Best_D_Voyna_i_pravo_posle_1945_g_2010

Глава 3. ООН и новый мировой правовой порядок

ведущим авторитетом в этом вопросе, каковым он и оставался до конца жизни. Хорошее знакомство этого католического ученого с доктриной естественного права обнаруживается в его выводе о том, что конвенции «подтвердили, если такое подтверждение было нужно, что международное право наделяет правами и обязанностями как отдельных людей, так и государства». Затем он перечислил то, что было достигнуто этими конвенциями «в области прав человека», и указал, что «в том, что касается как определения правовых норм, так и принуждения к их исполнению», конвенции ушли «намного дальше, чем Европейская конвенция по правам человека 1950 г.»12. Конвенцию о защите гражданского населения он описал как «воистину правовую хартию фундаментальных и детально проработанных прав человека во время вооруженного конфликта»13. Исходя из того, что он говорит об общей статье 3 Женевских конвенций в главе 1 своей книги и в «дополнительных соображениях», опубликованных несколькими годами позже, представляется вероятным, что он придерживался мнения, которое с тех пор стало общепринятым, что она представляет собой декларацию прав человека в миниатюре14. Еще один авторитетный юрист, Р. Квентин-Бэкстер, служивший представителем Новой Зеландии в Женеве в то время, когда разрабатывались конвенции, позднее снова обратился к уникальному значению этой общей статьи, ознаменовавшей то, что «впервые со времени создания ООН государства признали в договорном инструменте определенную степень своей подотчетности перед международным сообществом за действия в отношении собственных граждан»15.

Принимая точку зрения Квентина-Бэкстера в отношении сорока беспокойных лет истории прав человека, мы можем увидеть, что право в сфере прав человека на протяжении многих лет не было подспорьем гуманитарному праву, как Дрейперу и другим это поначалу виделось. Государства немедленно

12Draper, Red Cross Conventions, 24.

13Ibid. 48. См. также то, что он говорит на с. 45.

14Более поздняя работа, о которой идет речь: The Geneva Conventions of 1949 in The Hague Academy series, Recueil des Cours,1965 (I), 61 ff.

15R. Quentin-Baxter, “Human Rights and Humanitarian Law; Confluence or Conflict?” in Australian Yearbook of International Law, 1985, 94—111 at 102.

121

Часть II. Реконструкция законов войны, 1945—1950 гг.

обнаружили, что они могут с большей безнаказанностью игнорировать Всеобщую декларацию прав человека, чем утверждать (невзирая на все доказательства), что к их внутренним беспорядкам не следует применять общую статью 3. Единственный обязательный для применения документ по правам человека, последовавший вскоре после ВДПЧ, а именно тот, который был принят в 1950 г. Советом Европы, действует применительно к той семье государств, которая менее всего была склонна считать его обременяющим и неудобным. Другие регионы и государства не торопились последовать за Европой. Еще задолго до того, как Международный пакт о гражданских и политических правах 1966 г. смог привлечь достаточно подписей для вступления в силу, кошмары внутренних войн, происходивших

в50—60-е годы, привели к осознанию того факта, что международное право в сфере прав человека приносило, по крайней мере в тот период, еще меньше пользы, чем женевские и гаагские законы, относящиеся к смежной области МГП.

Разочарование явным бессилием обеих правовых систем, как гуманитарной, так и относящейся к сфере прав человека, способствовало появлению в 1968 г. новой инициативы. Созванная по инициативе ООН в Тегеране конференция по правам человека единогласно приняла резолюцию «Права человека в вооруженных конфликтах», которая требовала от Генеральной Ассамблеи ООН предложить Генеральному секретарю организовать исследование изъянов и слабых мест

всуществующей правовой системе и внести предложения по ее усовершенствованию. В результате этого исследования на базе составленных экспертами весьма внушительных отчетов был проведен процесс юридического «подтверждения и развития», получивший в конце концов отражение в Дополнительных протоколах 1977 г.16

16Резолюция XXIII Международной конференции по правам человека воспроизведена в: Schindler and Toman, 197—198. За ней следует на стр.199—200 резолюция ГА 2.444 от 19 декабря 1968 г. Два основных отчета Генерального секретаря ООН по вопросу об «уважении к правам человека в вооруженных конфликтах» — документы ООН А/7720 от 20 ноября 1969 г. и A/8052 от 18 сентября 1970 г. Части 9 и 10 последнего документа можно найти в: Leon Friedman (ed.). The Laws of War (2 vols., 1972). Эти документы очень хороши, и жаль, что получить доступ к ним довольно трудно.

