Gotfrid_P_Strannaya_smert_marxizma_2009

Глава 2. Послевоенный коммунизм

ными» методами решать те же самые материальные проблемы, которые стояли перед западноевропейцами. Таких взглядов придерживались не только левые радикалы, но и такие «демократические социалисты», как Пьетро Ненни иАнайрин Беван, который в годы «холодной войны» постепенно стал сторонником американцев6.

Признание этих фактов послевоенной истории не означает их оправдания. Необходимым условием такой снисходительности к коммунистам и их советским хозяевам было забвение того, что в 1945 году было совсем недавним мрачным прошлым. Сторонники Советов с готовностью забывали о том, как итальянские и французские коммунисты служили нацистам с конца 1939 года до весны 1941 года, когда Гитлер и Сталин еще были союзниками, предпочитали не помнить о предательстве Мориса Тореза, впоследствии главы «антифашистской» Коммунистической партии Франции, который, дезертировав из французской армии, предложил свою помощь гитлеровцам после падения Франции 26 июня 1940 года, и старались ничего не знать о массовых казнях «классовых врагов» в Советском Союзе7. Сомнительно, что в 1945 году просоветски настроенные европейцы знали о советском ГУЛАГе меньше, чем о нацистских концентрационных лагерях, хотя левая французская пресса, включая Le Monde, набрасывалась (как и в наши дни) на всякого, кто упоминал об этом факте, с обвинениями в нежелании бороться с фашистской угрозой. Если бывший итальянский коммунист Лючио Коллетти прав в том, что «существовала ложь [Ьидга], именовавшаяся Советским Союзом», то множество его соотечественников, в том числе и не являвшихся

О роли коммунистической партии и лично Мориса Тореза в падении Франции в 1940 году см.: Sevillia, Le terrorisme, p. 51; Stephane Courtois, Du passe faisons table rase: Histoire et memoire du communisme en Europe (Paris: Robert Laffont, 2002).

53

Странная смерть марксизма

членами компартии, охотно ее заглатывали8. Почему они так поступали, это другой вопрос, но обращаться к нему стоит лишь после того, как мы признаем, что в Западной Европе и коммунисты и некоммунисты питали сходные надежды на Советский Союз и что стремление не замечать жестокости и вероломства Советов и коммунистов было присуще не одним лишь членам компартий.

Наконец, как подчеркивает историк Андреа Рагуза, там, где в 1946 году коммунистические партии оказались в правительстве, они выполняли определенную социальную функцию. Они были партиями «рабочего класса», а большинство их избирателей, а также часть руководящих кадров (включая Тореза) происходили из рабочих '. В Италии и во Франции партии имели теснейшие связи с гигантскими профсоюзами

( Confederazione Generate del Lavoro и Confederation Genebrale du Travail соответственно), и только благодаря американской финансовой помощи в послевоенной Франции некоммунистический профсоюз Force Ouvriere смог подняться на ноги и стать массовым. Преобладание рабочих во французской компартии все еще сохранялось даже в 1979 году, когда 46,5% членов партии были заводскими рабочими (как правило, это были мужчины), и примерно такой же была ситуация в итальянской коммунистической партии. Большинство из них никогда не бывали в Советском Союзе, но они читали коммунистическую газету L'Humanite, которая изображала советский блок как рай для рабочих, находящийся в процессе становления. В любом случае Советы вели борьбу с США, которые, как считалось в то время, пытались втянуть европейский пролетариат в крестовый поход против коммунизма. Сопротивление «американскому империализму» считалось необходимым условием сохранения мира и завоеваний рабочего класса во Франции. Такой была позиция «экспертов», типич-

8Цит. по: La Repubblica, 4 ноября 2001 г.. Р. 20.

9См.: Andrea Ragusa, Comunisti е la societa italiana

(Rome: Editore Lacaita, 2003).

