Arendt_Kh_Vita_activa_ili_o_deyatelnoy_zhizni

92 Вторая глава: Пространство публичного и сфера частного

Опасность, которую эта действительная экспроприация, а именно исчезновение области приватного, таит в себе для че­ ловека вообще, бросается в глаза когда мы обращаем внимание на специфические не-привативные черты приватного, более древние чем открытие интимного и ничего общего с ним не имеющие. Разница между тем, что нам обще, и тем, что нам свое, есть прежде всего разница в настоятельности; ни в какой части общего мира нам не бывает такая настоятельная и не­ отложная нужда, как в малой частице этого мира, служащей нам для каждодневного применения и употребления. Без соб­ ственности, как говорит Локк, мы не знаем и как подступиться

кобщему, оно "of по use" 78. Жизненные нужды, с точки зрения публичности негативные и равнозначные урезыванию свобо­ ды, обладают настоятельностью, не имеющей ничего равного себе по силе среди импульсов, заставлящих нас стремиться к так называемым высшим целям. Поэтому всё принадлежащее

ксфере жизненной необходимости не только будет среди чело­ веческих забот и нужд всегда занимать первое место, но оста­

нется и единственным действенным средством против апатии

иувядания инициативы, столь очевидных опасностей богат­ ства 79. Необходимость и жизнь так тесно связаны между собой

итак разнообразно друг с другом соотнесены, что с исчезнове­ нием необходимости жизнь в своей жизненности тоже грозит исчезнуть. К тому же свобода никоим образом не есть как бы автоматический результат исчезновения необходимости; где натиск необходимого ослабевает, там просто стирается лишь разница между свободой и необходимостью. (Современные спо­ ры о свободе, в которых свобода выступает никогда не как объек­ тивно устанавливаемый вид и способ человеческой экэистен­ ции, но либо как неразрешимая проблема субъективности, а именно воли, колеблющейся как на качелях между абсолют­ ной обусловленностью и абсолютной безусловностью, либо как знаменитая свобода необходимости, при которой результат необходимости есть свобода, характеризуются как раз тем, что их участники уже не в состоянии хотя бы просто заметить объек­ тивно осязаемую разницу между быть-свободным и быть-под­ властью-необходимости.)

78 John Locke, Second Treatise of Civil Government, section 27.

79 Сравнительно редкие случаи, когда античные авторы восхва­ ляют бедность и труд, объясняются этой опасностью. На предмет ссы­

лок см. G. Herzog-Hauser, ор. cit.

Вторая, сущностно не-привативная отличительная черта

приватного касается его потаенности, того, что свои четыре сте­

ны оказываются единственным местом, куда мы можем уйти

от мира, не только от того, что в нем постоянно происходит,

но от его публичности, от увиденности и услышанности им. Всем нам известна своеобразная поверхностность, какую неот­ вратимо несет с собой проводимая лишь в публичности жизнь. Именно поскольку она постоянно насквозь просматриваема, она теряет способность восходить из темной подпочвы к яркости

мира; она расстается с сумерками и потаенностью, в каком-то

вполне реальном, не-субъективном смысле дарящими жизни свою всегда различную глубину. Единственно эффективный способ обеспечить непроглядность того, что должно остаться утаено от света публичности, это приватная собственность, ме­

сто, куда никто не имеет доступа и где человек одновременно

укрыт и сокрыт 80.

Само собой разумеется, не-привативные черты приватного

всего отчетливее вырисовываются в сознании тогда, когда есть

опасность его утраты; но забота, всеми политическими общно­ стями до Нового времени посвящавшаяся поддержанию соб­

ственности, все же явственно показывает, как остро сознавались также и позитивные черты приватного. Только конечно эти старания никогда не доходили до того чтобы впрямую защи­ щать все само собой совершавшееся внутри приватной сферы; они были направлены скорее на линии границ, отделявшие участок собственности от собственности других, равно как и от общего всем мира. Характерным образом в новоевропейских

политических или экономических теориях, насколько они за­

щищают частную собственность, мы находим прежде всего оп­ ределение видов деятельности, к которым обязываются люди

в их качестве частных лиц и для которых они нуждаются в го­

сударственной защите, а именно главным образом к деятель­ ности ради заработка, способствующей процессу социального

накопления, в свою очередь подрывающему основания и хра­ нительные стены приватной собственности. Для публичности значим однако не более или менее развитый "дух инициати­ вы" частных предпринимателей, а изгороди, окружающие дома и сады граждан. Прямая экспроприация публичной рукой хотя

80 Греческие и латинские слова для внутренней части дома, p,i'Ya- (/OJl и atrium, имеют всегда побочное значение темноты и мрака (см. Моммзен, ор. cit., S. 22 и 236).

