Gotfrid_P_Strannaya_smert_marxizma_2009
.pdfГлава 2. Послевоенный коммунизм
К середине 1960-хгодов все марксисты, желавшие заявить себя таковыми, делали упор на «эпистемологическую» проблему, которая оказывала деформирующее влияние на исследования, проводившиеся в традиции марксизма-ленинизма. Так, немецкий комментатор Иринг Фетшер во введении к изданным в 1975 году ранним работам Маркса обращает внимание на концептуальную незавершенность «Экономическо - философских рукописей». Согласно Фетшеру, смешение философского и экономического анализа дает возможность выявить некоторые черты рыночной экономики, но этого «недостаточно для анализа динамичных сил, порождающих изменения капиталистического производства». Далее Фетшер цитирует «ведущих исследователей [марксизма] в ГДР», утверждающих, что «научные марксистские исследования, особенно в области экономики, застыли на исходной позиции» и «что у нас нет развитого марксистского метода изучения механики современной капиталистической деятельности»22. Фетшер, интерпретатор Гегеля, не выделяет явным образом проблему идеализма, но высказывает предположение, что его коллеги - марксисты впали в заблуждение, отвергнув «научный образец» Маркса.
Альтюссер, напротив, не упускает возможности поименно назвать вредителей, истолковывающих Маркса как гуманистического философа или рассматривающих его позднейшие материалистические писания как всего лишь привесок к проповедям об «отчуждении». Он борется с искажающим истолкованием Маркса, пытаясь доказать, что тот никогда не был гегельянцем. В своих ранних работах Маркс был прогрессивным кантианцем, а к середине 1840-х годов порвал с юношеской увлеченностью философе- ко-этическими проблемами. В своей защите «настоящего марксизма», в противовес «воображаемому марксизму», Альтюссер подчеркивает «эпистемологический разрыв» между «идеологическим этапом» в творчестве Маркса, продлившимся примерно
Fetscher. Marx-Engels Studienausgabe. Vol. 2, p. 11.
63
Странная смерть марксизма
до 1845 года, и его последующим поворотом к материалистическому пониманию истории. Второй этап подразделяется на «период созревания», когда Маркс под сильным влиянием Фейербаха пришел к материалистическому прочтению Гегеля и написал работу «К критике политической экономии», содержавшую критический очерк противоречий капитализма
инаметившую путь к «Капиталу». Только к концу 1850-х годов мы сталкиваемся с предположительно «зрелым» Марксом и его всеобъемлющим экономическим истолкованием истории. Альтюссер движется в направлении, противоположном тому, в котором Маркса истолковывали «новые левые» 1960-х годов, относя появление «настоящего» Маркса к концу его жизни, а его ранние работы характеризуя либо как поиск подходов к анализу форм производства, либо как наследие «идеологической» фазы. Эти идеологические элементы возводятся к Канту, который, подобно молодому Марксу, утверждал связь между политической свободой и индивидуальным моральным сознанием. В качестве примеров влияния Канта Альтюссер цитирует высказывания молодого Маркса об идеализации Гегелем прусской монархии и подробно останавливается на его протесте против прусской цензуры в родной Марксу Рейнской области. С учетом целей Альтюссера, в этой генеалогии есть смысл. В 1962 году Альтюссер раздраженно замечает, что гегельянское истолкование марксизма восторжествовало на всем пространстве от Центральной Европы до левого берега Сены. Тогда же он саркастически отмечает в эссе для La Pensee, что, «ссылаясь на одно
ито же слово, „тотальность", многие с чрезвычайной легкостью от Гегеля переходят к Марксу, а от Gestalt'a к Сартру и т.д.»23
СТОЛЬ же яростно Альтюссер поносит «"механистический" материализм», который находит таким
23Althusser, Pour Marx, pp. 47—83, 208. [Альтюссер A. Молодой Маркс / / Альтюссер А. За Маркса; Альтюссер
А.О материалистической диалектике / / Альтюссер А. За Маркса. С. 289].