122

Глава 3. ООН и новый мировой правовой порядок

«Права человека» как таковые менее очевидно присутствовали в конце процесса, чем в его начале. К моменту завершения работы эти две отрасли права оставались к концу процесса не ближе друг к другу по форме, чем в момент начала, — возможно, потому, что управление процессом быстро переместилось от ООН, где права человека были универсальным языком, к МККК, где у них не было такой функции, а может быть, и потому, что права человека в те годы все больше превращались в политический боевой клич, смущавший рассудительных практиков нейтрального гуманизма. Тем не менее связь между этими правовыми течениями со временем становилась все более выраженной.

Поскольку озабоченность «правами человека в вооруженных конфликтах» вызывалась тем, что происходило во внутренних войнах, Протоколы 1977 г. едва ли могли ее снять. МККК и, как можно вполне резонно предположить, большинство тех, чей интерес к процессу носил скорее гуманитарный характер, чем политический, начинали работу, завершившуюся их принятием, в предположении, что в отношении внутренних войн МГП приобретет почти такие же вес и значение, как и в отношении международных. Эти ожидания не оправдались. К тому времени, когда работа была закончена, было совершенно неясно, будут ли жертвы гражданских войн

вбольшей степени избавлены от страданий, чем тогда, когда она только началась.

«Немеждународным вооруженным конфликтам», охватываемым Вторым протоколом, давалось настолько ограничительное определение, что большинство конфликтов такого рода оставалось в сфере действия общей статьи 3 (уж такой, какая она есть); не было и никакой гарантии, что новый документ, в том виде, в каком он был принят, будет соблюдаться лучше, чем прежний. Поэтому в конце 70-х и в 80-х годах наблюдался рост интереса к непосредственному применению законодательства о правах человека ко всякого рода конфликтам, которые не были непосредственно, исключительно и бесспорно «международными». Разумеется, правовые нормы

всфере прав человека не прекращали действовать внутри государств, вовлеченных в такие классические межгосударственные войны, но интерес к их применимости для защиты жертв войн и пострадавших во время войн постепенно снижался по двум причинам: во-первых, не вызывало никаких сомнений,

123

Часть II. Реконструкция законов войны, 1945—1950 гг.

что в таких случаях применим весь корпус МГП, и, во-вторых, МГП на деле предлагало более широкую защиту большинству категорий жертв войны, чем право в сфере прав человека.

Однако международные войны ярко выраженного классического типа были редки. Большинство вооруженных конфликтов из числа тех, что привлекали внимание гуманитарного сообщества, были либо гражданскими войнами, либо войнами «смешанного статуса», по отношению к которым применимость гуманитарного права либо полностью отрицалась, либо, если стороны того желали, могла быть предметом бесконечных споров. То, что МККК тем не менее осуществлял гуманитарные интервенции во многих таких ситуациях, стало возможным благодаря стремлению избегать публичных юридических споров (невозможно определить, какие аргументы использовались в закулисных переговорах), его умению полностью обходить юридические вопросы, попросту «предлагая свои услуги», поскольку женевское законодательство предоставляло ему такое право, и способности добиваться от правительств принятия по крайней мере некоторых из этих услуг, так как из прежнего опыта эти правительства знали, что его нейтральности и благоразумию можно доверять. МККК удалось таким образом добиться впечатляющих результатов, но в этом отношении он был уникальной организацией, и при всем том МККК, в конечном счете, зависел от благосклонности правительств, с которыми регулярно имел дело. Цель активистов в области «прав человека в вооруженных конфликтах» состояла не в отстаивании права и не в утверждении прав. МГП же по-прежнему оставалось во многих отношениях обескураживающе неэффективным. Естественно, возникал вопрос: может ли международное право в сфере прав человека быть использовано для заполнения этой бреши?

