Arendt_Kh_Vita_activa_ili_o_deyatelnoy_zhizni

ния, он производит их не только в частной сфере своей изоля­

ции, он изготовляет и вещи, предназначенные для по сути час­

тного же употребления и вообще выходящие из частной сферы лишь когда они публично появляются на рынке в качестве то­ варов. Часто замечалось, и к сожалению так же часто снова за­ бывалось, что "ценность" возникает из "складывающегося у человека представления о соотношении между обладанием од­ ной вещью и обладанием другой" 32, так что стоимостьникогда не можетбыть ничемдругим кроме меновойстоимости33. Ибо только на рынке, где все что угодно можно обменять на что-то

другое, предметы - продукция ли они труда или создания,

употребительные вещи или товары потребления, удовлетворя­

ют ли они жизненным нуждам или призваны служить высшим

потребностям - могут вообще стать такой вещью как стоимость. Их стоимость существует лишь в "представлении" других, на­ сколько оно может найти себе публичное выражение в каче­ стве ценностного суждения, для чего опять же нужна публич­ ная сфера, где вещи выступают как товары. Ни работа или со­ здание, ни капитал или прибыль, ни отборнейший материал не способны сами от себя наделять стоимостью; стоимость скла­ дывается лишь в пространстве публичности, где предмет появ­ ляется, может вступить в отношение к другим предметам и быть оценен путем сравнения. Ценность есть свойство, которое не

может принадлежать или доставаться никакому предмету внут­ ри частной сферы, но автоматически прирастает к нему, едва он входит в публичность. Эта "рыночная стоимость" не имеет, как настойчиво подчеркивает Локк, ни малейшего отношения

к "intrinsick пашга! worth of anything" 31, т. е. к объективному

присущему ему качеству, .лгеэависимому от воли отдельного

покупателя или продавца; являющемусяскорее чем-то таким, что присущесамой вещи, нравитсязто кому или не нравится,и что каждыйобязан прнзнатъ"35. Имманентное предмету каче-

32 Я заимствую это определение аббата Галиани из интересней­ шей и содержательно богатой работы Hannah R. Sешаll, The theory of

valHe Ьетоге Adam Smith, 1901.

33 См. Alfred Marshall, Principles of economics, 1920, vol. 1, р. 8: сто­

имость "всегда означает стоимость при обмене".

34John Locke, Considerations нроп the lowering ot"interest атк! raising the уаше оггпопеу, BJohn Locke, CoIlected works, 1801, vol. II, р. 21.

ээ W. j. Asbley, ор. cit., р. 140. Эшли заговаривает в этой связи о принципиальной разнице между средневековой и новоевропейской точками зрения и замечает: "У нас стоимость есть нечто вполне субъек-

ство может измениться лишь с изменением самого предмета -

как качество стола разрушается, если отломить у него одну из

его ножек, - тогда как "рыночная стоимость" товара меняется

сразу же "изменением соотношения, существующего между этим

товаром и каким-то другим" 36.

Иными словами, в отличие от вещей или поступков, от пред­ ставлений или идей стоимости никогда не бывают произведе­ нием какой-то специальной, человеческой деятельности, но

возникают всегда, когда продукция, все равно какого рода, включается в постоянно меняющиеся отношения обмена, су­ ществующего между членами общества. Что стоимости могут иметь "лишь относительное выражение" и никто, "рассмотрен­ ный изолированно", не может создавать стоимости или произ­ водить товары, Маркс знал еще очень хорошо; и, он мог бы добавить, никто, "рассмотренный изолированно", ими не ин­ тересуется; лишь в "определенной социальной взаимосвязи" продуктыпредметы, равно как идеи или идеалы - вообще могут стать "стоимостями" 37.

Путаница в теориях стоимости классической политической экономии 38 и еще большая путаница, порожденная этими тео-

тивное; она есть то, что каждому индивиду не жалко отдать за вещь. у Фомы Аквинского она была чем-то объективным". Это разумеется

верно в известном смысле, но здесь не следует все-таки упускать, что

средневековые теоретики тоже различали между стоимостью вещи и ее имманентным качеством, поскольку иначе "муха была бы ценнее жемчужины, раз она принадлежит более высокому порядку сущего"

(см. (;eorge О'Впеп, Ап essay оп medieval economic teaching, 1920, р. 109).

Трудность разрешается сразу, если принять локковское различение между ценностью, worth, и стоимостью,value, причем под ценностью Аокк понимал valor пашгайэ, а под стоимостью цену, pretium. Это различиесуществует,понятнымобразом, в любом общественномпо­ рядке кроме примитивного;характернодля Нового времени лишь то, что valor naturalis грозитсовершенноиспаритьсяв пользу pretium. В отношениисредневековыхтеорий ценностисм. также Slater, Value

ш theology and political есопоту, в Irish ecclesiastical record, September 1901.

36 Locke, Second treatise of civil government, § 22.

37 ер. третий том "Капитала" (S. 689); а также гл. 1 и 2 "Капи­

тала.

