§ 4. Восторжествует ли экономический человек в россии (анализ

ПОСЛЕАВГУСТОВСКОГО ОПЫТА)

1. Коллективная судьба и индивидуальное самоосуществле^- ние. На наших

глазах развернулась крупнейшая в новой исто-:

рии драма, связанная с сокрушительным поражением социали- ] стической

сверхдержавы в ее войне с Западом. Сравнение с :

Германией, дважды в XX веке подписавшей безоговорочную! капитуляцию,

напрашивается само собой.

Главный возникающий в этой связи вопрос: изберет ли "послевоенная"

Россия путь Германии 1933 г. или путь Гер. мании 1945 г.? Иными

словами: возобладает ли в ее обще* ственном сознании и государственной

политике "героический пессимизм" коллективной судьбы (Обиды и Реванша)

или' светская идеология экономической соревновательности и

индивидуального успеха. ,:

Речь идет о дилемме, имеющей давнюю традицию на русской почве: о

столкновении историзма как концепции предоп-;

ределенного грядущего (конечного реванша избранного народа) с

презумпцией "посюстороннего" самоосуществления на баа>;

личной инициативы. Историзм, более известный нам в маркой>;

стеком облачении, на самом деле, как показал ?.?. Бердяев?' имеет

давние корни в ветхозаветном монотеизме и лежащейв его основе

диалектике изгойства-избранничества.

Когда-то перед избранным народом диаспоры возникла ди- лемма:

раствориться среди других наций, то есть исчезнуть

244

как особый народ и этой ценой приобрести земные блага на путях

индивидуального самоосуществления, или сохранить свою специфику,

сохраняя и свое изгойство. Народ Ветхого завета предпочел второй путь,

тем самым явив миру чудо:

вместо закономерной натурализации разрозненных групп диаспоры уже во

втором-третьем поколении, что наблюдается социологами по сей день,

произошло сохранение этнической целостности, пронесенной сквозь эпохи

и тысячелетия. Соблазнам личного самоосуществления "избранный народ"

предпочел коллективное упование на будущее торжество в "земле

обетованной".

Аналогичную дилемму описала и социалистическая мысль применительно к

судьбам пролетариата. Избранный народ индустриальной эры мог пойти по

реформистскому пути, постепенно "натурализуясь" в рамках цивилизации,

приспособляясь к ней и одновременно приспособляя ее достижения к своим

нуждам. И он же мог выбрать путь революционной эсхатологии, упрямо

сохраняя свой статус изгоя и пасынка цивилизации, отвергая все ее

соблазны ради коллективного воскресения на заре коммунизма.

Главный вопрос - почему русский пролетарий сбился на второй путь в то

время, как его "собратья по диаспоре" - западноевропейские пролетарии

все же предпочли посюстороннее самоутверждение в рамках "града

земного" - буржуазной цивилизации, Думается, для ответа на этот вопрос

недостаточно использовать арсенал социально-экономического и

политологического анализа. Необходимо мобилизовать историософскую и

культурологическую интуицию. Среди культурологов Запада, исследующих

исторический генезис своей цивилизации, сегодня общепризнано, что она

представляет собой творческий синтез двух разнородных начал:

эллинского и иудео-христианского. Первое являет себя как мотивация

посюстороннего самоосуществления, как героическое принятие земной

судьбы, приспособление к ее вечным, неотменяемым требованиям и нормам.

С позиций этого языческого стоицизма У обездоленных нищих духом нет

алиби: каждый имеет тот Удел, которого он достоин.

Второе начало, напротив, вносит в европейский дух томление историзма,

надежду на отмену земных иерархий и сложившихся распределений добра и

зла, побед и поражений в светлом будущем, которое все поменяет

местами. Земное изгойство здесь является своего рода залогом будущего

небесного избранничества, поражение - залогом воскресения. Словом,

здесь дух и материя, будущее избранничество и земное "

"оржество,

идеология успеха и идеология воздаяния вступают

245

в непримиримый спор. Уменьшить напряжение этих антиномий в духе

творческого синтеза сумело христианство. Оно ввелодве новации,

позволившие обеспечить коммуникабельности между реваншистскими

упованиями монотеистического исто? ризма и языческой привязанностью

к настоящему, к граду земному. ;

Во-первых, христианство разделило град земной и град не'"1 бесный,

парадоксально реабилитировав тем самым несовершенства земных порядков

и уменьшив максимализм ветхоза1 ветного сектантства. От земных

порядков нельзя требован! небесных совершенств: "Богу-богово, а кесарю

- кесарево*;^

Во-вторых, фатализм коллективного избранничества оно заменило

свободой самоопределения на основе индивидуального выбора и личной

совести. Вместо единой судьбы избранного;

народа явилось разнообразие индивидуальных человеческих! судеб,

связанное со свободным выбором между добром и злом. Эти вопросы в

секуляризированной форме встанут! позже и перед "социалистической

церковью": ревизионист^! 11-го Интернационала представят в

превращенном виде версий>] христианского универсализма - принципа

индивидуально^ спасения, открытого для всех классов и сословий;

ортодоксия>! большевизма реанимирует ветхозаветное

изгойство-избрашив* чество, спроектировав его на образ коллективной

судьбы класса-гегемона.

Ч ?

ПО-ВИДИМОМУ, В РОССИЙСКОЙ ИСТОРИИ ТВОрЧеСКИЙ СИНТИЙ)!

