§ 3. Предпринимательство и протестантская аскеза (анализ

НЕОКОНСЕРВАТИВНОГО ОПЫТА)

Господствующие на протяжении последних 50 лет идеологии: марксистская,

буржуазно-реформистская, кейнсианская и технократическая - каждая на

свой лад, окончательно хоронили старую культуру, характеризующуюся

приматом обыденного индивидуального опыта или традиции во всех

областях жизни. Неоконсерваторы ухватили, на мой взгляд, одну,

действительно объединяющую все три идеологии черту: господство

коллективного доктринерства над индивидуальным здравомыслием,

отрицание суверенности обыденного опыта людей в пользу "великих

учений".

Иными словами, речь идет о том, что XX век вызвал к жизни новую

разновидность папизма или теократии, господством которой

характеризовалась дореформационная эпоха в Европе. Никогда еще люди в

такой степени не пасовали перед "учениями", не стеснялись так своего

здравого смысла, не осмеивали своих традиций и исторического опыта.

Скажем, любой, даже вовсе неграмотный обыватель- крестьянин или

мещанин, прекрасно понимал, что без денег вести хозяйство никак

нельзя, что земля без хозяина приходит в запустение, что чужая скотина

останется некормленной и т.п. Но великая теория объявила все это

предрассудком и пережитком, под ее руководством в нашей стране

началось упразднение рынка и денег, уничтожение вековых хозяйственных

традиций и институтов. Расплата наступила скоро - в виде неслыханного

голода и разрухи "военного коммунизма". Вынужденная "временно

отступить", великая теория не отказалась от своей мессианской,

мироучительной роли: возвращение к поруганным истинам опыта она

объявила не победой здравомыслия, а новым доктринальным прозрением,

"переменой всей прежней точки зрения на социализм".

Но это же методическое отрицание суверенности личного опыта характерно

для периода господства технократической идеологии на Западе. От

"научной организации труда" Тейлора До "неорационализма"

организационно-управленческих доктрин 60-х годов, технократическая

теория решала "великую задачу века"; как достичь полноты

управленческих предписаний - т^к, чтобы непосредственный

производственный процесс, осуществляемый работниками, протекал

преимущественно, если

229

не полностью, как алгоритмированная деятельность, исключающая

"импровизации" исполнителей.

Неорационализм пошел и дальше, задумав перенести господство

научно-предписательной инженерии на сферу внепроизводственных

отношений: "если первая половина XX в. была эрой инженеров в области

техники, то вторая его половина может стать эрой инженеров в области

социальных отношений"14.

Основной парадокс рационалистической гордыни связан не столько с

неприменимостью на практике ее мироустроительных амбиций, сколько с

возможностями их разрушительного применения. При этом разрушения

производятся во внеинституциональной, неформальной инфраструктуре

цивилизации, касающейся таких долго накапливаемых, но не скоро

воспроизводимых социокультурных форм, как трудолюбие, усердие,

бережливость, ответственность. Соблазн всеохватывающих доктрин в том,

что они, прямо или косвенно, дискредитируют личный опыт и усердие - в

качестве "исчезающе-малых величин", якобы уже неспособных ощутимо

влиять на эффек- тивность производства и "научно организованную"

жизнедея- тельностъ вообще. Всеохватывающие доктрины создают такой

"ноосферно-космический" масштаб видения, который мешает замечать

обязательные частности и заложенный в них потен- Д циал. И вот, когда

обнажается это банкротство крупномасштабности, эта тщета "Больших

Чисел" и "Всеохватывающих решений", в культуре намечается поворот к

новому стилю, делающему культ из частного и малого ("малое -

прекрасно"). Одновременно это воспринимается как возвращение человеку

соразмерного ему мира или возвращение Человека в Мир!

Эта цикличность уходов от малого мира в большой, от здравомыслия к

доктрине, от местных индивидов "ко всемирно-историческим", от

этноцентризма к космополитизму и обратно воспроизводилась в

европейской культуре уже не раз, образуя своего рода "Большие волны",

наподобие кондратьевских. Мне хотелось бы дать теперь

культурфилософское и историософское описание "понижительной фазы"

кондратьевского "Большого цикла". Кондратьев пишет: "Депрессивное

состояние хозяйственной жизни толкает к исканию путей удешевления

производства, к исканию новых технических изо* бретений,

способствующих этому удешевлению"15. Думаетсй, что императив

удешевления производства, столь мощно деист

14 Цит. по: Новиков Н.В. Мираж "организованного общества". М., 1974,

с. 114.

