Best_D_Voyna_i_pravo_posle_1945_g_2010

Глава 2. Законы войны от раннего Нового времени до Второй мировой войны

в прошлом выдвигались и использовались в его собственном культурном регионе.

Фундаментальные гуманитарные принципы защиты больных и раненых, а также гуманного обращения с военнопленными благополучно пережили войну и, более того, укрепились, поскольку миллионы людей на протяжении столь продолжительной войны познакомились, с одной стороны, с работой санитарных бригад и госпиталей и, с другой стороны, с трудным положением военнопленных и их семей. Репутация Международного Комитета Красного Креста и национальных обществ Красного Креста значительно укрепилась во время войны, возросло уважение к ним, так что наименее спорным пунктом в послевоенной программе кодификационного процесса стала выработка в 1929 г. новой Женевской Конвенции, призванной усилить защиту военнопленных по сравнению с довольно кратко сформулированными требованиями главы 2 Гаагских правил.

Тем не менее претворению в жизнь этих провозглашенных «женевских» принципов по-прежнему мешали те же препятствия и то же давление, что и раньше; более того, эти трудности даже усилились в связи с появлением новых революционных идеологий и опять-таки военных технологий. Марксизмленинизм, с одной стороны, и фашизм, вскоре появившийся на свет, чтобы с ним бороться, с другой стороны, в своем отрицании значительной части европейского культурного наследства отвергли и многие базовые предпосылки международного права, в том числе и права войны. Однако на практике необходимость действовать в реальном мире изменила воздействие этих идеологий. Первоначальная идея Ленина о том, что его новое государство обойдется без внешней политики, была почти сразу же отброшена. Специалисты по международному праву были востребованы в новой России не меньше, чем в старой, чтобы приводить в действие рычаги системы, которую их идеология осуждала. Новая Россия также обнаружила, что ей необходима армия, которой будет полезен опыт даже дореволюционных войн. Фашистская идеология была менее склонна к тотальному обновлению. С радостью восприняв из европейского наследия идеи государства-нации и войны между государствами-нациями, фашизм, во всяком случае на ранних этапах, выступал за прагматический альянс с традиционными военными профессионалами, взращенными для

91

Часть I. Происхождение законов войны

участия в таких войнах. И антигуманные по своей сути тенденции этих новых идеологий, уже вполне заметные во внутренней политике, проводимой в мирное время, начали четко прослеживаться в методах ведения войны не ранее конца 30-х годов. Нигде не наблюдалось более явное пренебрежение женевскими принципами, чем там, где новая революционная идеология схватилась в смертельном клинче со своей контрреволюционной противоположностью, а именно в Восточной Европе.

Воздействие новых военных технологий на соблюдение гуманитарных норм стало ощутимо и заметно намного раньше. Вряд ли красные кресты когда-либо прежде наносились так крупно на палатки полевых госпиталей и борта санитарных судов, но пилоты самолетов, которые бомбили эти госпитали, и капитаны субмарин, которые торпедировали эти суда, всегда потом заявляли, что не могли ясно различить опознавательные знаки, и можно не сомневаться, что в ту войну, когда честь и рыцарские принципы еще что-то значили, пилоты и капитаны обычно говорили правду. (По поводу аналогичных опознавательных знаков для судов, перевозящих военнопленных, и соответствующих гарантий так и не было выработано никаких договоренностей. В Первую мировую войну это не создавало больших проблем, но во Вторую привело к тяжелым трагическим последствиям.)

Однако это было не единственным способом проявления той отличительной черты XX в., которая состояла в увеличении дистанции между оружием и целью. Законы войны исторически разрабатывались на основе предположения, что человек, старающийся ранить или убить врага, в состоянии видеть то, что он делает. И это предположение не было неразумным. Вплоть до начала XX в. это в целом соответствовало положению вещей в отношении всех основных видов вооружения, за исключением дальнобойной артиллерии. И, как мы уже видели, именно в тех случаях, когда артиллерия использовалась при осаде против целей, находящихся вне пределов видимости, основные принципы права войны, как считалось, подвергаются наибольшему риску. Но в нашем веке возможности для ударов по невидимым целям, находящимся на большом расстоянии, становились все более доступны, а неизбежной характеристикой таких ударов является то, что для людей, которые их наносят, понимание того, что они делают, может пред-