38 Замечательный анализ и критика теории стоимости Рикардо с ее отчаянной попыткой все-таки утвердить какую-то абсолютную сто­ имость содержатся в книге Сиппса Myrdal, The political element in the

development of economic theory, 1953, р. 66 fI

тем простым обстоятельством, что на товарном рынке, т. е. в сфере обнаружения стоимостей, никакой "абсолютной" стоимо­ сти вообще не существует, и поиски ее там фатально уподобля­ ются квадратуре круга. (Поскольку вещь "может быть потреби­ тельной стоимостью, не будучи [меновой] стоимостью", но не наоборот, Маркс держался за потребительную стоимость как за некоего рода эрзац абсолютной стоимости, по которой можно измерять прочие стоимости.) Столь оплакиваемая обесценка ценностей, включающая в себя утрату самостоятельной каче­

ственности вещи, начинается с того что все превращают в сто­

имости, соотв. В товары, т. е. все соотносят со всем и этим реля­

тивизируют. Всеобщая релятивизация, когда предмет может

доказать свое право на существование лишь через отношение к

другим предметам, через свою обмениваемость, и связанная с этим утрата качества, тот факт, что ни в какой вещи уже не ви­ дят ее объективной такости вне ее постоянно меняюшейся оцен­

ки исходя из спроса и предложения, заложено в существе сто­

имости-ценности как таковом 39. Если это событие, в коммер­ ческом обществе по-видимому неизбежное, в конечном счете вызвало такое неудобство что стало главной проблемой новой, отвечающей этому обществу политэкономической науки, то подкладкой здесь была даже и не невыносимость полной реля­ тивизации как таковой, но прежде всего то, что эта релятиви­

зация происходила все еще внутри человеческого типа, в ос­

новном определяющегося ментальностью homo faber'a. А homo faber, вся деятельность которого состоит в том чтобы прилагать

39 Когда Эшли в цитированном выше (прим, 35) примечании го­ ворит что Средневековье знало лишь "объективные", а Новое время лишь "субъективные" ценности, то он прав лишь постольку, посколь­ ку Средневековье не знало настоящего рыночного хозяйства. Поэто­ му ценность вещи могла определяться либо присущим ей качеством, либо объективно данной человеческой нуждой, но никогда не объек­ тивно неограниченными потребностями; "справедливая цена" долж­ на была таким образом определяться как бы сама собой, и лишь "мно­ госложные и извращенные человеческие желания" были причиной того, что "представлялось благоразумным привлекать для суждения о ней мнение неких благоразумных мужей" (Gerson, De contractibus 19, цит. по О'Впеп, ор. cit., р. 104 ff.). Вне рыночной экономики дей­ ствительно иепредставимо, чтобы стоимость вещи могла состоять толь­ ко в ее отношении к какой-то другой вещи. Вопрос не в том, субъек­ тивны стоимости или объективны, а в том, абсолютны ли они или являются лишь обозначением неких пропорций,

масштабы, прочерчивать направляющие, применять правила и вносить мерность всевозможного рода в тот "хаос", каким

нетронутая природа предносится взору человека внутри мира, поистине меньше любого другого человеческого типа выносит, когда у него вырывают из рук "абсолютные" масштабы и кри­ терии. Ибо тогда в руках у него остаются вовсе не какие-то от­ носительные масштабы; относительных масштабов не существу­ ет, так же как и относительных ценностей; всякий масштаб по отношению к тому, что он намеревается мерить, "абсолютен" и трансцендентен измеряемому. И деньги, явно служащие при обмене масштабом для оценки вещей, сами конечно товар, со­ отв. ценность-стоимость и никоим образом не обладают объек­ тивной самостоятельностью, присущей масштабу, в принципе

превышающему и переживающему все, с чем он приходит в соприкосновение, - как вещи, к которым он прилагается, так

и применяющего и прилагающего человека.

Такой радикальной утраты масштабов и универсал.ьно зна­ чимых правил, без которых человек никогда не сумел бы воз­ двигнуть мир, Платон очевидно опасался уже от предложения Протагора ввести в качестве высшего масштаба человека, со­ здателя вещей, и делаемое им из них употребление. Отсюда ясно видно, какой тесной связью рынок сцеплен с инструмен­

тальным принципом, лежащим в основе создания и связанного с ним опыта. Одно по сути дела плавно и последовательно раз­ вивается из другого. Однако возражение Платона, что не чело­ век а "бог есть мера всех вещей", оставалось бы немногим боль­ ше пустого морализирующего жеста, если бы работал новоев­ ропейский постулат, что категория цели-средства под маской пользы имеет точно такую же силу для сферы готового мира, как она безусловно имеет силу для деятельностей, через кото­

рые возник мир и все вещи в нем.