15 Кондратьев Н.Д. Проблемы экономической динамики. М., 1989, с. 220.

230

вующий в понижительной фазе "Большого цикла", что пронизывает, по

свидетельству Кондратьева, всю ее деятельность, не может ограничиться

только техническими сторонами дела. Мотив сбережения приобретает в

этой фазе общекультурное значение, охватывая нравы, политику,

социальную сферу, быт и т.п.

Сегодня мы это видим на своем опыте. Расточительство прежней системы

хозяйства, в основе которого лежала презумпция "решающих преимуществ"

Большого цикла (что и дало вездесущую гигантоманию), ныне дает повод

для оппозиции ей не только в узкой сфере экономической политики, но в

форме альтернативного ей стиля общественной жизни в целом. Однако наш

сегодняшний опыт. при всей его общественно-политической резкости,

полемичности по отношению к недавнему прошлому, не является еще

по-настоящему осознанным и теоретически осмысленным, не сублимирован

как факт культуры, не стал стилем. Иное дело, - западный опыт.

Неоконсерватизм и является в известном отношении опытом

общекультурного выражения сберегающей экономики (т.е. понижительной

фазы Большого цикла).

В этой связи хотелось бы сказать о "тайне" неоконсерватизма,

малодоступной нам в силу известной "некоммуникабельности"

господствующей у нас ментальности и столь чуждого ей опыта.

Неоконсерватизм, описанный у нас в основном как политический сдвиг

вправо, как "реванш реакции", как наступление на социальные права

трудящихся, является, в общекультурном смысле, реваншем старой

бюргерской (протестантской по происхождению) аскезы над

леворадикальным или социал-реформистским экономическим

расточительством. Если соотнести этот процесс с теорией классов как

основных социокультурных типов, сообщающих свой облик историческим

эпохам, то речь идет о попытке вернуть доминирующее положение

специфическому для третьего сословия способу существования,

основанному на аскезе личного накопления.

Как известно, в центре неоконсервативной экономической политики

("рейганомики", "тэтчеризма" и т.п.) находятся "монетаризм" и

"экономика предложения". Обе эти доктрины направлены против

перераспределительной экономики "великих обществ" XX века. Во-первых,

речь идет о прекращении "налоговой экспансии". С одной стороны,

высокие налоги, как метод финансирования все более обширных социальных

программ, насаждают своего рода "контркультуру пособий", подрывающую

традиционную трудовую культуру. В этой связи Рейган, Тэтчер и их

последователи в других странах осуществляли свой пересмотр политики

социального страхования, ру-

231

ководствуясь презумпцией "добровольной безработицы". Несмотря на

ожесточенную критику слева, эта презумпция оказалась "работающей":

проведенное Рейганом в первые три года своего президентства сокращение

на четверть пособий по безработице сопровождалось примерно таким же

сокращением безработицы. Урезание пособий, таким образом, сузило

социальную базу контркультуры за счет пограничных и колеблющихся

элементов, еще не ушедших окончательно в Зазеркалье вечного

иждивенчества. (Пособия группам, действительно не имеющим выхода -

престарелым, инвалидам, матерям-одиночкам не были затронуты

сокращениями.) С другой стороны, высокие налоги, как утверждала

"теория предложения", демобилизуют и труд, и капитал. Ибо чем больше

трудится гражданин, тем большую долю заработанного он вынужден

отдавать правительству; в таких условиях этика усердия обесценивается,

превращаясь в бессмыслицу.

В свою очередь, возрастающие налоги на капитал делают невыгодными

дальнейшие инвестиции; бизнес либо свертывается, либо уходит в теневую

экономику, спрятанную от налогов. Поощряя слабых и наказывая сильных,

государство "консервирует убыточность на одном полюсе и подрывает

одновременно потенции роста на другом"16.

Во-вторых, речь идет о политике "дорогих денег". Высокая норма

процента для "неоконсерватора" - то же, что "бритва Оккама", который в

борьбе со схоластикой сформулировал свой знаменитый афоризм: "Сущности

не должны быть умножаемы сверх необходимости". К предприятиям это

относится тоже. Дорогой кредит означает, что финансовой базой

предпринимательства становятся накопления, а не займы. Дешевые займы

поощряют легковесно-авантюристический бизнес, "загрязняя" традиционную

предпринимательскую среду чуждой ей безответственностью и

дилетантизмом.

Высокий ссудный процент действует в соответствии с логикой

"понижительной фазы" Кондратьева. Вынуждая к самоликвидации наименее

рентабельные предприятия и поощряя поиски более совершенных

сберегающих технологий, он способствует снижению среднеотраслевых

издержек производства. Дорогие деньги препятствуют расточительству как

труда, так и капитала.

