Добрыня и змей

Матушка Добрынюшке говаривала, Матушка Никитичу наказывала: «Ах ты, душенька Добрыня сын Никитинич! Ты не езди‑тко на гору сорочинскую, Не топчи‑тко там ты малыих змеенышев, Не выручай же полону там русского, Не куплись‑ка ты во матушке Пучай‑реки; Тая река свирипая, Свирипая река, сердитая: Из‑за первоя же струйки как огонь сечет, Из‑за другой же струйки искра сыплется, Из‑за третьей же струйки дым столбом валит, Дым столбом валит да сам со пламенью». Молодой Добрыня сын Никитинич Он не слушал да родители тут матушки, Честной вдовы Офимьи Александровной, Ездил он на гору сорочинскую, Топтал он тут малыих змеенышков, Выручал тут полону да русского. Тут купался да Добрыня во Пучай‑реки, Сам же тут Добрыня испроговорил: «Матушка Добрынюшке говаривала, Родная Никитичу наказывала: Ты не езди‑тко на гору сорочинскую, Не топчи‑тко там ты малыих змеенышев, Не куплись, Добрыня, во Пучай‑реки; Тая река свирипая, Свирипая река да е сердитая: Из‑за первоя же струйки как огонь сечет, Из‑за другоей же струйки искра сыплется, Из‑за третьеей же струйки дым столбом валит, Дым столбом валит да сам со пламенью. Эта матушка Пучай‑река Как ложинушка дождёвая». Не поспел тут же Добрыня словца молвити, – Из‑за первоя же струйки как огонь сечет, Из‑за другою же струйки искра сыплется. Из‑за третьеей же струйки дым столбом валит, Дым столбом валит да сам со пламенью. Выходит тут змея было проклятая, О двенадцати змея было о хоботах: «Ах ты, молодой Добрыня сын Никитинич! Захочу я нынь – Добрынюшку цело сожру, Захочу – Добрыню в хобота возьму, Захочу – Добрынюшку в полон снесу». Испроговорит Добрыня сын Никитинич: «Ай же ты, змея было проклятая! Ты поспела бы Добрынюшку да захватить, В ты пору Добрынюшкой похвастати, ‑ А нунчу Добрыня не в твоих руках». Нырнет тут Добрынюшка у бережка, Вынырнул Добрынюшка на другоем. Нету у Добрыни коня доброго, Нету у Добрыни копья вострого, Нечем тут Добрынюшке поправиться. Сам же тут Добрыня приужахнется, Сам Добрыня испроговорит: «Видно, нонечу Добрынюшке кончинушка!» Лежит тут колпак да земли греческой, А весу‑то колпак буде трех пудов. Ударил он змею было по хоботам, Отшиб змеи двенадцать тых же хоботов, Сбился на змею да он с коленками, Выхватил ножище да кинжалище, Хоче он змею было пороспластать. Змея ему да тут смолилася: «Ах ты, душенька Добрыня сын Никитинич! Будь‑ка ты, Добрынюшка, да больший брат, Я тебе да сестра меньшая. Сделам мы же заповедь великую: Тебе‑ка‑ва не ездить нынь на гору сорочинскую, Не топтать же зде‑ка маленьких змеенышков, Не выручать полону да русского; А я тебе сестра да буду меньшая, ‑ Мне‑ка не летать да на святую Русь, А не брать же больше полону да русского, Не носить же мне народу христианского». Отслабил он колен да богатырскиих. Змея была да тут лукавая, ‑ С‑под колен да тут змея свернулася, Улетела тут змея да во ковыль‑траву. И молодой Добрыня сын Никитинич Пошел же он ко городу ко Киеву, Ко ласковому князю ко Владимиру, К своей тут к родители ко матушке, К честной вдовы Офимье Александровной. И сам Добрыня порасхвастался: «Как нету у Добрыни коня доброго, Как нету у Добрыни копья вострого, Не на ком поехать нынь Добрыне во чисто поле». Испроговорит Владимир стольнекиевский: «Как солнышко у нас идет на вечере, Почестный пир идет у нас навеселе, А мне‑ка‑ва, Владимиру, не весело: Одна у мня любимая племянничка И молода Забава дочь Потятична; Летела тут змея у нас проклятая, Летела же змея да через Киев‑град; Ходила нунь Забава дочь Потятична Она с мамками да с няньками В зеленом саду гулятиться, Подпадала тут змея было проклятая Ко той матушке да ко сырой земли, Ухватила тут Забаву дочь Потятичну, В зеленом саду да ю гуляючи, В свои было во хобота змеиные, Унесла она в пещерушку змеиную». Сидят же тут два русскиих могучиих богатыря, ‑ Сидит же тут Алешенька Левонтьевич, Во другиих Добрыня сын Никитинич. Испроговорит Владимир стольнекиевский: «Вы русские могучие богатыри, Ай же ты, Алешенька Левонтьевич! Мошь ли ты достать у нас Забаву дочь Потятичну