о себе знать еще и в современном обществе, когда оно следуег римскому обычаю и называет рабочий класс .лтрохетариями", словом, которое исходно значило "производители детей" (рго­ letarii} и обозначало тех людей в Риме, которые не были там местными жителями, т. е. неимущий класс, чья функция была как бы производить детей и поддерживать жизнь своим тру­ дом. Когда к началу Нового времени на свободном рынке по­ явился освободившийся труд, выпущенный из сферы и из-под защитыдомохозяйства, эти "свободные" рабочиебыхи отделе­ ны от общества, как бы спрятаны от него и содержались как преступники в стенах под постоянным присмотром83. Работа подобно тесно связанной с нею бедности в ранний период но­ воевропейской истории, когда становление социума уже лиши­ ло ее естественной защиты, а публичное пространство еще не быхо готово для де-приватизации приватного, считалась как известно чем-то вроде преступления; за обоими тянулся еще стыд того рода, с каким и мы тоже скрываем от любых взгля­ дов наши телесные функции, и их внезапное появление на виду вызывало в каждом, кто "еще знал, что пристойно И что нет", чувство возмущения. Тот факт, что Новое время эмансипиро­ вало рабочих и женщин почти в один и тот же исторический

момент, идет не только на счет отказа от предрассудков, но тес­

нейшим образом связан с тем что современный социум вынес на свет публичности из их древней многотысячелетней затаен­ ности виды деятельности и функции, связанные с жизненными необходимостямн, Тем характернее для существа этого фено­ мена, что немногие остатки того, что и в нашем обществе тоже обязательно надо скрывать, относятся к принудительным не­ обходимостям, исходящим из природы самого тела.

1О Аокализация деятельностей

Хотя различение между приватным и публичным до извес­ тной степени совпадает с такими парами противоположностей

рангов в таком разделении домашних функций". "Женщины... сме­ шивахись со своими рабами в каждодневных заботах внутренней Жизни. Какого бы ранга они ни были, труд был их уделом, как у муж­ чин война".

8' См. Pierre Впит, ор. cit., р. 184, об условиях работы на фабриках в 17 веке.

96 Вторая глава: Пространство публичного и сфера частного

как необходимость и свобода, быстротечность и постоянство,

наконец стыд и честь, отсюда все же никак не следует что толь­

ко необходимое, быстротечное, постыдное принадлежат к сфе­ ре приватного. В своем элементарнейшем смысле эти две сфе­

ры означают, что есть вещи, имеющие право на потаенность, и

есть другие, способные развернуться лишь когда выставлены на публичное обозрение. Если осмыслить эти феномены пока

еще даже не задумываясь о том, в каком месте мы конкретно

можем встретить их в той или иной цивилизации, то быстро обнаружится что всякой человеческой деятельности по-види­

мому присуще нечто указывающее на то, что она не парит как

бы в воздухе, а имеет принадлежащее ей место в мире. Это во

всяком случае касается главных видов деятельности, на кото­

рые расчленяется vita activa, - труд (работа), создание (изго­ товление) и действие (поступок). Чтобы однако ясно осмыслить этот примечательный феномен присущей всем деятельностям локализации, хорошо было бы выбрать пример, который не каждодневен и даже имеет в себе что-то экстремальное, но зато сыграл видную роль в истории политической мысли. Речь пой­ дет о проблеме добра.

Феномен добра в абсолютном смысле - т. е. нечто такое,

что не совпадает ни с исключительным и выдающимся, ни с

просто полезным, - в истории Запада известен лишь с возник­ новения христианства. С тех пор однако мы сознаем, что со­ вершение добрых дел есть одна из существенных возможнос­ тей человеческой деятельности. Глубокая неприязнь раннего христианства к res риЬНса, к делам публичности,с такой вели­ колепнойрезкостьюсформулированнаяТертуллианомв его пес

иllа magis res aliena quam publica, "никакое дело не так чуждо

нам как публичное"84, становится всеобщей и естественно спра­

ведливо истолковывается как следствие раннехристианских эсхатологических ожиданий, утративших свою актуальность потом, когда опыт научил что даже гибель Римской империи еще не означает конца мира 85. Однако у безмирностихристи­ анстваесть и другиекорни, имевшиедаже возможноеще боль­ шее значениедля собственныхучений Иисусаи во всякомслу-

84 Гертыяиан, ор. cit., р. 38.

85 Этим можно было бы объяснить разницу между Августином,

показавшим такое мудрое здравомыслие в своих политических сочи­ нениях, и истерическими преувеличениями Тертуллиана. В конце концов, оба были римляне и воспитанники римской политики.

чае настолько не относящиеся к вере в конец мира, что появля­

ется искушение увидеть тут глубинную причину почему хрис­

тианскому отчуждению от мира все же удалось потом пережить провал эсхатологических ожиданий.