В странах протестантской традиции неоконсервативная идеология

приобрела статус популизма. С одной стороны, это объясняется, как

отмечалось выше, широко используемой доктриной "народного

капитализма". И Тэтчер, в свое время и

16 Пияшева Л.И., Пинскер B.C. Указ. соч., с. 58.

232

Ж Ширак, на выборах в мае 1988 г. обещали, что денационализированная

государственная собственность будет широко распродаваться в форме

мелких акций. Но "народный капитализм", при том, что эта доктрина

действительно влияла на характер реприватизации, все же не является

главным подспорьем неоконсервативного популизма. Более важную роль

здесь сыграло специфическое морализаторство неоконсервативной

социально-экономической теории, обосновывающей этическую подоплеку

богатства.

Известный британский политолог В, Богданор справедливо заметил, что

тэтчеризм является "в такой же степени моральной и культурной

доктриной, как и экономической. По мнению Тэтчер, мы должны стать

добродетельными, прежде чем станем богатыми"17.

Самое важное здесь для нас состоит в том, чтобы понять, почему

морализаторский пафос неоконсерватизма позволил ему завоевать

несомненную популярность избирателей и, главное, каким образом именно

мораль стала ставкой "молчаливого большинства", отстаивающего

традиционный для Запада суверенитет индивидуалистического сознания и

опыта от доктринерских притязаний нового класса, вооружившегося

"великими учениями". И здесь мы сталкиваемся, на мой взгляд, с

любопытным эпистемологическим феноменом, противоречащим презумпциям

Маркса и Фрейда, Оказывается, характер того или иного

социально-политического течения лучше объясняет та теория, на которую

она самоссылается. В данном случае речь идет о теории М. Вебера.

Чтение М. Вебера вполне убедило меня в том, что раннепротестантский

опыт освобождения от власти папства однотипен опыту современного

освобождения гражданского сознания из-под власти политического папства

- "великих учений" о коллективном обретении земного рая. В этом смысле

"неоконсервативная волна" есть своего рода новоевропейская Реформация.

Главный вывод "второй Реформации" тот же, что и первой: нравственность

и личная ответственность несовместимы с теориями гарантированного

(подкрепленного непреложными "закономерностями") коллективного

спасения. Судя по нынешней популярности неоконсерватизма на Западе,

этот несентиментальный вывод принят значительной частью народа как

кредо гражданской веры. Нам предстоит, следуя М. ВебеРУ, выделить

узловые моменты протестантского опыта как по-

17 Bogdanor V. The meaning of mrs Thatcher's victory //Encounter. L,

1983, ^l. 61, N 2, p. 18.

233

следовательно альтернативного духу доктринального покровительства и

коллективной опеки, насаждаемому "Великими учениями".

1. Принципиальное незнание воли Бога - кого именно и зачем он

предопределил к спасению, а кого - к вечному проклятию. Учитывая

значение этого вопроса для исступленно верующих людей того далекого

времени, можно почти ужаснуться тем мучениям неопределенности, на

какие они себя обрекли, отвергнув гарантированное индульгенциями и

причастиями спасение папизма. И тем не менее, они преодолели этот

величайший соблазн слабого человеческого духа, постоянно стремящегося

приоткрыть завесу, узнать свою судьбу, смягчить ее непреклонность.

В частности, Кальвин "полностью отвергает предположение, согласно

которому людей можно определить, избраны они или осуждены на вечные

муки - такого рода попытки представляются ему дерзостным желанием

проникнуть в тайный промысел Божий'48, Об этом же не менее сурово

говорит М. Лютер, ссылаясь на Деяния святых апостолов: "Не ваше дело

знать времена и сроки"19.

Достаточно сравнить это предельное мужество уважающих тайну судьбы

людей с плебейским подглядыванием или выпрашиванием "исторических

гарантий", чему так охотно и небескорыстно потакает новый папизм,

продающий на рынке политических идей свои теории - индульгенции

вечного спасения.

2. Принципиальное одиночество совести, которую не на кого переложить.

"В решающей для человека эпохи Реформации жизненной проблеме - вечном

блаженстве - он был обречен одиноко брести своим путем навстречу от

века предначертанной ему судьбе. Никто не может ему помочь. Ни

проповедник,, ни таинства., ни церковь."20

В этом, как замечает Вебер, находит свое завершение тот великий

историко-религиозный процесс расколдовывания мира, который уничтожил

все магические средства спасения, объявив их неверием и кощунством.

