Best_D_Voyna_i_pravo_posle_1945_g_2010

Глава 2. Законы войны от раннего Нового времени до Второй мировой войны

Таким образом зародилась трагическая иллюзия, которая приобретала все большую популярность pari passu* с «прогрессивным развитием» международного гуманитарного права: двусторонняя иллюзия, активный аспект которой побуждает гражданских любителей войны верить в то, что они могут в своей воинственности «и невинность соблюсти, и капитал приобрести», а пассивный аспект соблазняет противников войны надеждой на то, что, когда война начнется, гражданские лица не пострадают. Начиная с этого времени общественное мнение и политическое давление все больше становятся частью процесса, посредством которого определяется содержание права войны и развивается его кодификация. Неудивительно, что оптимистические изречения Руссо и идеальное определение «единственного законного объекта» войны, данное в декларации 1868 г., повторяются ad nauseam!** Ирония состоит в том, что в те же самые десятилетия, когда первые специалисты по международному праву, которых можно однозначно отнести к Новому времени, создавали свои первые великолепные учебники по праву войны (некоторые из этих учебников остаются актуальными и полезными в наше время), развитие военной науки и политика масс все больше затрудняли достижение традиционных целей этой отрасли права.

Такова была атмосфера, в которой на протяжении последних десятилетий XIX и в начале XX в. происходила кодификация законов и обычаев войны, достигшая кульминации на величайших международных конференциях в Гааге в 1899

и1907 г., а также, хотя и с меньшим блеском и меньшим успехом, в Лондоне в 1908—1909 гг. Гаагские конференции

иих результаты в виде принятых правовых актов занимают центральное место в дискуссиях об МГП. Конечно, усовершенствованные правила применения средств ведения войны не соответствовали разделяемым всеми представлениям о том, чего должны были достичь созываемые конференции (вроде Гаагских) в продвижении дела мира, но оптимисты из цивилизованного мира, более многочисленные и шумные, чем пессимисты, сочли этот результат в общем и целом частью прогрессивного развития всего того, во что им хотелось верить

иво что на самом деле в те годы, предшествующие катастро-

* Попутно, одновременно (лат.). — Ред.

**Здесь: до умоисступления (лат.). — Ред.

81

Часть I. Происхождение законов войны

фе, не так трудно было поверить. Скептики, однако, обладали большей проницательностью, и среди них следует отметить военных экспертов, которые сомневались, что кодифицированное право будет в меньшей степени прогибаться под нажимом военной необходимости, чем это происходило с обычным правом. Сам собой напрашивается вопрос о том, каким было воздействие Гаагских конвенций на вооруженные силы так называемых цивилизованных держав, на планирование и подготовку военных действий до 1914 г. Когда я десять лет назад впервые написал об историческом контексте этих конвенций, я выдвинул предположение, что воздействие должно было быть мгновенным и огромным. Теперь, когда я лучше информирован о причинах проведения международных конференций и их характерных особенностях, о военной организации и mores военной профессии, обычном праве и степени воздействия, оказываемого сравнимыми с ним конвенциями на вооруженные силы того времени, я начинаю сомневаться, привели ли они к чему-нибудь большему, чем простое бумаготворчество25.

Понять, что на самом деле думают военные об обязывающей силе международного договорного права, всегда непросто. Это один из тех вопросов, на которые даже люди, ставящие честь и благородство превыше всего (я говорю только об офицерском корпусе, о котором я кое-что знаю и к которому эта характеристика относится в полной мере), в последнюю очередь склонны давать вразумительные ответы. Им в этом препятствует множество факторов. Офицеры, несомненно, искренни, когда утверждают, что право войны вызывает уважение, поскольку обеспечивает некоторое уменьшение мерзостей войны, с которыми сталкиваются они сами, некомбатанты,

атакже, возможно (в зависимости от культурных установок),

ивражеские комбатанты. Среди этих людей можно обнаружить простую порядочность и самоуважение, во всяком случае не реже, чем где бы то ни было, а что касается самопожертвования и благородства, то, вероятно, и чаще. Смелость — не единственное человеческое качество, которое принадлежащие

25Этот вопрос затрагивает Дрейпер в своей наводящей на размышления статье: Draper G.I.A.D., “Implementation of International Law in Armed Conflicts”, International Affairs, 48 (1972), 46—69, 55—56.