Далее на страницах этой книги я продемонстрирую, как сошлись вместе интересы двух отраслей права. Для этого будут привлекаться данные организаций, в своих доказательствах бесчеловечности и незаконности действий в вооруженных конфликтах опирающихся как преимущественно на право в сфере прав человека, так и преимущественно на гуманитарное право. Обнаружилось, что у них много общего. Суждения тех, кто с самого начала видел их общие источники и понимал степень их совпадения, были более обоснованны, чем суждения тех, кто был склонен отрицать их близость и разводить их в раз-

124

Глава 3. ООН и новый мировой правовой порядок

ные стороны. Однако интересы — не единственное, что они научились разделять. Опыт также показал, что они наталкиваются в своих действиях на одно и то же постоянно присутствующее препятствие: на доктрину национального суверенитета и на страсть к нему.

Межправительственные и неправительственные организации, занимающиеся гуманитарными вопросами и правами человека, обнаружили, что находятся на одной стороне в одной из важнейших публичных дискуссий нашего времени. Этой дискуссии не предвидится конца в обозримом будущем — не в последнюю очередь потому, что ее предмет является до определенной степени воображаемым. «Суверенитет» имеет разное значение для разных групп общественности, из которых одни вкладывают в это понятие больше, чем другие. В области политики и международных отношений, откуда оно происходит, оно просто означает, что в том или ином государстве существует дееспособная власть, и то, что происходит внутри границ этого государства, — это дело прежде всего самой этой власти, что верховное должностное лицо этой власти само представляет жителей этого государства перед лицом других государств и их жителей. Это термин, относящийся к области политического и юридического искусства, и он имеет первостепенное значение. Но сам он как таковой ничего не говорит о положении государства или состоянии его международных отношений. Однако в общепринятой политической практике, а также в патриотической и/или националистской риторике он играет весьма значительную роль.

На уровне народных масс, менее склонных к различению тонкостей, основное применение понятия «суверенитет» состоит в том, чтобы быть ярким фантиком, в который обертываются понятия «независимости» и «автономии». Этот термин раздувает национальное эго. «Суверенитет» для национальной общности выполняет ту же функцию, которую воинственные фразы вроде «Выше нос!», «Никому не позволено так говорить со мной!» и т.п. выполняют для мужского типажа мачо. Но все это относится к области фантазий, по крайней мере отчасти. Это слово в той же мере служит выражению чувств, что и оценке ситуаций. Идея, что государства абсолютно свободны действовать так, как им нравится, подобно тому, как отдельные человеческие особи на экзистенциальном уровне чувствуют себя способными к этому, — иллюзорна.

125

Часть II. Реконструкция законов войны, 1945—1950 гг.

Однако эта иллюзия может быть весьма приятной, особенно во времена, когда нация в опасности (реальной или воображаемой), поскольку чувства групповой солидарности и исключительности весьма привлекательны и приносят с собой чувство уверенности. Патриотически и популистски настроенные политики и пропагандисты всегда с легкостью оперировали ею, и можно предполагать, и дальше будут это делать, до тех пор пока «нация-государство» будет оставаться базовой единицей политической мысли и политического опыта.

Однако действительные факты из жизни сообщества государств не совпадают с той картиной, которую рисует воображению бравада по поводу суверенитета. Реальность никак не хочет укладываться в рамки риторики. Мальчик-с-пальчик, держась с достоинством, кое-чего добивается от великанов. И великаны даже обнаруживают, что круг их возможностей неприятно ограничен. Суверенное право государств преследовать и защищать свои интересы в соответствии с собственными представлениями, по-видимому, лучше всего может быть осуществлено только в некой разумной пропорции по отношению к их богатству и значимости и лишь в пределах той сети международных связей и обязательств, в которой каждое государство, даже самое могущественное, в любой момент находится. Конечно, чем более могущественно государство, тем больше вероятность того, что сеть будет отчасти сплетена им собственноручно. Но вне зависимости от того, является ли государство могущественным или малозначимым, глубоко укоренившимся или только-только пустившим корни, сеть остается все той же, связывая его своими принципами и ограничениями, запретами и договорными обязательствами, и международное право — одна из самых прочных ее нитей.