Однако, как показывает опыт XX в., процесс расколдовывания мира все

еще далек от завершения. И вчера, и сегодня значительная часть

населения ищет шаманов, с тем, чтобы передоверить им невыносимо

трудные для нее вопросы духовного самоопределения человека. Следует

прямо сказать, что в этом отношении раннепроте-

18 Вебер М. Избр. произведения. М., 1990, с. 147.

19 Лютер М. О рабстве воли // Роттердамский Э. Филос. произведения.

М., 1987, с. 298.

20 Вебер М. Указ соч., с. 142-143.

234

стантский опыт причастен историческому генезису личности как

уникального цивилизационного феномена, не встречающегося в такой форме

в других цивилизациях. Личность только потому и личность, что в

важнейших духовных вопросах внемлет голосу внутренней совести и никому

больше. Со статусом личности совершенно несовместима готовность

"неуклонно следовать" тем или иным наместникам Бога на земле, будь то

церковь или партия, царь-батюшка или "великий вождь и учитель".

Личность никого не может назвать "Умом, Честью и Совестью нашей

эпохи", ибо эти способности в принципе не являются отчуждаемыми от ее

внутреннего мира, от неустанного и драматичного поиска смысла бытия.

Здесь возникает один важный в контексте заявленной темы, но и нелегкий

вопрос. Можно ли посчитать Мещанина (мелкого буржуа) той

трагико-героической фигурой, которая с большей решимостью и успешнее,

нежели другие, в том числе и значительно более образованные, отвергла

могучие искушения готового знания и готовой совести. Приходится

сознаться, что мы здесь бросаем вызов господствующей традиции, которая

ищет героев совсем не там и для которой мелкий буржуа как раз является

предельным выражением всего негероического, мелочно-приземленного и

даже "навсегда отвергнутого" историей.

Правда, если иметь в виду отечественную историю, то откровения нашей

сегодняшней гласности открыли глаза многим на действительную трагедию

искореняемого и даже физически истребленного у нас третьего сословия.

Но здесь речь идет о трагедии, которую претерпели, а не о той, которую

сознательно выбирает как участь и судьбу действительный исторический

герой. А уж если говорить о Западе, то там как будто и вовсе неуместно

говорить о геройстве сытых и благополучных людей? Мне думается, само

понятие благополучия не является таким простым, чтобы судить о нем на

основании "чувственно верифицируемых" данных, касающихся дохода и

потребления. Во всяком случае, в нашу эпоху оно обрело некоторые

признаки антиномичности. Во-первых, я имею в виду феномен, о котором

сказал Д. Белл в статье "Культурные противоречия капитализма" - о

разобщении культуры и социальной структуры, приведшем к тому, что

буржуазная экономика стала утрачивать "духовную легитимность" -

нравственное и культурное оправдание в глазах большинства. Это не

такой пустяк, как кажется: чувствовать себя хотя и обеспеченным, но

нравственно отвергаемым изгоем, против которого направлено острие

"великих коллективных мифов" века. Но и это не все. "Великие учения"

XX века чаще всего не

235

просто нравственно дискредитируют предпринимательский опыт, но и,

отдавая себе отчет в общественной значимости экономической сферы,

пытаются доказать его обреченность именно в ней, ссылаясь на

"неумолимые законы" и "решающие преимущества" концентрации,

централизации, национализации, научного обеспечения и государственного

кураторства.

Особый парадокс эпохи состоит в поразительном сходстве идеологического

климата на Востоке и на Западе как раз в том, что касается

индивидуального предпринимательства. Сейчас мы уже знаем, каково

приходится нашему арендатору, задумавшему крестьянствовать на свой

страх и риск. Как трудно преодолеть сопротивление, которое оказывает

ему окружающая социальная среда - ив лице властных инстанций, и в лице

односельчан, не склонных прощать той самостоятельности, которую они не

рискуют позволить себе. Так вот, те, кто знает климат "великого

общества" 60-70-х годов на Западе, отдает себе отчет в том, что для

затеявшего предпринимательскую одиссею одиночки различие ситуации по

обе стороны границы, отделявшей "два мира, два образа жизни", носило в

культурном смысле скорее количественный, чем коренной качественный

характер. Но дело не только в климате общего недоверия.

Предприниматель-одиночка, - а именно он представляет сегодня то

одиночество протестантского духа, о котором говорилось выше, вступает

в сферу наименьших социальных гарантий. Здесь нет коллективных

договоров, гарантированной оплаты труда, коллективной солидарности и

других атрибутов, избавляющих от одиночества ответственности. Добавьте

к этому неодобрение высочайших духовных авторитетов - кейнсианской

экономической теории, марксистской доктрины, технократической науки

управления, общественного мнения, формируемого этими теориями (ведь за

некоторыми из них стояли партии с их гигантским пропагандистским

аппаратом).

