3.1.1. Максим Грек и его "Послание о фортуне"

В работе над Кормчей книгой Вассиану помогал Максим Грек. Бу­дучи по происхождению греком, он много лет провел во Флоренции, а затем на Афоне и был приглашен великим князем для "исправления книг". О Греке написано много. И Замалеев, и Громов исключительно высоко оценивают его заслуги в развитии русской духовности. А. Клибанов, знаток российского средневековья, проводит даже параллель между московским кружком Максима Грека и флорентийской Академией.

Для нас это сопоставление тем более интересно, что в обширном наследии афонского богослова есть маленький фрагмент, посвящен­ный теме, активно обсуждавшейся гуманистами, а именно - фортуне.

"Послание о фортуне" с очень характерным подзаголовком "О не­мецкой лжи" начинается кратким, но точным описанием предмета раз­мышлений. Речь пойдет о "бесами изобретенном учении", будто бы Бог посредством колеса счастья, по латыни фортуны, управляет людьми: одних на высоту власти возводит, других "низлагает в бесчестье".

Автор послания обнаруживает большую ученость, выискивая кор­ни опровергаемого учения в древнеиранском культе Заратустры и в фи­лософии Эпикура. Наслышан он и о "фортуне латинской". Однако его собственное отношение к этому учению отрицательное; нет никакого случая и никакой судьбы, а все устроено промыслом божьим. Сами "эл­лины" Эпикура "порицают", главное же - это то, что в Писании учения о фортуне нет! Следует прилежно держаться данных Спасителем нашим, его учениками и апостолами и вселенскими соборами догматов и заве­щаний! Такими словами Максим завершает свое рассуждение.

Общий дух послания очень далек от умонастроения и выводов Макиавелли и Салютати. Образцом для Грека здесь выступают не гума­нистические идеалы Мирондолы, а скорее, аскетические проповеди обличителя Возрождения доминиканского монаха Савонаролы.

Нестяжатели считали, что церковь должна умерить аппетиты ради своего духовного очищения. Еще дальше в отрицании церковных приви­легий и в стремлении к равенству заходили идеологи новгородско-псковских ересей XIV-XV веков.

3.1.2. Еретики и проблема равенства

Писания еретиков до нас не дошли. Об их взглядах мы судим по работам обличителей. Еретическим движениям "стригольников" и "жидовствующих" предшествовал своеобразный пролог. Им явилось "Слово о лживых учителях" - небольшое сочинение неизвестного нам автора, написанное не позднее последней четверти XIII столетия.

Автор выступает за демократизацию образования. Право на "уче­ние книжное" защищается посредством ссылок на апостола Павла: "Па­вел апостол рече: подобает убо святителям послушество иметь от вне­шних. Ведомо же буди: послушание есть учение, а внешние же суть иже не имуть ни ерейства, ни диаконства, но певцы или чтецы суть". Учить "простых" - "и то добро". Автор не еретик. К "лживым учителям" он отно­сит "поганых", но также ростовщиков, блудников, "пианиц" и вообще "злых делателей", демонстрируя этим характерное для средневековья сбли­жение морали и религиозности.

Два момента заслуживают здесь особого внимания. Призыв к рас­ширению социальной базы грамотности раздается именно в то время, когда на Западе из соборных школ возникают университеты. Другое важ­ное обстоятельство состоит в близости идейного содержания "Слова" с лозунгами Реформации: каждый имеет Богом данное право читать сло­во божье. По сути, автор ратует за всеобщее священство. Мысль эта об­ретет свою законченную форму а словах московского вольнодумца вре­мен Ивана III Федора Курицына: "душа самовластна, а ограда ей - вера".

Наивысшего подъема антицерковные и антифеодальные настро­ения достигают в ереси Матвея Башкина и "новом учении" (видимо, срав­нивали с Новым заветом) Феодосия Косого, осужденных церковным со­бором 1554 года.

Матвей Башкин - московский антитринитарий

Антитринитарии или, по-другому, унитарии отвергали догмат Трои­цы. Эта ересь возникла еще в древности и возродилась в эпоху Рефор­мации. Христос согласно взглядам антитринитариев вовсе нэ Бог, а пророк вроде Моисея. Признаваемый ими единый Бог нередко отожде­ствлялся то с природой, то с мировым духом. Первое вело к пантеизму, а второе открывало дорогу деизму. Церковь очень жестко относилась к антитринитариям. Как раз в 1553 году глава женевских реформаторов Кальвин добился сожжения ученого и врача Мигеля Сервета, который был обвинен в унитаризме. И вот антитринитарий - в Москве.