54

Глава 2. Послевоенный коммунизм

ным представителем которых был Фредерик Жолио - Кюри, нобелевский лауреат по физике и активный «сторонник мира», такой же была позиция и самого Международного движения за мир10. Платформы итальянской и французской компартий содержали требования «национализации» или «социализации» средств производства, но того же требовали английские лейбористы и другие «демократические» социалисты. Социал-демократическая партия Германии, которую в 1949 году поддержала администрация Трумэна, вплоть до 1959 года называла себя марксистской партией.

В коммунистических организациях преобладали рабочие-мужчины, большинство которых относилось к католической церкви с неприязнью. Они видели в ней социально реакционную силу, несмотря на деятельность активного борца за мир аббата Булье из Парижского католического института, а также на то, что она направляла в рабочие кварталы священников, сотрудничавших с членами компартии. Во Франции коммунистическое движение воспринималось — или изображало себя — как продолжение Французской революции, особенно ее радикальной якобинской фазы, хотя, согласно заявлению впавшей в ересь коммунистки Кригель, это был «новый этап в человеческой истории, подобно тому как прежде таким новым этапом было христианство»11. Но какие бы грезы ни туманили головы интеллектуалов по поводу коммунистического движения, оно обеспечивало рабочим идеологическую идентичность, социальную солидарность и политическое представительство. Можно порицать их за этот выбор, но трудно доказать, что, присоединяясь к партии, они стремились к чему-либо другому.

К западным коммунистическим партиям примыкали интеллектуалы, а также знаменитые художники и артисты, стоявшие особняком от рабочего класса и партийных функционеров и образовывавшие следу-

55

Странная смерть марксизма

ющий слой сторонников. Не все они были действительными членами партии, но даже на «попутчиков» можно было рассчитывать (зачастую намного больше, чем на действительных членов компартии) в деле защиты определенных направлений партийной линии — и прежде всего это касается особых отношений с Советским Союзом. Популярный в свое время выпад Раймона Арона против «опиума интеллектуалов», опубликованный в виде книги под таким названием в 1955 году, метил в поклонников Сталина в рядах компартии и вне ее12. Целый ряд парижских изданий, таких как Lettres Frangaises, Nouvel Observateur, Esprit, Les Temps Modernes, а также раздел комментариев в Le Monde, неизменно предоставлял свои страницы публицистам, формально не состоявшим в партии, но не упускавшим случая защитить Советскую Родину или заклеймить ее очернителей. Некоторые из этих авторов, такие как Жан-Поль Сартр, Симона де Бовуар, Луи Альтюссер и Клод Мерло-Понти, стали в конце концов коммунистами, а другие, подобно левому католику Эммануэлю Мунье, выступали против «смертного греха» антикоммунизма, не присоединяясь к партии1'3.

Мотивы этих и других интеллектуалов, приводившие их в коммунистический лагерь, отличались от мотивов рабочих. Для историка Французской революции Альбера Матьеза и для «светского» итальянского философа Лучио Коллетти коммунизм воплощал надежду на полностью секуляризованное общество, в котором ненавистная католическая церковь будет вытеснена из публичной сферы, а религиозные предрассудки вырваны с корнем. Для еврейских

12Raymond Aron, L'opium des intellectuels (Paris: Cal- mann-Levy, 1955) [Отрывок этой книги был переведен на русский язык. См.: Арон Р. Опиум интеллектуалов / / Логос. 2005. № 6. С. 182-205. - Прим. науч. ред.]-

Jules Monnerot, La sociologie du communisme et I'echec d'une tentative religieuse au XX siecle (Paris: Editions Libres, 1949).

13Подробнее об этом см.: Dominique Desanti, Les Staliniens (Paris: Fayard, 1975).