Духовный изгой, исторический горизонт которого закрыла гигантская тень

великих идеологий, мелкий предприниматель мог держаться только на

упрямстве старой протестантской веры, приучившей жить и действовать

без опоры на любые авторитеты и даже вопреки им. Дело даже не в том,

что его прямо называли "врагом прогресса" - это делали не все адепты

великих доктрин. Пожалуй, опаснее была концептуально оформленная

жалость к исторически обреченному. Разумеется, на Западе он

продолжал существовать, но политика ликвидации, практиковавшаяся на

Востоке, в странах "победившего социализма", находила поддержку в

общем интеллектуальном климате эпохи, иными словами, повсюду

существовала как тенденция.

236

3. Принципиальная посюсторонность и связанная с ней этика мирской

профессиональной ответственности. Молчание Бога, воля которого не

может быть явлена в каких бы то ни было доктринальных откровениях,

заставляла протестанта искать подтверждение своей избранности

исключительно в успехе своих практических начинаний. Аскеза при этом

не устранялась - она переносилась на мирскую жизнь и тем самым из

периодической, как у католика, становилась перманентной. Вера

протестанта запрещала монашеское избранничество с его особой

"партийной" моралью. Свидетельство нравственно-религиозной избранности

не выдается как партбилет - она всегда ощущается как проблема, которую

верующий решает постоянно и каждый раз заново, в первую очередь

посредством самоотреченного служения своему профессиональному

призванию. Отсюда то значение, которое для протестанта получает

понятие "Beruf" - "профессии как призвания". В понятии "Beruf" находит

свое выражение '"тот центральный догмат всех протестантских

исповеданий., который единственным средством стать угодным Богу

считает не пренебрежение мирской нравственностью с высот монашеской

аскезы, а исключительно выполнение мирских обязанностей так, как они

определяются для каждого человека его местом в жизни."21

Монашество, как своего рода "коллективное" избранничество,

утверждаемое априори, самим фактом принадлежности к ордену осуждалось

как синергицм. Синергицм - сложное понятие, означающее суетливое

"соучастие" избранного к спасению. Мне представляется, что

протестантский смысл его достоин того, чтобы быть эксплицированным в

наших современных терминах, явленным как наша проблема. Когда мы

говорили о том, что победа нового общественного строя предопределена

объективными законами истории, или об избранности рабочего класса как

гегемона, в подтексте непрерывно присутствовала идея соучастия

"избранных", которым история заговорщически подмигивает за спиной

других, обреченных на гибель. Протестантской философии истории ближе

образ Фемиды с завязанными глазами, которая никому не подмигивает, не

выделяет "социально близких", не дает подсудимым соучаствовать в ее

решениях.

С понятием "Beruf" связано и протестантское уважение к Достоинству

труда, который нельзя "освободить", ибо вне аскезы он не существует

как призвание. Сегодня нам приходитс> признать провал всей эпопеи,

связанной с воспитанием "коммунистического отношения к труду". Похоже,

что опыт

' Вебер М. Указ соч., с. 97.

237

реального социализма во всех странах, где он имел место, разлагающе

действует на этику труда. В связи с этим мне представляется назревшим

пересмотр не. только "всей нашей точки зрения на социализм", но и

воззрений социалистической теории на труд,

В учениях об освобождении

труда присутствует одна роковая двусмысленность, связанная со

смешением гедонистического и продуктивного моментов человеческого

бытия. Коммунистический труд будет приносить радость, он станет для

каждого первой жизненной необходимостью. Следует задуматься, какой

реальный мотив, какая система ожиданий здесь заложена. Мне кажется"

