Глава 3

ИНФОРМАЦИОННО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ ТЕХНОЛОГИИ В УСЛОВИЯХ "ОТКРЫТОГО ОБЩЕСТВА"

Нам предстоит вскрыть истоки общественно-политической драмы стран,

вступивших в активные межкультурные контакты в условиях

неэквивалентного обмена информацией. В этих странах особенно велик

разрыв между темпами общего информационного накопления (куда вносят

свой вклад более развитые общества, поставляющие множество информации

на экспорт) и возможностями социально-прикладного, технологического

использования накопленной информации. Не находя себе целенаправленного

прикладного применения, эта информация становится ферментом,

подтачивающим все общественные институты, а также нравы, традиции,

нормы, идеалы.

Напрашивается аналогия с инфляцией, которая также подрывает все

институты, делает бессмысленными долгосрочные инвестиции и накопления,

заставляет жить одним днем. Но дело здесь не в простой аналогии, а в

глубокой внутренней связи. Классическая либеральная теория

экономического равновесия исходила из того, что основные общественные

классы в экономической области ведут "чистый образ жизни", свободный

от примесей "классово чуждого" поведения и дохода. Так, она

предполагала, что рабочие живут исключительно на заработную плату,

которая в свою очередь тратится исключительно на потребление.

Предпринимательский класс живет исключительно на прибыль, которая

практически вся тратится на инвестиции. Суммарная стоимость средств

потребления, таким образом, в целом равна заработной плате; суммарный

объем инвестиций - объему прибыли.

Однако классическая политическая экономия игнорировала роль политики,

которая активно вмешивается в экономический обмен. Наблюдение за

процессами модернизации в различных странах - от большевистской России

до голлистской Франции (1958-1969 гг.) - заставило внести поправки в

теорию экономического либерализма. Классовые отношения в свете теории

модернизации (или теории роста) выступили как механизм мобилизации

ресурсов. Отношения высших и низших классов стали выглядеть как

отношения инвесторов и потребителей. Правящий класс выступает в роли

инвестора, старающегося изъять из массового потребления как можно

больше ресурсов для того, чтобы использовать их в целях накопления.

Нацию он рассматривает всего лишь как резервуар ресурсов, которые

необходимо сконцентрировать в одних руках и направить на расширение и

обновление производства, в ши-

371

роком смысле слова (включая и интеллектуальные ресурсы). Низшие

классы, защищая свое право на маленькое человеческое счастье перед

демоном прогресса, пытаются уклониться от этой тотальной мобилизации,

замкнуться в локальных мирах, сохранить часть своих ресурсов для

личного потребления. Борьба классов, таким образом, есть средство

перехода от спонтанности потребления к принудительности накопления, от

общества статичного, проедающего свои ресурсы, к обществу

"историческому", использующему их для рывка от настоящего к "светлому

будущему",

В рамках теории модернизации совершенно неважно, какого происхождения

правящий слой: он может состоять из выходцев из дворянства, из

буржуазии или из "пролетарских революционеров", как это имело место в

СССР; главное состоит в оценке его способности мобилизовать

общественные ресурсы для накопления и индустриального рывка.

Накопление рассматривается как функция власти: чем сильнее власть

верхов над низами, тем большую долю национальных ресурсов можно изъять

из потребления и направить на промышленную реконструкцию и рост,

Ален Турен, описавший модернизацию во Франции, применил эту теорию для

объяснения процесса социальных новаций в целом. Новация как

альтернатива традиции выступает как дело государства, навязывающего

"запланированные потрясения" пассивному гражданскому обществу. В связи

с этим Турен подчеркивает значение различия между традиционным

"воспроизводством" общества и его производством, т.е. запланированным

ростом. Воспроизводство целиком обеспечивается механизмами

гражданского общества. С этим и связана классическая либеральная

концепция laissez falre. Напротив, производство общества закономерно

сопровождается апелляцией к власти, ограничениями потребления и других

спонтанных процессов, в которые обычно погружены "обыватели".

Для <нормального функционирования, - говорит Турен, - власть не нужна:

она необходима для выведения из нормального состояния в

мобилизованное. Власть - это узурпация естественноисторических ролей и

статусов в пользу осуществления того или иного "проекта". В той мере,

в какой уместно говорить о прогрессе, необходимо отбросить

представления Сен-Симона, Конта и Энгельса о том, что в будущем

обществе управление людьми сменится "администрированием вещами", о

замене искусственных и принудительных отношений естественными.

Прогресс есть разгул искусственности, а следовательно, и социального

администрирования. "Бесконечное усиление его (общества. - АЯ.)

способности видоизменять

372

себя с необходимостью влечет за собой усиление власти и ее аппарата,

повсеместно порождая новые формы социального протеста">1.

Итак, прогресс, понимаемый не в качестве спонтанно действующей

эволюции, а в качестве социальной модернизации. означает:

- вытеснение естественно складывающихся тенденций искусственно

спровоцированными;

- вытеснение автономно формирующихся типов поведения манипулируемыми и

контролируемыми извне;

- подмену местной - профессиональной, территориальной, культурной

автономии программированным управлением из разного рода "центров".

Отсюда - специфическая идеология сопротивления, питающая утопию

"антипрогресса", "История и география, принадлежность к традиции и к

территории .становится способом мышления и мироощущения тех, кто

сопротивляется трансформациям. Регионализм и автономизм выступают

как лозунги антитехнократического сопротивления"2.

Из всего этого мы видим, что процесс социальной модернизации имеет

свои закономерности, воспроизводимые в разных странах, в том числе

считающихся довольно развитыми. Голлистская Франция и сталинская

Россия имеют много общего, если отбросить в сторону патологию

большевистского геноцида.

Парадокс нашего времени состоит в том, что, с одной стороны, наша

страна нуждается в последовательной и всесторонней модернизации, а с

другой - в ее массовом сознании оказались надолго скомпрометированными

некоторые из основных принципов и механизмов социальной модернизации,

а реакцией на крайности коммунистического централизма и дирижизма стал

либеральный миф самоорганизующейся экономики, Если посмотреть на

послевоенную модернизацию стран Тихоокеанского региона, мы там видим

сочетание сильной централизованной власти с модернизаторскими

устремлениями всего общества. Необычайно высокая, по сравнению с

западными странами, доля накопления в Японии связана со слабыми

профсоюзами, защищающими права потребителей, и сильными позициями

авторитарных инвесторов.