56

Глава 2. Послевоенный коммунизм

интеллектуалов Анни Кригель, Вальтера Беньямина, Эрика Хобсбаума и им подобных коммунисты были политической альтернативой партиям и платформам, ассоциировавшимся с национализмом нееврейских народов или с христианством. Понятно, что трудно отделить их коммунистические убеждения от страха перед европейским антисемитизмом, да эти радикалы и не желали такого разделения. Виктор Клемперер, протестант еврейского происхождения, автор знаменитого дневника, который сумел выжить

вГермании во время войны, несмотря на множество перенесенных им испытаний, включая бомбардировку Дрездена, демонстрирует нам еще одну причину, понуждавшую некоторых интеллектуалов сделать отчаянный шаг. Хотя в 1933 году, начиная свой дневник, Клемперер был либеральным монархистом и немецким патриотом, в ноябре 1945 года он вступил

ввосточногерманскую коммунистическую партию. Он счел этот шаг необходимым, «потому что только решительный поворот влево может вытащить Германию из нынешних страданий и предотвратить их

вбудущем»14. «Страдания», очевидно, были наследием нацистов, которые привели к печальному концу как Германию, так и единоплеменников Клемперера, включая восточноевропейских евреев, с которыми он стал отождествлять себя в период нацистских гонений.

Столь же важным для коммунистических интеллектуалов был взгляд на партию как на связующее звено между ними и движением сопротивления фашизму

впериод Второй мировой войны. Хотя роль коммунистов в этой борьбе была по меньшей мере двусмысленной, к концу войны они сумели представить себя

вкачестве наиболее последовательных и отважных resistants*. (Их утверждение, что во Франции семьдесят тысяч коммунистов были расстреляны немца-

57

Странная смерть марксизма

ми, так и осталось недоказанным.) Но и достижения в борьбе с врагом послевоенных восхвалителей Сопротивления, ставших коммунистами, тоже были сомнительны. Так, участие Сартра и Бовуар в Сопротивлении ограничивалось участием в коммунистических антифашистских ритуалах и в наклеивании ярлыков «коллаборационист» на своих личных врагов. То, что они действительно делали в период немецкой оккупации, значило куда меньше, чем то, как они преподносили свое сопротивление, а также чем те права, которые из этого проистекали15. Иллюстрацией этого ритуала переоценки прошлого могут служить протесты и навешивание ярлыков, в которых активно участвовали Сартр и другие сторонники партии, когда некоторые участники Сопротивления, которых занесло в Россию, стали утверждать, что Сталин бросает людей в концентрационные лагеря, ничем не отличающиеся от нацистских. Среди нефранцузов, публично засвидетельствовавших эту практику, были невозвращенец Виктор Кравченко, советский инженер и хозяйственник, и бывшая коммунистка Маргарет Бубер-Нойман, которая, спасаясь от нацистов, бежала с мужем в Россию, где ее муж был расстрелян, а сама она угодила в лагерь. Приверженцы коммунистической версии Сопротивления спешили заклеймить каждого, кто заговаривал о советских лагерях, как патологического лжеца, агента американского капитализма и «арьергард нацистского врага»16. Когда в 1947 году появилась во французском переводе автобиография Кравченко «Я выбираю свободу», для французских коммунистов и их compagnons de route

15Giles Ragache, Jean-Robert Ragache, Des ecrivains et des artistes sous 1'occupation, 1940—1944 (Paris: Hachette, 1988), pp. 6 9 - 7 7 , 253 - 263 .

16См., например: Andre Pierre, "J'avoue que je n'aime pas la race des apostats et renegats", Le Monde, 25 июля

1947 г.; Andre Pierre, "Comment fut fabrique Kravchenko", Le Monde, 13 ноября 1947 г.; а также: Andre Wurmser, "Un pantin dont les grosses ficelles sont made in the USA",

Lettres Frangaises, 15 апреля 1948 г.

k Попутчики (франц.). — Прим. перев.