92

Глава 2. Законы войны от раннего Нового времени до Второй мировой войны

ставлять значительные трудности. При некотором размышлении ситуация может показаться настолько очевидной, что едва ли стоит об этом специально упоминать; однако всего лишь три поколения назад она не была столь очевидной, соответственно о ней необходимо говорить всякий раз при объяснении того, как на старые фундаментальные принципы права войны порой влияли современные революционные разработки в области средств, методов и целей войны, с которыми эти принципы взаимодействовали. Наверное, довольно трудно испытывать чувство общей принадлежности к человеческому роду в отношении людей, находящихся на пятнадцать миль дальше или на пять миль ниже. Да и точно прицеливаться на таком расстоянии, вероятно, затруднительно. И, без сомнения, трудно узнать, намеренно ли действовал тот, кто, вроде бы целясь в военные объекты на таком расстоянии, вместо них разбомбил находящихся по соседству гражданских лиц, а потом выразил сожаление по этому поводу.

Первая мировая война очень сильно изменила весь контекст, в рамках которого оперировало право войны и в котором оно только и могло быть правильно понято. Год 1919-й стал таким же потрясением в истории права, как и 1945 г. От современников (как, возможно, и от исследователя, который не смотрит дальше сборников документов) это было заслонено тем фактом, что кодификация продолжала осуществляться теми же путями, что и ранее, причем внимание уделялось тому, что, так сказать, «пошло неправильно» в период между 1914 и 1918 г. Новое оружие, вызывающее всеобщие протесты, было запрещено Женевским «газовым» протоколом* 1925 г. Две новые системы доставки боеприпасов, вызвавшие наибольшие споры, — подводные лодки и бомбардировщики — без конца обсуждались и стали объектом ряда попыток установить контроль над их применением (практическую реализуемость и авторитет которых нет необходимости обсуждать на этих страницах)27. Был сделан шаг к усилению защи-

*Женевский протокол о запрещении применения на войне удушливых, ядовитых или других подобных газов и бактериологиче-

ских средств. — Ред.

27Гаагские правила ведения воздушной войны 1923 г. приведены с комментариями в сборнике: Roberts and Guelff, 121—135. На с. 147—151 той же книги есть все, что должно быть сказано

93

Часть I. Происхождение законов войны

ты «культурных ценностей»28. Наиболее весомыми в этом тощем пакете были Женевские конвенции 1929 г., причем одна из них была попросту усовершенствованным вариантом уже устоявшихся правил защиты больных и раненых. Другая заметно расширила гаагские правила минимально гуманного обращения с военнопленными и институционализировала многие из дополнительных практик, которые получили развитие в ходе Первой мировой войны (в значительной степени по инициативе и с участием Исполнительного комитета Красного Креста). Еще одна новая конвенция была заключена в качестве подготовительного шага в деле защиты гражданского населения на оккупированных территориях — категории жертв войны, к которой та же война привлекла большое внимание; но Вторая мировая война разразилась раньше, чем конвенция успела вступить в действие.

Однако впечатление, произведенное на это поколение переживших Великую Войну, как они ее называли, было столь глубоким и пугающим, что их дальнейшая реакция вышла далеко за рамки простого внесения поправок в существующее jus in bello. Было бы в высшей степени желательно, если бы войны никогда не велись такими жестокими способами, которые были характерны для Великой Войны. Но гораздо более желательным было бы, чтобы «великих войн» вообще больше не было, а применение вооруженной силы между государствами, если уж от него невозможно полностью отказаться, подлежало бы контролю ради всеобщего блага! Попытка добиться этого по сути состояла в том, чтобы возродить и адаптировать в форме, соответствующей представлениям эпохи, ряд идей jus ad bellum. Устав Лиги Наций подтверждал согласие ее членов принять обязательство «не прибегать к войне». Далее, Устав перечисляет пути, посредством которых можно было бы ослабить факторы, подталкивающие к войне (в основном речь

о «Протоколе 1936 г. касательно Правил подводной войны, изложенных в части IV лондонского Договора от 22 апреля 1930 г.» (The 1936 Procès-Verbal relating to the Rules of Submarine Warfare set forth in Part IV of the Treaty of London of 22 Apr. 1930).