82

Глава 2. Законы войны от раннего Нового времени до Второй мировой войны

к этой категории люди проявляют вне рамок служебного долга. Но долг не требует исполнения вопреки здравому смыслу, когда командиры руководствуются им наряду с ответственностью по отношению к своим подчиненным и когда они оценивают варианты действия на поле боя. Только в высшей степени дисциплинированный и политически сознательный флот способен нормально жить и действовать, осознавая при этом, что время от времени один из кораблей может стать «первоначальной жертвой Ее Величества», чтобы его страна могла воспользоваться дипломатическим преимуществом статуса государства, безусловно соблюдающего закон26. Формальное добавление юридического фактора ко всем остальным, которые должны учитывать лица, принимающие оперативные решения — то, на чем специализируется армия США, с избытком обеспеченная адвокатами, — может прояснить затруднение, но не поможет его обойти; такое добавление может означать лишь то, что в случаях, когда придется мухлевать с законом, эти лица при подготовке решений должны будут заранее придумать предлоги и оправдания, чтобы лучше защитить себя впоследствии.

Более того, хорошие солдаты не могут по своей воле выйти за рамки своей роли в процессе законотворчества на дипломатических конференциях, открыто заявив, что те ограничения, которые только что ввело их правительство в отношении своих военных операций, непрактичны или абсурдны. Но они могут так думать, зная, что, когда дойдет до решающего момента в сражении, победа и выживание не могут не оказаться более сильными мотивами, чем строгое следование закону (я говорю «строгое», потому, что восприятие этого предмета военными может состоять в том, что закон не нарушен, если он по необходимости приспособлен к обстоятельствам), и что в любом случае всегда найдутся благовидные предлоги для оправдания того, что они делают: что это были ответные действия или меры возмездия, что имели место отсутствие взаимности, ошибки, неверная информация и т.д. Всегда существуют обходные пути. Законодательство, требу-

26См.: Daniel O’Connell, The Influence of Law on Sea Rower

(Manchester 1975), 82—84. Д-р. Воган Лоув (Dr. Vaughan Lowe)

вличной беседе со мной отметил, что идея О’Коннела вряд ли применима к ситуации, когда упомянутый корабль-жертва — это единственный корабль в районе инцидента.

83

Часть I. Происхождение законов войны

ющее невозможного (а именно так может выглядеть гуманитарное законодательство, введенное под политическим нажимом), может и не обсуждаться, но история военных действий показывает, что в чрезвычайных обстоятельствах и в случае крайней необходимости оно будет проигнорировано.

Война 1914—1918 гг. и ее последствия

Великим кодификациям конца XIX в. вскоре предстояло подвергнуться испытаниям. Немного потребовалось времени после 1 августа 1914 г., чтобы выяснить, что скептики, похоже, были правы. Жалобы и обвинения слышались отовсюду, и каждая сторона без обиняков возлагала вину на другую сторону. Обвинения в жестокости и беззакониях давно уже стали стандартными инструментами военной политики и пропаганды, но теперь их разнообразие и изобилие в газетах, журналах и на киноэкранах (замечательное новое средство обработки масс) в наиболее развитых странах были беспрецедентны, а разжигаемая ими ненависть среди населения была невиданной по своей силе. Недавние кодификации законов войны стали подручным средством обливания друг друга грязью. Никогда ранее воюющие стороны не имели возможности подвергать столь уничтожающим нападкам своих врагов за нарушение обещаний, которые были даны совсем недавно и столь торжественно. В этом отношении, как и во многих других, опыт 1914—1918 гг. был абсолютно новым. Но самые глубокие причины и предполагаемых, и засвидетельствованных жестокостей и всего прочего, а также устремления и наклонности остались теми же, что и всегда. Новые возможности и экспансия насилия стали следствием новизны масштаба и научной новизны.

Под новизной масштаба я подразумеваю тот факт, что война продолжалась так долго, несмотря на скорость, на которую была способна ее техника: железнодорожные поезда, двигатели внутреннего сгорания и паровые турбины, телеграф, телефон, радио и, наконец, аэропланы. Было широко распространено мнение, что все это (несмотря на по-прежнему повсеместное использование лошадей и мулов) будет способствовать тому, что война станет хотя и, возможно, жестокой, но короткой. И никто, за исключением немногих визионеров

84

Глава 2. Законы войны от раннего Нового времени до Второй мировой войны

иписателей-фантастов (которые действительно справились

сэтой задачей), не мог предвидеть наступления других, еще более грандиозных последствий развития науки и технологий. Именно с этого времени наука передала в руки тех, кто ведет войну, невообразимые по разрушительной силе оружие и возможности, а масштаб войны породил у них доселе немыслимые потребности и удобные случаи для использования всех этих средств.