Из той было пещеры из змеиною?» Испроговорит Алешенька Левонтьевич: «Ах ты, солнышко Владимир стольнекиевский! Я слыхал было на сем свети, Я слыхал же от Добрынюшки Никитича: Добрынюшка змеи было крестовый брат; Отдаст же тут змея проклятая Молоду Добрынюшке Никитичу Без бою, без драки‑кроволития Тут же нунь Забаву дочь Потятичну». Испроговорит Владимир стольнекиевский: «Ах ты, душенька Добрыня сын Никитинич! Ты достань‑ка нунь Забаву дочь Потятичну Да из той было пещерушки змеиною. Не достанешь ты Забавы дочь Потятичной, Прикажу тебе, Добрыня, голову рубить». Повесил тут Добрыня буйну голову, Утопил же очи ясные А во тот ли во кирпичен мост, Ничего ему Добрыня не ответствует. Ставает тут Добрыня на резвы ноги, Отдает ему великое почтение, Ему нунь за весело пирование. И пошел же ко родители, ко матушке И к честной вдовы Офимьи Александровной. Тут стретает его да родитель‑матушка, Сама же тут Добрыне испроговорит: «Что же ты, рожоное, не весело, Буйну голову, рожоное, повесило? Ах ты, молодой Добрыня сын Никитинич! Али ествы‑ты были не по уму, Али питьица‑ты были не по разуму? Аль дурак тот над тобою надсмеялся ли, Али пьяница ли там тебя приобозвал, Али чарою тебя да там приобнесли?» Говорил же тут Добрыня сын Никитинич, Говорил же он родители тут матушке, А честной вдовы Офимьи Александровной: «А й честна вдова Офимья Александровна! Ествы‑ты же были мне‑ка по уму, А и питьица‑ты были мне но разуму, Чарою меня там не приобнесли, А дурак тот надо мною не смеялся же, А и пьяница меня да не приобозвал; А накинул на нас службу да великую Солнышко Владимир стольнекиевский, ‑ А достать было Забаву дочь Потятичну А из той было пещеры из змеиною. А нунь нету у Добрыни коня доброго, А нунь нету у Добрыни копья вострого, Не с чем мне поехати на гору сорочинскую, К той было змеи нынь ко проклятою». Говорила тут родитель ему матушка, А честна вдова Офимья Александровна: «А рожоное мое ты нынь же дитятко, Молодой Добрынюшка Никитинич! Богу ты молись да спать ложись, Буде утро мудро мудренее буде вечера – День у нас же буде там прибыточен. Ты поди‑ка на конюшню на стоялую, Ты бери коня с конюшенки стоялыя, ‑ Батюшков же конь стоит да дедушков, А стоит бурко пятнадцать лет, По колен в назем же ноги призарощены, Дверь по поясу в назем зарощена». Приходит тут Добрыня сын Никитинич А ко той ли ко конюшенке стоялыя, Повыдернул же дверь он вон из назму, Конь же ноги из назму да вон выдергиват. А берет же тут Добрынюшка Никитинич, Берет Добрынюшка добра коня На ту же на узду да на тесмяную, Выводит из конюшенки стоялыи, Кормил коня пшеною белояровой, Поил питьями медвяныма. Ложился тут Добрыня на велик одёр. Ставае он по утрушку ранехонько, Умывается он да и белехонько, Снаряжается да хорошохонько, А седлае своего да он добра коня, Кладывае он же потнички на потнички, А на потнички он кладе войлочки, А на войлочки черкальское седелышко, И садился тут Добрыня на добра коня. Провожает тут родитель его матушка, А честна вдова Офимья Александровна, На поезде ему плеточку нонь подала, Подала тут плетку шамахинскую, А семи шелков да было разныих, А Добрынюшке она было наказыват: «Ах ты, душенька Добрыня сын Никитинич! Вот тебе да плетка шамахинская: Съедешь ты на гору сорочинскую, Станешь топтать маленьких змеенышев, Выручать тут полону да русского, Да не станет твой же бурушко поскакиватъ, А змеенышев от ног да прочь отряхивать, ‑ Ты хлыщи бурка да нунь промеж уши, Ты промеж уши хлыщи, да ты промеж ноги, Ты промеж ноги да промеж заднии, Сам бурку да приговаривай: «Бурушко ты, конь, поскакивай, А змеенышев от ног да прочь отряхивай!» Тут простилася да воротилася. Видли тут Добрынюшку да сядучи, А не видли тут удалого поедучи. Не дорожками поехать, не воротами, Через ту стену поехал городовую, Через тую было башню наугольную, Он на тую гору сорочинскую. Стал топтать да маленьких змеенышев, Выручать да полону нонь русского. Подточили тут змееныши бурку да щеточки, А не стал же его бурушко поскакивать, На кони же тут Добрыня приужахнется, ‑ Нунечку