64
Глава 2. Послевоенный коммунизм
же ущербным, как и «подобный же источник путаницы, идеализм сознания». Он цитирует высказывания Энгельса и Маркса, выступавших против упрощенных материалистических объяснений, не учитывающих те общества и культуры, в которых формы производства утвердились сами по себе. Эти механистические объяснения игнорируют политическое и культурное воз - действие, которое обостряет экономические противоречия. Альтюссер называет сочетание революционных обстоятельств surdeterminatio*, поскольку эта ситуация характеризуется «объединенной сложностью» причин. Но внутри этого клубка обстоятельств явно выделяется «доминирующая структура» (structure a la dominante) — отношения власти, коренящиеся в отношениях производства и приводящие в движение революционные реакции. Альтюссер тщетно старается различать этот учет идеологических факторов и гегелевский идеализм, который, настаивает он, учитывает культурные или политические факторы не
вбольшей степени, чем экономические: «Для Гегеля принцип, объединяющий и детерминирующий общественную тотальность, — это отнюдь не та или иная сфера общества, но принцип, не имеющий ни привилегированного места, ни привилегированного тела
вобществе, причем по той причине, что он присутствует во всех местах и во всех телах»24. Гегель при-
кСверхдетерминация, детерминированность рядом факторов одновременно (франц.). — Прим. перев.
24 Ibid, pp. 208, 210, 102 - 104 [Альтюссер Л. За Маркса. С. 288, 1 4 6 - 1 4 8 , 290]; Louis Althusser, Marx et Lenine devant Hegel (Paris, PCM, 1972). Констанцо Преве (род. в 1943 году), неомарксистский истолкователь марксовой концепции отчуждения, написал критическое исследование защиты «научного материализма» Альтюссером как ядра марксизма. См.: Constanzo Preve,
Politique et philosophie dans I' oeuvre de Louis Althusser
(Paris: PUF, 1993). Преве стремится спасти «гуманиста» Маркса от попытки Альтюссера представить его историческим материалистом. В основном той же задаче посвящена работа: С. Preve, Marx inattuale: Eredita e prospettiva (Turin: Bollati Boringhieri, 2004).
65
Странная смерть марксизма
меняет абстрактную концепцию «духа» к политической, религиозной и исторической жизни, преходящими воплощениями которой являются конкретные общества. Таким образом, он приходит к интернализации и спиритуализации того, что для Маркса является социальными структурами, связанными с идеологической надстройкой.
Такое выражение презрения к Гегелю характерно для франко-итальянских социалистов 1960-х годов, которые защищали «настоящий марксизм» от искажающих трактовок «гуманистического» социализма. Так, Аючио Коллетти (1924—2001) к обвинению гегельянствующих марксистов в том, что они в действительности являются гегельянствующими метафизиками, добавил убийственный упрек, что они вводят в моду средневековые католические фантазии. Вескость этого обвинения можно оценить только в свете глубоких антиклерикальных чувств, свойственных Коллетти и другим итальянским коммунистам. Что касается Коллетти, то в его нападках на «гегельянствующих» марксистов всегда открыто проявлялась острая неприязнь к католической мысли и к Христи- анско-демократической партии, сочетающей заботу об интересах церкви с политической коррупцией.