двух цивилизационных начал в свое время не состоялся. Язы^ ческая

героика посюстороннего самоосуществления не получи"'! ла должного

места на российской почве, Само наше язычест>}, во, недостаточно

просветленное античным дискурсом (лого^ сом), ближе было к

дионисийской вакхической стихии, че*^ к благородной аполлоновой

статике. Ясно, что в таком виде.Д оно не могло не испытывать

глуб.окого комплекса неполноцем- ности (вины) в эпоху безраздельного

всемирно-исторического

торжества иудео-христианской духовности, ,

Вместо диалога и консенсуса здесь имела место драматиче-1 екая

цикличность: периоды безоговорочной капитуляции язычё"' ства

прерывались вспышками бунта, укрощаемого в ходе очо- редной

реставрации. Традиционное православие в одном суще- ственном моменте

напоминало ветхозаветный монотеизм: ой^ более склонялось к диалектике

изгойства-избранничества

ЙД перспективе коллективного спасения

народа, отвергшего со> блазны западной цивилизации и, в свою

очередь, отвергнутом?!! ею, чем к образу индивидуальной аскезы и

спасения на осно^ ве свободного выбора. С давних пор российскому

народу 6*#? ли категорически запрещены земные радости: пока не заве

246

шен "соборный" переход в обетованную землю, судьба индивида всецело

принадлежит народу, а народ - будущему. Земное индивидуальное

благополучие не имеет оправданий, оно пассматривается как дезертирство

и ренегатство по отношению к великой коллективной цели. Так возник

феномен, доживший до наших дней: революционная власть возлюбила

несчастный народ, превратив его несчастье в главное условие своей

любви30. Высшим признаком исторической избранности

народа-первопроходца является неприятие всех "буржуазных" соблазнов

материального благополучия и реформизма - постепенновщины,

привязывающей к повседневности, к делам града земного. Языческие

радости здоровья, благоденствия, личной независимости и заботы о

потомстве беспощадно преследовались номенклатурным фарисейством,

Так сформировался уникальный тип отношений садистской власти с

народом, связывающей его святость и избранничество с его

цивилизационным лишенством. Диалектика изгойстваизбранничества,

совершенно невразумительная в рамках светских воззрений и здравого

смысла, в то же время аксиоматична в рамках ортодоксии сектантского

избранничества, унаследованной большевизмом.

Большевизм материализовал во властных структурах и закрепил на многие

десятилетия образ народа, каким он должен быть, с одной стороны, в

мифологии собственного избранничества (как носитель "конечных целей"

истории), с другой - в интересах тех, для кого смирение "нищих духом"

является основным условием монополии на власть и благополучие.

Могут возразить, что любая деспотическая власть лепит образ народа,

святого в своей безответности, поэтому для объяснения феномена

большевизма не стоит привлекать библейские образы. Но я все же

убежден, что на основе одной только логики и технологии власти нельзя

объяснить основную загадку нашей истории - небывалую Голгофу народа в

эпоху, когда весь мир осваивал искусство самоутверждения на путях

благополучия, а не сплошной жертвенности; оправдания земными делами, а

не верой в апокалипсис истории. Как Голгофу Христа нельзя объяснить

прагматическими заботами РИМСКОЙ власти - решающим оказалось

вмешательство ортоДоксов-фарисеев, так и Голгофу народа нельзя

объяснить, ссылаясь на логику революции или логику власти. Решающую

Как было записано в первой советской конституции, "коммуна есть

государство рабочих и беднейших крестьян", по поводу чего "ренегат"

Каутский резонно заметил, что "тем самым беднейшие крестьяне

признаются массовым и постоянным продуктом советской аграрной реформы"

(Ленин В.И. Полн. собр. '"ч-, т. 37).

247

роль здесь сыграла ортодоксия большевизма, отвергающая та>;

кие земные цели народа, относящиеся к "банальностям" ее> благополучия,

как, скажем, право крестьян на землю и другие гарантии экономической и

социальной самодеятельности. ^;

Главным фактором, повлиявшим на исход революции, яви?;

лось столкновение марксистского коммунистического канона и массовых

чаяний, самоосуществления через апокалиптику мей-1 сианского прорыва в

землю обетованную или через каждой дневное созидание "по ею сторону"

истории. Кризис общед^ мократического консенсуса - бескровной

февральской рева! люции - вел в двух направлениях: к народному

социализм^ "черного передела", к осуществлению лозунгов "земля -*

крестьянам, фабрики - рабочим", или к-доктринерству теоре^ тически

"правильного" социализма, предусматривающего НИИ ционализацию земли и

промышленности, коллективное хозяйство по "единому плану" и даже

переделку самого человека^ Доктринерский социализм не смог бы

завоевать народной поддержки, если бы он, по инициативе "гениального

вожди трудящихся", не совершил'ловкой подмены, используя "чу)(^ дый

нам эсеровский 'лозунг" раздачи земли крестьянам. Когда же захват

власти большевиками был осуществлен, они начади безжалостную войну с

"мелкобуржуазной стихией" города и деревни, а на самом деле - с

большинством народа, мечтав шего непосредственно соединить труд и

собственность какгЙ деревне, так и в городе. rf!

Сегодня кажется почти невероятным то, каким образом этот пользующийся

массовой поддержкой народный социализм был побежден доктринерским

государственным социализмом противопоставившим чаяниям собственного

народа неумо/н^ мую ортодоксальность заимствованной извне теории. Но

пЩ* нять это необходимо, потому что на наших глазах история пб'

вторяется: развенчавшая социализм посттоталитарная эпох^ сталкивает

демократическую идею народного капитализма -*-;

массового предпринимательства на основе мелкой и средней собственности

и личной - рисковой инициативы и номенкд^-';

турного капитализма, при котором созданная трудом народ>

государственная собственность "приватизируется" бывшей napri то- и

бюрократией, внезапно "поступившейся" своими комм^ нистическими

принципами. Возник феномен "предпринимате/ni"! ского большевизма",

сохранившего в качестве лейтмотива Д01И тринальное предубеждение

против собственного народа кЩ "сплошной реакционной массы"31, не

приемлющей прогресса^

31 Так в свое время охарактеризовал Ф. Лассаль "непролетарское больи

ство" немецкого народа.