Такого рода сдержки и регуляторы, хорошо известные в международных отношениях в мирное время, появляются в обличье права войны, чтобы выполнять более или менее ту же самую функцию во времена не столь мирные. Некоторые элементы права войны действительно предоставляют первые поразительные примеры подобных добровольно налагаемых ограничений на свою суверенную автономию. Например, IV Гаагская конвенция (к которой присовокуплены правила ведения сухопутной войны) содержит в преамбуле знаменитое заявление, что вне зависимости от того, что именно говорится или не говорится в этих правилах, гражданское население

126

Глава 3. ООН и новый мировой правовой порядок

и комбатанты «остаются под защитой и подпадают под действие принципов права наций, исходящих из обычаев цивилизованных людей, законов гуманности и предписаний общественного сознания»17. Ст. 22 и 23 правил содержат перечень четко сформулированных абсолютных запретов, следующих за подтверждением старого принципа, гласящего, что «воюющие не пользуются неограниченным правом в выборе средств нанесения вреда неприятелю».

Итак, к началу XX в. ограничение собственного суверенитета государствами уже постепенно набирало силу. Однако этот факт, насколько мне известно, не комментировался в подобных терминах. Националистский политический климат не располагал к таким признаниям. Гордость и честь государств требовала от них выглядеть абсолютно независимыми друг от друга. Более того, не подлежит сомнению тот факт, что какие бы обязательства, двусторонние или многосторонние, государства на себя ни брали, они со всей очевидностью сохраняли власть отбросить их в момент кризиса при условии, что они готовы к последствиям (в спортивных кругах это называется «профессиональным фолом»). Ответственные лица из числа тех, для кого благоразумие — не пустое место, будут, конечно, склонны стремиться просчитать, каковы будут последствия такого отказа, но история показывает, что эти последствия по большей части выходят за пределы возможности рациональной оценки. Решение германского правительства (принятое, нужно отметить, не в крайних обстоятельствах надвигающегося поражения, а в погоне за ускользающей победой) отбросить то немногое, что осталось к началу 1917 г. от норм, регулирующих подводную войну, показывает, насколько ошибочными могут быть такие расчеты. Практически непосредственным следствием этого решения было вступление США в войну — и Германия ее проиграла. В конечном счете действие, направленное на улучшение своего положения, как оказалось, имело следствием плохо просчитанный риск. Такой же ошибочной оказалась оценка более сложного риска, связанного с действиями Японии четверть века спустя, когда без объявления войны или чего-либо подобного она уничто-

17С момента заключения конвенции именуется «декларацией Мартенса» в честь ее признанного автора Федора Мартенса, юридического эксперта русской делегации.

127

Часть II. Реконструкция законов войны, 1945—1950 гг.

жила большую часть военно-морского и военно-воздушного флота США на Гаваях и Лусоне. Расчеты Японии в отношении ответной реакции американцев оказались абсолютно неверными. Однако высшая мудрость возобладала, когда Великобритания и Германия во время Второй мировой войны, каждая, в свою очередь, оказавшись на грани кризиса, решали, не отречься ли им от взятых на себя обязательств по поводу химической войны. Они решили этого не делать18.

Риторика по поводу суверенитета звучит, как и всегда, громко, но со времен Второй мировой войны смысл риторических заявлений все больше расходится как с практическими механизмами, так и с этическими принципами международного порядка. Практические механизмы — финансовые и коммерческие институты, региональные организации, оборонительные союзы, ООН и все ее агентства и т.д. — мы не рассматриваем. Сфера наших интересов — этические принципы и их правовое выражение. Победители 1945 г. оказались на наименее шаткой основе продолжающейся солидарности в своем общем праведном гневе по поводу того, чтó нацистская Германия сотворила с народами, оказавшимися под их властью, — не только вражескими (что само по себе было достаточно плохо), но и со своим собственным народом. Энтузиазм по поводу наказания за злодейство и сотворения лучшего мира завел их (победителей) на нетронутую правовую территорию. Они столкнулись с проблемами, которые были вкратце перечислены в начале этой главы. Существующее международное право могло лишь в самых общих чертах дать основания для осуждения за преступления против граждан вражеских государств и населения оккупированных территорий. Оно едва ли могло создать основания, на которых можно было бы осудить или хотя бы заклеймить позором то, что правительство или кто-либо из его должностных лиц делали со своим собственным народом. Разумеется, правительства с незапамятных времен были вправе подвергать поношению те ужасы, которые происходили в других странах, но это всегда был политический акт, влекущий за собой соответствующий риск, и он никогда не имел более весомого юридического обоснования, чем могло предоставить предполагаемое право гуманитарной интервенции — право, расцениваемое

18 См.: Edward M. Spiers, Chemical Warfare (London, 1986), ch. 4.