58

Глава 2. Послевоенный коммунизм

одной из задач в борьбе с нацизмом стало то, чтобы эта книга не попала в библиотеки. Lettres Frangaises и L'Humanite сообщали своим читателям, что Кравченко и его злонамеренные сторонники хотят затопить своих соотечественников потоком «нацистской пропаганды».

В поисках марксистской ортодоксии

То, что толкало интеллектуалов на этот путь, вряд ли было верой в доктрины марксизма-ленинизма или

вдостоинства диалектического материализма. Французские, итальянские, английские и прочие коммунистические интеллектуалы подгоняли или изобретали факты для того, чтобы удовлетворить некую экзистенциальную потребность. Будучи евреями, протестантами (Сартр был из семьи кальвинистов), антиклерикальными католиками или крайними «антифашистами», эти интеллектуалы приходили к тому, чтобы стать коммунистами или попутчиками компартий. Знакомство с опытом тех, кто мучительно расставался

спартией, как это было с авторами книги «Обанкротившийся идол», изданной английским лейбористом Р. Г. С. Кроссманом, делает понятным, что бесстрастные размышления не имели ничего общего с причинами, по которым люди присоединялись к партии или покидали ее1 7 . Личные и нравственные проблемы, которые приводили этих бывших коммунистов

впартию, позднее заставляли их в ужасе отшатываться от нее. Интеллектуалы обращались к коммунизму и отворачивались от него вовсе не потому, что их привлекала правильность экономической и исторической теории Маркса и ленинского истолкования этих теорий, а затем они разочаровывались в этих теориях. Если европейские рабочие становились «социологическими» коммунистами, то интеллектуалов можно назвать коммунистами «экзистенциальными». Но ни

1' The God That Failed, ed. R. H. S. Crossman (New York: Bantam Books, 1952).

59

Странная смерть марксизма

те, ни другие не интересовались всерьез «наукой социализма» — факт, который привел в замешательство французского коммуниста Луи Альтюссера в 1960-е годы. Его размышления в предисловии к трактату «За Маркса», вышедшему в 1965 году, заканчиваются риторическим вопросом: «Кого, за исключением утопистов Сен-Симона и Фурье, которых столь часто упоминает [и высмеивает] Маркс, за исключением Прудона, который не был марксистом, и Жореса, который был им лишь в малой степени, можем мы назвать [нашими теоретиками]?»18. Если Альтюссер

исетовал на «неизменное отсутствие теоретической культуры в истории французского рабочего движения»

ина его «скудные теоретические ресурсы», он вовсе не имел в виду, что у этого движения не было идей. Идей

уфранцузских коммунистов было в избытке — о применении насилия для исцеления общественных зол,

опороках американской капиталистической империи,

ороли преданности революции как экзистенциально - го самоутверждения и о несправедливой жестокости европейского колониализма. Ноне было ни малейшей попытки понять марксизм как «науку», которую можно верифицировать исторически. Альтюссер во Франции, Коллетти в Италии и многочисленные теоретики из стран советского блока решили продемонстрировать, что марксизм научен, по крайней мере в их собственном понимании научности.

Удобный случай для этой теоретической защиты «материалистического сознания» Маркса и его научного подхода к исследованию истории предоставила популярность в 1960-х годах его Fruhschriften, то есть ранних, в основном неопубликованных работ, написанных вначале 1840-х. Центральное место среди них занимали «Экономическофилософские рукописи» (1844), в которых пророчески затрагивался ряд идей, ставших ключевыми для 1960-х годов — об отчуждении человека, о взаимозависимости между общественным сознанием и личным самораз-

18Althusser, Pour Marx, p. 13 — 14 [Альтюссер Л. За Маркса. М.: Праксис, 2006. С. 37].