248

Сегодня по сути уже возрождена идея сектантского радикализма о

противостоянии "демократической власти" и "несознательного народа", к

которому необходимо применить авторитарные методы "для его же блага".

Только в 1917 году война с народом велась во имя прогресса,

олицетворяемого социализмом, и перманентное насилие власти

признавалось неизбежным для преодоления разлитой повсюду

"мелкобуржуазной стихии", которая порождает капитализм "ежедневно,

ежечасно, повсеместно и в массовом масштабе" (Ленин). Сегодня, когда

прогресс олицетворяется уже не социализмом, а капитализмом, новые

модернизаторы обнаружили, что народная стихия порождает, скорее,

социализм, и для внедрения цивилизованной рыночной экономики

потребуется неоавторитарное принуждение - диктатура.

Таким образом, бывшие марксисты-ленинисты воссоздают старый

большевистский миф о косном народе. Мы по опыту знаем, насколько

опасен этот миф: массовый геноцид XX века неизменно опирался на мифы о

неполноценных народах, стоящих на пути пионеров "нового порядка", на

пути истории. Если учесть, какой огромный, прямо-таки избыточный

арсенал государственного насилия над народом накоплен у нас за 70 лет

в лице бесчисленных "служб" и "спецслужб", нельзя не признать, что

старый миф может быть использован для нового геноцида, а наблюдатели

на Западе еще раз извинят этот погром как направленный против

закоренелой туземной архаики. По моему убеждению, сегодня тема

"предпринимательство и народ" - главная тема российской истории; от

того, как она будет раскрыта и решена, зависит будущее.

Вчерашний правящий класс "развитого социализма" желает во что бы то ни

стало стать правящим классом эпохи "первоначального накопления". Как

оказалось, ему и накапливать ничего не надо: достаточно объявить

государственную собственность "приватизированной", то есть своей

личной. Так, большинство директоров предприятий, руководителей

производственных объединений, главков и министров становятся

основателями акционерных обществ, совместных предприятий, банков,

"фондов" и т.п. Во Всероссийском биржевом центре большинство

сотрудников - офицеры КГБ; представители партийно-гэбистской

номенклатуры явочным порядком объяви^ себя предпринимателями, просто

присвоив огромные партийные и ведомственные средства. Если рыночное

общество ма Западе создавалось путем все более строгого отделения

экономической власти от политической, то есть утверждением

"Редпринимательства как рисковой, никем не гарантированной частной

инициативы, то наш "бизнес", напротив, изначально

249

базируется на прямом переплетении экономической и политической власти.

Для него оказалась излишней аскеза личного накопления - капитал он

получает готовым. Нет для него и рыночного отбора и риска: гарантией

служит государственный бюджет, используемый через личные связи и

"телефонное право",

Естественно в таких условиях массовое недовольство населения, имеющего

все основания подозревать, что здесь и речи быть не может о честной

рыночной соревновательноеT, о равенстве стартовых условий, об

ответственности производителей перед независимыми потребителями.

Крушение коммунистического мифа неожиданно ознаменовалось эмансипацией

предпринимательской номенклатуры - освобождением ее от сдерживающих

политико-идеологических резонов. Номенклатурный класс быстро

секуляризовался в своей хозяйственной деятельности, разорвав

идеологическую конвенцию с народом, который "предал" его на выборах

(1990-1991), отдав голоса "демократам", и стал чужим, а потому в

отношениях с ним отныне все дозволено. Никогда еще грабеж и

надувательство населения не достигали такой беззастенчивости и такого

размаха! На случай же ответной реакции взят на вооружение старый миф;

о неисправимом народе, не приемлющем прогресса, явившегося к нам на

этот раз в виде "рыночной экономики".

Убеждая людей в том, что наш "номенклатурный рынок" - это и есть

единственно возможный вариант современного цивилизованного

хозяйствования, их провоцируют на бунт против цивилизации вообще,

который уготовил бы им статус обреченных изгоев. В такой ситуации

всякая разумная самооборона, защита своих прав, справедливое

недовольство лишаются легитимности, выглядят "варварскими". А против

варваров легче объединить силы и даже, -применив массовое насилие,

рассчитывать на снисходительность мирового общественного мнения и его

законодателей - интеллектуальной элиты.

Сегодня, в условиях безоговорочной победы рыночных ценностей,

цивилизованная оппозиция номенклатуре со стороны ограбленного ею

народа возможна лишь в форме требований экономической демократии, то

есть массовой рыночной самодеятельности в духе "народного

капитализма". При этом задача независимой от номенклатуры общественной

науки состоит в том, чтобы выявить общецивилизационные - культурные,

идеологические, политико-правовые и "инфраструктурные" предпосылки

развития народного капитализма в нашей стране. Сопоставляя два пути

развития капитализма: через номенклатурную "приватизацию"

государственной собственности или

250

через аскезу личного накопления, необходимо оценить их возможности в

контексте не только политики, но и давних противостояний монотеизма и

язычества, цивилизационных универсалий и этической "укорененности".

В результате разрушения христианской веры, аскеза личного накопления

нередко выступает как безрелигиозная аскеза самоценного и

безразличного к моральным и культурным ценностям накопительства. На

мой взгляд, именно в этом состоит сегодня главная драма народного

капитализма в нашей стране и главный повод для его неприятия мировым

сообществом.