"Решающая проблема модернизации касается того, в какой мере могут

сокращаться доля заработной платы в национальном доходе и

покупательная способность масс, не провоцируя в то же время волну

политического возмущения, способную

' Towain A. Pour la sociologle. 1974. P. 129. 2 Tourain A. La soclete

post-lndustrlelle. 1969. P. 78-79.

373

поставить под угрозу планы руководителей"3. Но здесь и вступают в дело

факторы, относящиеся к соотношению общего информационного накопления с

экономическим. В странах, сохранивших традиционную аскезу в условиях

длительной изоляции от социокультурных провокаций со стороны более

зажиточных и либеральных обществ, значительно легче проводить политику

модернизации. Здесь накопление специальной - технологизируемой

информации совершается быстрее, чем накопление общей, больше

действующей на психологию и нравы, на притязания, чем на практические

производственные возможности. Напротив, в тех странах, где общее

информационное накопление пронизывает все поры общества, тогда как

накопление специальной (прескриптивной) информации отстает, общество

быстрее становится либеральным, чем богатым. В результате механизмы

социальной мобилизации не срабатывают. Не срабатывают и факторы

адаптации к негативным изменениям экономической конъюнктуры.

Например, нефтяное эмбарго 1973 г. существенно повлияло на

себестоимость продукции и условия производства, но европейские

общества, привыкшие к определенным социальным благам и удобствам, не

захотели тотчас же приспосабливаться к ним, временно затянув пояса. В

результате рентабельность предприятий существенно снизилась, а

инфляция возросла. Еще сильнее воздействие закона социальной имитации

в современном массовом обществе. Скажем, в наиболее развитых отраслях

экономики существенно возросла заработная плата, что является

экономически вполне оправданным. Однако интенсивный социокультурный

обмен приводит к тому, что уровень жизни, достигнутый в некоторых

отраслях, вскоре становится всеобщим эталоном. Профсоюзы других

отраслей дружными усилиями добиваются аналогичного роста заработной

платы, который, однако, уже не является экономически оправданным, а

представляет жизнь в долг. Экономика отвечает на это инфляцией, что

ведет к потере реальных социально-экономических преимуществ передовых

отраслей. В целом наблюдается такая зависимость: чем менее

рентабельными оказываются та или иная отрасль экономики, предприятие,

регион, тем более мощное политическое давление они оказывают в целях

искусственного подтягивания своего уровня жизни к передовым в

экономическом отношении группам и тем больший инфляционный эффект это

вызывает. Мы здесь наблюдаем действие того же самого процесса:

социокультурный обмен дескриптивной информацией между раз-

3 Lecaillon 1. La societe de conflits. P., 1979. P. 16.

374

Социокультурная информация

Научно-техническая

Прикладная (технологическая)

Схема Б

Социокультурная информация

Научно-техническая

Прикладная (технологическая)

витыми и менее развитыми отраслями и регионами заметно опережает обмен

той специализированной прескриптивиой информацией, которая могла бы

послужить реальной технологической реконструкции отстающих структур.

Мы, таким образом, можем сопоставить две противоположные схемы

информационного обмена, А и Б,

Первая будет означать более быстрый обмен прескриптивной

(технологической) информацией, чем более общей социокультурной, вторая

- наоборот.

Схема А демонстрирует устойчивость социальной пирамиды

модернизирующегося общества, находящейся на широком основании

прикладного информационного обмена.

Схема Б демонстрирует социальную неустойчивость опрокинутой пирамиды,

когда обмен стандартами жизни и притязаниями превышает заимствования,

относящиеся к приращению реального технологического потенциала, в

широком смысле этого слова.

Надо непременно отметить, что перевернутая пирамида является стихийно

складывающимся продуктом межкультурного информационного обмена: если

оставлять этот процесс неконтролируемым, он непременно породит

асимметрию в пользу ускоренного заимствования общей социокультурной

информации за счет прикладной. Следовательно, задача политической

375

власти в этих условиях состоит в том, чтобы не поддаться стихии

межкультурного обмена, не дать пирамиде перевернуться вверх дном: так

дозировать потоки информационного обмена, чтобы циркуляция прикладной

(прескриптивной) информации, относящейся к реальным технологиям,

превышала наращивание общей социокультурной информации, порождающей

одну только "революцию притязаний".

Словом, альтернативы модернизационной политики можно сформулировать

так: либо общество быстрее "накачивают" привносимой извне информацией,

предназначенной изменить его цели и ценности, либо, напротив, сначала

ускоренно приращивается информация, ориентированная на изменение

технологических средств, а уж вслед за нею идет информация,

преобразующая самое общественные цели.

Законы социальной имитации ведут к тому, что заработная плата в

различных отраслях начинает расти примерно одинаково, хотя динамика и

уровень производительности труда существенно отличаются. Вследствие

этого происходит удорожание издержек производства в отраслях со слабой

динамикой производительности труда и, соответственно, удорожание их

продукции. Но бывают ситуации - именно такая сегодня сложилась у нас,

- когда различные лоббирующие группы, пользуясь слабостью центральной

власти, добиваются повышения заработной платы, намного превосходящего

зарплату передовых отраслей. Таковы, в частности, действия шахтерского

лобби, Мы имеем здесь едва ли не крайнюю степень противоречия между

отсталостью отрасли и непропорционально высокими доходами работников

или, иными словами, между недопотреблением прескриптивной информации,

обеспечивающей технологические сдвиги, и "сверхпотреблением"

социокультурной информации, касающейся роста притязаний. В этом смысле

политика нередко выступает как "шанс отстающих": политическая

организованность может компенсировать профессионально-квалификационное

и технологическое отставание данной социальной группы, начинающей

паразитировать на других группах, недополучающих заработанный

общественный продукт. Таково своеобразие "политического рынка",

который при недостаточном регулировании со стороны центральной власти,

порождает свой групповой монополизм и сопутствующие ему деформации.