Получилось так, что Германия, предполагая, что ее шансы на победу тем выше, чем более скоротечной окажется война, сделала ставку на реализацию плана, который предусматривал нарушение гарантированного договором нейтралитета Бельгии, и в своем стремлении побыстрее довести дело до конца свирепо реагировала на неповиновение бельгийцев. Затем оказалось, что оккупация Бельгии продлилась намного дольше, чем ожидалось. Поскольку раздел гаагских правил о «военной власти на территории неприятельского государства» (маленькая, несчастная нейтральная Бельгия — «неприятельское государство»!) рассматривает главным образом такие старомодные вопросы, как собственность, налогообложение и репарации, Германии пришлось изобрести политику оккупации, которая со временем стала включать и насильственную депортацию рабочей силы в Германию, и эксплуатацию скудных ресурсов Бельгии в таком масштабе, что только благодаря реализации нейтральными государствами плана помощи голодающим был предотвращен массовый голод в стране. Вопрос о том, намного ли Германия отступила в своих оккупационных методах от неопределенного, но безусловно признанного обычного юридического обязательства обходиться с гражданским населением занятых территорий настолько гуманно, насколько позволяют обстоятельства, стал предметом яростных споров и до сих пор является в какой-то степени открытым. Ответ Германии на этот упрек, как и на многие другие, касающиеся ее методов ведения войны, заключался в том, что другие страны, окажись они на ее месте, были бы вынуждены во многом вести себя так же. На что наиболее очевидный ответ других стран — по сути дела состоящий в апелляции к jus ad bellum, а не к jus in bello — состоял бы в том, что они прежде всего не стали бы оккупировать Бельгию.

Вто же время Великобритания, для которой наилучшие шансы на победу обеспечивало экономическое давление на

85

Часть I. Происхождение законов войны

Германию с помощью классических средств морской войны — которое, однако, требовало длительного времени и учета реакции со стороны нейтральных государств, — отказалась от традиционной идеи ближней блокады конкретных портов

впользу дальней и общей, одновременно перейдя от освященного временем строго военного определения контрабанды к предельно расширительному, включающему снабжение продовольствием гражданского населения. Это убийственное давление продолжалось и после объявления перемирия, чтобы гарантировать, что немцы поставят свою подпись под договором в Версале. На эту стратегию измора Германия отреагировала симметрично, воспроизведя британские методы блокады с точностью до мины и, что намного важнее, разработав для этой цели не имевшие аналогов в истории методы подводной войны. В ходе этого военно-морского джиу-джитсу и сопровождающей его взаимной брани обе стороны объявили огромные участки открытого моря «зонами военных действий», куда пассажирские судна и флот нейтральных стран могли заходить только на свой страх и риск. Практически весь корпус права, который до 1914 г. как будто регулировал отношения воюющих сторон друг с другом и с нейтральными государствами во время войны, практически полностью оказался выброшенным за борт, как и должно было произойти, учитывая лежавшие в его основе посылки об ограниченной войне и неизбежную его неспособность предусмотреть изобретение радикально новых видов вооружения, на применении которых обязательно будут настаивать государства, оказавшиеся

всостоянии тотальной войны. Фишер и Тирпиц наконец смогли сделать то, что обязательно сделали бы Нельсон и Наполеон, будь у них такая возможность.

