4. Институционализм в праве

Институционализм — это не только учение о праве. Это достаточно широкая политико-социологическая кон­цепция, отразившая усложнение политической организации буржуазного общества в стадии империализма, обо­стрение классовых и иных социальных противоречий, возрастание роли партий, активизацию церкви, профсо­юзов, утверждение на политической арене ассоциаций капиталистов. «Несколько упрощая и схематизируя сложную социальную действительность,— пишет В. Е. Гулиев,—можно сказать, что если в домонополистический период гражданин выступал по отношению к государст­ву преимущественно как обособленный индивидуум, то при империализме эта линия «гражданин — государст­во» обогатилась еще одним элементом и приобрела та­кой вид: «гражданин — организация — государство». Буржуазная идеология XIX в. сделала своим отправ­ным пунктом индивида. Под лозунгом его защиты освящались права частного предпринимательства, функцио­нировала доктрина «laissez-fair», политическая демократия неразрывно связывалась с интересами собствен­ности. В своей борьбе за экономические и политические интересы трудящихся масс марксизм и социалистиче­ское движение выдвинули на первый план понятие клас­са и классовой борьбы. В лице институционализма бур­жуазная идеология периода империализма попыталась с помощью понятия организации («институции») найти «третий путь» — новую исходную позицию, которая мог­ла быть представлена как преодоление в коллективист­ском духе крайностей капиталистического индивидуа­лизма и одновременно противопоставлена — в чем и за­ключался ее основной смысл — учению о классовой борьбе и классовом характере капиталистической госу­дарственности.

В представлении институционализма высокоразвитое общество выступает как совокупность, скорее даже кон­гломерат, различного рода институций. Институция — это тот первичный кубик, из суммы которых складыва­ется здание общества в целом и его политическая структура в частности. Только «институция» дает воз­можность понять механизм жизни общества. При этом в понятие «институция» вкладывается самое широкое со­держание: это всякое длительное существование какого-либо объединения людей и даже длительное существование положения вещей (Ориу). Институция понима­лась не как результат материальной деятельности людей, не как форма выражения экономических, политических и .иных общественных отношений, а как выражение не­кой, «организующей идеи», представления о цели, кото­рую следует достигнуть. Институция—это «предприя­тие, находящееся на службе идеи, причем в результате инкорпорации идеи в предприятии последнее располага­ет силой и длительностью, превосходящими силу и дли­тельность тех индивидов, посредством которых оно дей­ствует» (Бюрдо). Значительное место в обосновании институционалистского подхода и самой категории «ин­ституция» заняли категории дюркгеймовской социологии и особенно категория «коллективных представлений». Нередко среди сторонников институ-ционализма были сильны и клерикальные установки (подчеркивание роли церкви как важной институции).

Институционализм привлек внимание к действитель­но важному вопросу о, соотношении государства с други­ми звеньями политической организации буржуазного об­щества, но сделал это весьма своеобразным способом. Государство объявлялось им лишь одним, причем не обязательно основным, институтом политической власти среди ряда других. Эта власть выступает как резуль­тат спонтанно скоординированной деятельности органи­заций и институций различных слоев общества и тем са­мым теряет свой классовый характер. Чтобы подчерк­нуть, будто государство есть не более чем один из институтов среди ряда других, институционализм объя­вил излишним понятие государственного суверенитета. После второй мировой войны на основе и в дальнейшее развитие идеи институционализма были выдвинуты ло­зунги «диффузии власти» и «плюралистической демо­кратии», занявшие немаловажное . место в «массовой идеологии», в буржуазной и реформистской пропаганде.

Институционализм лишает государство монополии на право. Государство — это только одна из существую­щих в обществе институций, каждая из которых име­ет свое право и участвует в создании и выработке других общеобязательных норм. Институционализм сно­ва выдвинул на первый план распространенную в бур­жуазной науке и ранее, но применявшуюся по преи­муществу к прошлому формулу «нет общества без пра­ва» («ubi societas ibi jus»).