Добрынюшке кончинушка! Спомнил он наказ да было матушкин, Сунул он же руку во глубок карман, Выдернул же плетку шамахинскую, А семи шелков да шамахинскиих, Стал хлыстать бурка да он промеж уши, Промеж уши, да он промеж ноги, А промеж ноги да промеж заднии, Сам бурку да приговариват: «Ах ты, бурушко, да нунь поскакивай, А змеенышев от ног да прочь отряхивай!» Стал же его бурушко поскакивать, А змеенышев от ног да прочь отряхивать. Притоптал же всех он маленьких змеенышков, Выручал он полону да русского. И выходит тут змея было проклятое Да из той было пещеры из змеиною, И сама же тут Добрыне испроговорит: «Ах ты, душенька Добрынюшка Никитинич! Ты порушил свою заповедь великую, Ты приехал нунь на гору сорочинскую А топтать же моих маленьких змеенышев». Говорит же тут Добрынюшка Никитинич: «Ай же ты, змея проклятая! Я ли нунь порушил свою заповедь, Али ты, змея проклятая, порушила? Ты зачем летела через Киев‑град, Унесла у нас Забаву дочь Потятичну? Ты отдай‑ка мне Забаву дочь Потятичну Без бою, без драки‑кроволития». Не отдавала она без бою, без драки‑кроволития, Заводила она бой‑драку великую, Да большое тут с Добрыней кроволитие. Бился тут Добрыня со змеей трое сутки, А не може он побить змею проклятую. Наконец хотел Добрынюшка отъехати, – Из небес же тут Добрынюшке да глас гласит: «Ах ты, молодой Добрыня сын Никитинич! Бился со змеей ты да трое сутки, А побейся‑ка с змеей да еще три часу». Тут побился он, Добрыня, еще три часу, А побил змею да он проклятую, Попустила кровь свою змеиную От востока кровь она да вниз до запада, А не прижре матушка да тут сыра земля Этой крови да змеиною. А стоит же тут Добрыня во крови трое сутки, На кони сидит Добрыня – приужахнется, Хочет тут Добрыня прочь отъехати. С‑за небесей Добрыне снова глас гласит: «Ай ты, молодой Добрыня сын Никитинич! Бей‑ка ты копьем да бурзамецкиим Да во ту же матушку сыру землю, Сам к земли да приговаривай!» Стал же бить да во сыру землю, Сам к земли да приговаривать: «Расступись‑ка ты же, матушка сыра земля, На четыре на все стороны, Ты прижри‑ка эту кровь да всю змеиную!» Расступилась было матушка сыра земля На всех на четыре да на стороны, Прижрала да кровь в себя змеиную. Опускается Добрынюшка с добра коня И пошел же по пещерам по змеиныим, Из тыи же из пещеры из змеиною Стал же выводить да полону он русского. Много вывел он было князей, князевичев, Много королей да королевичев, Много он девиц да королевичных, Много нунь девиц да и князевичных А из той было пещеры из змеиною, ‑ А не може он найти Забавы дочь Потятичной. Много он прошел пещер змеиныих, И заходит он в пещеру во последнюю, Он нашел же там Забаву дочь Потятичну В той последнею пещеры во змеиною, А выводит он Забаву дочь Потятичну А из той было пещерушки змеиною, Да выводит он Забавушку на белый свет. Говорит же королям да королевичам, Говорит князям да он князевичам, И девицам королевичным, И девицам он да нунь князевичным: «Кто откуль вы да унесены, Всяк ступайте в свою сторону, А сбирайтесь вси да по своим местам, И не троне вас змея боле проклятая. А убита е змея да та проклятая, А пропущена да кровь она змеиная, От востока кровь да вниз до запада, Не унесет нунь боле полону да русского И народу христианского, А убита е змея да у Добрынюшки, И прикончена да жизнь нунчу змеиная». А садился тут Добрыня на добра коня, Брал же он Забаву дочь Потятичну, А садил же он Забаву на право стегно, А поехал тут Добрыня по чисту полю. Испроговорит Забава дочь Потятична: «За твою было великую за выслугу Назвала тебя бы нунь батюшком, ‑ И назвать тебя, Добрыня, нунчу не можно! За твою великую за выслугу Я бы назвала нунь братцем да родимыим, ‑ А назвать тебя, Добрыня, нунчу не можно! За твою великую за выслугу Я бы назвала нынь другом да любимыим, ‑ В нас же вы, Добрынюшка, не влюбитесь!» Говорит же тут Добрыня сын Никитинич Молодой Забавы дочь Потятичной: «Ах ты, молода Забава дочь Потятична! Вы есть нунчу роду княженецкого, Я есть роду христианского:[1] Нас нельзя назвать же другом да любимыим».

