкам, которые были вынуждены втискивать в рамки «пятичленной» модели Маркса рабовладельческую и феодальную стадии, приписывая им универсальный,
352 |
Глава 7. Восток—Запад: подведение итогов |
|
|
общемировой характер. Тогда как факты упрямо твердили о том, что обе эти «формации» являлись специфически европейскими артефактами мировой истории. Я сочувствую им еще и потому, что их принуждали
доказывать справедливость пророчества о «светлом коммунистическом завтра» — пятой «формации» модели, в то время как серое социалистическое настоящее двумя ногами проваливалось в пропасть краха.
Но тут возникает вопрос к нам. Каким образом мы, присутствующие здесь, можем избежать этой роковой методологической ошибки? Как нам выйти из порочного круга «примитивных» моделей, утомляющих историографов, как они признаются, своим однообразием и плоско двумерным (время-событие) рассмотрением течения прошлого? Это с одной стороны, с другой — как выявить подлинные движущие силы прошлого, знание которых позволяло бы нам предвидеть перспективы хотя бы ближайшего будущего? Вопрос — как избежать односторонности — ключевой и сложнейший. Сегодня мы, благодаря вашей любезности, господа Рузвельт и Черчилль, получили шанс, собравшись вместе, решить его. Пусть даже наш ответ не будет услышан теми, кому дано не только толковать, но и творить историю. Попытаемся ради самих себя, ради торжества «чистого разума», как выразился бы Кант, не отягощенного прагматическими соображениями, преодолеть барьер недоразумения между двумя методологиями изучения эволюции человеческого рода. В частности, я готов взять на себя труд систематизировать политический аспект общественного бытия прошлого.
Я не буду оригинален, если приму за начало всемирной истории первобытное состояние общества. Продлив шкалу времени к настоящему дню, я также признаю, что она носила позитивный характер с точки зрения развития культуры в широком смысле. Но это в целом. В частности же я расхожусь с «линейными» прогрессистами по той причине, что в этом восходящем тренде я вижу три принципиально отличающиеся друг от друга, но одновременно сосуществовавших этапа или стадии развития политических институтов. Первый — архаичный в наши дни уходит в небытие. Он состоял в отсутствии каких-либо четко выраженных и устойчивых структур властной иерархии. Их заменяла «упорядоченная анархия», как изящно выразился ЭвансПричард (кивок в его сторону). Эта эпоха, назовем ее первобытной, по длительности значительно превосходила последующие две.
С началом неолитической революции единое (в смысле уровня развития культуры) человечество раскололось на «консерваторов», ос-