Так, важнейшая функция новых видов вооружений состояла в том, чтобы сделать возможным для воюющего государства продолжение действий в среде, в противном случае для него недоступной, каким мог бы стать, например, океан для Германии; немецкие подводные лодки продолжали оставаться серьезной угрозой для Великобритании и тогда, когда линкоры Тирпица давно уже потеряли всякое значение. Но были и другие функции, не менее впечатляющие. Отравляющий газ сулил перспективы прорыва в среде, которая становилась все более непроходимой — на плоской равнине. Именно эта перспектива прорыва подтолкнула немецкую армию к тому, что-

86

Глава 2. Законы войны от раннего Нового времени до Второй мировой войны

бы так неблагоразумно применить газ на Западном фронте весной 1915 г.; неблагоразумно отчасти из-за крайней ненависти, которую это средство вызвало по отношению к тем, кто первым его применил, но главным образом из-за того, что противники Германии оказались в полном праве использовать это изобретение, раз кто-то уже это начал. Было ли это «незаконно» или нет — вопрос, вызвавший самые яростные споры. Германия утверждала, что, согласно самому строгому, буквальному прочтению Гаагской декларации в отношении удушающих газов, ее действия не были незаконными. Нельзя отрицать, что такое применение давало повод обвинить применившую сторону в том, что она действовала «в противоречии с обычной практикой ведения войны», но ведь любое новшество ей противоречило, причем совсем немногие из них оставались в данном качестве надолго.

Третья радикальная функция новых видов вооружения состояла в том, чтобы создать для воюющих сторон возможность действовать в еще одной, ранее недоступной среде, а именно в воздухе. Теперь появилась возможность устраивать бомбардировки с воздуха. Воюющие стороны теперь могли с помощью одной быстрой избирательной операции достичь того, что ранее если и достигалось, то очень медленно, средствами эффективной блокады (плюс перехват контрабанды)

иточного артиллерийского обстрела (там, где это позволяло местоположение арсеналов, верфей и пр.) — речь идет о разрушении военной промышленности противника и всей экономической системы, ее поддерживающей. Таков был аспект вопроса, укладывающийся в рамки права. Другие аспекты, ставшие предметом споров с самого первого применения воздушных средств войны, были более сомнительными и остаются таковыми по сей день. Риск, которому бомбардировки, блокада и ее сухопутный аналог — осада подвергали гражданское население, теперь стал намного бóльшим. Артиллерийский обстрел никогда не был совершенно точным, даже когда артиллеристы сами к этому стремились; бомбардировки

ссамолетов были еще менее точными, тем более когда бомбардировщики к этому не стремились. Вопросы избирательности

исоразмерности приобрели беспрецедентно важное значение, но самым злободневным стал вопрос намерения: какие именно составляющие экономики противника и группы населения подверглись атаке?

87

Часть I. Происхождение законов войны

Ни в одной области ведения боевых действий центральный юридический принцип неприкосновенности гражданских лиц не был окутан столь опасным туманом. Те воюющие стороны, которые на самом деле хотели угрожать гражданскому населению страны-противника и терроризировать его, но не осмеливались доставить себе такое удовольствие, поскольку воспринимались бы как нарушители закона, нашли здесь идеальный выход из положения. То, что на деле было намеренным действием, могло быть оправдано как случайное происшествие. «Сопутствующее» воздействие бомбардировок на гражданских лиц и гражданские объекты не всегда сопровождалось выражением сожаления, а иногда было и намеренным. Блокада и осада, номинально предназначенные для поражения комбатантов и их средств вооруженной борьбы, попутно поражали также и гражданское население, и их средства к существованию — и именно это могло быть целью воюющей стороны, считающей, что воля социально сплоченного противника к борьбе имеет своим источником гражданский сектор в не меньшей степени, чем военный. История нечасто предоставляла возможность добраться до центров гражданской жизни и промышленности, расположенных далеко от побережья и зон военных действий. Разрушительный и намеренно устрашающий внутриконтинентальный поход Шермана через Джорджию и Южную Каролину в 1864 г. стал самым необычным, как будто возникшим

врезультате искажения времени прообразом того, что стало повседневным делом стратегических бомбардировщиков

вконце войны 1914—1918 гг. и впоследствии.

Гаагские конференции до некоторой степени кодифицировали нормы права в отношении артиллерийских обстрелов и бомбардировок. Они подтвердили давние принципы,

всоответствии с которыми преднамеренные нападения, имеющие своей мишенью гражданских лиц (не упоминаемые

вявном виде, но часто подразумеваемые или предполагаемые) и «незащищенные» места, являются незаконными. Кроме того, эти конференции и ввели в корпус права лишь недавно оформившийся принцип уважения к гражданской собственности и «культурным» ценностям, т.е. к тому, что очевидно не представляло первоочередной ценности для вооруженных сил или государственной администрации. Но они по необходимости оставили незатронутыми причины несовершенства пра-

88

Глава 2. Законы войны от раннего Нового времени до Второй мировой войны

ва, состоявшие в неясности определений, субъективности восприятия и возможностях для обмана. Эти недостатки никоим образом не могли быть устранены, когда, спустя два поколения, слово «гражданское лицо» формально вошло в лексикон международных договоров.