В сборнике своих статей и позднее, будучи редактором почтенного марксистского журнала La Sinistra, Коллетти редко упускал возможность наброситься на Аукача и других «неосхоластических» толкователей марксова материалистического анализа идеологии. Коллетти был категорически не согласен с приписыванием Марксу или марксизму гегелевской идеи сознания, и в работе «Марксизм и Гегель», а особенно в полемических нападках на Аукача и Франкфуртскую школу, он высмеивает схоластическую иерархию промежуточных форм бытия, находящуюся в центре гегелевской философии25. Эта иерархия представляет собой «ключевую сущность» гегелевской спеку-
2о См.: Lucio Colletti, II Marxismo е Hegel (Bari: Laterza,
1976), vol. 1, pp. 1 1 - 1 3 , |
1 3 - 3 2 , |
109 - 122; vol. 2, |
p. 357—402; а также: Paul |
Gottfried, |
"Marx contra He- |
6
Глава 2. Послевоенный коммунизм
лятивной философии, которую Франкфуртская школа тайком протаскивала в левую мысль с помощью по сути гегелевской идеи сознания. Эта навязчивая идея, а также постоянное сопоставление Гегеля с Марксом мешали пониманию той простой аксиомы, что подлинным двигателем истории является конфигурация производительных сил и классы, возникающие вследствие этой структуры экономических отношений. Заметим, что, хотя в 1980-е и 1990-е годы Коллетти примкнул к правым и до самой смерти поддерживал связи с возглавляемой Сильвио Берлускони правившей в Италии правоцентристской коалицией Casa della Libert а, он так и не примирился с католической составляющей итальянской жизни. До конца своих дней он заявлял, что он на стороне Ренессанса и либеральных патриотов XIX века, которые объединили Италию. В этих примерах он усматривал воплощение латинской традиции, не оскверненной клерикализмом, левизной и crimine nostrano* муссолиниев- -ской диктатуры2''.
Нематериализовавшаяся революция
Помимо этой озабоченности идеалистически-гума- нистической порчей марксистской «науки», в 1960-е годы западноевропейским коммунистам пришлось объяснять, почему капиталистические экономики и режимы (то есть на деле европейские государства благосостояния) не терпят крах и не погибают под давлением «внутренних противоречий». Почему трудящиеся не приходят в достаточную степень ярости из-за отставания своих заработков от доходов капи-
|
gel: The World of Lucio Colletti", Marxist Perspectives |
|
(fall 1978), p. 138 - 147 . |
k |
Наше преступление (um.). — Прим. перев. |
2<' |
Цum. no: La Repubblica, 4 ноября 2001 г. P. 20; см.: |
|
также появившуюся в тот же день сходную публикацию: |
|
Gian Antonio Stella, "Ricordo di LC", Corriere della Sera, |
|
4 ноября 2001 г., редакционная страница. |
Странная смерть марксизма
танов индустрии, чтобы попытаться силой изменить ситуацию? Почему большинство западноевропейского населения не замечает, что его материальное положение ухудшается, и не понимает, что без социалистической революции в будущем станет еще хуже?
Причина этой ущербности революционного сознания становится кристально ясной, стоит лишь взглянуть на развитие французской экономики в 1946— 1975 годах. До нефтяного кризиса 1973 года французский валовой национальный продукт ежегодно увеличивался не менее чем на 5%, и к 1980 году кривая распределения дохода, которая семьюдесятью годами ранее показывала, что разрыв в доходах между богатыми и бедными составляет пятьдесят к одному, сжалась, и соотношение, за малыми исключениями, стало пять к одному. Хотя процент заводских рабочих (около 30%) во Франции оставался постоянным вплоть до середины 1990-х годов, произошли существенные структурные изменения, никак не соответствовавшие ожиданиям руководителей ФКП. Около 40% занятых превратились в государственных служащих, а процент кустарей и бизнесменов за тот же период сократился вдвое27. Более того, к началу 1990-х годов доля промышленных рабочих также начала сокращаться по мере того, как наемные работники начали перетекать в бурно растущую сферу обслуживания. Сельскохозяйственный сектор, в котором Маркс в середине XIX века справедливо видел главную консервативную силу, непрерывно терял свое социальное значение, и во второй половине XX столетия его доля в трудовых ресурсах страны уменьшилась с 35% до менее чем 7%2 8 .