128

Глава 3. ООН и новый мировой правовой порядок

всеми сторонами, кроме той, которая им пользовалась, как не более чем изящное прикрытие для эгоистической Realpolitik, чем, согласно представлениям историков, оно обычно и было. Поэтому различные шаги, предпринятые в 1945 г. и позднее, которые имели целью регулирование того, что государства делали со своими народами, стали поразительным новшеством, беспрецедентным посягательством на суверенитет государства в том виде, как он всегда понимался и до недавнего времени практиковался; ограничением свободы государств жестоко обращаться с людьми в мирное время, поразительно похожим на контроль, обеспечиваемый правом войны, над действиями государств по отношению к населению (противной стороны) в военное время.

Необходимо признать, что эта многообещающая программа выходила далеко за пределы того, что могло быть достигнуто. Не дать государствам в своей внутренней политике делать то, что делалось в гитлеровской Германии, безусловно, было хорошим делом, но был ли другой способ достичь этой цели, кроме как уполномочить государства вмешиваться в действия друг друга — действия, которые они же сами упорно рассматривают как их внутреннее дело? Победители, озабоченные моралью, в данном случае столкнулись с одной из многочисленных граней своей вечной дилеммы: как далеко рискнут они зайти в расследовании злодеяний побежденных, без того чтобы вызвать неприятные ответы tu quoque* или создать прецеденты вмешательства, которые впоследствии доставят неудобства? Острый осколок этого аргумента tu quoque, проникший через выставленные организаторами Международного военного трибунала в Нюрнберге барьеры, здорово помог при защите командующего немецкими подводными лодками адмирала Дёница. Сам по себе факт, что этот довод больше практически не применялся, не лишает силы приговоры трибунала обвиняемым, признанным виновными в военных преступлениях и преступлениях против человечности. Но возможности аргумента tu quoque выходили далеко за рамки конкретного судебного применения. Нюрнбергский процесс в целом не имел морального авторитета в глазах тех, кто, глядя на двух русских судей, сидящих бок о бок с судьями из Великобритании, США и Франции, уже знали или начинали понимать,

*На себя посмотри (лат.). — Прим. перев.

129

Часть II. Реконструкция законов войны, 1945—1950 гг.

насколько чудовищной была внутренняя политика в сталинской России; а ни одно государство не воспринимало с такой чувствительностью свои суверенные прерогативы, как СССР.

Другие факторы, более явно имевшие политический характер, внесли свой вклад в размывание смысла новой постановки вопроса о правах человека. Победители перессорились между собой, как это всегда происходит в коалиции, состав которой разнороден. Первоначальная их договоренность о принципах и плане создания ООН содержала обширное поле для разногласий по поводу того, как эти принципы надо интерпретировать и как следует разрабатывать детали плана. Некоторые из базовых предпосылок, на основании которых была создана ООН, сразу же оказались ошибочными, например предположение о том, что непосредственные и главные угрозы миру будут исходить от возродившихся Германии и Японии и что такого понятия, как атомная мощь, не существует, не говоря уже о предположении, что одна крупная держава будет обладать фактической монополией на нее. Чем очевиднее становилось, начиная с 1947 г., что Совет Безопасности, в конечном счете, не сможет избавить государства от их классической озабоченности безопасностью, тем меньше государства были склонны поступиться сколько-нибудь значительной частью суверенитета, что является классическим следствием этой озабоченности. СССР и его социалистические союзники, не имеющие себе равных в декларативном осуждении фашизма и решимости подавлять его, настаивали, что лучший способ предупредить возрождение фашизма — это содействие социализму, а единственный способ содействовать социализму — это утверждение социалистическими государствами своего полного суверенитета. Как при этом «интернационализм», согласно клятвенным заверениям социалистов и коммунистов, сочетался с социализмом, могли уложить в своей голове только они сами, но никогда не могли понять активисты прав человека, принадлежащие к либеральной традиции.

Тем не менее в послевоенные годы было немало достигнуто в деле реализации программы прав человека, и эти достижения ознаменовали революцию в международном праве и международных отношениях. Дело не дошло до ниспровержения классической доктрины суверенитета государств. Она осталась нетронутой в Уставе ООН (ст. 2, параграфы 1, 4 и, в первую очередь, 7) и с тех пор снова и снова воспроизводилась во

130