О Башкине известно немногое. Мелкопоместный дворянин, он усомнился в истинности существующих порядков и, обратившись к Свя­щенному Писанию, додумался до отрицания Троицы и освобождения своих крестьян. И то, и другое пахло костром. Башкина пытали, осудили и сослали на перевоспитание в Иосифо-Волоколамский монастырь. Дальнейшие его следы теряются. Немногим больше нам известно о Ко­сом: беглый холоп; принял постриг ради "учения книжного", сошелся с нестяжателями; осужден на соборе, заточен в монастырь, сумел бе­жать в Литву (что косвенно свидетельствовало о наличии скрытых еди­номышленников).

В изложении одного из обличителей "умствования" Косого и "иже с ним" состояли в "хуле" монашеского образа жизни, монастырского стя­жания, отрицании святости креста, мощей и икон. Кроме того, богороди­цу они признают простой женщиной "и все веры во всех землях считают одинаковыми".

Известно также, что Косой делил людей на "внешних" и "внутрен­них". "Внешние" люди почитают церковные реликвии; их Бог - это Бог мертвых. Настоящий, подлинный Христос завещал нам учение, а не тело свое, не кровь свою. Следовательно, причастие - это простой хлеб, и есть его надлежит как обычный хлеб, без всяких приготовлений.

Это рассуждение, по-видимому, в основе своей принадлежавшее Косому, при всей внешней незамысловатости великолепно по скрытой мировоззренческой мощи. В самом деле! Средневековое сознание было, как мы уже говорили, сознанием символическим. Такое сознание рабо­тает по принципу короткого замыкания. Оно не идет вглубь явления, не ищет скрытой причинной зависимости — оно, как отмечает нидерланд­ский культуролог Хейзинга, останавливается на любом сходстве, если для него можно придумать какую-нибудь смысловую связь. Например, роза окружена шипами. Средневековое сознание сразу же усматривает здесь скрытый смысл: дева и мученики сияют в окружении своих пресле­дователей. Уподобление происходит из-за одинаковости признаков; кра­сота, нежность и чистота у цветка те же, что у святой девы и мучеников. Отсюда делается вывод, что эти одинаковые признаки и свойства и яв­ляются сутью вещи. Сардоникс красен, черен и бел, значит, он - камень богородицы девы Марии, ибо Мария черна в смирении, красна в горес­тях и бела в милости. К сделанной из этого камня печатке не пристает воск, следовательно, ее владельцу внутренне присуща честность.

Символ сохранял свою ценность благодаря святости ассоциируе­мого с ним явления. Однако как только ассоциативная цепочка перехо­дила в нравственную сферу, начинал работать жизненный опыт. А он подсказывал, что далеко не всегда владелец кольца с сардониксом воз­держивается от бесчестных поступков. Так начиналось разложение сим­вола, утрата им своего священного статуса, и на первый план выдвига­лись именно естественные характеристики вещей; иконы - доски, мощи -мертвецы, Мария - простая женщина. "Новое учение" Косого демонст­рирует явное смещение интереса от символов к естественным процес­сам и причинам. В этом плане оно, очевидно, выходит за рамки средне­векового менталитета.

Обессмысливание символа делало сомнительными и все другие связанные с этим символом отношения людей. Наличные формы жизни утрачивали легитимность и, говоря гегелевским языком, свою действи­тельность. Следуя этой логике, Косой доводит требования социального равенства до отрицания владения одних людей другими и отрицания государства: "не подобает же в христианах властям быти и воевати". Он высказывается за отмену монастырей и монашества вообще.

Когда на церковном соборе 1503 года Нил Сорский поднял про­блему правомерности монастырской собственности, главным оппонен­том выступил Иосиф Волоцкий (1439-1515), основатель и игумен Воло­коламского монастыря. Защищая богатства церкви, Иосиф сослался на то, что при отказе от владений знатные люди перестанут постригаться, и монастыри наполнятся "черным людом". Откуда тогда церковь возьмет архиереев и епископов? Аргумент был убийственный. Перспектива де­мократизации страшила обе стороны, она никак не укладывалась в же­стко иерархизированное пространство средневекового сознания.