Best_D_Voyna_i_pravo_posle_1945_g_2010

Глава 3 ООН И НОВЫЙ МИРОВОЙ

ПРАВОВОЙ ПОРЯДОК

Учреждение в 1945 г. Организации Объединенных Наций стало центральным актом признания пережившим войну поколением того, что необходимо предпринять что-то радикальное, чтобы избежать повторения подобных катастроф. Это событие сразу же стало для людей, способных подняться над соображениями чисто локального характера, общепризнанным знаком и символом того, что кое-что действительно делается, будь то в рамках ООН или, как это было во многих из приведенных ниже случаев, на некотором отдалении от нее.

Право, содержащееся в Уставе ООН, стало основой для послевоенной реконструкции международным сообществом своего юридического аппарата. В том, что касается и подтверждения классических принципов (например, суверенитета государств во внутренней юрисдикции), и утверждения новых (например, запрещение любого применения силы государствами, кроме как для самозащиты), Устав ООН сразу же стал авторитетным источником права при осуществлении международных отношений и одновременно санкционировал учреждение всех тех новых органов, которые были призваны способствовать развитию этих отношений.

Право войны стояло несколько особняком. Существуя на протяжении уже нескольких веков, оно могло продолжать служить обществу независимо от появления ООН. Оптимистам, верящим в новый порядок, не очень нравилась навязываемая им пессимистами мысль о том, что новый порядок не будет означать столь явного разрыва с прошлым, чтобы лишить эту отрасль международного права ее традиционной полезности. Однако им не составляло труда использовать право войны в качестве инструмента преследования тех людей, которые привели старый порядок к его ужасному концу. Старомодные «военные преступления» фигурировали в обвинительных актах

113

Часть II. Реконструкция законов войны, 1945—1950 гг.

в Нюрнберге и Токио наряду с новомодными «преступлениями против мира» и «преступлениями против человечности».

Формулировка «преступления против человечности» была благоразумным, осторожным компромиссом на пути к признанию прав человека. Ее, можно сказать, придумали (фактически выделили, как и собственно права человека, из слияния культурных течений) для того, чтобы сделать возможным судебное преследование руководителей стран Оси за те чудовищные деяния, которые они совершали вдали от полей сражений, причем как в мирное время, так и в военное. Речь шла о преступлениях, которые традиционное право войны никоим образом не охватывало. Приведенное описание точно так же подходит к понятию «преступления против прав человека» — против тех прав, планы по защите которых начали обсуждаться в те же годы, в которые готовился обвинительный акт Нюрнбергского трибунала. Более того, в Уставе права человека упоминаются в явном виде как то, ради чего новая всемирная организация и была создана. Но тревожные сигналы замигали незамедлительно. Государство, чье презрение к правам человека было настолько вопиющим, что побудило Объединенные Нации выступить в их защиту, исчезло в результате своего полного поражения. В течение четырех послевоенных лет германского государства не существовало. Таким образом, в случае с Германией не было суверенной державы, которой можно было непосредственно бросить вызов. Но членами ООН были государства, проявлявшие ревностную заботу о своем суверенитете, что вообще характерно для государств. Риторика военных лет, заставившая их броситься после войны на защиту прав человека, была «пристегнута» к их политической теории, а не интегрирована в нее. Короче говоря, вопрос не был должным образом продуман, а последствия не были адекватно просчитаны1.

1Свою столь нелицеприятную характеристику я оправдываю тем, что история прав человека со времени их первого упоминания

вУставе ООН и канонизации во Всеобщей декларации прав человека складывалась отнюдь не благополучно. Достаточно сказать, что лишь меньшинство государств объявило, что они будут следовать документам, имеющим обязательную силу, таким как пакты и конвенции, и в соответствии с ними будут сами соблюдать права человека и выполнять соответствующие нормы. Большинство же,