Единственная деятельность, какой Иисус по свидетельствам учил словом и делом, это деятельное добро, и такая деятель­

ность имеет явную тенденцию совершаться скрыто от челове­

ческих ушей и глаз. Таким образом раннехристианская враж­ дебность к публичности, упор на то, что благочестивое житие

должно держаться как только можно далеко от нее, позволяет

понимать себя между прочим как убедительно очевидная уста­ новка, вытекающая независимо от всех надежд и ожиданий из позиции деятельного добра. Ибо как только доброе дело ста­ новится публично известно, оно естественно теряет свой спе­ цифический характер добра. Делаясь явным, оно может еще оставаться весьма полезным, подобно всем предприятиям бла­ готворительных учреждений, или высоко ценным, подобно всем по-настоящему солидарным поступкам; но именно добром оно уже не будет. Так что Иисус предупреждал: "Смотрите, не тво­ рите милостыни вашей пред людьми для того чтобы они виде­ ли вас... пусть милостыня твоя будет втайне". Добро не терпит когда его видят и замечают, ни другие ни тот кто добро творит. Кто осознает, что делает доброе дело, уже не добр; он стал про­ сто полезным членом общества или помнящим о своем долге прихожанином церкви. Оттого Иисус говорил: "Пусть твоя ле­ вая рука не знает, что делает правая".

Этот странный негатив деятельного добра, которое должно действовать в мире и все же обязано никогда не выступать в нем явно, может быть причиной того, почему образ Иисуса из Назарета на исторической сцене воспринимался как столь глу­ боко парадоксальное событие; заведомо связана с этим негати­ вом отчетливая определенность, с какой Иисус думал и учил ЧТО ни один человек не может быть добрым: "Что ты называ­ ешь меня благим? никто не благ, как только один Бог" 86. Того

86 Мф 19, 17. Та же мысль в Мф 5, 1-8. где Иисус предостерегает от лицемерия, от показа своего благочестия. Благочестие не может "показаться перед людьми", а только перед Богом. "видящим тай­ ное", Бог конечно "воздаст" человеку, но не "явно". как утверждает стандартныйперевод. Немецкое выражение Scheinheiligkeit. показ­ ная святость, - самое подходящее ДЛЯ этого религиозного феномена слово, потому что в нем получает выражение тот факт, что простое выступление в явленность уже равнозначно с лицемерием,

4 Зак. 3078

100 Вторая глава: Пространство публичного и сфера частного

античности - должно быть свойством, которым не могут быть наделены люди, а только боги. Но любовь к добру в отличие от любви к мудрости не остается опытом "немногих", точно так

же как покинутость в отличие от одиночества есть испытание,

могущее случиться со всеми людьми. Уже на этом основании феномены добра и покинутости более весомы в сфере полити­ ческого, где всегда приходится иметь дело с "многими", чем мудрость и одиночество. При всем том лишь одиночество в об­ разе философа способно стать подлинно человеческим образом жизни в мире, тогда как гораздо более общий опыт покинутос­

ти В его многочисленных разновидностях вступает в такое про­

тиворечие с плюрализмом, обусловливающим всю вообще че­ ловеческую жизнь, что просто-таки невыносим. Единственный известный нам позитивный образ жизни в покинутости есть деятельное добро, и оно должно бежать в общество Бога, един­ ственного возможного свидетеля добрых дел, если человечес­ кая экзистенция не разобьется о него. Безмирность специфи­ чески религиозного опыта, насколько в нем действительно пере­ живается нечто подобное любви к ближнему в смысле деятель­ ности, - и дело здесь не идет о намного более частом опыте пассивного узрения потусторонней истины откровения, - сво­ дится к опыту посюсторонности И дает о себе знать внутри мира; такая безмирность не трансцендирует мир и не оставляет его за собой, а должна подобно всем другим деятельностям осуще­ ствляться в мире. Но хотя проявления добра имеют место в

том же мире, в каком происходят все другие деятельности, и

остаются зависимы от его посюсторонности, отношение деятель­

ного добра к миру существенно негативно по своей природе, а именно, поскольку дело идет о некой деятельности, это актив­ но отрицающее отношение. Избегающее мира и таящееся в нем от его обитателей, оно отрицает пространство, которое мир имеет предложить людям, прежде всего пространство мирской публичности, в которой всё и вся видно и слышно.

Потому добро как гармоничная жизненная форма внутри границ публичной сферы не только невозможно, но и, где бы его ни пьпались осуществить, откровенно разрушительно. Ник­ то не сознавал разрушительные свойства деятельного добра яснее чем Макиавелли, который в одном столь же прославлен­

ном, сколько и ославленном тексте отважился сказать что хо­

чет научить людей не быть добрыми 88. Естественно,он не хо-

88 Principe, гл. 15.