28«Пакт Рериха» приведен в сборнике Шиндлера и Томана (Schindler and Toman, 653—655); это один из нескольких «первых шагов» в гуманитарной области и в сфере защиты прав человека, предпринятых Организацией американских государств (ОАГ), точнее ее предыдущими инкарнациями.

94

Глава 2. Законы войны от раннего Нового времени до Второй мировой войны

идет о разоружении), и перейти к разрешению споров и разногласий между государствами без применения насилия путем передачи на рассмотрение в третейском суде и/или полагаясь на мудрость Совета Лиги. Устав выражал уверенность, что те члены организации, справедливость позиции которых Совет не мог единодушно определить, тем не менее останутся верны делу «поддержания права и справедливости», когда будут вынуждены прибегнуть к навязанному им насилию; государствам, настроенным столь антисоциально, что они предпочитают сразу прибегнуть к насилию, Устав угрожал санкциями (в первую очередь экономическими, но в крайнем случае и военными), которые будут настолько эффективны, что эти государства будут вынуждены прекратить боевые действия.

Лигу Наций можно задним числом критиковать за то, что она сделала недостаточно, чтобы заново утвердить и укрепить право войны. Однако рассуждать об этом было бы не совсем справедливо, если не принять во внимание разумность попыток Лиги сделать это право излишним. Многие из этих попыток были сами по себе достаточно разумными, насколько это позволяло преобладавшее на тот момент представление о причинах войны 1914—1918 гг.

Придавая огромное значение наращиванию сил и вытекающей из него «гонке вооружений», Лига поощряла и поддерживала меры по разоружению и ограничению вооружений. В краткосрочном плане результаты, как теперь знает весь мир, были разочаровывающими, но тем не менее это были первые шаги, за которыми последовали серии конференций и заключенных соглашений, ставших неотъемлемой частью международной политики нашего времени. Барьеры, поставленные Уставом против развязывания агрессивной войны (при широком толковании этого термина, при котором он означает любое использование оружия, за исключением ситуации самообороны), были дополнены Женевским протоколом 1924 г. и Парижским договором 1928 г. Таким образом, задолго до Второй мировой войны было задано направление, которым предстояло следовать Организации Объединенных Наций сразу после войны и вплоть до наших дней.

Еще одно из основных направлений деятельности ООН, которое фактически зародилось во времена Лиги Наций, коренится в убеждении, как никогда громко провозглашенном Вудро Вильсоном, главным инициатором ее создания, что

95

Часть I. Происхождение законов войны

развязывание войн было бы намного менее вероятным, если бы все правительства были демократическими и если бы все народы сами избирали свое правительство. Политика мирного урегулирования споров возлагала большие надежды на демократические выборы и парламентское правление везде, где только можно было их организовать. Эта политика способствовала еще большему распространению уже достаточно популярной идеи о том, что самоопределение наций — это своего рода естественное право (следующее поколение назовет его одним из прав человека), но при этом стремилась к тому, чтобы частично предотвратить вред, который наверняка стал бы результатом буквального следования столь пуристской доктрине, для этого понуждая некоторые новые государства и государства с расширившимися границами к уважению гражданских, политических и культурных прав этнических меньшинств. В этих так называемых договорах о меньшинствах, как и в других делах Лиги, можно увидеть постепенное предвосхищение той всемирной программы защиты прав человека, которая немного позднее будет вдохновлять множество аспектов деятельности ООН. Как для Лиги Наций, так и для ООН основополагающей философией было убеждение, что уважение к справедливости, неявно присутствующее в идее о правах, является необходимой предпосылкой мира, и только мир даст возможность людям в полной мере пользоваться этими правами.

Технические дефекты и идеалистическая непрактичность проекта менее воинственного мира, продвигавшегося Лигой Наций, вполне очевидны. Не столь очевидно утверждение, что Лига была неправа, попытавшись его осуществить. В конце концов, этот проект был не более, не менее успешным, чем бывает успешным в своих действиях обычное национальное правительство, когда оно, например, объявляет о введении скоростных ограничений на дорогах — всем знакомый и очевидный пример несовершенного закона. Средства, использованные Лигой Наций для «поимки нарушителей скоростного режима», точно так же несовершенны, и индивидуальный эгоизм, агрессивность и глупость, которые являются причиной большинства проблем на дорогах, создают намного худшие проблемы в своем коллективном варианте. Однако все это не означает, что идея Лиги Наций была плохой. Хотя исторически война была основным средством измерения относи-