Политическое давление групп может способствовать тому, что их доходы

(заработная плата, специальные льготы и т.п.) могут расти значительно

быстрее производительности труда, что влечет за собой цепную реакцию

инфляции. С помощью инфляции деструктивные последствия

376

"незаконного" - вырванного политическим давлением - повышения доходов

перераспределяются на всех; в распоряжении лоббирующей группы остается

временный выигрыш, достигнутый в промежутке между временем

установления ее новых доходов и временем общего повышения цен. Не

контролируемый государством политический рынок способен создать особые

миграции рабочей силы, противоположные тем, которые обычно сопутствуют

научно-техническому прогрессу. Обычно наиболее передовые отрасли

выступают в качестве референтных групп и создают мощные

центростремительные тенденции. Сюда устремляется масса образованной

молодежи, создается острая конкуренция претендентов, в силу чего

данная отрасль деятельности получает возможность отбора лучших (что

соответствует самой логике деятельности передовых отраслей). Но если

архаичные отрасли деятельности организуют мощное политическое давление

и добиваются ускоренного роста доходов за счет передовых отраслей,

последние могут терять претендентов; в результате качество рабочей

силы в авангардных отраслях деятельности может резко ухудшиться и

порою падать до более низкого уровня, чем в остальных отраслях, не

требующих столь высокой квалификации. Сегодня эти тенденции

сказываются в целом ряде ведущих в научнотехническом отношении

отраслей промышленности, науке, сфере вузовского образования. Все эти

явления совершенно не учитывала классическая экономическая теория,

уповающая на законы стоимости. Классическая политическая экономия

имела дело с обществом, в котором прескриптивная информация,

касающаяся средств деятельности, росла быстрее дескриптивной

информации, касающейся целей, притязаний, верований. Не случайно Маркс

говорил, что экономические эпохи отличаются не тем, что производится,

а тем, как производится, какими орудиями труда.

Однако сегодня мы имеем иную картину. Сегодня морально стареют не

только средства производства, но и предметы потребления; быстро

меняется структура потребностей. А законы социальной имитации и

действие межкультурного обмена приводят к тому, что в целом ряде

случаев обновление структуры потребностей опережает обновление

технологий, что приводит к отрыву социокультурной сферы от

экономической, в особенности в менее развитых странах. Речь идет об

экспансии экономически не обеспеченных притязаний, спровоцированных

межкультурными контактами и ослаблением традиционной групповой

обособленности.

Заработную плату и цены регулирует уже не столько соотношение спроса и

предложения, сколько групповые имитации

377

уровня и образа жизни и сопутствующее им политическое давление

наиболее влиятельных и организованных групп. В обществах менее

развитых, но вышедших на активные контакты с более развитыми

обществами, инфляция всегда будет выше: сказывается искусственная

"революция притязаний", не обеспеченная внутренними экономическими

возможностями.

Если наша гипотеза верна, то можно наблюдать корреляцию между

коммуникационной активностью группы в межкультурном процессе,

динамикой ее притязаний и дестабилизирующим воздействием этой группы

на внутреннее экономическое равновесие. Убедительным примером может

служить формирующийся отечественный бизнес. Если бы его зарождение у

нас напоминало практику народного капитализма протестантских стран или

старообрядческого купечества в России, мы бы имели совершенно другую

экономическую и политическую ситуацию. Зарождающаяся буржуазия

протестантского Севера Европы состояла из групп, наименее контактных в

межкультурном отношении и, пожалуй, наиболее изолированных от мировых

центров духовного производства. Знаменитая протестантская аскеза

изолировала "дюжинных мелких буржуа" от соблазнов досуга, искусства,

от мировой артистической богемы, скопившейся на католическом Юге

Европы. Следовательно, капитализм протестантского Севера создавали

люди, не затронутые "революцией притязаний" и эмансипаторским

движением, спровоцированными такими видами духовного производства, как

искусство, наука, политика. Томас Манн ("Буденброки"), Горький ("Фома

Гордеев", "Дело Артамоновых") описали духовную эволюцию этого типа,

который только где-то в третьем поколении уже вполне раскрывался

внешним межкультурным влияниям и порождал богему прожигателей жизни. В

первом-втором поколениях наш буржуа держался в границах, его

социальное воображение не было столь раскованным, чтобы откликаться на

соблазны большого мира. Позднее Запад создал показавшую свою

эффективность систему "двойственного образа жизни": жесткая аскеза

труда сочеталась с гедонизмом раскованного досуга. Homo faber выступал

как индивид, закованный в групповые рамки профессиональной этики; homo

ludens - как личность, стремящаяся к эксгрупповым контактам, к миру

духовного производства. Пока еще не ясно, как долго Западу удастся

благополучно балансировать между этими двумя крайностями, каков запас

эластичности западной культуры, выдерживающей столкновение столь

разных по типу, по интенциям субкультур - труда и досуга. Во всяком

случае пока что ему это удается.

Совсем другое происхождение у типичного нашего предпринимателя. Чаще

всего речь идет о бывшей партийной и

378

хозяйственной номенклатуре, при поощрении властей - бывших "товарищей

по партии" - приватизирующей партийную и государственную

(ведомственную) собственность. Бывший режим потому и рухнул столь

мгновенно, что прежняя элита, монополизировавшая право на контакты с

внешним миром, получила от этого мира мощную дозу облучения,

разрушившую обруч идеологии и старой партийной морали. Парадокс режима

в поздний период его истории состоял в том, что люди, навязывающие

всему обществу идеологическую догматику и аскезу "пролетарского образа

жизни", сами в наибольшей степени удалились от них: подлинная вера

сменилась утомительной и все более явной для всех фальшью. И вот

теперь именно эти, наименее "пуритански" настроенные люди получили

фактическую монополию на занятие свободным предпринимательством. Ясно,

что этот слой оказался наиболее активным восприемником ценностей

западного потребительского общества, совершенно не ведая при этом тайн

его трудовой аскезы, традиций самоограничения, дисциплины,

законопослушания. В деятельности нашего бизнеса более всего проявился

разрыв между необычайно большими политическими возможностями (в

качестве слоя сохранившие прежние властные связи) и полной

неспособностью нормально и ответственно действовать в рамках

гражданского общества, создавать технологию экономической

эффективности. Вероятно, мы здесь будем иметь социокультурную

эволюцию, противоположную эволюции западного буржуа или старого

русского купечества: если там фанатики индивидуального накопления в

третьем поколении вырождались в богему, то нам остается ожидать, что

вышедшее из номенклатурной богемы "предпринимательство", может быть, в

третьем поколении наконец-таки породит ответственных буржуа - аскетов

накопления. Сегодня наш бизнес - это социальная среда, ускоренно

аккумулирующая чужую информацию, касающуюся высоких притязаний и

стандартов жизни, но явно запаздывающая с накоплением информации,

пригодной для создания новых экономических, социальных и

производственных технологий. И в этом смысле наш бизнес -

инфляционистская среда, размывающая этику производительного труда и

усердствующая главным образом в процессах перераспределительства.