несомненным, что в теорию освобождения труда составным компонентом

вошли плебейская романтизация господской праздности, плебейское

отношение к профессиональной ответственности как "их" заботе ("пусть у

них голова болит"). Даже марксистское понятие непосредственно

всеобщего труда - концептуально глубокое, не предназначаемое для

расхожей пропаганды, содержит небезопасное искушение - смотреть на

любой особый труд с какой-то "более высокой" точки зрения, исторически

отстраненно. При этом провоцируется некая релятивизация специальных,

вытекающих из особенностей отрасли деятельности, норм профессиональной

этики, что обосновывается ссылками на объективную тенденцию к

устранению исторической обособленности профессий. на всестороннюю

мобильность рабочей силы. А в пределе эта тенденция якобы ведет к

полному уничтожению разделения труда вообще. ".В коммунистическом

обществе, где никто не ограничен исключительным кругом деятельности, а

каждый может совершенствоваться в любой отрасли, общество регулирует

все производство и именно поэтому создает для меня возможность делать

сегодня одно, а завтра другое, утром охотиться, а после полудня ловить

рыбу, вечером заниматься скотоводством, после ужина предаваться

критике".22 Теперь у нас многие миллионы людей сегодня делают одно,

завтра другое, ничего не делая всерьез. И даже пресловутое

государственное "кухарство", так дорого нам стоившее, прямо связано с

этой системой ожиданий. Роковая двусмысленность теории, с одной

стороны, утверждающей, что творческий труд "дьявольски серьезная вещь,

интенсивнейшее напряжение", с другой - обещающей устранить всякую

действительную профессиональную специализацию, сделав все виды труда

актуально доступными каждому; с одной стороны, провозгласившей, что

"труд может стать тем, чем он должен

22 Маркс ^Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 3, с.32.

238

суть - наслаждением", с другой стороны, признающей, что царство

свободы лежит "по ту сторону" производства23. В марксистскую философию

истории проник плебейский утопический гедонизм - мечта о будущей

праздности подневольных людей, не знающих труда как ответственного

хозяйствования. И самое главное состоит в той "иронии историзма",

которая способна дезориентировать, порождая трагические недоразумения,

основанные на подменах потенциально возможного актуально возможным,

возможного для некоторых (видов труда, деятельности) возможным якобы

для всех, возможного периодически или временно - возможным постоянно.

Протестантская этика мирской аскезы, пронизывающей повседневную жизнь,

основана на принципиальном отказе от историзма, на признании

неотменяемости норм, бремя которых несет человек на Земле. Пуританин

категорически отверг бы лукавство той теории, которая обещает

перехитрить всю историю человечества, до сих пор явно не

попустительствующую, не подтверждающую наши претензии на

гарантированное счастье. И с тем же основанием он отвергал всякие

искушения коллективистской "всеобщности", релятивирующей структуры

бытия, устраняющей представление о трагической обособленности личности

как таковой, об индивидуальности наших судеб и персональной

ответственности в принятии экзистенциально значимых решений.

Для него неприемлема та педагогика "безграничных возможностей",

которая гарантирует прогрессивно-возвышательную мобильность людей во

времени и в пространстве, утверждая, что уже сегодня в "нашем

обществе" каждому откроется дорога в академики, президенты или

космонавты, а завтра, вслед за построением "материально-технической

базы", все общество в целом удостоится рая на земле,

Протестантская этика противопоставляет этой уповающей на будущее

фатально-оптимистической всеобщности обособленность и индивидуальность

вечного "теперь". Здесь разделение труда вписывается в онтологическую

структуру, а пребывание каждого человека на своем месте превращается в

религиозный долг, М, Вебер цитирует одного из самых известных

пуританских проповедников, Ричарда Бакстера: "Вне определенной

профессии всякая дополнительная деятельность не что иное, как

случайная работа, выполняя ее, человек больше лентяйничает, чем

трудится." В жизни человека "без опреде-

23 Там же, т. 46, ч. I, с. 528.

239

ленной профессии" отсутствует тот систематическо-методический

характер, который является. непременным требованием мирского

аскетизма"24.

4. Таким образом, с принципиальной посюсторонностью связано и

требование принципиальной методичности. "Гарантией. служит не

какое-либо магически-сакраментальное средство, не отпущение грехов

после исповеди, не отдельные благочестивые поступки. Возникал

импульс к методическому контролированию своего поведения. и тем

самым к его аскетическому преобразованию"25. Здесь, таким образом,

категорически запрещается та эсхатологическая, прерывность в тече> нии

времени, которая позволяет чередовать периоды предельного напряжения

сакраментально освященной героики с периодами предельного

расслабления, пассивности и безответственности. Нельзя не признать,

что именно такой была господствующая у нас "революционная"