Разумеется, изгойство народного капитализма не является чем-то

фатальным - лучше всего об этом свидетельствует современный бум

мелкого предпринимательства на Западе в ходе приватизации 80-х годов,

Я уже приводил аргументы в пользу цивилизационной реабилитации мелкого

бизнеса - он, как оказалось, неплохо вписывается в общие тенденции

постиндустриальной эпохи, характеризующейся ренессансом малых форм. У

нас развитие народного капитализма и демократизация процессов

приватизации предполагают расторможение импульсов массовой

экономической самодеятельности, скрытых в исторической памяти народа,

имевшего длительную традицию купечества, семейного аграрного и

ремесленнического предпринимательства. Требуется, в частности:

- распродажа крупных предприятий в виде мелких секций. Сегодня у нас в

угоду номенклатурному капиталу господствует крупная акция, стоимостью

от 100 тыс. руб. и выше, что позволяет сохранять прежнюю монополию на

экономическую власть;

- разрешение оплаты акций по частям, в рассрочку или по льготной цене

- для работников предприятия и уплаты дивидендов до того, как акции

полностью оплачены покупателями;

- открытый рынок средств производства, распродажа многомиллиардных

неликвидов, скопившихся на складах предприятий, всем желающим;

- широкая практика лизинга (аренды производственного оборудования) и

льготный банковский кредит высококвалифицированным рабочим и

специалистам для организации самостоятельных предприятий;

- разработка жесткого и эффективного антимонопольного

законодательства, основанного на принципах свободной экономической

соревновательности и гарантиях прав потребителей;

- действительное отделение хозяйственных функций от

властно-политических, означающее категорический запрет на

предпринимательскую деятельность представителям власти и

государственного чиновничества;

251

- развитие партиципативных экономических структур, связанных с

участием советов потребителей в управлении круп" ных компаний, в

разработке стратегии промышленного роста и технологического

обновления. Это ускорило бы конверсию тяжелой промышленности и

переориентацию ее на производство малых промышленных форм,

предназначенных индивидуальному потребителю;

- вместо дотаций "планово-убыточным" предприятиям и всем

производителям "неликвидов" - решительное свертывание псевдоэкономики;

при этом вместо выходного пособия следовало бы предложить уволенным

долгосрочную ссуду для обзаведения собственным делом.

Все эти мероприятия по демократизации собственности и демонополизации

экономики позволили бы одновременно привлечь население к формированию

рыночной экономики и цивилизовать, интегрировать в систему мировой

культуры народный капитализм, сделав ненужной предельную, доводящую до

изгойства аскезу первоначального накопления. Тем самым существенно

уменьшился бы глобальный исторический риск для всего класса

предпринимателей, в том числе номенклатурных, ибо резко снизился бы

барьер массового неприятия рыночной экономики. Вместо этого

номенклатура предпочитает наследовать традицию фарисейского недоверия

к "плебейским" починам в области рынка и собственности. В результате

закладываются основы будущих конфликтов с непредсказуемыми

последствиями.

Главный риск для народа состоит в том, что номенклатура провоцирует

его конфликт с цивилизацией в двух формах:

культурной самоизоляции и нравственного нигилизма наиболее

экономически перспективных представителей, вынужденных к жесточайшей

(притом необлагороженной религиозными нормами) аскезе накопления; и

новой мифологизации своего статуса в истории как избранного

народа-изгоя, которому нет места среди обуржуазившихся стран и

которому предстоит осуществить новый, на этот раз окончательный реванш

"нищих духом".

Итак, историческая драма, разыгравшаяся на просторах России, включает

три персонажа: авансцену занимает номенк" латурный и мафиозный

капитал, на подмостки пытаются пробиться схимники трудового капитала,

а в темноте зала скрывается молчаливое большинство - народ.

Пользующийся всеми льготами и преимуществами номенклатурный капитал

демонстрирует веселую гедонистическую избыточность, ему открыты все

блага досуга и культуры, его благотворительные акции широко

рекламируются mass media. Цивилизация снис-

252

ходительно относится к номенклатурному бизнесу, поскольку и он ее

любит, хотя и несколько односторонне - потребительски. На этом фоне

нелюдимый схимник народного капитализма явно проигрывает.

Тем начинающим предпринимателям, для которых закрыты номенклатурные

формы крупномасштабного "присвоения" бывшей государственной и

колхозной собственности, не остается ничего другого, как превратить

накопление во всепоглощающую страсть и принести ей в жертву все -

личную жизнь, досуг, развлечения, бескорыстие культурной

любознательности, человеческого общения и товарищества. Такая аскеза

бизнесменов-трудоголиков на первых порах неизбежно ставит их во

враждебное отношение ко всем рафинированным ценностям и институтам

цивилизации, квалифицируемым этими упрямцами как непозволительная

роскошь, "баловство".

Раннепротестантская Европа уже явила миру этот тип: пуританскую

враждебность к декоративной "избыточности", к цветению жизни,

раскрывающемуся в науке и в искусстве, в радостях плотской любви,

молодежной "субкультуре" досуга и развлечений. Во многом похожий

аскетический опыт представляло русское старообрядчество, в свое время

также активно пополнявшее среду городского купечества и крепких

сельских хозяев.

Ясно, что аскеза личного первоначального накопления - и в религиозно

освященных, и, тем более, в безрелигиозных формах- противопоставляет

мелкое предпринимательство утвердившимся разновидностям общего

духовного накопления:

движению разнообразного культурного авангарда, научных элит,

молодежному и женскому эмансипаторству, Все эти движения знаменуются

опережающим развитием общих, внеутилитарных идей по сравнению с

прикладными, применимыми в специализированных отраслях деятельности.