Вместо того чтобы создать, как это предполагалось, конкуренцию

государственным монополистам-производителям, она создает конкуренцию

потребителю, скупая оптом продукцию государственных предприятий и

перепродавая ее рядовым гражданам. "Отпущенные" государством цены

легитимировали эту деятельность и позволили, не повышая объемов

производства, повысить прибыль, превра-

379

тившуюся из произвольной в спекулятивную. Бизнес в целом ведет себя не

как экономическое предпринимательство, а как политическое лобби,

добившееся массированного перераспределения национального дохода в

свою пользу,

По-видимому, требуются дополнительные исследования для того, чтобы

точнее оценить социокультурную природу инфляции и ее влияние на

соотношение дескриптивной и прескриптивной информации, циркулирующей в

обществе или заимствуемой извне. С одной стороны, инфляция создает

общую атмосферу краткосрочных установок, делая бессмысленными

долгосрочные сбережения и инвестиции. И в этом отношении она работает

как фильтр, тормозящий или отсеивающий все то, что относится к

идеологии "отложенного счастья". Она воспитывает "прагматиков одного

дня", далеко не заглядывающих вперед, но старающихся не упустить свой

шанс сегодня. В этом отношении она альтернативна предшествующей

социокультурной ситуации. Однако следует признать, что формируемые под

влиянием растущего инфляционного давления прагматики далеки от ярких

характеров эпохи первоначального накопления на Западе: это люди

конъюнктуры, склонные жертвовать долговременным ради сиюминутного.

Инфляционная ржавчина подтачивает бережливость, целенаправленное

усердие и другие традиционные добродетели, чудом сбереженные и

сохраняемые в превращенных формах "советским человеком". Она создает

повышенную и неразборчивую в средствах потребительскую

впечатлительность, ибо то, что не потрачено или не приобретено

сегодня, завтра вообще может стать недоступным. Итак, с одной стороны,

инфляция формирует прагматиков, с другой -потребительских гедонистов,

отчаявшихся что-либо отложить и сберечь. Формируется потребительская

мораль в обществе, в котором почти нечего потреблять, ибо люди уходят

из неблагодарной сферы производства в более многообещающую сферу

перераспределения и посреднических сделок.

Разумеется, дальнейшее усиление разрыва между накоплением общей

социокультурной (дескриптивной) информации и инструментальной

(прескриптивной), как и сопутствующий этому примат

перераспределительного начала над продуктивным, не могут длиться

бесконечно. Точнее говоря, продолжение этих процессов за некоторым

порогом грозит тотальным разрушением производительных систем и

превращением нации в распадающуюся "диаспору". Поэтому следует

предполагать наличие определенного социокультурного цикла, нынешняя

фаза которого должна в обозримом будущем смениться противоположной. С

одной стороны, обществу предстоит усилить фильт-

380

ры и протекционистские барьеры, призванные препятствовать дальнейшему

неупорядоченному приращению информации, преобразующей цели, но не

средства, с другой - резко повысить возможность перевода накопленной

дескриптивной информации в прескриптивную.

Попробуем рассмотреть эти два типа стратегии. Одним из наиболее

эффективных барьеров на пути неупорядоченных межкультурных

заимствований является мобилизация протекционистских идеологий. Яркой

разновидностью этого типа является национализм. Ни одно общество,

испытывающее потребность в мобилизации ресурсов для ускоренной

модернизации, не избежало национализма. И на Востоке (Тайвань, Южная

Корея, Япония), и на Западе (Франция времен голлизма) мы наблюдаем

примеры этого. Модернизационный национализм представляет особого типа

мембрану, проницаемую для прескриптивной информации (заимствование

производственных, военных, организационно-управленческих технологий),

но мало проницаемую для дескриптивной информации, модернизирующей

подсистему целей, но не средств.

Вероятно, российскому обществу в обозримом будущем не избежать

экспансии идеологии национализма как в ее культурно-протекционистских,

так и социально-мобилизующих формах и функциях. С другой стороны,

обществу предстоит на всех уровнях переходить от нынешней неудавшейся

представительской социально-политической системы к мажоритарной. В

деятельности политических партий на Западе давно наблюдается такая

особенность. Крупные партии, имеющие реальные шансы на власть, более

ответственно подходят к своей предвыборной пропаганде, стараясь

избегать заведомо невыполнимых обещаний. Напротив, мелкие партии,

фактически не имеющие шансов прийти к власти, мало заботятся о

прескриптивной информации. Информация, адресуемая ими избирателям,

представляет собой провоцирующий неумеренные притязания социальный

утопизм. Эти партии пребывают в свободном социокультурном поле, "не

опускаясь" до уровней, на которых формируются конкретные социальные

технологии. Они, в результате, усиливают эффект перевернутой

информационной пирамиды, дестабилизирующей общество. Ясно поэтому, что

общество, уставшее от нестабильности, но желающее сохранить

демократию, постарается перейти от многопартийной к двухпартийной

системе и ввести цензовые барьеры (например, пятипроцентную таксу для

участия в парламенте, или 51 % таксу для создания национальных

автономий от имени "табельной нации" - сегодня они могут создаваться

даже при условиях, когда табельная нация составляет менее четверти

381

населения, как, например, в Якутии). Словом, общество постарается

создать препятствия для деятельности безответственных "маргиналов",

всюду экспериментирующих с границами дозволенного и создающих опасные

прецеденты. Неизбежность установления у нас мажоритарной системы

становится все более очевидной, Но надо учитывать, что такие системы

бывают двух видов: центристские и поляризованные. Рис. А изображает

центристскую систему, рис. Б - поляризованную,

Левые

Центр

Рис. Б

Правые

Центристская система создает "царство умеренности", В условиях, когда

население напугано крайностями левого и правого экстремизма и их

готовностью доводить классовую или национальную борьбу "до конца",

основной контингент избирателей тяготеет к центру. Поэтому

конкурирующим партиям и их лидерам не выгодно выдвигать крайние

лозунги: это грозит политической маргинализацией. Позиции "левых" и

"правых" постепенно сближаются, ибо они с разных сторон дрейфуют в

сторону центра.