23 Постоянство мира и художестве'Н'Ное произведение

к вещам, придающим стабильность миру, образованию рук человеческих, и делающим его способным дарить земное жи­ лище самым нестабильным существам из известных нам, смер­ тным людям, принадлежит также некоторое число объектов, вообще не демонстрирующих никакой полезности и к тому же настолько уникальных, что они в принципе не подлежат обме­ ну, т. е. вообще не обладают "ценностью", которую можно было

§ 23 Постоянство мира и художественное произведение 217

бы выразить в деньгах или еще как-то свести к общему знаме­ нателю. Когда они появляются на рынке, то хотя и получают тоже оценку, но цены на них вообще не состоят ни в каком от­ ношении к их "ценности", эти цены целиком и полностью про­ извольны. Адекватный способ обращения с вещами, которые

мы называем художественными произведениями, явно тоже не

применение и употребление; от этого их надо наоборот тща­ тельно оберегать, из общего контекста привычных употреби­ тельных предметов их поэтому изымая, чтобы они могли за­ нять подобающее им место в мире. Надо соответственно соблю­ дать их отдаленность от обыденных жизненных нужд и потреб­ ностей, с которыми они приходят в соприкосновение меньше любой другой вещи. При этом не играет совершенно никакой роли, всегда ли существовала эта бесполезность художествен­ ных вещей или может быть в прежние эпохи искусство служи­ ло так называемым религиозным потребностям человека таким же образом и было приспособлено к ним в такой же мере, как предметы употребления к повседневным нуждам. Ибо даже будь верно то, что исторические истоки искусства имеют ис­ ключительно религиозную или мифическую природу, все рав­ но оставался бы в силе факт, что искусство прекраснейшим об­ разом пережило упразднение волшебства, религии и мифа.

Художественные произведения - самые устойчивые и по­ тому всего более принадлежащие миру из всех вещей. Разлага­

ющее влияние, оказываемое природными процессами на все

предметное, проходит почти без всякого воздействия на них,

потому ЧТО они не подлежат тому применению живыми суще­

ствами, в каком они могли бы только разрушаться в их своеоб­ разии, а не осуществлять, как в случае с предметами употреб­ ления, какую-то присущую им возможность. В том смысле, в

каком цель стула осуществляется лишь когда кто-то на нем си­ дит, никакой цели, выполняемой произведением искусства, вообще не существует. Потому его долговечность не только ко­ личественно, но качественно отличается от стабильности, по­ требной всем вещам для их существования; его постоянство настолько необычного рода, что при известных обстоятельствах оно через века и века способно сопутствовать изменчивому со­ ставу мира. "Чрез перемену и бег/Выше, вольнее/Длит песнь хвалебную бог/С лирой своею" (Рильке). И в этом пребывании постоянного мир, который как таковой никогда не может быть абсолютным, пока в нем обитают и им пользуются смертные, выходит к явленности, даже воссиянию в своей собственной

можетпробуждатьсяк жизни,а именноприходяв соприкосно­ вение опять же с таким живым, которое в силу собственной жизни чутко к живому духу, в мертвой букве как бы увекове­ ченному;но 11 это воскресение из мертвых разделяет судьбу всех живых вещей снова падать в смерть. Не существует произведе­ ний искусства, не являющихся в этом смысле неживыми, и их безжизненность показывает расстояние, существующее между

источником мысли и чувства в сердце или в мозгу человека и

миром, куда наконец отдают продуманное и осмысленное. Но эта безжизненность не всем искусствам присуща в равной мере; она всего слабее там, где создающее овеществление всего мень­ ше связано собственно материалом, т. е. в музыке и в поэзии, чьим "материалом" являются слова и звуки, требующие в обра­ щении с собой минимума материальных знаний и ремесленно­ го опыта. Недаром в поэзии образ юноши играет столь боль­ шую роль, и именно в музыке, но не в изобразительных искус­ ствах и не в архитектуре существует феномен вундеркинда.

Пожалуй человечнейшее и внемирнейшее из искусств - поэзия, чей материал сам язык, а продукция остается наиболее близка к вдохновившей ее мысли. Долговечность поэзии воз­ никает как бы через уплотнение; словно бы речь, сказанная с величайшей собранностью и вниманием, и была сама по себе уже .лтоэтической". Вдумчивая память - Мнемозина, мать всех других муз и искусств - способна так сосредоточиться на речи,

что помысленное превращается в нечто непосредственно запе­ чатляющееся в памяти; ритм и рифма, технические средства поэтического искусства, коренятся все в той же предельной со­ средоточенности. Исходная близость памяти к живому вдумы­ вающемуся углублению позволяет стихотворению и без записи

надолго оставаться в мире, и хотя качество того или иного сти­

хотворения определяется целым рядом масштабов совсем дру­ гого рода, однако именно его "запечатляемость" в конечном

счете вынесет решение о том, упрочится ли оно в памяти чело­

вечества, запечатлит ли себя в ней. Так что стихи, из всех худо­ жественных созданий мысли, всего теснее льнут к мысли как таковой; они как бы наименее вещные среди вещей мира. Но хотя "Слова поэта/У врат рая ждут ответа/И стучась и умоляя/ Вечной жизни ожидая", и хотя правда то, что "в глубине исто­ ка" единственно хранит себя поэзия, развертываясь в качестве "слова изреченного" из памяти поэта или тех, кто к нему при­ слушивается, как если бы она только что возникла, все же все­ гда приходит время, когда и эта невещественнейшая из всех