«Традиционный взгляд на право как интегральную часть государства ведет к забвению того факта, что право существует и во внегосударственном контексте», — утверждает американский социолог права М. Эван. Одно из важнейших достижений юридико-социологической мысли, восходящее к Эрлиху, Эван видит в приз­нании множественности правовых систем, соответствую­щей множественности различного рода союзов и групп, существующих в обществе. Все эти «правовые систе­мы» Эван делит на публичные и частные, которые в свою очередь распадаются на публичные демократиче­ские, публичные недемократические, частные демокра­тические и частные недемократические. Интересно, что в схеме Эвана не нашлось места лишь для правовой системы в собственном смысле слова, т. е. для дей­ствующего в данном государстве права во всей сово­купности его отраслей и институтов.

Французский институционалист А. Леви-Брюль делит правоведов на две группы. Первая — монисты, которые считают, что одно лишь государство имеет правовую систему и обладает правотворческой компетенцией (к ла­герю монистов Леви-Брюль одной из первых причисляет марксистскую доктрину). Вторая — плюралисты, кото­рые утверждают, «что каждая человеческая группа, во всяком случае теоретически, имеет свое право, будь то спортивный клуб, торговое общество, профсоюз или на­ция». Правда, оговаривает плюралист Леви-Брюль, не нужно впадать в крайность и полагать, что всякий раз, когда какая-нибудь ассоциация вырабатывает свой статут, она создает корпоративное право, противостоя­щее общенациональному. В большинстве случаев оно выступает как «вторичное право», оставаясь в рамках, указанных законом, но зачастую детализируя и совер­шенствуя при этом его предписания. Однако нередки случаи, когда ассоциация не может осуществить свои цели в рамках норм действующего права, и тогда она вступает сознательно или неосознанно на путь созда­ния нового права с помощью предписаний «паралегального» и даже «нелегального» характера.

Леви-Брюль спрашивает: «Где источник права?» И отвечает: «Для социологической теории, сторонником которой я являюсь, может быть дан только один ответ на этот вопрос: право исходит от социальной группы». У права три характерные черты. Оно представляет собой правила: 1) обязательные, 2) устанавливаемые социальной группой, 3) находящиеся в процессе не­прерывного изменения. Для подкрепления своей позиции Леви-Брюль существенно модернизирует традиционное представление об иерархии источников современного права. Основное место среди них занимает уже не закон, а обычай, правда «в новом социологическом по­нимании», как нечто принципиально отличное от обы­чаев примитивных эпох. Всякий раз, когда правовая норма в силу изменения объективных условий переста­ет действовать; (хотя формально она и не отменена), — это значит, что ее вытеснил «отменяющий обычай». И, наоборот, всякий, раз, когда практические потребности приводят к созданию новой нормы общенацио­нального права, она лишь отражает уже сложившийся благодаря деятельности данной социальной группы «со­зидательный обычай», который и до появления общей нормы был источником права.

Нетрудно увидеть, что эта конструкция повторяет большинство ошибочных положений рассмотренных вы­ше течений буржуазной юридической социологии, хотя и не воспроизводит определения права как «порядка отношений». Так, концепция «созидательного обычая» построена на том, что государству отводится роль фор­мального фиксатора уже сложившегося права и сама государственная регламентация складывающихся отношений не, рассматривается в качестве необходимого кон­ститутивного фактора образования права. Вся эта концепция построена на смещенной и неправильной трактовке действительно возможного, но далеко не всеобщего случая, когда правило поведения выкристал­лизовывается в процессе общественной практики без прямого или видимого воздействия и участия государ­ства и действующей системы права и только потом санкционируется ими. Лишь в процессе этого санкцио­нирования (законом пли судебной практикой) оно ста­новится правом.

На смещенном отражении реальных явлений, веду­щем .к неправильным, а в определенном смысле тен­денциозным обобщениям и выводам, построены и другие приведенные выше положения институционализма. Различного рода организации, ассоциации действи­тельно устанавливают довольно многочисленные нормы, регламентирующие их структурные основы, права и обя­занности членов, взаимоотношения с другими инсти­туциями и т.п. Часть из них является правовыми нормами, поскольку они изданы по уполномочию со стороны государства. Кроме того, в своей повседнев­ной практике эти организации несомненно воздейст­вуют на процесс развития права, как выявляя новые вопросы, требующие правовой регламентации, так и выступая в качестве групп давления, воздействующих на нормотворческую деятельность законодательной и исполнительной власти. Однако из всего этого никак не следует, что сами эти организации и институты наравне с государством ex facto наделены правом соз­давать общеобязательные правила поведения. Это не только теоретическая ошибка, но—как и в случае с су­дейским правом — сильное искажение реального положе­ния вещей в современном буржуазном обществе. Неко­торым институционалистам, очевидно, представляется, что своим подходом они подкрепляют антиэтатистские установки в отношении права, столь модные в запад­ной литературе. В действительности, стирая грань меж­ду, государственными и негосударственными социальны ми нормами, этот подход чреват выводами обратного порядка.