Но именно на последние ориентируется наш "экономикоцентричный"

пуританин, вынужденный отвергать соблазн "самоценных" культурных

изысков. Может быть, еще более важной в интересующем нас отношении

чертой мелкого предпринимателя является его консервативная

политическая ориентация, решительный отказ от утвердившихся

эгалитарно-перераспределительных установок леворадикального типа.

Безрелигиозная аскеза современного индивидуального предпринимательства

представляет крайний вариант жестокосердого пуританизма, не находящего

благодати во всем, что относится к традициям социальной

благотворительности или даже долгосрочного социального авансирования,

например, в виде лрограмм помощи учащейся молодежи. Думается, есть

основа-

253

ния подозревать, что жестокое самоистязание индивидуального трудового

накопления не располагает попустительствовать "социальному

иждивенчеству" в любых его формах. Если этим "аскетам" дано будет

формировать социальную политику, то можно не сомневаться, что она

будет крайне скаредной. Вполне вероятным следствием этого станут

голодные бунты неадаптированного люмпенства, поддерживаемые социально

незащищенными слоями из числа учащихся, пенсионеров и т.п. Что именно

в этих условиях потребует от государственной власти наш

несентиментальный мелкий буржуа, наверное, уточнять не надо.

Экономическая демократия народного капитализма будет (по крайней мере.

на первых порах) весьма авторитарной в отношении многочисленных изгоев

рыночного общества.

Социалистическая идеология фактически сформировала образ пролетарской

диаспоры, не имеющей отечества, упраздняющей этнические пространства

во имя обетованной земли коммунизма. Противопоставляя этому

отщепенству (во времени и пространстве) ценности укоренения, наш

индивидуальный хозяин незаметно для себя самого все больше становится

язычником. Вся правая культура XX века, сформировавшаяся как ответ на

вызов левой культуры (в этой вторичности *- основная ее слабость и

объяснение всех последовавших поражений), дрейфовала в сторону

язычества. В противовес социалистической идеологии, утверждающей

(следуя иудео-христианской традиции) моральное превосходство и

грядущее торжество униженных и угнетенных, правая идеология хозяев

решительно расторгла связь нищеты с добродетелью. Идеологическим

презумпциям социалистов хозяин противопоставил свое жесткое, чуждое

априорностям иудео-христианского нравственного императива,

здравомыслие обыденного опыта, показывающего, что нищета чаще

свидетельствует о лени и нерадивости, чем о святости и избранности.

А теперь - о "молчаливом большинстве", которому еще долго суждено

пребывать вне предпринимательской сферы в обеих ее формах.

Архетипический образ народа в русской культуре - страдательный. Это

существенно отличает ее от западной, в лексике которой слово "народ"

практически не встречается: говорят о гражданах и гражданских правах,

о различных социальных группах или, наконец, о временных объединениях

(об ассоциациях) людей. Словом, это - номиг налистическая вселенная,

где общее выступает лишь как сум* ма отдельных, никогда не принимая

"соборный" вид, "Народ" поэтому выглядит здесь как абстракция; чем

совершеннее процедуры демократического представительства, тем охотнее

254

люди идентифицируют себя не с народом вообще, а с более мобильными и

изменчивыми групповыми структурами. У нас же цивилизованные формы

жизни выступают в хрупком обличьи "надстройки". Ветер крутых

исторических перемен легко ее сметает, обнажая "сермяжную правду

жизни". Вот этой правдой - инвариантами человеческого бытия, которые

составляют его устойчивый остов, и живет народ. Сегодня, как и в

давние времена, он выглядит угрюмым пасынком цивилизации. В России

народная субстанция всегда вычленялась посредством простой дихотомии:

народ и буржуи, народ и верхи. Теперь, когда признано, что

единственный путь в мировую цивилизацию лежит через рыночную

экономику, частную собственность и предпринимательство, сохранение

последней дихотомии выглядит как опасный анахронизм. Это

свидетельствовало бы о неудаче нашей перестроечно-цивилизационной

затеи в целом. И приходится признать, несмотря на столь нешуточный

вывод, что дихотомия "народ и капитал" снова ожила в массовом сознании

и сегодня выглядит не менее достоверной, чем в 1917 году,

Следовательно, и сегодня для нас характерен не светский - открытый и

оптимистический, а манихейско-фаталистический тип сознания, уверенный

в том, что человеческие судьбы индивидуальным образом, на основе

личных способностей и заслуг, не перерешаемы, что реванш побежденных

возможен только как революционно-эсхатологический, коллективный прорыв

в землю обетованную. Такой тип ментальности в корне противоречит

рыночной "морали успеха". В самом деле, рыночная экономика как основа

западной цивилизации представляет собой форму массовой гражданской

самодеятельности в условиях свободной соревновательности. Пускаться в

одиссею рыночного предпринимательства имеет смысл только при одном

условии: что успех одних и поражение других ни в коей мере не

предопределены заранее, а представляют стохастически равновероятные

события, что никто из участников не имеет скрытых преимуществ, не

помечен тайным знаком "своего", избранного, В этой стохастической

вселенной современного массового общества естественной реакцией

является индивидуализация, вместе с которой возрастает количество

возможных вариантов, что статистически увеличивает вероятность удачи.

Современные исследования в области социологии и социальной психологии

позволяют демистифицировать такие древкие оппозиции, как

индивидуальность и "соборность", раскрыть их смысл в качестве

стратегий, каждая из которых целесообразна в своих условиях. Известен

спор между бихевиористской и когнитивистской школами в вопросе о

природе со-

255

циальной идентичности личности. Бихевиористы рассматривают личность

как атомарную структуру, вхождение которой в те ^ или иные группы

всегда носит поверхностно-прагматический характер и не отменяет того

факта, что клеточкой-субстанцией общества является не класс, нация,

сословие и т.п., а отдельный суверенный индивид. Надо прямо сказать:

все институты и ценности западной цивилизации выглядят достаточно

"фундированными" только на основе этой "атомарной" презумпции. Понятие

природных - неотчуждаемых прав человека обретает смысл только на

основе признания за индивидом статуса автономной субстанции, первичной

по отношениюк обществу, государству и другим коллективным "сущностям".