60

Глава 2. Послевоенный коммунизм

витием и о дегуманизирующем влиянии частной собственности и капиталистического производства. Хотя «Рукописи» по большей части посвящены разделению труда в возникающей национальной экономике (в понимании Адама Смита), удушающей роли земельной собственности и уходящей в прошлое роли землевладельцев (в соответствии с идеями Дэвида Рикардо), модными их сделали замечания об отчуждении человека в капиталистической экономике от своей человеческой сущности19. Такого рода высказывания можно найти в работах Маркса любого периода — от его докторской диссертации 1839 года до «Тезисов о Фейербахе» (1845), посвященных различению мирской и трансцендентной религии, идо замечаний об экономическом отчуждении в «Капитале». Для «новых левых» 1960-х годов и для «ненаучных» французских марксистов все эти замечания Маркса означали, что возможна марксистская традиция, в своем понимании человеческой природы не являющаяся материалистической, зато включающая в себя гуманистическую перспективу и содержащая протест против капиталистического отчуждения.

Подкреплением этой реконструкции Маркса стало множество трудов о молодом Гегеле, и прежде всего работа венгерского коммуниста (и ветерана Франк-

19 Интересное совпадение прочтения Маркса «новыми левыми» и представителем правых, выступающих за свободный рынок, см.: Paul Craig Roberts, Alienation and the Soviet Economy : The Collapse of the Socialist Era

(New York: Holmes and Meier Publishers, 1990), p. 1 — 19. См. также: "Okonomish-philosophische Manuskripte", in

Marx-Engels Studienausgabe, ed. Iring Fetscher (Frankfurt am Main: Fischer Verlag, 1975), 2:35—129 [«Эконо- мическо-философские рукописи» в: Маркс К., Энгельс

Ф. Собр. Соч.: в 50 т. Изд 2. Т. 42. С. 41 - 174] .

*Строго говоря, Лукача нельзя назвать «ветераном Франкфуртской школы», потому что он не примыкал к ней ни организационно, ни институционально. Несмотря на то что именно он стоял у истоков неомарксизма, явившись предшественником и Хоркхаймера, и Адорно, и Маркузе, он мог разве что сочувствовать этим персонажам. — Прим. науч. ред.

61

Странная смерть марксизма

фуртской школы) Георга (Дьёрдя) Лукача*. Были предложены параллели между Гегелем, который уже

в1802 году высказывался о дегуманизирующем влиянии национальной экономики, и Junghegelianer, младогегельянцами — радикальными учениками немецкого философа, с которыми в конце 1830-хив начале 1840-х годов много общался молодой Маркс. В результате ранние труды Маркса были представле - ны как продолжение и развитие гегелевского подхода

канализу истории и общества20. В этих трудах подчеркивалось, что духовное отчуждение есть результат жизни в мире, в котором не удовлетворяются экзистенциальные нужды. Экономика оказывалась лишь верхушкой айсберга, указывавшей на «иррациональность» общества, которое не соответствовало самосознанию человека в высшей точке его исторического развития и продолжало скрывать материальные, философские и политические предпосылки свободы. Считалось, что у раннего Маркса была сохранена диалектика Гегеля, устанавливающая соответствие между онтологическим, идейным и историческим развитием, и что он в тот период оставался не кем иным, как гегельянцем, занятым анализом экономического угнетения. Эта связь с гегельянством стала по сути дела краеугольным камнем гуманистического истолкования Маркса. Его ранние работы оказались наиболее актуальными и современными, а поздние экономические труды, как выяснилось, были просто отражением тех интересов, которые проявились в его штудиях уже

к1845 году — либо представляли собой гиперболизацию «материалистической тенденции», намеченной

в«Экономическо-философскихрукописях»21.

20Georg Lukacs, The Young Hegel, trans. Rodney Livingston (London: Merlin Press, 1975). [Аукач Д. Молодой Гегель и проблемы капиталистического общества. М.: Наука, 1987].

21См.: Paul Gottfried, "Lukacs' The Young Hegel Reex-

amined", Marxist Perspectives (Winter 1979/1980), p. 144—155; а также: Lee Congdon, The Young Lukacs (Chapel Hill: University of North Carolina, 1983).

62