27 |
См.: Jean Fourastie, Les trente glorieuses (Paris: Fayard, |
|||
|
1988); Henri Mendras, La seconde revolution frangaise |
|||
|
1965-1984 |
(Paris: Gallimard, |
1988); а также: Yves- |
|
|
Marie Laulan, Pour la survie du monde occidental (Paris: |
|||
|
Le Cherche Midi Editeur, 2001). |
|
||
28 |
Jacques |
Freymond, Western |
Europe since the War: |
|
|
A Short Political History |
(New York: Praeger, 1964), |
||
|
p. 152 — 157; A Decade |
of Cooperation: Achievements |
||
Глава 2. Послевоенный коммунизм
После 1945 года сопоставимый с этим экономический подъем и аналогичные социальные изменения произошли и в других странах Западной и Цент - ральной Европы, хотя в некоторых странах, как в Западной Германии, этот процесс начался с задержкой или, как в Италии, он происходил очень неравномерно. К середине 1960-х годов промышленное производство в Италии, Германии и Голландии втрое превышало производство 1914 года. В Западной Европе и в ФРГ средняя заработная плата в реальном выражении за 1951 —1961 годы более чем удвоилась, несмотря на то что за тот же период розничные цены поднялись на 50%. Это означало, что внутренние социальные противоречия, которые будто бы должны были привести к революции, постепенно становились все менее ярко выраженными29. Более того, было трудно изображать европейские государства благосостоя - ния с национализированными отраслями и большим государственным сектором в качестве представителей модели свободного рынка — модели, которую марксисты могли бы на своем языке справедливо охарактеризовать как чистый капитализм. В 1950-хи 1960-х годах послевоенные европейские экономики начали называть неокапиталистическими, чтобы подчеркнуть сочетание роста ставок заработной платы и потребления с обширными социальными программами и частичной национализацией производства. На деле же в 1946 и 1947 годах коммунисты участвовали в разработке некоторых из этих реформ, впоследствии реализованных на практике. Кроме того, они и впоследствии не исключали возможность своего вхождения в правящую коалицию в Италии и во Франции. В 1955 году отнюдь не коммунисты, а французский социалистический премьер Ги Молле
and, Perspectives (Paris: Organization for European Economic Cooperation, 1958), p. 24—27.
29 Robert O. Paxton, Europe in the Twentieth Century (New York: Harcourt, Brace, Jovanovich, 1975), p. 545—549; Rolf Steininger, Deutsche Geschichte vol. 2 (Frankfurt: Fischer Taschenbuch Verlag, 2002).
Странная смерть марксизма
настаивал на том, чтобы коммунисты не были допущены в левоцентристское правительство. В то время были распространены обоснованные опасения, что западноевропейские коммунисты всецело находятся под советским контролем30.
Главный враг - империализм
К середине 1960-х годов марксисты уже вовсю разрабатывали новые объяснения того, каким образом Маркс осмыслил бы новейший этап социального развития; при этом полемике с гегелевской метафизикой и этическим гуманизмом суждено было вскоре остаться позади. Теперь в фокусе была интеллектуальная и политическая борьба с империализмом — тема, которая идеально соответствовала задачам противодействия союзу Европы с Америкой в «холодной войне». Крестовый поход против американизма отвечал как теоретическим, так и чисто практическим потребностям: он объяснял, почему капитализм продолжает процветать, несмотря на то что по теории он может порождать только экономическое рабство. Привязка «позднего капитализма» к империалистической экспансии не была сюжетом, специфическим для послевоенного времени. Среди первых представителей этой теории были Ленин и Рудольф Гильфердинг, а во время Первой мировой войны, да и до нее революционные марксисты приписывали истоки европейского конфликта неистовому соперничеству между капиталистическими государствами за источники сырья и рынки сбыта31. Как бы то ни было, в распоряжении послевоенных коммунистических партий была под-
j0 |
Paxton, Europe in the Twentieth |
Century, p. 548—549. |
31 |
См.: Rudolf Hilferding, Finance |
Capital: A Study of the |
Latest Phase of Capitalist Development, with supplementary comments by Tom Bottomore and Warren Lamb (reprint, London: Routledge, 1985) [Гильфердинг P. Финансовый капитал. Исследование новейшей фазы в развитии капитализма. М.: Соцэкгиз, 1959].