Оценка законности артиллерийских обстрелов и бомбардировок* может быть весьма щекотливым делом. Здесь требуется, чтобы по сути каждый конкретный случай оценивался по градуированной шкале, на которой только крайние противоположности свободны от постоянной проблемы — туманности формулировки. Крайняя точка на том конце шкалы, который соответствует полному соблюдению закона, разумеется, соответствует тому случаю, когда атакуемая цель является бесспорно военной. Но не все цели во время сражения и очень немногие в условиях экономической войны поддаются столь простой квалификации. Возражения возникают практически немедленно, как только мы начинаем перемещаться по шкале. Процесс определения целей для удара, предшествующий любым серьезным и законным операциям по нанесению бомбовых ударов, может содержать в себе множество тонких разграничений. Если гражданское население очевидным образом присутствует на территории, выбранной объектом бомбардировки, какие меры предосторожности должны быть предприняты, чтобы его предупредить или избежать удара по нему? Если оно пострадало, есть ли для этого оправдания военного характера? Если цель атаки — не военнослужащие в зоне боевых действий, а заводы, железные дороги, шахты и фермы, т.е. объекты, служащие для поддержания боеспособности военнослужащих, сразу же встает бесчисленное множество вопросов. Не выбраны ли эти заводы лишь потому, что до них легко добраться, а не потому, что их необходимо разрушить? Зачем подвергать бомбардировке вокзал в центре города, а не железнодорожный мост вне городской территории? Почему вообще надо бомбить угольные шахты, хотя достаточно разрушить ведущие к ним дороги? Кто будет больше голодать вследствие опустошения полей и разрушения ирригационной системы — военнослужащие или гражданские лица?

*В английском языке эти два понятия обычно выражаются однокоренными словами: bombardment — артиллерийский обстрел на суше или на море; bombing — бомбардировка с воздуха. — Ред.

89

Часть I. Происхождение законов войны

Вопросы приобретают другое звучание, когда гражданское население принадлежит к нации, которая переходит в состояние «единого военного лагеря», мобилизуя (как это часто делалось в прошлом) все взрослое трудоспособное население и подростков на работу в военной экономике и ставя под ружье всех мужчин в возрасте от 16 до 60 лет. Где бы это ни происходило (впервые в истории Нового времени это впечатляющим образом было осуществлено в революционной Франции), вероятное участие гражданского населения в экономике, едва ли не полностью мобилизованной для нужд национальной обороны, сильно затрудняет отнесение его к некомбатантам с той четкостью и определенностью, как того требует принцип неприкосновенности некомбатантов. Более того, трудность носит двоякий характер. Она состоит не только в различении, но и самом понимании предмета. Возникновение массовой политики породило неудобные вопросы по поводу того, отделено ли в реальности гражданское население от военных действий. Ответ убежденного гуманиста — состоящий в том, что любое сомнение должно толковаться в пользу гражданского лица, как оно определяется юридически, — может быть сочтен неприемлемым не только по соображениям военной необходимости (а также исходя из прячущегося в их тени мотива военной выгоды), но и по моральным основаниям. Почему «гражданское население» экономически развитого региона государства-нации, участвующего в тотальной войне, не должно нести свою долю опасностей и страданий, на которые оно обрекает своих солдат (вопрос, на который даже такой совестливый и гуманный человек, как Авраам Линкольн, не нашел утешительного ответа)? Проблема нарастала, и на протяжении более ста лет с ней ничего не удавалось сделать. Простого или недвусмысленного правового решения для нее не существует... пока не достигнут другой конец шкалы, соответствующий абсолютному беззаконию, когда невооруженное гражданское население является единственной и исключительной целью нападения. Аргументы, иногда выдвигаемые в поддержку таких атак, никаким мыслимым образом не могут устоять против критики, если рассматривать их в рамках классических, «европейских» идей о праве войны. Однако европеец, прежде чем отметить, что такие аргументы в других культурных регионах продолжают выдвигаться и использоваться для обоснования действий, должен признать, что они

90