Об Алёше Поповиче рассказывают три былины: «Алёша Попович и Тугарин», «Алёша и сестра Збродовичей (Петровичей)», «Добрыня Никитич и Алёша Попович». «Алеша Попович и Тугарин» – самый древний былинный сюжет, основанный на мотивах змееборчества.Алёшу и Тугарина считают образами, имеющими прототипы. Исторический прототип Алёши – храбр Александр (Алёша) Попович – относится к 13 веку, но летописцы связывали его с событиями 1096 года, когда один из воинов убил половецкого Тугор-кана, подступавшего к Киеву. В образе Алёши, вероятно, совместились черты и богатыря, убившего Тугор-кана, и богатыря Алёши Поповича, погибшего в битве на Калке.Существует два варианта боя Алеши Поповича с Тугарином. Один – чисто мифологический, «змееборческий», где он встречает и убивает Тугарина в поле, по пути в Киев; и второй – более «исторический», где он убивает его в Киеве, на пиру у князя Владимира.Образ Тугарина несёт в себе черты мифического существа: изображается как чудище, как змей, способный летать, у него бумажные крылья. Алёша побеждает его при помощи небесной силы или потому, что дождь намочил крылья, или хитростью (сказал Тугарину, что позади него войско, тот обернулся и дал себя убить).Алёша отличается от остальных богатырей тем, что в борьбе пользуется не только силой, но и хитростью. В нём есть черты, которые не очень приличествуют богатырю – он нарушает договор побратимства и хочет жениться на жене Добрыни, также Алёша иногда выступает в образе «бабьего пересмешника». Прозвище «Попович» было основание для того, чтобы в поздних былинах образ Алёши собрал отрицательные черты: хитрость, жадность, неверность.

Алёша попович и Тугарин Змей(по кирше)

Из славнова Ростова, красна города, Как два ясныя соколы вылетывали, Выезжали два могучии богатыри: Что по именю Алешинка Поповичь млад А со молодом Екимом Ивановичем. Оне ездят, богатыри, плеча о плечо, Стремяно в стремяно богатырское. Оне ездили-гуляли по чисту полю, Ничего оне в чистом поли не наезживали, Не видали птицы перелетныя, Не видали оне зверя прыскучева, Толко в чистом поле наехали – Лежит три дороги широкия, Промежу тех дорог лежит горючь камень, А на каменю подпись подписана. Взговорит Алеша Поповичь млад: – А и ты, братец Еким Ивановичь, В грамоте поученои человек! Посмотри на каменю подписи, Что на каменю подписано.- И скочил Еким со добра коня, Посмотрил на каменю подписи, – Росписаны дороги широкия: Первая дорога во Муром лежит, Другая дорога – в Чернигов-град, Третья – ко городу ко Киеву, Ко ласкову князю Владимеру. Говорил тут Еким Ивановичь: – А и братец, Алеша Поповичь млад, Которой дорогой изволишь ехать? - Говорил ему Алеша Поповичь млад: – Лутче нам ехать ко городу ко Киеву, Ко ласкову князю Владимеру.- Втапоры поворотили добрых коней И поехали оне ко городу ко Киеву. Не доехавши оне до Сафат-реки, Становились на лугах на зеленыех, Надо Алеши покормить добрых коней, Раставили тут два бела шетра, Что изволил Алеша опочив держать, А и мало время позамешкавши, Молоды Еким со добры кони, Стреножемши, в зелен луг пустил, Сам ложился в свои шатер опочив держать. Прошла та ночь осенея, Ото сна Алеша пробужаетца, Встает рано-ранешонко, Утреней зарею умываетца, Белаю ширинкаю утираетца, На восток он, Алеша, богу молитца. Молоды Еким сын Ивановичь Скоро сходил по добрых коней, « А сводил он поить на Сафет на реку, И приказал ему Алеша Скоро седлать добрых коней. Аседлавши он, Еким, добрых