ментальность, основанная на подмене обыденного чрезвычайным. Вся

наша организация ОУ щественной жизни таила в себе эсхатологический

подтекст - 1 ощущение пребывания в "конце истории", накануне "роковых

событий", призванных дать окончательную развязку всех об1 Д

щественных проблем. "10 лет героического труда и 10 000 лет

безоблачного счастья" - это лозунг "большого скачка". так

характерный для обществ, строивших социализм, выдает мистику

эсхатологических ожиданий, разрушительных для всякого нормального

уклада жизни, повседневного усердия и от? ветственности в "малых

делах". Революционно-эсхатологическая настроенность нашего

общественного сознания вела к кардинальной недооценке повседневной

жизни, которая считалась по сути недостойной высокого

профессионализма. Профессиональная одержимость у нас чаще встречалась

в тех ви-. дах деятельности, которые связаны с этикой служения "высшим

целям" и "коллективному спасению", И здесь для нас опять-таки в высшей

степени поучительна та полемика, кото.^ рую вел протестантизм с

идеологией папизма как противопоставленной повседневному миру аскезы,

являющейся профессиональным делом церковно-монасты рекой элиты, а для

масс - всего лишь ритуальным митингованием, приуроченным к священным

датам.

Пуритане не только отвергли практически, но и развенчали теоретически

фальшивое избранничество и превосходство папистской "идейности"

над профессиональной добросовестно- стью и компетентностью. Ведь для

господствующего богосло- вия <высшей формой монашеской

"производительности" было

24 Вебер М. Указ. соч., с. 189.

25 Там же, с. 183.

240

умножение "thesaurus ecclesiae" (сокровищницы церкви) молитвой и

пением в хоре>. Как здесь не вспомнить, что и у нас в совсем недавнем

прошлом высшей формой производительности, умножавшей сокровищницу

пролетарского государства, была вездесущая "политработа"

пропагандистов - носителей коммунистической сознательности. Дихотомия

болтливой "идейности", монополизировавшей духовную сторону жизни, и

бездуховной повседневности привела к опасному обессмыслению массовой

практики, лишенной внутренне присущих норм. Поэтому будто специально к

нам сегодня обращено протестантское толкование духовности,

гарантированной не письменным свидетельством, не ритуальными

присяганиями "великим текстам" и "историческим решениям", а

исключительно внутренними свидетельствами личной совести и разумения

каждого на своем месте. Заслуга протестантизма - в преодолении

дихотомии ритуального экстаза и будничной безалаберности, духовных

"прорывов" и бездуховной повседневности.

Речь идет - и тогда, у "них", и сегодня, у "нас", о нешуточных вещах -

о борьбе с монополией на духовную власть целого класса

профессиональных духовников-наставников, давно оставивших

практическую, хозяйственную деятельность ради высших мироспасательных

целей. Для этого сословия вопрос о том, способен ли рядовой мирянин

самостоятельно вырабатывать "правильное сознание" или ему и впредь

необходима духовно-идеологическая опека, становится вопросом власти,

влияния и благополучия.

Здесь обнаруживается новый аспект той дифференциации "молчаливого

большинства" и "крикливого меньшинства", которой такое внимание

уделяет неоконсерватизм. Пуритане с ненавистью относились к тому

крикливому шаманству, для которого слово заменяет дело и на весах

духовности и идейности неизменно перевешивает молчаливую и кропотливую

добросовестность. Насытив мир неимоверным количеством "идеалий" -

слов, как правило, обозначающих должное, а не действительное,

систематически подменяя одно другим, старое и новое папство сотворило

рядом с нами свой второй мир фантомов, в котором оно чувствует себя

как рыба в воде, но который для миллионов людей закрыл реальность.

Подобно возмущенному потребителю, бойкотирующему продавца

недоброкачественных товаров, протестанты объявили бойкот словам,

противопоставив им подвиг молчания. "Человек должен молчать для того,

чтобы в душе его установилась та глубокая тишина, которая является

необходимым условием для восприятия гласа Божьего,"26

26 Там же, с. 179.

241

5. Неполитический образ жизни как принципиальная позиция. В

протестантизме сформировалась устойчивая традиция неполитического

образа жизни, исторически связанная с запретами носить оружие и

приносить присягу (присягать можно только Богу). Из-за этого для

представителей ряда протестантских сект, прежде всего баптистов, были

закрыты государственные должности. Так в протестантском сознании

укреплялось противопоставление гражданского общества государству.

Особое значение при этом имел и тот факт, что господствующая

католическая церковь активно поддерживалась государством, имея во

многих странах статус официально. предписанной религии. Поэтому

трезвая и контролируемая голосом совести методичность жизненного

поведения баптистов полностью направлялась в русло не связанной с

политикой профессиональной деятельности. Так наметилось противостоя^

ние двух принципов жизнестроения: политического, связанного со

словотворчеством и перераспределительством, и неполитического,

свободного от утопических улований и соблазнов чудодейственной

"переделки мира".