В этих условиях вероятно появление относительно немногочисленной, но

богатой идеями и яркими политическими характерами партии, которая

может выполнить ту же роль, какую

382

некогда выполняли свободные демократы в ФРГ. Обе крупные партии,

христианская и социал-демократическая, имели шанс прийти к власти,

только заручившись поддержкой этой небольшой центристской партии,

которая как бы "подправляла" политику каждой из них, заставляя не

слишком удаляться от центра.

Более драматичен механизм поляризованной мажоритарной системы. Здесь

имеют место социокультурные и политические циклы: нация то отдает свои

симпатии левым, создавая условия для своего рода красного

фундаментализма, монополизирующего политику, то, в следующей фазе

цикла, - правым, возрождая фундаментализм некогда поверженных "белых".

И та и другая из мажоритарных систем способна создавать сильную

политику смелых решений и ярких характеров, но приоритеты их различны.

Мажоритарная система центристского типа более чутка к экономическим

приоритетам, так как предполагает избирателя-прагматика, больше

ценящего практический успех, чем идеологическое вдохновение.

В центристских системах преемственность политического курса при смене

правительств наиболее велика. Напротив, в поляризованных мажоритарных

системах каждая пришедшая к власти партия обещает открыть новую

страницу истории; это тем более неизбежно, что поляризованные системы

предполагают идеологически экзальтированного избирателя, взыскующего

"великих целей" и "новых рубежей".

Ясно, что для нашей страны, настрадавшейся от великих экспериментов,

предпочтительнее была бы стратегия прагматического центризма, далекого

от экзальтированного мифологизма, Но этому мешает противоречие между

состоянием массового сознания и ориентациями политических элит,

Массовое сознание стало центристским: согласно проводившимся опросам,

крайние партии способны сегодня снискать поддержку не более 7-10

процентов населения.

Однако ожидаемый всеми центризм не должен быть топтанием на месте:

требуется принятие смелых решений, чтобы остановить страну на краю

пропасти. Для этого требуется мажоритарная политика сильного (но

умеренно настроенного) большинства. Требуются коалиции различных

партий вокруг идей и проектов общенационального характера. Вместо

этого мы пока что имеем множество не способных к диалогу группировок,

за каждой из которых стоит незначительное меньшенство населения (см.

рис. В),

Таким образом, политическая система лишена фокусирующей линзы,

способной вобрать и направить энергию нации,

383

>3E.

>'

s s

.?

\0 ? s

Политический спектр

Рис. В

Эффективная политическая система представляет собой механизм для

переработки социальных заказов нации в политические решения и

технологии их практической реализации. Если воспользоваться языком

кибернетики, то социальные заказы можно назвать "входом", получаемые

решения и технологии - "выходом". Сначала опишем проблемы, касающиеся

"входа".

Раскрепощенное после краха тоталитарной системы сознание нации (в

особенности молодых поколений) создает слишком обильный социальный

заказ на "входе" - никакая система, не говоря уже о крайне

расстроенной нашей, не способна такой заказ удовлетворительно

обработать и перевести в решения. Проблема усугубляется тем, что

система партийного представительства у нас только начинает

формироваться. Большинство из многочисленных групповых социальных

интересов пока что не представлено соответствующими партиями. Партии

же в демократической политической системе представляют своего рода

информационные фильтры, которые принимают информацию от

соответствующих социальных групп, классифицируют ее, отсеивая все

лишнее и экстравагантное, агрегируют социальную информацию в более или

менее стройные блоки, в результате чего невнятные социальные

требования и претензии получают форму партийной программы. И только

потом эти требования вводятся в политическую систему в качестве

"входа".

Г. Алмонд называет четыре "входных" функции политической системы: 1)

политическая социализация и рекрутирование сторонников различных

партий; 2) артикуляция социальных интересов; 3) агрегирование

интересов; 4) политическая коммуникация.

Ясно, что именно система сильного мажоритарного центризма лучше всего

приспособлена для выполнения этих функций, в особенности третьей и

четвертой, обеспечивающих интеграцию нации и социально-политическую

стабильность. Для рекрутирования сторонников и артикуляции интересов

достаточно "гласности", в условиях которой группы начинают осознавать

специфику своих интересов и получают право выдви-

384

гать требования. Но для того чтобы ввести социальные требования в

систему политического представительства и там согласовать их с

требованиями других общественных групп, одной гласности недостаточно.

Здесь требуется специфическая технология легитимации интересов -

признания их своевременными и законными, и затем - взаимного

согласования всех, признанных законными, социальных интересов.

Следовательно, политическая система выступает как система технологий,

перерабатывающая полуфабрикаты общественных мнений и запросов в

готовый общественный продукт, используемый в системе принятия и

реализации решений. Какие же именно технологии при этом используются?

1. Перевод информации из неофициальных каналов коммуникации в

официальные.

К числу деформаций, присущих антидемократическим режимам, относится

разрыв и противопоставленность официальных и неофициальных

коммуникаций, Социальные недовольства, неутоленные потребности,

массовая неудовлетворенность здесь не получают легального выхода,

принимая форму глухого ропота в очередях или "интеллектуальной

критики" на кухнях и в "курилках". Официальные же каналы коммуникации

полны наигранного оптимизма и благодушия: в них циркулирует такая

"информация", как победные рапорты с "великих строек", заявления о

всеобщем восхищении "политикой партии и правительства" и благодарности

трудящихся за заботу.

Но даже если оставить в стороне экстравагантности тоталитаризма и

взять нормальную практику организации и управления, то и она дает нам

свидетельства определенного разрыва между официальными и

неофициальными коммуникациями. Во-первых, официальные каналы носят в

основном отраслевой, специализированный характер и из всего объема

общественной информации избирают лишь узкопрофильную, соответствующую

им по назначению,

Между тем в условиях, когда различные виды общественной деятельности

становятся все более комплексными, узкоотраслевой способ сбора и

обработки информации становится все менее эффективным. В

межведомственные разрывы проваливается весьма дефицитная социальная

информация, которая считается "ничейной" и потому попросту не

учитывается. Во-вторых, структура официальных коммуникаций имеет

тенденцию устаревать, отставая от новых требований, игнорируя новые

социальные связи и новые потоки информации, Наблюдается правило:

всякая новая информация сначала циркулирует в неофициальных каналах

коммуникации и только затем, нередко с большим опозданием и изрядно

"процеженная",

385

попадает в официальные каналы, где готовятся управленческие решения.