коней, Нарежаютца оне ехать ко городу ко Киеву. Пришол тут к ним калика перехожей, Лапатки на нем семи шелков, Подковырены чистым серебром, Личико унизано красным золотом, Шуба соболиная долгополая, Шляпа сорочинская Земли греческой в тритцать пуд. Шелепуга подорожная в пятдесят пуд, Налита свинцу чебурацкова, Говорил таково слово: – Гои вы еси, удалы добры молодцы! Видел я Тугарина Змеевича, В вышину ли он, Тугарин, трех сажен, Промеж плечеи косая сажень, Промежу глас калена стрела, Конь под ним как лютой зверь, Из хаилиша пламень пышет, Из ушей дым столбом стоит.- Привезался Алеша Поповичь млад: – А и ты, братец калика перехожея! Дай мне платье каличее, Возми мое богатырское, Лапатки свои семи шелков, Подковырены чистым серебром, Личико унизано красным золотом, Шубу свою соболиную долгополую, Шляпу сорочинскую Земли греческой в тридцать пуд, Шелепугу подорожную в пятдесят пуд, Налита свинцу чебурацкова.- Дает свое платье калика Алеши Поповичу, не отказываючи, А на себе надевал то платье богатырское, Скоро Алеша каликою нарежаетца И взял шелепугу дорожную, Котора была в пятдесят пуд, И взял в запас чингалиша булатное, Пошол за Сафат-реку. Завидел тут Тугарин Змеевичь млад, Заревел зычным голосом, Подрогнула дубровушка зеленая, Алеша Поповичь едва жив идет, Говорил тут Тугарин Змеевичь млад: – Гои еси, калика перехожея! А где ты слыхал и где видал Про молода Алешу Поповича? А и я бы Алешу копьем заколол, Копьем заколол и огнем спалил.– Говорил тут Алеша каликаю: – А и ты ои еси, Тугарин Змеевичь млад! Поезжай поближе ко мне, Не слышу я, что ты говоришь.- И подъезжал к нему Тугарин Змеевичь млад. Сверстался Алеша Поповичь млад Против Тугарина Змеевича, Хлеснул ево шелепугою по буйной голове, Розшиб ему буину голову, И упал Тугарин на сыру землю, Скочил ему Алеша на черну грудь. Втапоры взмолитца Тугарин Змеевичь млад: – Гои еси ты, калика перехожея! Не ты ли Алеша Поповичь млад? Токо ты Алеша Поповичь млад, Сем побратуемся с тобой.- Втапоры Алеша врагу не веровал, Отрезал ему голову прочь, Платья с него снимал цветное на сто тысячей, И все платья на себе надевал, Садился на ево добра коня И поехал к своим белым шатрам. Втапоры увидели Еким Иванович И калика перехожея, Испужалися его, сели на добрых коней, Побежали ко городу Ростову. И постигает их Алеша Поповичь млад, Обвернетца Еким Иванович, Он выдергивал палицу баевую в тритцать пуд, Бросил назад себе: Показалося ему, что Тугарин Змеевичь млад, И угодил в груди белыя Алеши Поповича, Сшиб из седелечка черкескова, И упал он на сыру землю. Втапоры Еким Ивановичь Скочил со добра коня, сел на груди ему, Хочет пороть груди белыя, И увидел на нем золот чюден крест, Сам заплакал, говорил калики перехожему: – По грехам надо мною, Екимом, учинилося, Что убих своего братца родимова.- И стали ево оба трести и качать И потом подали ему питья заморскова, Оттого он здрав стал. Стали оне говорити И между собою платьем меняти: Калика свое платье надевал каличье, А Олеша – свое богатырское, А Тугарина Змеевича платье цветное Клали в чебодан к себе. Сели оне на добрых коней И поехали все ко городу во Киеву, Ко ласкову князю Владимеру. А и будут оне в городе Киеве На княженецком дворе, Скочили со добрых коней, Привезали к дубовым столбам, Пошли во светлы гридни, Молятся Спасову образу И бьют челом, поклоняютца Князю Владимеру и княгине Апраксевне, И на все четыре стороны. Говорил им ласковой Владимер-князь: – Гои вы еси, добры молодцы! Скажитеся, как вас по именю зовут, А по именю вам мочно место дать, По изочеству можно пожаловати.