Процедуры межпартийного соперничества и демократических выборов

оправданы только при условии, что люди голосуют не как лояльные члены

своих социальных групп - тогда результаты выборов были бы

предопределены заранее, будучи зеркальным отражением социальной

структуры общества, - а как субъекты суверенных индивидуальных

решений. Вселенная демократических выборов - это стохастическая

вселенная, где исход событий в принципе не предрешен заранее.

То же самое относится к рыночной экономике. Если бы там в самом деле

действовали марксистские законы неуклонг ной "концентрации и

централизации капитала", бизнес давно бы превратился в монопольную

деятельность финансовой касты. На самом деле мы наблюдаем здесь

дискретный процесс, постоянно испытывающий возмущающие воздействия

новых неожиданных участников32.

Однако бесспорным является и то, что атомарная модель - предельный

"чистый" случай, результат определенной "идеализации". Наряду' с

принципом индивидуальной автоно- мии и суверенности в обществе

действуют и принципы груп-, повой идентификации, солидарности,

сплоченности, Каждый человек осуществляет стихийно процедуру

категоризации, пользуясь такими категориями, как "мы" и "они", близкие

- далекие, свои - чужие и т.п.

Марксистское "подозрение" в отношении буржуазной циви- лизации и

классового общества вообще сводится к тому, что;

положение человека и успех его начинаний зависят не столь-;

ко от его личных усилий, сколько от его групповой принадлежности. Одни

группы "обречены" на успех, другие - на;

поражение. Сама капиталистическая экономика описана в "Капитале" как

игра с нулевой суммой: выигрыш одних групп означает вычет у других,

прибыль капиталистов - результат

32 Так, в 80-х годах в США количество предприятий, находящихся в

индивидуальной и кооперативной собственности, возросло почти на 40%.

256

присвоения труда пролетариев. Ясно, что в такой вселенной

индивидуальные усилия рабочего сами по себе никак не коррелируют с

достигнутыми результатами. Отсюда осуждение индивидуализма и

реформизма - веры в то, что неудовлетворительный социальный статус

может быть изменен в практике повседневности до революционного

"скачка".

Однако в групповую (надатомарную) картину мира верит не только

марксистский политэконом. Все те, кто привязан к своей "почве",

этносу, национальной культуре и традиции, активно пользуются

категоризацией когнитивизма: "мы" и "они". Есть основания полагать,

что это - второй модус человеческого бытия, столь же содержательный и

внутренне необходимый каждому. Цивилизованное искусство жизни состоит

в том, чтобы умело развести в стороны эти модусы или добиться

оптимального - стимулирующего сочетания их в различных видах

деятельности. Эксперименты Г. Тэджфела, М. Шерифа и других социальных

психологов33 позволили выявить следующие закономерности.

В условиях игры с нулевой суммой (когда выигрыш одних автоматически

означает проигрыш других) люди значительно более склонны

идентифицировать себя с группой и оценивать поведение участников с

позиций презумпции доверия в отношении "своих" и недоверия к "чужим".

Особо важную роль здесь играет наличие ясных и общепризнанных правил

игры. Чем более спорными и неясными кажутся участникам игры критерии

оценки, которыми пользуются судьи, тем сильнее проявляется фаворитизм

в отношении своих и подозрительность к соперникам. В ходе

экспериментов обнаружилась любопытная особенность: среди участников

постоянно проигрывавшей команды рождался компенсаторский миф

морального превосходства и поруганной честности; успех соперников

объяснялся нечестностью или несправедливыми правилами игры. Таким

образом, великий миф о блаженстве и нравственном превосходстве "нищих

духом", изгоев "мира сего" отнюдь не относится к палеонтологии

человеческого сознания: он перманентно присутствует как один из

вариантов человеческого ответа на вызов судьбы и обстоятельств.

Контрольные эксперименты в альтернативных условиях:

когда игра представляла собой поиск совместного успеха, правила ее

признаны справедливыми, четкими и ясными всеми Участниками, показали,

что в таких условиях актуализируется 'модуль атомарности. В оценке

"своих" и "чужих" индивидуэльным различиям придавалось большее

значение, чем группо-

См. об этом: Агеев B.C. Межгрупповое взаимодействие:

Социально-психо"огические проблемы. М., 1990.

9--1585

257

вой принадлежности, успех или неуспех участниками связывался в

основном с личными усилиями и способностями, а не с давлением

независящих обстоятельств или кознями другой стороны.

Если с этих позиций рассмотреть эволюцию институтов западной

цивилизации как долговременной стратегической игры, то приходишь к

выводу, что она развивалась в направлении от "когнитивной" к атомарной

вселенной. Совершенствование конституций посредством правовых реформ и

"поправок" шло в духе приближения к идеалу недвусмысленных и

общепризнанных правил игры. Отделение экономики от политики,

устранение властных привилегий в пользу этики равноправного делового

партнерства, антитрестовское, антимонопольное законодательство - все

это мероприятия, направленные на то;

чтобы всячески ограничить в хозяйственной области логику игры с

нулевой суммой, Чем больше это удавалось, тем быстрее фаталистическая

психология групповой судьбы сменялась психологией индивидуального

успеха - открытого для всех ? экономического творчества.