Критикуя неэффективность жестко централизованных

политико-административных систем, М. Крозье подчеркивал: "Подлинный

смысл этой централизации заключается в воздвижении непроницаемого

экрана между теми, кто имеет право принимать решения, и теми, интересы

которых они затрагивают"4. Не принимаемые в расчет интересы находят

выражение в одних только неофициальных коммуникациях; между системами

официальных и неофициальных коммуникаций непрерывно возрастает разрыв.

"В результате те, кто стоит в стороне от рычагов управления, имеют

ценную социальную информацию, но лишены возможности ее использовать, а

те, кто имеет такую возможность, лишены информации"5. Социальный

кризис, выразившийся в майско-июньских событиях 1968 г. во Франции,

Крозье считает результатом этого разрыва между объемом наличной

информации и той ее частью, которая была затребована для принятия

решений. Взрыв явился не результатом экономического "кризиса

перепроизводства", а результатом перепроизводства идей, не

поместившихся в официальных каналах коммуникаций. В рамках

организационнокоммуникационной концепции М. Крозье отношения

модернизаторов-инвесторов, стоящих наверху, и находящихся внизу

"консерваторов-потребителей" выглядят совсем иначе, чем в схеме А.

Турена. Здесь управляющие группы, "верхи" выступают протекционистами,

тогда как "низы" оказываются носителями дефицитной информации,

отражающий скрытую общественную динамику интересов, потребностей и

статусов,

Следовательно, для информационного обеспечения общественного развития

недостаточно научно-технической революции. Информационная революция

должна носить социальный характер: обеспечить несравненно более

свободный перелив информации из неофициальных финалов коммуникаций в

официальные, управленческие, Без этого разрыв между количеством

производимой в обществе информации и количеством реально используемой,

обеспечивающей принятие решений информации будет возрастать. Поэтому

те социальные права, которых настойчиво добиваются менее защищенные

социальные группы, отгороженные от участия в решениях, для общества

являются способом расширения его способности воздействовать на самое

себя, снижать энтропию, накапливающуюся внизу социальной лестницы. Это

как раз те права, осуществ-

4 Crazier М. La societe bloque. P., 1971. ?. 95.

5 Ibid. P. 95.

386

ление которых только и может создать адекватную назревшим потребностям

систему принятия решений и резко повысить уровень использования

социальной энергии, концентрирующейся в неофициальных коммуникациях и

не находящей выхода. Запаздывание в решении этой проблемы приводит к

тому, что эта энергия периодически срабатывает как стихийная сила,

способная разрушить институты, вместо того чтобы их обновить,

Отсюда понятно значение демократии. Демократия - это такой способ

социальной организации, при котором непрерывно накапливающаяся в

неофициальных каналах коммуникации информация имеет более или менее

беспрепятственный выход в официальные, организационно-управленческие,

что позволяет политической системе в целом не запаздывать с решениями.

Здесь, таким образом, изменения носят относительно непрерывный,

эволюционный характер, в отличие от тоталитарных систем, обреченных на

взрывы в результате "социального перегрева" (или относительного

перепроизводства информации, игнорируемой системой принятия решений).

Среди механизмов социальной системы, участвующих в обработке

дефицитной социальной информации, большая роль принадлежит системе

партийно-политического представительства. Здесь весьма существенно

различие между парламентскими партиями, основанными на принципе

социального представительства, и так называемыми "авангардными",

ориентирующимися на то или иное "великое всепобеждающее учение".

Представительские партии несут эмпирическую информацию о разнообразных

социальных интересах. Они работают как индуктивные информационные

системы, идущие от частного к общему, от эмпирического уровня к

теоретическим и идеологическим обобщениям. Авангардные партии не

столько слушают голос соответствующих социальных слоев и групп,

сколько ориентируются на априорное знание "всеобщего интереса" и

"светлого будущего", заключенное в "великих учениях". В

информационно-эпистемологическом смысле они близки процедурам

дедукции, идущей от общего к частному, Надо отметить, что известное

различие эпистемологических традиций между англо-американским

эмпиризмом и континентально-европейским рационализмом, ставящим общее

впереди частного, находит отражение в специфике соответствующих

политических систем. В англо-американской политической системе

доминирует представительский принцип, в континентально-европейской

заметную роль продолжает играть идеологический принцип, защищаемый

партиями авангардного типа.

Авангардная партия склонна учитывать интересы одного только

класса-гегемона, сведения о которых она получает не

387

эмпирическим путем, а преимущественно из теории. В результате

формируется весьма своеобразная система решений, ориентированная не

столько на социальную реальность, сколько на "идею". Рано или поздно

мифотворческая деятельность авангардной партии приводит к такому

конфликту с действительностью, который ведет к неминуемому

политическому краху.

Анализируя современный политический процесс в России, с удивлением

приходишь к выводу, что правящий демократический лагерь, клянясь в

верности идеологии либерализма и принципам представительства, на самом

деле тяготеет к установкам авангардной партии. В особенности это

касается социально-экономической политики. Монетаристская политика и

демонтаж прежней промышленной системы осуществляются не столько с

учетом реальных интересов и наказов избирателей, сколько в

соответствии с требованиями нового "великого учения" - чикагской

школы. Вместо того чтобы корректировать свою политику в соответствии с

растущим числом несогласных и разочарованных избирателей, правящие

демократы поспешили любую оппозицию зачислить в разряд

"красно-коричневых" - врагов рынка и демократии, мнение которых

заслуживает лишь "принципиального" игнорирования. Правящий лагерь

стремительно превращается в авангардную партию "всезнающего"

меньшинства, не способного "поступиться принципами". Разумеется, не

последнюю роль здесь играет могущественное номенклатурное лобби,

объединившееся с дельцами теневой экономики с целью недопустить

демократического пути "народного капитализма" - массовой

предпринимательской самодеятельности. Именно такой путь защищает

концепция "экономики предложения", входящая, наряду с монетаризмом, в

теоретическую систему "чикагской школы". Наши официальные реформаторы

предпочли взять только один ее компонент - монетаризм, ибо он

совместим и с монополиями в экономике и с этатистской доминантой в

политике. Но наряду с давлением указанного лобби большую роль в

формировании правительственной политики играет и традиция гегемонизма

и авангардизма, способная до неузнаваемости исказить самые

благонамеренные начинания правящих российских "демократов".

2. Опережающее развитие горизонтальных коммуникаций.