Глава 2. Послевоенный коммунизм
робно разработанная теория последней стадии капитализма. Сосредоточенная на эксплуатации населения стран «третьего мира», она давала коммунистическим теоретикам и политикам возможность объяснить отсутствие благоприятных условий для социалистического восстания в своих странах. К тому же, бросая зловещий свет на реальные или воображаемые преступления колонизаторов, она помогала отвлечь внимание от зверств коммунистических режимов.
Уже к концу Второй мировой войны в среде евро - пейских интеллектуалов получила хождение идея, что США являются центром мировой капиталистической империи. Обратите внимание на пространное письмо (от 26 октября 1948 года) левого католика Эммануэля Мунье своему американскому корреспонденту Констанс Хизлоп, которая посетовала на антиамериканизм его журналистских публикаций: «Прежде всего мой гнев направлен не против американского народа, а только против американских капиталистов и американских империалистов. У нас [французов] есть сильное чувство, что вы колонизировали нас, как негров и, кстати говоря, как русские болгар. Мы почти не сопротивляемся, потому что в нынешних обстоятельствах понятно, что мы ничего не можем поделать без вас: без ваших кредитов, без вашей техники, — это элементарный человеческий рефлекс. Мы бедны, мы страдаем от последствий войны, мы обладаем дурным характером, мы стенаем, как нищие, мы полны недостатков — но при этом мы страна людей, а не рынок, надежный или сомнительный, прибыльный или убыточный. Затопляющий нас поток ваших бесчисленных «дайджестов» — сжатых, проваренных и предварительно переваренных текстов — представляется варварством, по крайней мере нам, старым народам, привыкшим размышлять и до всего доходить своим умом; более того, это механизм массовой пропаганды, который заставляет вспомнить и о других проблемах. О русских, да, о русских. Но русские далеко от нас, а мы, поймите, пожалуйста, окружены в наших книжных лавках тоннами американских статей, американских идей и американской пропаган-
Странная смерть марксизма
ды. При этом директора нашего совета, прежде чем принять серьезное решение, должны следовать инструкциям американского посольства, и американская тень накрывает нас так же, как русская накрыла другие части Европы. И если прежде это была тень Рузвельта, то теперь это тень бомбы и банка»32.
Вернуться к этим обидам нужно, чтобы понять другие тревоги далекого 1948 года, о котором повествует Мунье, — например, потребность рабочих в движении, которое не отвергало бы марксизм, а просто «преодолевало бы его», инкорпорировав религиозные идеи (что и положило начало диалогу между католиками и марксистами), или стремление сформировать французское коммунистическое правительство, которое не игнорировало бы неприглядные стороны сталинизма33. Мунье, как и многих левых европейцев на континенте (а также существенную часть традиционных правых), заботил главным образом вопрос
отом, как избавить Европу от американского влияния
икультуры. В основе этого антиамериканизма было культурно - эстетическое отталкивание, которое в послевоенный период стало приобретать черты, связанные с моралью, а также все в большей степени с теоретической системой марксизма.
Можно проследить последовательные фазы эволюции идеи империализма как развитого капитализма под американским флагом. Прежде всего по мере развития критики американского империализма европейские левые пришли к отказу от европоцентризма и встали на сторону «третьего мира» как главной жертвы американской капиталистической эксплуатации. Хотя эту смену перспектив можно объяснить восторгами марксистов в 1960-х и 1970-х годах по поводу социалистических революций на Кубе, в Китае и Африке, возможно, здесь сыграли роль еще два фактора. Западная Европа была слишком зажиточна,
32Emmanuel Mounier, Oeuvres (Paris: Editions du Seuil, 1951), vol. 4, p. 813.
33Ibid, p. 828; а также: Emmanuel Mounier, "Communistes Chretiens", Esprit, vol. 135 (июль 1947), p. 139-146.
2