- Говорит тут Алеша Поповичь млад: – Меня, асударь, зовут Алешою Поповичем, Из города Ростова старова попа соборнова.- Втапоры Владимер-князь обрадовался, Говорил таковы слова: – Гои еси, Алеша Поповичь млад! По отечеству садися в большое место, В передней уголок, В другое место богатырское – В дубову скомью против меня, В третье место, куда сам зохошь.- Не садился Алеша в место болшее И не садился в дубову скомью, Сел он со своими товарищи на полатнои брус. Мало время позамешкавши, Несут Тугарина Змеевича На той доске красна золота Двенатцать могучих богатырей. Сажали в место долшое, А подле ево сидела княгиня Апраксевна. Тут повары были догадливы: Понесли ества сахарные и питья медяныя, А питья все заморския. Стали тут пить, есть, прохложатися, А Тугарин Змеевичь нечестно хлеба ест: По целой ковриге за щеку мечит, Те ковриги монастырския; И нечестно Тугарин питья пьет: По целой чаше охлестовает, Котора чаша в полтретья ведра. И говорил втапоры Алеша Поповичь млад: – Гои еси ты, ласковой сударь Владимер-князь! Что у тебя за болван пришол, Что за дурак неотесонои? Нечестно у князя за столом сидит, Ко княгине он, собака, руки в пазуху кладет, Целует во уста сахарныя, Тебе, князю, насмехаетца! А у моево сударя-батюшка Была сабачишша старая, Насилу по подстолью таскалася, И костью та сабака подавилася,- Взял ее за хвост, под гору махнул; От меня Тугарину то же будет! - Тугарин почернел, как осеньня ночь, Алеша Поповичь стал как светел месяц. И опять втапоры повары были догадливы: Носят ества сахарныя. И принесли лебедушку белую, И ту рушала княгиня лебедь белую, Обрезала рученку левую, Завернула рукавцом, под стол опустила, Говорила таково слово: – Гои вы еси, княгини-боярыни, Либо мне резать лебедь бедова, Либо смотреть на мил живот, На молода Тугарина Змеевича.- Он взявши, Тугарин, лебедь белую, Всю вдруг проглатил, Еще тут же ковригу монастырскую. Говорит Алеша на податном брусу: – Гои еси, ласковой асударь Владимер-князь! Что у тебе за болван сидит? Что за дурак неотесонои? Нечестно за столом сидит, Нечестно хлеба с солью ест: По целой ковриге за щеку мечит И целу лебедушку вдруг проглотил. У моево сударя-батюшка, Федора попа ростовскаго, Была коровишша старая, Насилу по двору таскалася, Забилася на поварню к поварам, Выпила чан браги пресныи, Оттого она лопнула,– Взял за хвост, под гору махнул. От меня Тугарину то же будет! - Тугарин потемнел, как осеньня ночь, Выдернул чингалишша булатное, Бросил в Алешу Поповича. Алеша на то-то верток был, Не мог Тугарин попасть в него, Подхватил чингалиша Еким Ивановичь, Говорил Алеши Поповичу: – Сам ли ты бросаешь в ево али мне велишь? - – Нет, я сам не бросаю и тебе не велю, Заутра с ним переведаюсь: Бьюсь я с ним о велик заклад - Не о сте рублях, не о тысячи, А бьюсь о своей буйной голове! - Втапоры князи и бояра скочили на резвы ноги И все за Тугарина поруки держат: Князи кладут по сту рублей, Бояра – по пятидесят, Крестьяна – по пяти рублев. Тут же случилися гости купеческия, Три карабля свои подписавают Под Тугарина Змеевича, Всяки тавары заморскии, Которы стоят на быстром Непре, А за Алешу подписавал Владыка черниговской. Втапоры Тугарин звился и вон ушол. Садился на своего добра коня, Поднялся на бумажных крыльех Поднебесью летать. Скочила княгиня Апраксевна на резвы ноги, Стала пенять Алеши Поповичю: – Деревеншина ты, заселшина! Не дал посидеть другу милому.