96

Глава 2. Законы войны от раннего Нового времени до Второй мировой войны

тельных изменений богатства и силы народов, это очевидно ненадежный механизм разрешения международных споров, не говоря уж о том, что она оказывается слишком соблазнительным способом удовлетворения коллективной алчности, гордыни, паники и вожделения. То, что Лига предложила альтернативный, бескровный способ разрешения таких споров, само по себе было разумным и привлекательным; это предложение появилось, можно сказать, наутро после кошмарной ночи, пережитой Европой, и было по крайней мере таким же разумным, каким всегда бывает призыв отказаться от необдуманного поведения.

Можно говорить много и убедительно об Уставе Лиги Наций и последовательных ее усилиях, направленных на ослабление угрозы войны. Но вместе с тем в основных ее идеях относительно источников и причин вооруженных конфликтов присутствовало немало вопиющих пробелов и изъянов. Как и идеи, лежащие в основе бессистемных кодификаций права войны, разрабатывавшихся в те же годы, они были обращены в прошлое. Порожденные стремлением выяснить, что же пошло не так с цивилизацией, какой ее изъян привел к катастрофе 1914—1918 гг., они вряд ли могли помочь понять или представить (разве что тем, кто обладал особым даром проницательности), каковы те новые источники и причины, которым предстоит вскоре вновь поглотить мир. Один из этих новых источников уже был явлен достаточно впечатляющим образом: большевизм. Подписавшие устав Лиги страны поначалу не видели возможности ужиться за одним столом с новым революционным коммунистическим государством, которое смеялось над их принципами и объявляло о своем желании свергнуть их конституции. Какое там! Главные учредители Лиги одновременно со своими действиями по установлению мира в Западной и Центральной Европе посылали экспедиционные войска в Россию, чтобы подбросить горючего в топку гражданской войны и привести страну, если удастся, к контрреволюционному финалу. Не впервые красный призрак лишал сна имущие классы Западного мира, разница состояла лишь в том, что на сей раз российская революция и всемирная революционная сеть, подпитываемая русским примером, добавила новый опасный пункт в классический список оснований для крупномасштабной вооруженной борьбы.

97

Часть I. Происхождение законов войны

Однако эти правящие классы не смогли увидеть, что вскоре к этому списку будет добавлен еще один и в том, что касается международной безопасности, еще более опасный пункт, и он будет связан с идейным противником большевизма и его зеркальным отражением — фашизмом. На протяжении нескольких лет осознать это было весьма нелегко для всякого, кто не принимал коммунистических идей, а для яростных антикоммунистов так и просто невозможно, поскольку в оркестре фашистской идеологии громче всех звучала антикоммунистическая труба. Именно поэтому фашизм в целом и его крайняя разновидность — германский национал-социализм в частности были в состоянии так долго и комфортабельно плыть под фальшивыми флагами. Поскольку коммунистам нравилось обличать традиционные христианские и либеральные ценности, фашисты могли выставлять себя поборниками этих ценностей. Поскольку коммунисты не делали секрета из своего стремления свергнуть «буржуазный» общественный строй, фашисты позволяли себе выступать в роли его защитника. Поскольку коммунисты так много говорили и пели об интернационализме и превосходстве классовой лояльности над служением собственной нации, фашисты получили идеальную позицию для отстаивания патриотизма. А поскольку (как у нас уже был повод заметить) линия партии, выработанная в советских академиях, состояла в объявлении международного права изобретением буржуазии, обслуживающим ее классовые интересы, можно было предположить, что фашисты убеждены в его необходимости.

Все эти толкования фашизма на деле оказались ошибочными, как стало ясно к середине 30-х годов всем, кроме наиболее предвзятых наблюдателей. Фашистский милитаристский ультранационализм взращивал преклонение перед войной и культивировал отрицание любых ограничений, которые система международных отношений стремилась на нее наложить. Нацистские фантазии по поводу всемирной империи столь же враждебны свободе и независимости народов, как и фантазии Коминтерна по поводу мировой революции. Со временем, когда начала прослеживаться связь между степенью социальной гармонии внутри государств и их поведением в качестве соседей в международном сообществе, быстро выяснилось, что фашизм точно так же несовместим с плюрализмом, как и коммунизм, способен на точно такие же звер-

98

Глава 2. Законы войны от раннего Нового времени до Второй мировой войны

ства по отношению к группам, объявленным «внутренними врагами», и на деле будет заходить так же далеко, как и коммунизм, в своем стремлении их истребить, как только представится возможность.