Если с этих позиций оценивать нашу "приватизацию" и её ближайшие

перспективы, многое станет ясным. Сегодня быв^ шие номенклатурные

идеологи с необычной готовностью кон4 статируют неготовность народа

к рынку. Одни из этого дела- ют вывод, что плох рынок сам по себе,

другие - что плох народ. Но как оказывается, дело здесь вовсе не в

архетипах j нашей национальной культуры и психологии; народ, напротив,

весьма реалистически оценивает свои шансы в условиях но-

менклатурной приватизации. Каждому ясно, что здесь и речи быть не

может о равных стартовых условиях, о единых для всех правилах игры, о

равновероятности рыночного риска^ Одни росчерком пера "приватизируют"

многомиллионную го-* сударственную собственность, другие могут

начинать только? с нуля. Правила игры тоже отнюдь не являются едиными

и гласными: для одних - льготы, привилегии и бюджетные подстраховки,

для других - запреты и ограничения.

Ясно, что в этих условиях в массовом сознании не может. утвердиться

"европоцентричная" картина атомарной вселенной; ;

получает закрепление старая картина когнитивных оппозиций;;

манихейского противостояния сил. Реальность нашей "приватий' зации" -

насаждение в массах вместо идеологии индивиду-^ сильного успеха

идеологии групповой обиды, В этих условиях оживает архетипический

образ святого народа-изгоя, предамй' ного верхами и самой

цивилизацией, не находящего своего1! места в "граде земном", где

правят бал жулики и негодяи. Я бы даже сказал, что едва ли

когда-либо в прошлом это!

258

манихейский образ обладал столь сильной социально-психологической

достоверностью, как сейчас. Поэтому не стоит удивляться усилению в

массовом сознании когнитивных начал - этноцентризма, национализма,

мифологии коллективного спасения и избранничества. Эта картина мира,

основанная на фаталистических презумпциях коллективной судьбы, связана

со своекорыстной политикой номенклатурной приватизации. Вследствие

этого светская идеология индивидуального успеха подменяется мистериями

коллективного "прорыва" в обетованную землю будущего, ибо настоящее

похищено силами зла.

Низкие самооценки в отношении собственных возможностей в настоящем

(при существующих правилах игры) представляют опасность даже на

индивидуальном уровне. Социологами отмечено, что большая часть

различного рода правонарушений совершается людьми с заниженной

самооценкой, Если же речь идет о низкой самооценке целого народа,

чувствующего себя неприкаянным изгоем цивилизации, опасность

приобретает глобальный характер.

Таким образом, тема "Россия и цивилизация" имеет два аспекта: с одной

стороны, цивилизация выступает как проблема России, которая без

усвоения ее достижений не обретет внутренней стабилизации, с другой -

Россия выступает как проблема цивилизации, стабилизация которой в

значительной мере зависит от того, состоится ли успешное подключение к

ней России. Главная причина второй в XX столетии русской смуты -

цивилизационное изгойство народа. Обескураживающей особенностью

российских реформ, начиная с Петра, является их цивилизационная

двойственность: если для верхов они выступают как вестернизация -

подключение к достижениям Запада, то для низов - как дальнейшая

ориентализация - усугубление бесправия в духе азиатского способа

производства,

Это отмечалось многими исследователями. Так, историк Д.П. Кончаловский

писал, что "одновременно с европеизацией высших классов русского

общества, аристократии и дворянства, с их постепенным раскрепощением

от государственного тягла, крестьянство, т.е. основная масса русского

народа, в период от Петра Великого до Екатерины II постепенно все

более закабалялась. и тем самым решительно отбрасывалась к полюсу

жизни, диаметрально противоположному Европе"34.

Об этом говорил и Г.В. Плеханов. "Сблизив с Западом высi^ee сословие и

отдалив от него низшее, Петровская рефор^э тем самым увеличила

недоверие этого последнего ко все-

34

Кончаловский Д.П. Пути России. Париж, 1969, с. 46-48.

9*

259

му тому, что шло к нам от Европы"35. Рост этого недоверия в конечном

счете завершился катастрофой 1917 г., срывшей весь

"вестернизированный" социальный пласт в лице высших классов и

произведший новую радикальную ориентализацию российского общества -

путем реставрации "азиатского способа производства". А все дело в том,

что вестернизацию правящий класс России (а он-то и осуществляет

реформы и перестройки) понимает весьма однобоко. Все, что касается ее

эмансипаторской, "послабляющей" 'стороны, обращено к представителям

правящего слоя, а издержки несет низший класс. Естественно поэтому,

что вестернизация в его глазах - отождествляется с ростом социальной

несправедливости и неравенства. Сегодняшняя "приватизация" уже обрела

соответствующий облик в глазах народа, связанный с феноменом

"цивилизационно противоположных" направлений своего движения.

Вестернизация снова обращена к правящему номенклатурному слою, загнав

основную массу населения в гет' то нищенства и примитивного

натурального обмена. Если эта! тенденция сохранится, легко себе

представить, с учетом описанной выше традиции, что приватизация будет

осуждена, народными массами как процесс коррумпирования

государственности. Вполне возможно, что тем самым закладывается ноя

вый цикл нашей вращающейся по кругу истории; вскоре можно будет ждать

новой радикальной ориентации общества в, виде очередной пугачевщины.

В чем по-настоящему достигнуто "ускорение", так эту в прохождении

циклов: цикл, начало которому положила петровская "вестернизация",

завершился ориентализмом большевизма почти через 200 лет; сегодня

эффект бумеранга не за-' ставит себя ждать столь долго. <-

Нынешние идеологи номенклатурной приватизации активно используют

родственное им марксистско-ленинское наследие^ для дискредитации

народного капитализма как запоздалого "экономического романтизма". В

частности, речь идет о "зако-s нах" неуклонной концентрации и

централизации капитала и!" замене капитализма свободной конкуренции

"государственно-5 монополистическим капитализмом". На самом деле,

здесь мы. имеем дело с проекцией на западную действительность опыта?;

социалистического огосударствления экономики, образования" j таких

монстров монополизма, как главки, тресты и всесоюз-. ные

производственные объединения.