Как известно, леворадикальная традиция придает особое значение мечте,

что породило особый жанр утопическо-оптимистической прогностики

художественно-публицистического толка, очень популярной среди

социалистов. Ленин писал:

"Мечты! Без мечты человек превращается в животное. Мечты двигают

прогресс. Осуществленная мечта-социализм - открывает новые

грандиозные перспективы для самых смелых мечтаний'^7.

Протестантская традиция, напротив, негативно относится к историческому

мечтательству, усматривая в нем лукавое уклонительство от

предписанного всем извечного порядка. Не случайно среди пуритан так

популярен Ветхий Завет, свободный от сентиментального покровительства

"нищим духом". Особым признанием пользовалась у них Книга Иова с ее

величественным прославлением суровой божественной воли, "абсолютной по

своей суверенности и несоизмеримости с человеческими масштабами (что

было столь конгениально кальвинистским воззрениям),"28

Лютер также совершенно определенно высказывается по поводу суетных

намерений человеческого честолюбия повлиять на промысел Божий или, как

сказали бы мы сейчас, на ход истории. "Между словом Божьим и

человеческими устремлениями существует непримиримое разногласие; они

восстают

27 Цит. по: В мире мудрых мыслей. М., 1963, с. 107.

2S Вебер М. Указ.

соч., с. 192.

242

novr на друга так же, как Бог и сатана восстают друг на друга, и один

разрушает дела и низвергает учение другого."29

Все теории переделки мира с позиций ограниченного, но самоуверенного

человеколюбия, не ведающего последствий своих затей, протестантская

традиция отвергает как неуважение к Истории,

В итоге мы можем сказать, что в современном мире обособились и

противостоят друг другу две традиции, которые при более глубоком

анализе могут быть оценены, скорее, как взаимодополнительные,

Человеческая история и культура развиваются циклически. Имеют свое

оправдание и закономерны "прометеевы" фазы, связанные с экспансией

человеческого духа вширь, с завоеванием новых рубежей, преступанием

границ, решительным пересмотром норм. Такова "повышительная" фаза

Большого цикла Кондратьева, когда человек далеко разбрасывает "камни"

вольнодумия, экспансионизма, дерзновенных идей перетряхивания мира.

Это - эпоха, когда сцену занимает "фаустовский человек" - великий

рационализатор Истории. Но эта фаза имеет свои пределы, связанные с

противоречием между безграничностью замыслов и ограниченностью

имеющихся промышленных и политических технологий, которые при

неумеренном употреблении грозят опустошением и в окружающем мире. и в

человеческой душе.

Вот тогда наступает время собирать камни. Тогда и осуществляется

реабилитация альтернативного воинствующего интеллектуализму опыта

Мещанина - мастера малых дел, осваивавшего пространство

повседневности. Здесь, в повседневности, скорости небольшие (в

зарубежной социологии существует обширная литература, посвященная

этому феномену - замедленной ритмике повседневности, не знающей

больших скачков). Исторический, социальный и технологический "застой"

повседневности, где фигурируют "вечные темы", вечные роли и заботы

быта, вызывает немало нареканий, в особенности со стороны тех, кто

больше всего от него страдает, в первую очередь женщин. Феминизм

сейчас активно выступает в роли "революционера повседневности". И все

же в культуре последних лет начинает доминировать реставрированная

патриархальность - в духе стиля "ретро". Неоконсерватизм по своему

стилю и является, на мой взгляд, культурой реставрированной

патриархальности, о чем мне уже приходилось писать. В свете

вышеизложенного это становится понятным. В повышителы-юй фазе Большого

цикла довлеет мотив всеобщего эмансипаторства, своего рода "принцип

воображе-

29

Лютер М. Там же, с. 322.

243

ния", если воспользоваться лексикой неофрейдизма (популярной идеологии

эмансипаторства на Западе). В понижительной фазе, характеризующейся

реваншем сурового "принципа реальности", усиливается нетерпимость к

непродуманным экспериментам, к поспешной ревизии доставшихся от

прошлого норм. Словом, заново торжествует мораль самоограничения и

аскезы. Важно только, чтобы она не опускалась до кокетства с

авторитарностью восточного или латино-американского

общественно-политического опыта, симптомы чего у нас УЖ(В налицо.

Разработки неоконсервативной историософии и в этой отношении для нас

поучительны. Пропагандируемая неоконсерватизмом аскеза не имеет ничего

общего с авторитарными посягательствами власти на суверенитет

гражданского общества,

Это общество заново осваивает аскезу самодеятельности, решительно

отвергая услуги "акробатов благотворительности" и соответствующие

идеологемы "сентиментального тоталитаризма", готового и впредь

неустанно "опекать" и "заботиться".