Gotfrid_P_Strannaya_smert_marxizma_2009

Глава 4. Постмарксистские левые

немецких дипломатов, способствовавшую возникновению войны. Их обвинили в том же самом, в чем Хабермас обвинил Нольте, — в игнорировании задачи национального раскаяния, начавшегося при послевоенном перевоспитании немцев7 3 .

В то же время глупо называть коммунистическими предпринятые политическим «мейнстримом» попытки возобновить остановленный было процесс перевоспитания. В этой «преодолевающей прошлое» публицистике и соответствующем историческом нарративе, возникших в Германии в 1 9 6 0 - е годы, нет ничего, даже отдаленно напоминающего марксизм, не говоря уж о марксизме-ленинизме. Хотя Фишер и его приверженцы без колебаний осуждают ведущих немецких промышленников и коммерсантов за раздувание гонки вооружений и подстрекательство к имперской экспансии, их осуждения не избегли также и немецкие профсоюзы с их лидера-

73 Критику тезиса Фи шера в работе, посвященной канцлеру Германии в 1914 года Теобальду фон Бетман - Гольвегу, см.: Hans Jarausch, The Enigmatic Chancellor (Princeton: Princeton University Press, 1972); John Langdon,

July 1914: The Long Debate, 1918-1990 (New York: Berg, 1991), p. 1 0 9 - 1 2 9 ; Karl-Dietrich, "Erdmann Zur Beurteilung Bethmann-Hollweg", Geschichte in Wisenschafi und Unterricht, vol. 15 (1964), p. 525—540; Paul Gottfried, "History or Hysteria", Alternative, vol. 8, no. 4 (July 1975), p. 16 — 18; а также: Niall Ferguson, The Pity of War (London: Penguin, 1998),p. 106-108. Склонность сторонников Фишера, подчеркивающих ответственность императорской Германии за войну, игнорировать безрассудность поведения другой стороны в июле 1914 года поднимает неизбежные методологические вопросы. Что касается вовсе не миролюбивой реакции британского кабинета, в частности Черчилля, на убийство австрийского эрцгерцога 18 июня 1914 года, см.: John Charmley, Churchill: The End of Glory (London-.

Harcourt, Brace, 1993), p. 95—115; M. Brock, "Britain Enters the War" in: R.J.W. Evans, H. Pogge von Strand - mann, The Coming of the First World War, (Oxford: Oxford University Press, 1998), p. 145 — 178; а также: Hunt Tooley, The Western Front (Hampshire, England: Palgrave-Macmillan, 2003), p. 1—40.

Странная смерть марксизма

ми. Немецкий рабочий класс и его защитники, по их утверждениям, виновны в национализме и экспансионизме ничуть не меньше остальных немцев, так как были в равной степени поражены тевтонским шовинизмом. Само по себе это суждение может представляться довольно-таки обоснованным. К сожалению, оно не учитывает национализм, бушевавший в соседних с Германией странах, а также те действия сопер - ничающих держав, которые могли бы пролить свет на поведение императорской Германии в международных ситуациях. Но Фишер вовсе не воспроизводит стандартное марксистское толкование Первой мировой войны как результата соперничества между конкурирующими капиталистическими странами, вылившегося во всеобщий конфликт. Вместо этого он подчеркивает катастрофические последствия уникальных немецких националистических иллюзий, которые, по его утверждению, сделали европейскую войну в 1914 году желанной для Германии, ачерез это косвенным образом породили и нацистскую идеологию. Хотя в период «холодной войны» Советам, наверное, было выгодно, чтобы немцы столовой ушли в споры о действительных и воображаемых грехах их истории, Фишер и его сторонники не были ни теоретическими марксистами, ни экономическими детерминистами. Они просто перемещали источники нацизма все дальше в прошлое, дискредитируя тем самым поколение своих дедов точно так же, как и «нацистских» отцов.

За пределами Германии эта затея пришлась по вкусу отнюдь не только левым. Вспыхнувшая в 1960-е годы немецкая тевтонофобия, которая в самой Германии привела к Хабермасу и постмарксистским левым, нашла энергичный отклик среди британских тори и американских неоконсерваторов. Пол Джонсон, Дональд Кейган, Лия Гринфельд и другие историки, которых невозможно отнести к признанным левым, решительно встали на защиту фишеровского истолкования германской империи и Первой миро-

Глава 4. Постмарксистские левые

вой войны7 4 . Немецкие тевтонофобы, которые взялись за разоблачение грехов своей страны в донацист - ском прошлом, получили поддержку тех, кто видит в Германии главного исторического врага. Ничто не связывает эту антинациональную позицию в Германии или в любой другой стране с какой-либо марксистской традицией или даже с послевоенной немецкой социал-демократией, для которой антигерманские сантименты характерны не больше, чем для их правоцентристских оппонентов7 5 .

Позволю себе упомянуть здесь свой собственный опыт в качестве юного критика тезиса Фишера, сделавший меня объектом гнева новых американских консерваторов (неоконсерваторов). Эта компания ангажированных тевтонофобов и умеренных критиков американского государства благосостояния десятилетиями травила меня в профессиональном пла-

Глава 4. Постмарксистские левые

ми, утвердить которые помогла послевоенная оккупация. Послевоенная Германия после некоторых колебаний и при акушерской помощи Америки породила постмарксистское левое общество подобно тому, как итальянский Ренессанс, согласно утверждению Якоба Буркхардта, стал «первенцем современной Европы». Нынешнему поколению немцев выпало участие в судьбоносном эксперименте — жить в этой реальности и поддерживать ее.

Странная смерть марксизма

стианскими ересями и современными политическими культурами1.

В этой главе исследуются эти параллели, но лишь там, где они уместны. В центре внимания лежит аналогия между религией искупления и конкретным современным проектом, целью которого является изменение человеческой природы как подготовка к идеальной Истории. Здесь следует повторить оговорки, сделанные в первой главе. Фёгелин и Таубес разрабатывали свои модели политической религии, имея ввиду жестокие тиранические режимы, правившие в нацистской Германии и в сталинской России. Но в этой главе мы займемся менее грубой формой подавления, которая ближе к тому, что Токвиль назвал le doux despotisme*. Речь идет о политическом менеджменте, постепенно достигающем степени тотального контроля, но все меньше и меньше нуждающемся в физическом насилии. Этим, а также безличным характером руководства мягкий деспотизм отличается от тоталитарных чудовищ 1930-х и 1940- х годов, которые привели к тому, что немецкий историк Эрнст Нольте назвал «европейской гражданской войной»2. Можно спорить с тем, как Нольте интерпретировал эту войну, но он прав в вопросе о ее влиянии на европейскую политическую жизнь. Столкновения, порожденные жестокими политическими религиями прошлого и ставшие тяжелейшими травмами, до сих пор отбрасывают свою тень на настоящее.

oder Tragodie: Beitrage zur Interpretation der Geschichte

(Cologne: Bohlau Verlag, 1993).