35 Плеханов Г.В. История русской общественной мысли. Кн. 1. М.; Л.,

1925, с. 118.

260

Настоящая рыночная экономика- это стохастическая вселенная,

отличающаяся бесконечным набором вариантов, сложностью и

неопределенностью. Здесь вступление в борьбу каждого нового конкурента

не сводится к "переделу мира" (рынка), но всегда сопровождается

открытием новых экологических ниш, новых потребностей, новых

технологий36.

Как оказалось, современное "постиндустриальное общество" - это не

царство монополистических гигантов, а ренессанс малых форм,

отличающихся повышенной гибкостью, подвижностью, адаптивностью.

Экономическая статистика развитых стран убедительно это подтверждает.

Действительной преградой для развития у нас народного капитализма -

независимого мелкого и среднего бизнеса выступают не "объективные

экономические законы", а сложившееся при социализме переплетение

политической и экономической власти, не разрушенное до сих пор.

Узурпация "приватизации" номенклатурой породила монополитический

номенклатурный бизнес, круговая порука которого стала главным

препятствием свободной рыночной соревновательности. Новым шагом,

закрывшим перспективу народного капитализма в стране, стала реформа

цен, в считанные месяцы опустошившая сбережения миллионов людей.

Третьим фактором является наследие промышленной гигантомании,

приведшее к тому, что у нас в системе средств производства практически

отсутствует техника малых форм, пригодная для использования в

самостоятельном хозяйствовании фермера или мелкого городского

предпринимателя.

Наконец, следует упомянуть и еще об одной "партийной тайне"

номенклатурного бизнеса: использование им широкой поддержки Запада.

Почему Запад поддерживает монополистические притязания бывшей

номенклатуры, столь чуждые его "экономическому и гражданско-правовому

самосознанию? Можно выдвинуть ряд гипотез. Вероятнее всего, здесь

проявляется прагматизм западной элиты, отдающей себе отчет в огромных

властных возможностях бывшей номенклатуры, которая соглашается на

"вестернизацию" России при одном условии; обмене прежнего своего

административно-политического господства на экономическое - в качестве

предпринимательского класса эпохи "первоначального накопления".

Возможен и такой мотив: номенклатурный государственномонополистический

капитализм, как значительно менее эконо-

См. об этом: Пачарин А.С. Революционеры и бюргеры // Дружба народов,

1991, ?? ?2.

261

мически эффективный, создаст препятствие для быстрого промышленного

рывка России и в обозримом будущем избавит Запад от опасного

конкурента.

Наконец, есть гипотеза, выдвинутая французскими "новыми философами";

они полагают, что на протяжении многих десятилетий политика Запада в

отношении России диктуется логикой солидарности двух элит - буржуазной

и советской, партократической. в деле обуздания русского народа,

воспринимаемого как носитель непредсказуемой "варварской" стихии.

Марксизм и марксистский режим в этом плане оцениваются как

импортированная с Запада жесткая технология "обуздания черни", ибо

прежние, более мягкие технологии, используемые для этой цели старым

царским режимом, оказались бессильными.

Сегодня эта концепция сговора элиты Востока и Запада за спиной

обманутого русского народа, пожалуй, ближе всего фобиям массового

сознания, обескураженного разорительными результатами "приватизации".

Создаются предпосылки для возрождения древней диалектики

изгойства-избранничества, когда отлучение народа от благ цивилизации

порождает в нем мощную религиозно-морализаторскую реакцию на нее как

на "вавилонскую блудницу", разрушение которой необходимо для

утверждения царства праведных на Земле.

Светскому сознанию положение не представляется столь безвыходным.

Поражение "народного капитализма" и господство коррумпированного

номенклатурного бизнеса не относится к неперерешаемым итогам

отечественной истории, как это может представляться старому

лапласовскому разуму, ориентированному на жесткие линейные связи между

прошлым и будущим, Об историческом процессе можно сказать то же самое,

что сказал Фридрих фон Хайек о рынке: как о процедуре открытия таких

состояний, которые в принципе не являются предрешенными, а значит и

предсказуемыми заранее,, Как показывает изучение истории капитализма

на Западе, в каждом новом поколении происходит неожиданная ротация

капиталов в ущерб извечным родительским или групповым стремлениям

завещать власть и богатство "своим". Сплошь и рядом оказывается, что

"гарантированные" стартовые условия':

ничего не гарантируют и, скорее, затрудняют адаптацию к новому тем,

кто привык к старым поблажкам. По свидетельству французского историка

Л. Февра, "в некотором смысле ка^ питалистами не бывают по наследству

- от отца к сыну."37

37 Февр Л. Бои за историю. М., 1991, с. 189.

262

Наследуется капитал, но не наследуется способность его сохоанить и

умножить: новая эпоха создает новые правила игры и требует новых

качеств. Эта дискретность одновременно выступает и в роли рока для

прежних "любимцев истории", и в качестве шанса - для ее недавних

изгоев.

Правда, остается неясным важный вопрос: хватит ли у нынешних изгоев

перестройки терпения подождать новых исторических шансов. По-видимому,

для этого необходимо, чтобы ненависть к социалистическому прошлому

была сильнее неприязни к пока что неприглядному, но еще не до конца

оформившемуся настоящему порядку; тогда опасность реставрации будет

служить предостережением для нетерпеливых, но не беспамятных.