Очевидно, что инетитуционалистская концепция осно­вана на смешении права с другим видом социальных норм — правилами и нормативами поведения, выраба­тываемыми различными организациями, существующими в развитом обществе. Вопрос о природе этих норм важен и существен. Он обсуждается и в советской юридической литературе. Если поставить вопрос, ка­ков в целом тот нормативный механизм, который приз­ван регламентировать поведение человека в современ­ном обществе, то несомненно, что рассматриваемые правила и нормативы займут в нем немалое место; в некоторых случаях они могут оказывать даже боль­шее воздействие в выработке определенных стандартов поведения, чем правовые нормы. Однако все это не дает никакого основания включать данный вид социаль­ных норм в право, превращая это последнее, как выразился один из западных критиков институционализма, в «необъятный океан» и лишая всякой специ­фики понятие юридической нормы. Наоборот, со всей остротой встает вопрос об уяснении действительного соотношения правовых и неправовых социальных норм, ибо только так может быть понято их взаимодействие, а равно механизм нормативной регламентации в целом.

Согласимся на минуту с институционалистской ши­рокой трактовкой права. В этом случае перед иссле­дователем все равно возникает вопрос, почему одна ка­тегория норм этого широкого права самым существен­ным образом отличается от другой по процессу их установления, характеру санкций, сфере действия и, наконец, по способам применения. Другими словами, внутри широкого понятия права придется провести та­кие разграничения, которые явятся по существу внутренним опровержением этого построенного лишь на внеш­них общих признаках понятия. Такого рода разграничительная операция была бы в основе своей лишь логическим повторением дейст­вительного исторического процесса, который шел как дифференциация некогда единого комплекса религиоз­ных, моральных, собственно правовых и иных пред­ставлений и установлении. В ходе этого процесса про­изошло выделение права в самостоятельную систему. Объективной его основой было социально-экономическое развитие классового общества, а его непосредственным «реализатором» — деятельность политической власти, го­сударства. Во взаимосвязи с государством и коренят­ся специфические, конститутивные черты права. Речь идет о чем-то большем, нежели государственное при­нуждение как санкция за несоблюдение норм. Это лишь один, хотя и весьма существенный, аспект свя­зи права и государства, которая не менее наглядно выражена в правотворчестве и применении правд. Чем сложнее государственно-организованное общество, тем многообразнее формы проявления этой важной законо­мерной взаимосвязи.

Некоторые западные критики институционализма об­ращают внимание на такую игнорируемую им особен­ность правовых норм, как их глобальность, т. е. рас­пространение действия этих норм на все общество в целом, чего нельзя сказать о «праве» других институ­ций. Однако эта глобальность есть в свою очередь лишь следствие связи права и государства и может быть объяснена только на этой основе.

Если обратиться к однородным социальным группам, как, например, политическая партия, профсоюз, ассоциация промышленников, церковно-религиозный союз и т. п., то действительно можно сказать, хотя и не без оговорок, что уставные и иные нормы, определяющие организацию и деятельность этих групп, являются ре­зультатом общих установок и солидарных интересов. Специфический прием институционализма в том и со­стоит, что эта модель однородной группы переносится затем на классовое общество, характеризуемое не толь­ко несовпадающими интересами, но и антагонизмом социальных сил. В результате этой операции буржуаз­ное право в собственном смысле слова предстает пе­ред читателем как выражение общественной солидарно­сти, в очищенном от своих классово-антагонистических предпосылок виде. Институционализм противостоит клас­совому подходу к сущности и роли права вообще и буржуазного права в особенности. Он неразрывно свя­зан с идеей солидаризма. В этом нетрудно убедить­ся на примере еще одной концепции институционалистского плана, претендовавшей, кроме того, на раз­работку философско-методологических основ социологии права. Речь идет о взглядах Ж. Гурвича, теоретика права, занявшего после второй мировой войны видное место в буржуазной социологии.