- Втапоры тово Алеша не слушался, Звился с товарыши и вон пошол. Садилися на добры кони, Поехали ко Сафат-реке, Поставили белы шатры, Стали опочив держать, Коней опустили в зелены дуга. Тут Алеша всю ночь не спал, Молился богу со слезами: – Создай, боже, тучю грозную, А и тучи-то з градом дождя! - Алешины молитвы доходны ко Христу. Дает господь бог тучю з градом дождя, Замочила Тугарина крылья бумажныи, Падает Тугарин, как собака, на сыру землю. Приходил Еким Ивановичь Сказал Алеши Поповичю, Что видел Тугарина на сырой земле. И скоро Алеша нарежаетца, Садился на добра коня, Взял одну сабелку вострую И поехал к Тугарину Змеевичю. И увидел Тугарин Змеевичь Алешу Поповича, Заревел зычным голосом: – Гои еси ты, Алеша Поповичь млад! Хош ли, я тебе огнем спалю? Хош ли, Алеша, конем стопчу Али тебе, Алешу, копьем заколю? - Говорил ему Алеша Поповичь млад- – Гои ты еси, Тугарин Змеевичь млад! Бился ты со мною о велик заклад - Битца-дратца един на един, А за тобою ноне силы-сметы нет На меня, Алешу Поповича - Оглянетца Тугарин назад себя, Втапоры Алеша подскочил, Ему голову срубил, И пала глава на сыру землю, как пивной котел Алеша скочил со добра коня, Отвезал чембур от добра коня, И приколол уши у головы Тугарина Змеевича, И привезал к добру коню, И привез в Киев на княженецкои двор, Бросил середи двора княженецкова. И увидел Алешу Владимер-князь, Повел во светлы гридни, Сажал за убраны столы, Тут для Алеши и стол пошел. Сколко время покушавши, Говорил Владимер князь – Гои еси, Алеша Поповичь млад! Час ты мне свет дал, Пожалуй ты живи в Киеве, Служи мне, князю Владимеру, До люби тебе пожалую! - Втапоры Алеша Поповичь млад Князя не ослушался, Стал служить верою и правдою; А княгиня говорила Алеши Поповичю: – Деревеншина ты, заселшина! Разлучил меня з другом милым, С молодым Змеем Тугаретиным,– Отвечает Алеша Поповичь млад: – А ты гои еси, матушка княгиня Апраксевна! Чють не назвал я тебе сукою, Сукою-ту – волочаикаю! – То старина, то и деянь

еБилет 19. Былины об Илье Муромце.

Мифологизированный образ главного героя, богатыря русского былинного эпоса. Многие сюжеты, связанные с Ильей Муромцем, соединяются и складываются в былинный цикл. Он возглавляет всех русских богатырей и выступает как главный в троице наиболее знаменитых героев –- Илья Муромец, Добрыня Никитич, Алеша Попович. Именно он совершил наибольшее количество подвигов, что и дает ему право представительствовать за все русское богатырство и выступать от его имени перед князем Владимиром Красное Солнышко. В нем подчеркиваются сила, мужество, верность, надежность, трезвость, мудрость, опытность, справедливость, конструктивность многих его действий и даже известное миролюбие. Он один побивает всех врагов; его подвиги – предостережение против набегов на Киев. Основной эпитет Ильи Муромца в былинах «старый», «старой» (изображение седобородым стариком, едущим по полю на белом коне носит явно поздний характер) подчеркивает отнюдь не возраст, а исходит из древнего значения – «сильнейший», «мудрейший»). Жизненный путь Ильи Муромца проработан в былинах наиболее подробно, вплоть до мифологизирования смерти (в ряде вариантов Илья Муромец, найдя клад и отдав ею князю Владимиру, монастырям и церквам, сиротам, удаляется в киевские пещеры в «каменных горах» и там «окаменевает», как и другие богатыри).