114

Глава 3. ООН и новый мировой правовой порядок

Каковы бы ни были опрометчивые предложения, которым четыре великих державы, участвовавшие в составлении нюрнбергских обвинительных актов, позволили просочиться в Устав ООН, эти державы не собирались создавать прецедент, который мог бы немедленно быть обращен против них самих. Поэтому к определению «преступлений против человечности» была добавлена оговорка, согласно которой такие преступления должны быть совершены во время войны или как часть предполагаемого преступного заговора, имевшего целью развязать войну2. Таким образом, это понятие можно рассматривать не столько как предвестника понятия «преступлений против прав человека» в новом стиле, сколько как расширение понятия военных преступлений в старом стиле — именно так предпочитали рассматривать его победители, и именно в таком виде оно появилось в токийском обвинительном акте, где заголовки формулировались как «Преступления против мира», «Убийство» и «Прочие обычные военные преступления и преступления против человечности». Но, возможно, было и другое толкование со стороны тех, кто понимал, чтó имелось в виду под достаточно новым в то время выражением «права человека» (во всяком случае, в английском языке это новое словосочетание «human rights» имеет заметно иное звучание, чем традиционное «rights of man»*), и кому не терпелось начать разработку соответствующего корпуса права.

Новое право и доктрина прав человека устойчиво воздействовали на старое право вооруженных конфликтов в двух

возглавляемое США, на обсуждениях как в ООН, так и в ОАГ предпочитало ограничиться декларативными призывами.

2Некоторое представление о деликатности задачи правильного выбора слов и знаков препинания в обвинительных заключениях можно получить из следующих работ: Oppenheim. 575 n.5: Bradley F. Smith, Reaching Judgment at Nuremberg (London, 1977), 60.

* Оба выражения традиционно переводятся на русский язык одинаково, хотя более точным, буквальным переводом словосочетания «human rights» было бы «человеческие права». Исторически более раннее выражение «rights of man» несет в себе

некоторую двусмысленность, так как в английском языке слово «man» обозначает одновременно «человек» и «мужчина», и употребление фразы «rights of man» может ассоциироваться с тем периодом истории, когда «права человека» уже были провозглашены, но мужчины и женщины пользовались разными правами. — Ред.

115

Часть II. Реконструкция законов войны, 1945—1950 гг.

направлениях. Во-первых, и то и другое подразумевало заботу о людях, оказавшихся in extremis*. Как бы далеко ни заходила доктрина прав человека в провозглашении для всех без различия человеческих существ, всегда и везде «прав на свободу» и «прав на социальное обеспечение», суть вопроса состояла в защите людей от жестокостей и злоупотреблений со стороны вооруженных сил или, можно так выразиться, от насильственных эксцессов со стороны законно контролируемых во всех остальных отношениях вооруженных сил. В четырех основных документах, защищающих права человека (Европейской конвенции 1950 г., Американской конвенции 1969 г. и двух Международных пактах 1966 г.), об этом много не говорится, но именно это, без сомнения, подразумевается в общем для всех кратком перечне прав, настолько фундаментальном, что ни при каких обстоятельствах — ни во время войны, ни в случае введения чрезвычайного положения, ни в период национального кризиса, ни в каком-либо из случаев, когда вооруженные силы обычно выступают в качестве основной опоры власти или попросту становятся самой властью — эти права не могут быть отменены. Этот перечень в своем наикратчайшем варианте, в том, который содержится во всех четырех документах, действительно очень краток. В нем защищаются не более чем право на жизнь, право не быть подвергнутым пыткам или какому-либо иному бесчеловечному обращению, право быть судимым перед вынесением приговора и право не нести наказание за то, что не считалось нарушением закона в момент совершения поступка. Увы, опыт, накопленный с 1965 г., когда права человека были, так сказать, полностью введены в действие, показал, что этот перечень минимально необходимого для сохранения жизни нужно несколько расширить, чтобы от него была польза. В частности, необходимо добавить юридические и процедурные гарантии, способные предотвратить убийства, пытки и т.д. в период между арестом и судом. В эти критические моменты, когда речь идет о жизни и смерти, международное право в области прав человека движется в той же колее, что и гуманитарное право, стремясь обеспечить защиту тех же самых людей в то же самое время и от того же самого вида жестокого обращения со стороны вооруженной силы. Поскольку эти два правовых

*В крайней ситуации (лат.). — Прим. перев.