Для тоталитарных режимов характерно стягивание всех функций наверх -

гипертрофированное развитие вертикальных коммуникаций в ущерб прямым

горизонтальным (партнерским) связям. Полная недоверия к обществу,

ревниво относя-

388

щаяся к любым проявлениям независимой инициативы власть стремится

вмешиваться во все сферы общественной жизни, мелочно опекая и

регламентируя. Надо сказать, что этатизм традиционных авторитарных

обществ существенно отличается от этатизма тоталитарных режимов XX

века. Традиционные авторитарные режимы насаждают монополию центральной

государственной власти на политические решения', но вне политики, а

следовательно, и вне руководящего присмотра государства находятся

целые пласты народной жизни - хозяйственной, культурной,

семейно-бытовой, которые регулируются обычаем, традицией, а также

соседским общественным мнением и решениями общины.

Совершенно другой характер носит жизнь в современных тоталитарных

режимах. Здесь грань между политическим и неполитическим фактически

исчезает и в, веденье власти попадает вся жизнь человека, вплоть до

бытовой и семейной. Для того чтобы преодолеть этот новый вид этатизма,

буквально спеленающий общество, необходимо разобраться в его истоках.

Недоверие к гражданскому обществу, к инициативе снизу связано не

только с ревностью власти, отстаивающей свою монополию на решения. Не

меньшую роль играет здесь высокомерие идеологического доктринерства,

отвергающего не только многолетнюю национальную традицию, но и

народный здравый смысл. Как достаточно убедительно показали "новые

философы" во Франции, это недоверие определенным образом связано с

установками новоевропейского рационализма, противопоставляющего

"высокие" истины разума низменности и недостоверности чувственного

эмпирического опыта.

С этим выводом солидаризируется и М. Фуко - один из теоретиков

французского структурализма. В "Истории безумия" он показал, как

история государства, ориентирующегося на противостояние стихиям

народной жизни, приводила к появлению двух институтов - работного дома

и народного госпиталя. Зарождение мануфактурного производства

сопровождалось "научной организацией труда", связанной с уподоблением

человека бездушному механизму. Этому сопутствовало решительное

подавление тех сторон человеческой личности, которые связаны с

эмотивной сферой. То, что прежде выглядело нормальным и приемлемым,

стало третироваться как проявление болезненной, неадаптированной

психики. Так в новоевропейской культуре возникла идея невротика -

человека, неспособного действовать рационально и обуздывать свои

аффекты. Раннебуржуазная цивилизация выделила, абстрагировала

некоторые, адекватные ей стороны духовной и психической жизни, объявив

остальные ненормальностью, подлежа-

389

щей искоренению. Наряду с идеей работных домов, где перевоспитывали

согнанных с земли "бродяг", возникла идея народного госпиталя,

предназначенного для изоляции от общества всех, психологически

неадаптированных к нему. Новоевропейский рационализм, стремящийся к

уподоблению общества фабрике, создал, таким образом, прецеденты и

советского Гулага и небезызвестных "психушек", хотя по масштабам их

использования большевистские наследники планово-рационального

устройства жизни далеко опередили своих учителей. В России

сотрудничество интеллигенции с властью во имя обуздания стихий

народной жизни и ее принудительной модернизации сверху восходит к

временам Петра I.

Возникло устойчивое представление, будто любое попустительство

"народной стихии" и традиции чревато искажением стройной логики

"единого государственного преобразовательного плана".

Г. Флоровский приводит полную горького сарказма фразу современника

основателя империи. "Сочинил из России самую метаморфозис или

претворение". "Так реформа была задумана, так она была воспринята и

пережита. Сам Петр хотел разрыва. У него была психология

революционера. Он хотел, чтобы все обновилось и переменилось - до

неузнаваемости"6. Таким образом, в основе тоталитаризма лежит

рационалистическое недоверие к народному опыту и традиции, помноженное

на темперамент неистового революционаризма. В этатизме тоталитарных

режимов ощущается не один только всеограничивающий и скучный

бюрократический педантизм, но и революционаристское неистовство.

Именно оно сообщает этатизму его демоническую энергетику.

Государственная бюрократия выступает в обличье "гегемона", требующего

самоотказа от инициативы, обзываемой "своеволием", во имя светлого

будущего. Этатизм деформирует всю систему общественного управления; он

не только препятствует развитию местного самоуправления, но даже в

рамках собственной административной системы избегает разумного

делегирования административных функций сверху вниз. В результате

верхние этажи управленческой системы перегружены мелочными

функциями, а нижние скованы в ожидании руководящих указаний.

Иррациональность этой системы демонстри- рует следующий рисунок:

6 Флоровский Г. Пути русского богословия. Вильнюс, 1991. С. 82.

390

Некоторые простейшие проблемы могли бы быть решены на основе

непосредственной договоренности смежных звеньев ? и б. Однако они

лишены права на такое "своеволие". Для того чтобы а мог обратиться к

б, ему предварительно требуется разрешение центра Л; управленческая

цепь удлиняется:

вместо а*>б действует а->А->б. Учитывая при этом, что между а и А,

так же как и между Л и б, существует -множество бюрократических

звеньев, реальное управленческое решение приобретает вид:

а->4-*3->2->1->А->5->6->7-*8->б. Густав Ле Бон приводит пример

действия этатистской системы во Франции. В городке ? лопнула одна из

водопроводных труб, и в нее попали нечистоты из соседней

канализационной трубы. В рамках англо-американской традиции

гражданской самодеятельности городская коммуна или ассоциация жителей

квартала наняла бы бригаду водопроводчиков и проблема решилась в

течение нескольких часов. Французское насквозь политизированное

общество диктует другой путь. Жители обратились к своему депутату, тот

послал запрос в муниципальный совет города. На следующей день в

местной газете появился красноречивый памфлет, направленный против

"властей предержащих", вынуждающих трудящихся пить отравленную воду.

Вскорости к делу был подключен депутат национального собрания Франции,

произнесший в парламенте яркую речь с призывом положить конец

безобразиям в сфере коммунального хозяйства страны. Этот случай стал

предлогом, чтобы заявить о себе на страницах прессы десятку депутатов,

журналистов, городских мэров. Было положено начало множеству новых

политических карьер. "Благодаря вмешательству значительного числа

министров, сенаторов, префектов, инженеров дело прошло не менее как

через 20 инстанций. а окончательное решение дошло до городка X.