О «добогатырском» периоде жизни Ильи Муромца повествуют былины, посвященные его исцелению и двухэтапному получению силы.Былина об исцелении обычно относится к 16 веку. Как правило, бытует в прозаической форме побывальщины. Возможно, сложена каликами перехожими, характерна церковно-религиозная фразеология. Родившись в городе Муроме, в селе Карачарове (по наиболее хрестоматийной версии), в крестьянской семье, Илья Муромец от рождения «без рук, без ног», и поэтому он тридцать лет сидел сиднем на печи. Недуг был чудесно излечен. В отсутствие родителей приходят «две калики перехожие» (калики, убогие) и просят Илью Муромца отворить ворота; он ссылается на свою болезнь, но, когда его попросили второй раз, «выставал Илья на резвы ноги» и впустил калик в дом. Они дают ему «чару питьица медвяного» или просят принести ключевой воды и выпить ее; следствием было то, что «богатырско его сердце разгорелось... и он услышал во себе силушку великую». Калики предрекают Илье Муромцу богатырские деяния и то, что смерть ему «на бою не писана», тем не менее они предостерегают его от боя со Святогором, Самсоном-богатырем, с родом Микуловым (Микулы Селяниновича) и с Вольгой Сеславичем (Волхом). После ухода калик Илья Муромец идет на отцовское поле, прогоняет с него скот, огораживает поле. На коне отправляется он в Киев, ко двору князя Владимира. В чистом поле или на Святых горах он встречается со Святогором; происходит взаимная демонстрация силы, и оказывается – Святогор сильнее. Оба богатыря становятся крестовыми братьями, разъезжают по Святым горам, останавливаются у Святогора, где его жена безуспешно пытается соблазнить Илью Муромца. Умирая, Святогор передает Илье Муромцу часть своей силу. Получив эту «вторую» силу, Илья Муромец становится подлинным богатырем.

«ИМ и Соловей-разбойник» Первый подвиг был совершен им во время первой поездки в Киев, когда Илья Муромец побеждает Соловья-разбойника. Ни змеиный шип, ни звериный рев не испугали Илью Муромца, каленой стрелой он поражает Соловья в правый глаз привязывает его к седельной луке и везет в Киев. Просьбы жены Соловья отпустить ее мужа остаются втуне. Удивившись, что все Соловьи «во единой лик», и услышав, что Соловей женит своих детей между собой, чтобы «Соловейкин род не переводился», Илья «прирубил у Соловья всех детушек». По пути в Киев он совершает и другие подвиги — очищает от вражеской «силушки великой» Чернигов, мостит мосты через реку Смородину. При дворе князя Владимира Илья Муромец показывает Соловья, заставляя eго шипеть по-змеиному, реветь по-звериному. После этого он убивает Соловья.Особый цикл былин посвящен теме борьбы Ильи Муромца с татарами. Калин-царь из орды Золотой земли подошел «со своею силою поганою» к Киеву, когда там не было богатырей; он посылает к князю Владимиру татарина с «ерлыками скорописчатыми»;тот требует у князя сдать Киев-град без бою. Внезапно приехавший Илья Муромец узнает о беде и предлагает одарить Калина-царя тремя мисами – золота, серебра и жемчуга. Илью Муромца вместе с князем, переодевшимся поваром, приходят с дарами к Калину-царю; Илья Муромец требует, чтобы татары отошли от Киева, Калин-царь приказывает связать его и «плюет Илье во ясны очи». Тот освобождается от веревок, схватывает татарина за ноги «и зачал татарином помахивати: куды он махнет – тут улицы лежат, куды отвернет – с переулками». Калина же он «ударил о горюч камень, расшиб его в крохи». Иногда вместо Калина-царя в этом сюжете выступает Батый Батыевич или Кудреванко, Бадан, Ковшей (Кощей?), Скурла.

В былине «Ссора ИМ с князем Владимиром» отражён социальный конфликт. Миллер относит её к 17 веку, когда социальные противоречия нарастали. Причины ссоры разные: Илья мешает отнять жену у ловчего, Илье не дают вина под залог креста, не зовут на пир. Илья начинает сбивать церковные маковки, закладывает их в кабаке и начинает пировать с голями кабацкими. Царь одумался и позвал за Ильёй Добрыню.

К циклу о поездках («трех поездках» – традиционное эпическое число) Ильи Муромца относятся и былины о поездке с Добрыней Никитичем на Соколе-корабле, кончающиеся тем, что Илья Муромец поражает стрелой насмерть «турецкого пана» Салтана Салтановича. Впрочем, не всегда Илья Муромец оказывается заодно с Добрыней Никитичем. Известен сюжет об их бое между собой: выйдя победителем, Добрыня сел «на белы груди» Ильи Муромца и перед тем, как его убить, спросил его имя. Узнав, что это Илья Муромец, он целует его, просит прощения и обменивается с ним нательными крестами. В заключение крестовые братья, навестив мать Добрыни, отправляются в Киев к князю Владимиру.