116

Глава 3. ООН и новый мировой правовой порядок

течения имели столь различные источники, группы сторонников и предметы озабоченности, то потребовались годы на то, чтобы общность их интересов стала очевидной и общепризнанной. Но к 80-м годам это стало настолько общим местом, что люди, ценящие точность и аккуратность, пришли к мысли о желательности напомнить о различиях наряду с чертами сходства, с тем чтобы специфика каждого из течений не потерялась в дымке универсализированной доброй воли.

Хотя совпадение в позитивных нормах существовало только

втом, что касается разделяемой обоими направлениями озабоченности защитой людей in extremis, существовала еще одна, менее специфичная, но, возможно, более важная по своим последствиям взаимосвязь, посредством которой международное право в области прав человека, как только начало оно реально действовать в мире, стало вторгаться в поле действия права вооруженных конфликтов. Взятые в совокупности они предлагали всесторонний курс лечения страданий человечества, которое мучилось от последствий слишком доступного, слишком свободного от каких-либо ограничений применения вооруженного насилия, к чему оно, как во время войны, так и в мирное время, успело привыкнуть. Целью права вооруженных конфликтов было ограничить применение насилия между государствами и (в случае гражданской войны) между правительством и повстанцами. Право в области прав человека имело целью (помимо прочего) предотвращение и ограничение применения насилия правительствами против своих подданных, будь то во время официально объявленного восстания или безо всякого восстания — т.е. в конфликтном поле,

вотношении которого в международном праве по определению отсутствуют средства правовой защиты.

Взаимодополнение этих двух направлений права не слишком ярко подчеркивалось в годы их первого сближения. Оптимистический дух, царивший в ООН и вокруг нее, препятствовал всему, что могло выглядеть как признание, что право вооруженных конфликтов могло сохранять свою значимость и полезность в мире. Возможно также, что среди наиболее убежденных и вдумчивых экспертов по правам человека существовало определенное ощущение, что нет необходимости указывать на нечто очевидное. В конце концов, все могли прочитать в преамбуле к Всеобщей декларации: «Необходимо, чтобы права человека охранялись властью закона в целях

117

Часть II. Реконструкция законов войны, 1945—1950 гг.

обеспечения того, чтобы человек не был вынужден прибегать в качестве последнего средства к восстанию против тирании и угнетения». Во многих разделах основной части текста декларации подразумевается и в нескольких утверждается, что надлежащее полное соблюдение прав человека, перечисленных в Декларации, не только повысит социальную гармонию в государствах, но и будет способствовать дружественным отношениям между самими государствами. Чем больших успехов добьется программа соблюдения прав человека, тем меньше придется прибегать к тому корпусу права, который является последним прибежищем цивилизации, когда исчерпаны все остальные способы избежать и ограничить насилие.

Взаимосвязь между двумя сводами права хотя и редко подчеркивается, тем не менее слишком очевидна, чтобы ее не заметить. Ситуация, когда она привлекла к себе внимание, сложилась при обсуждении преамбулы к Женевским конвенциям. Этот вопрос был частью той совокупности тем для обсуждений, которая была передана на дипломатическую конференцию с последней из подготовительных конференций, а именно с конференции Международного Красного Креста, проходившей в Стокгольме. Преамбулы — хорошо известный элемент международных документов. В них излагается существо вопроса, как, например, в преамбуле IV Гаагской конвенции 1907 г. Не то чтобы без них совсем нельзя было обойтись, но они считаются неплохим способом давать общую формулировку принципов и целей документа. Поэтому приверженцам наиболее инновационной части нового законодательства, Конвенции о защите гражданского населения, показалось полезным снабдить ее преамбулой, которая добавила бы ей торжественности и усилила бы ее тем, что заявила бы

оней как о документе, направленном на защиту прав человека, и в частности на защиту основных, минимальных прав, — как

о«гарантии цивилизованности» и «основе универсального гуманитарного права»3. Исходя из этой инициативы МККК при подготовке стокгольмских текстов для прохождения завершающей дипломатической процедуры разработал то, что считал их усовершенствованием. Комитет предложил, чтобы преамбула — одна и та же преамбула — предшествовала каждой из четырех конвенций, что укрепило бы общий для всех прин-

3Pictet’s Commentary, i. 20.