Эти вопросы не относились к числу тех, к которым могло применяться международное право, как его в целом понимали на протяжении трехсот лет, предшествовавших Первой мировой войне. Разумеется, исключительно жестокое обращение правительств со своими подданными всегда шокировало просвещенную элиту других стран и вызывало соответствующие комментарии. Преследование отдельных групп, по отношению к которым элита, а со временем и широкая публика, могла проявлять сочувствие, исходя из расовых, религиозных или идеологических соображений, действительно иногда приводило к мерам силового вмешательства, которое могло перерасти в полномасштабную открытую войну — как это имело место на определенных стадиях отношений христианских европейских государств с Оттоманской империей и в случае империалистических войн, которые вели США и Великобритания в 1898—1899 гг. Развитие теории международного права оставляло некоторое слабо очерченное пространство для такого рода деятельности, которая теперь получила название гуманитарной интервенции, создавая для нее ауру возможной законности. Однако баланс мнений тяготел к противоположной оценке, поскольку то, что на поверхности выглядело как гуманитарные соображения, слишком часто оказывалось на деле преследованием собственных интересов, а также на том основании, что в любом случае то, что государство делает со своими подданными, является его внутренним делом

иболее ничьим. Ни одна из аксиом международного права не считалась более фундаментальной, чем суверенная неприкосновенность «внутренней юрисдикции», и вплоть до периода между двумя мировыми войнами она нерушимо соблюдалась. Согласно Ст. 2 (7) Устава ООН, она по-прежнему остается в силе. Но, в соответствии с Уставом и развивающейся практикой ООН, другие принципы международного права приобретают, по-видимому, столь же важное значение — в частности, требование соблюдения прав человека. Соответственно после Второй мировой войны мощным потоком полились многочисленные усложнения. Но именно Устав

ипрактика Лиги Наций впервые попробовали проверить на

99

Часть I. Происхождение законов войны

прочность барьер внутренней юрисдикции, который прежде полностью блокировал эти процессы.

Таким образом, критика политики и поведения государств по отношению к собственному населению в мирное время была тем, против чего фашистские и коммунистические правительства «в межвоенный период» (такое саморазоблачительное название придумали для этого периода) могли возражать с той же видимой легитимностью, что и правительства, придерживавшиеся другой идеологии. Разумеется, то, как государства, подписавшие Женевские и Гаагские конвенции, вели себя во время войны, было предметом законной озабоченности других участников конвенций, при условии что «война» явным образом подпадала под одну из двух категорий вооруженных конфликтов, к которым принципы и нормы международного права только и были применимы: война между суверенными государствами или восстание столь крупномасштабное и столь «цивилизованное» по методам, что третьи стороны могли счесть благоразумным и уместным «признать его участников воюющей стороной». Внутренние конфликты такого рода были единственными, к которым в то время было допустимо применять международное право.

Гражданская война в Испании 1936—1939 гг., как оказалось, технически не соответствовала этому описанию, потому, что стороны, заинтересованные или участвующие в ней — открытые и тайные интервенты, нейтральные и так называемые нейтральные страны, сочувствующие мятежникам или, наоборот, их противникам, — проявили необычайную изобретательность в своем стремлении не создавать прецедент, когда это им было не нужно. Тем не менее эта война была одной из трех представившихся до 1939 г. возможностей оценить, действительно ли фашистское и коммунистическое влияние на войну приведет к действиям, чем-то отличающимся от тех, к которым в любом случае прибегли бы современные индустриальные государства. На этот интересный вопрос не так легко ответить — менее всего в этом трагическом случае с Испанией, где устоявшиеся обычаи гражданской войны все равно были варварскими и где отборные марокканские войска повстанцев продолжали делать в Испании то, что они привыкли делать в Северной Африке. Возможно, императивы классовой войны, с одной стороны, и воинствующего антикоммунизма — с другой, действительно в дальнейшем умень-

100