только через два года;

до тех пор жители продолжали с покорностью пить воду из сточной трубы,

ни разу и не подумав о том, чтобы самим исправить беду"7. Это пример

действия демократического эта-

Ле Бон Г. Психология социализма. СПб., 1908. С. 149.

391

тизма. Его особенность состоит в том, что нация адресует решение

повседневных проблем государству, но само государство терпит плюрализм

мнений и партий. Возникает система массового производства политических

идей, явно затмевающая пышной декоративностью мир будничной социальной

работы, который остается на обочине, не привлекая ни яркие умы, ни

сильные характеры. Это разительно отличает католические страны Юга

Европы от протестантского Севера, где население большую часть своей

энергии посвящает не политике, а повседневной социально-экономической

самодеятельности.

В отличие от французского демократического этатизма советский этатизм

больше напоминал древневосточные деспотии Востока. Здесь речь идет не

столько о неумеренном переключении энергии людей из сферы гражданских

отношений в сферу политических, сколько о том, чтобы вообще

парализовать энергию нации, превратив всех в подобие механических

автоматов, исполняющих чужие распоряжения. Система меряет свою

эффективность одним главным критерием - производством власти. Массовый

голод 1933 г., унесший миллионы жизней и приведший к опустошению целые

области страны, был неслыханным народным бедствием. Но для центральной

власти он не стал событием, ибо не только не поколебал власть, но

скорее укрепил ее, усилив забитость и бесправие народа. Как учит

древнекитайская теория производства власти, "когда народ слаб -

государство сильное, когда государство сильное - народ слаб. Поэтому

государство, идущее истинным' путем, стремится ослабить народ"8.

"Истинный путь", таким образом, состоит в неуклонной централизации

всех функций и стягивании их на вершине государственной пирамиды,

возвышающейся над миром гражданского безмолвия и бесправия.

Как оказалось, сойти с этого "истинного пути" тоталитарной власти не

так легко. Проблема, в первую очередь, состоит в том, чтобы преодолеть

укоренившуюся в нашей политической и административной культуре

презумпцию недоверия к народному здравомыслию, а также и высокомерное

презрение части интеллектуалов к "совковому" народу, якобы не

знающему, в чем состоит его истинное благо, При таком настрое

политической элиты строить самодеятельное демократическое общество

невозможно, ибо самодеятельность основана на философии взаимного

доверия. Для преодоления этатистского синдрома необходима не

политическая демократия вообще - французский пример демократического

этатизма служит здесь

8 Книга правителя области Шан. М., 1993. С. 219.

392

неплохим уроком, а особая партиципативная демократия, или демократия

участия,

Российские интеллектуалы часто сетуют на некомпетентность власти,

полагая при этом, что наилучшим противоядием от этого было бы активное

привлечение их к разработке и принятию решений в качестве экспертов.

Вместо монолога номенклатурных Угрюм-Бурчеевых мы имели бы диалог двух

элит: интеллектуальной и политической (или административной), одна из

которых олицетворяет разум (знание или рациональность), другая - волю

(государственную волю). В последние годы на Западе, а затем и у нас

эта схема стала корректироваться с учетом новой роли гуманитарной

экспертизы. Прежде на монопольную роль в качестве экспертов,

подготавливающих те или иные управленческие решения, претендовали

представители точных наук. Гуманитариям у нас отводилась роль

"пропагандистов" уже принятых решений (или их негласных критиков со

стороны), Но с повышением роли "человеческого фактора" и участившимися

случаями негативных косвенных социальных последствий технократических

решений встал вопрос о привлечении гуманитариев. При проектировании

больших систем (территориально-производственных комплексов,

урбанистических зон и т.п.) необходимость участия представителей

общественных наук (экономистов, демографов, социологов, психологов,

юристов) стала очевидной, Но гарантирует ли это само по себе

гуманизацию общественного развития и переход от "программированного"

существования к самодеятельному? Как показал опыт, само преобразование

модели управления из техноцентричной в социо(культуро)центричную и

сопутствующая этому передача экспертных функций

специалистам-гуманитариям еще не обеспечивают гуманистической

альтернативы и принципа гражданской самодеятельности. Авторитарность

гуманитарного знания, если оно выступает в монологической форме

ниспосылаемой сверху и единственно возможной системы норм и

предписаний, ничуть не уступает авторитарности "техноцентричного"

знания в рамках технократических структур управления и власти. Наряду

с ротацией интеллектуальных элит в рамках системы управления

необходима еще и сугубо политическая реформация. В диалог двух

неравных - управленца и эксперта (будь это обществовед или "технарь")

должен вмешаться третий участник процесса принятия решений - те, чью

судьбу эти решения затрагивают. Речь идет о представителях

заинтересованных групп населения, гражданских ассоциаций,

общественности.

Здесь уместно напомнить об "эпистемологическом парадоксе", открытом

теорией организаций и ставящим под сомнение

14-1585 393

высокомерие философии рационализма (имеется в виду отмеченное выше

противопоставление высоких истин теоретического разума "низменности"

народного эмпирического опыта). Оказалось, что при принятии

высокосложных решений менее всего ошибаются не высоколобые эксперты, а

те, кому приходится расплачиваться за опрометчивые решения. В

распоряжении советского Госплана были десятки тысяч дипломированных и

Остепененных специалистов, в распоряжении мелкого предпринимателя -

только его личная интуиция. Но в отличие от Госплана рыночному

предпринимателю приходится

расплачиваться за ошибочные решения собственным банкротством - вот

почему он ошибается значительно реже, чем "всезнающий Госплан".

Следовательно, самодеятельно-партиципативная модель (см. рисунок)

означает не только колоссальный выигрыш во времени, в оперативности

принятия решений, но и в их качестве.

Отображенная на рисунке модель партиципативной демократии включает

наряду с вертикальными коммуникациями, соединяющими субъектов а, б, в,

г, д, е с центральной властью А, прямые горизонтальные связи .между

ними. Потоки информации и количество решений, принимаемых в рамках

горизонтальных связей, заведомо превышают соответствующие показатели

вертикальных коммуникаций. На долю центральной власти приходится

сравнительно узкий круг проблем общенационального масштаба, Причем,

этот круг динамичен; современное общество эволюционирует по принципу

возрастающего делегирования функций сверху вниз, от центра на места и

от государства к многообразным субъектам гражданского общества.

394

Раздел четвертый

ОБЪЯСНЕНИЕ И ПОНИМАНИЕ В ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАУКЕ

(Политическая эпистемология)