118

Глава 3. ООН и новый мировой правовой порядок

цип защиты и представило вопрос о правах человека в более общих терминах: «Уважение к личности и достоинству людей составляет универсальный принцип, обязательный к применению даже в отсутствие договорных обязательств»4.

То, что произошло в Женеве с этим проектом общей преамбулы, весьма поучительно; знание этого совершенно необходимо для понимания истории переговорного процесса по конвенциям и смысла, читаемого между строк. Никто не возражал против ссылки на права человека — это было бы на самом деле затруднительно для делегатов тех государств, которые примерно за полгода до этого утвердили ВДПЧ. Несколько государств во главе с Австралией выразили сомнения в том, нужна ли вообще преамбула, но были готовы принять версию МККК или одно из американских предложений, по существу близких к ней5. Но остальные государства хотели чего-то более амбициозного, и здесь возникли трудности, которым не суждено было разрешиться. Одна группа таких государств, в которую,

вчастности, входили находящиеся в тесном альянсе с Ватиканом, считала уместным и желательным включить признание суверенитета Бога как «божественного источника человеческого милосердия», на промысел которого, наряду с действием человеческой совести, следовало опираться, чтобы наполнить духом юридическую букву конвенций6. Много дискуссий было посвящено вопросам о том, как следует выразить это религиозное почитание. Сэр Роберт Крейги, например, заявил делегации Великобритании, что ей «не следует возражать против уместной ссылки на Всевышнего», которая удовлетворила бы монсеньора Бертоли, если бы он смог добиться ее включения7. Но имелась и соперничающая концепция.

Другая группа государств во главе с СССР стремилась использовать преамбулу, чтобы пропагандировать собственные идеи по поводу того, что, по их мнению, было главным

вконвенциях (например, нюрнбергские принципы, а не Верховное Существо), а также продвигать, чего они намеревались

4Ibid. 21.

conventions de Genève (Paris, 1951), 186.

7UK: FO, 369/4153 K. 5651, совещание делегации 3 июня 1949 г.

Final Record, IIA, 69.

119

Часть II. Реконструкция законов войны, 1945—1950 гг.

достичь (например, распространения убеждения, что несоциалистические государства на самом деле не заинтересованы в предотвращении или ограничении войны)8. Напряженные и кропотливые усилия по достижению компромисса никого не удовлетворили. Кроме того, на конференции — что было необычно для такого рода мероприятия, на котором в основном все происходило гладко и оперативно, — возникла немалая путаница в отношении того, за что именно проводится голосование и кто за что проголосовал. Досада и разочарование стали доминирующим ощущением, когда путаница и взаимное непонимание привели к неожиданному исходу голосования: преамбулы не должно быть вообще9. Разумеется, такой исход не соответствовал ожиданиям большинства делегаций. Вопрос о том, подорвала бы преамбула, приемлемая для признающего религию большинства, авторитет конвенций в глазах остальных стран, отвергающих религию, остается чисто спекулятивным. Но что, по-видимому, несомненно, так это тот факт, что включение прав человека, точно сформулированных в первоначальной, минималистской преамбуле, само по себе было приемлемо для всех участников дипломатической конференции 1949 г., причем до такой степени, что воспринималось как само собой разумеющееся10.

Столь же очевидной для участников, с одобрением наблюдавших за восходящим солнцем прав человека, было то, что новые конвенции в существенной степени были отражением этого процесса: «права человека, действующие на арене войны», как довольно неожиданно заметил один американский армейский юрист на ежегодном совещании Американского общества юристов в области международного права, проходившем в 1949 г. и посвященном МГП11. С самого начала активную деятельность в этом отношении развил Дж. И. А. Д. Дрейпер, чья книга «Конвенции Красного Креста» (The Red Cross Conventions), вышедшая в 1958 г., сделала его

8US: 514.2 Geneva/6-2749 ; телеграмма от 27 июня 1949 г.

9Pictet’s Commentary, I. 22—23. Final Record IIB.522—523,

III. 99.

10Короткая жизнь преамбулы и ее печальный конец хорошо описана делегатом Святейшего Престола монсеньором Бертоли в: Final Record IIB. 522—523.

11Willard B. Cowles, in PASIL, 43 (1949), 121.

120