горизонты платоноведения, позволив ему от бесконеч- ного топтания вокруг одних и тех же неясностей пла- тоновского корпуса перейти, наконец, к обозрению философского наследия Платона в широкой истори- ческой перспективе, поскольку достижения Академии, Аристотеля и неоплатоников рассматривались тюбин- генцами в некотором новом единстве «платонизма», получившего, в свою очередь, перед лицом этой новой интерпретации новый вид и новое содержания. Пла- тонизм от возникновения и до завершения стал трак- товаться как учение о метафизических началах бытия и об иерархии идей (а не, скажем, о путях познания, о царстве вечных неизменных прекрасных идей, о наилучшем государственном устройстве и о воспита- нии души, как считалось прежде), а в этом смысле — как продолжение скорее досократической, нежели сократовской традиции¹⁰.

Лидеры и поклонники тюбингенской революции предполагали, что отныне в центр внимания истори- ков философии встанет эсотерическое учение Акаде- мии, а диалогические сочинения Платона останутся предметом литературоведческих изысканий, либо бу- дут пересмотрены платоноведением в свете онтологи- ческой системы неписаной философии. Предположения эти отчасти оправдались, отчасти нет. Действитель- но, ни одна крупная монография по Платону, ни одна серьезная работа историко-философского направления теперь уже не обходят молчанием «неписаное учение». Однако большинство ученых склоняется к убеждению, что внутриакадемическая лекция «О благе» может рассматриваться лишь как часть платоновского насле- дия, наряду с диалогами, но никак не вместо них¹¹.

10 Kramer h.-j. Op. Cit., s.38.

11 Findley j.M. Plato. The written and anwritten doctrine. London, 1974. Его же: Plato and Platonism. N.Y., 1978.

Объявленная в ходе вышеупомянутой революции «де- мифологизация Платона» (Платон как систематик и ученый вместо Платона-художника и экзистенц-фи- лософа), по-видимому, довольно быстро совершилась, причем выразилась она не в замене устаревшего обра- за новым и даже не в переосмысливании привычного, но в стремлении исследователей ставить все новые вопросы к платоновским текстам, заново возвращать- ся к давно признанным безнадежными апориям, по- нять до конца все то непонятное или плохо понятное в Платоне, что под прежними «мифологическими по- кровами» гласно или негласно приписывалось специ- фическому стилю платоновского творчества, а не, пусть и временной, все же несостоятельности современной науки, не способной обсуждать поставленные Платоном философские вопросы на достаточном уровне профес- сиональной философской компетенции или герменев- тической проницательности¹².

В первую очередь заново была поставлена на об- суждение центральная и фундаментальная проблема историко-философского понимания Платона — един- ство и внутренняя динамика платоновского наследия. Аутентичность и хронология сочинений, составляю- щих платоновский корпус, была тотальным образом пересмотрена и переоценена в работе Х.Теслефа «Ис- следования по платоновской хронологии» (1982 г.) через полвека после того, как отшумела более чем тридцатилетняя эпопея «стилометрических изысканий и откровений»¹³. Название «стилометрии» получила

¹² С новой силой прозвучало во многих работах замечание Гегеля о том, что только незнание философии мешает пони- манию смысла платоновских диалогов (см.: Hegel G.WJ'. Samt- lische werke, Hrg. Glockner, Stuttgart, 1955, Bd. 14, S. 170.

13 Thesleff h. Studies in Platonic Chronology. Helsinki, 1982.